Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2013
К.С. Фарай (1971) — поэт,
переводчик с английского (стихи Эзры Паунда, Джима Моррисона и др.).
Окончил Калифорнийский Гуманитарный институт. Автор трёх книг стихотворений.
Живёт и работает в Москве.
Ода
к восхождению на престол Государя
Из летописного наследия Древней
Руси
И
к людям, и к бессмертным тщетно
Взывает
он, — все безответно…
Шиллер, «Ивиковы
журавли»
Эх!
Придусь ли своим, Государь, искусством,
длань
твою ощутив на всем исконно русском,
взглянув
в очи твои, что не знают страха,
я —
в гнезде у орла дрожащая птаха?
Но
не плаху тешу, не точу дубину;
в
мастерской моей темь, Отче любимый.
Начинаю
ли песнь, сочиняю ль басни,
говорят
— нет труда моего опасней…
Что
ни день, то творю я тебе славу
в
том углу, где стою, милостивый, правый.
Твой
роскошен чертог — моя ж хата с краю,
правишь
ты без хлопот, а я — п
о м и р а ю.
Собираешь
в подол с миру по нитке,
всяк пред взором
твоим подобен улитке.
А
плывешь по дворцу, будто черепаха,
упадает
к лицу шапка Мономаха.
Но
под шапкою тверд череп, Владыка,
мысль,
кружа по нему, шибко вяжет лыко.
Скорени же мою рабскую
породу,
коль
пойти побоюсь с правдою к народу,
славословя
тебя, витязь, поелику
призвал
тебя не народ, а ты его скликал!
Бить
не стану челом я русскому люду,
а
тебе, Государь, кланяться буду…
Птичий
лет невысок, близехонек ливень,
да
с крыльца не сойдет вдохновенный Ивик.
Взропщет чернь, впопыхах
предадут бояре;
наяву
ли, во снах — воля Государя
поползет
по дворам, будто черепаха…
А
проснемся с утра — нечиста рубаха!
Будущий архипелаг
Пахнет
время штыком и солдатской похлебкой,
Проливным
дождем самодельных гранат.
Новый Шариков где-то
с охрипшей глоткой
Созывает
своих корешей-солдат.
Придут,
и не скажешь ни слова против,
Как
нищий духом интеллигент.
Не
спросишь наивных, тупых уродин:
«Ты
бывший поп или сельский мент?»
Придут
и заставят нас окать, черти;
И
всем на лоб клеймо — «москвич»…
Нам
в ящиках пыльных бы после смерти,
Как
спазм, прерывающий паралич,
Очнуться
(подальше от этих чучел!)
Средь
запаха старых книг и бумаг…
Но
веры все меньше, а берег — круче,
И
шире — будущий Архипелаг!
Придет война
Придет
война, врезаясь в грязь столетий,
Как
ледокол в подтаявшие льды.
И
ни о чем не вспомнят наши дети,
Застыв
у разделяющей черты,
«Между
двух жизней, в страшном промежутке»,
Меж
двух огней оставив мирный дом…
И
будет им невыносимо жутко
Единым
изъясняться языком.
И
брата брат в объятьях не утешит,
Шепнув,
не поднимая головы:
«Беги!
Ведь на рассвете будут вешать
Таких, как вы, мой
брат, таких, как вы…»
Хохот революции
Сушат шкуры
человечьи
На Охотном ряду.
Зажигают люди
печи,
Топят, как в
аду.
А на Новой Риге
танки
В пробке стоят.
Пулеметчица Анка
Косит всех
подряд.
Красной линией
на карте
Все пути
горят…
Медработница Катя
Подняла халат.
Инвалидную
коляску
Пропускают. Тут
Тощий дед в фашисткой каске
Наскочил на
труп.
Чертыхнулся дед
и дальше
Мчится, борода!
А за ним
турецким маршем —
Целая орда.
Заблудившийся в тумане,
Не рычит
трамвай;
Глушат бесы на
собраньях
Термосами — чай.
На 2012 год
Невыразимой
красотой
Все
только дивно озарилось…
Н. Гумилев
Нет,
ничего не изменилось.
И
ночь как — ночь, и день как — день!
Идти
по-прежнему не лень,
Но
сердце медленней забилось
У
остановки. Ветер злой
Рядами
складывает листья
Чтобы,
как такса в норы лисьи,
В
них зарываться с головой.
Над
эйфорической Москвой
Ночь
так же гонит день ненастный,
Нам освещая
безучастно
Метафизический
покой.
Отрепетирует
поминки.
И,
суевериям назло,
На
небе высветит число,
Которого пугались инки.
И
на задворках ноября
Другим
мечтателям приснится,
Что
миру суждено родиться
В
начале их календаря.
Любовь моя — Москва
Моя
ошибка в том, что я люблю Москву,
Преступную, погрязшую в
разврате.
Все
ханжество, и косность, и тоску,
И хлестаковщину невежественной знати.
Продажных
полицейских и попов…
Средь
шантрапы, шальным рублем хрустящей,
По
грязным улицам я проползти готов
От
жизни будущей до смерти — настоящей.
Моя
ошибка в том, что я живу
За
пазухой у проклятой столицы.
Бывает,
что-то снится — наяву,
И
ты уже не в силах пробудиться.
Родная, посмотри, там
снег идет;
Война
идет, как гончая по следу…
Решится
только круглый идиот
Признаться
в том, что никого не предал.
Уж
не слежу за временем давно.
Неразличимы
стрелки на курантах,
И
плотно занавешено окно,
И в
городе засилье иммигрантов…
И
я не помню, где мои часы.
Я
в зеркале себя не узнаю…
Пусть
кто-нибудь положит на весы
Любовь
мою, Москва, любовь мою!
Стансы Мандельштаму
Достигается
потом и опытом
Безотчетного
неба игра…
О. Мандельштам
Мандельштама
сахарное око
Перетерпит
климат илионский.
И
войдет в пространство где-то сбоку,
Как
в седло тугое волос конский,
Элитарность,
и неприхотливость,
И охочесть до любви народной.
И
еще чего, скажи на милость?
Что
угодно, милый, что угодно!
Я
другой страны не помню, где бы
Были
так поэты беспокойны.
Им
не надо роз и не до хлеба…
Что
угодно дай им, что угодно.
Эти
чисто выбритые лица,
Чуткие,
надломленные взгляды…
Только
б «чем-нибудь» не подавиться,
А
потом ведь — ничего не надо.
Все
переварить да сбиться в стайки
И
глядеть всегда как можно дальше.
А
потом закручивайте гайки
И
не примечайте нашей фальши.
Попоем
еще денек ли, два ли,
Ведь
едва ли больше. Пусть с недельку!
«Трали-вали,
друг мой, трали-вали…»
А
потом в лощеную петельку.
И
когда приду к тебе с приветом
Почитать,
какие там стишата,
«Лучше
б ты терцины да сонеты
На
Земле искал продолговатой, —
Скажешь,
озираясь, как воришка, —
Только
запах нужен роз и хлеба…»
Но
слетит очередная книжка
Птицею
невиданною с неба.
Царство наступило
Второе
царство наступило!
И,
завершивших свой исход,
Не
знаю, немощь или сила
Нас
к рабству новому ведет.
И
хоть насиженные норы
Напоминают
прежний быт,
К
нам из глубин священной Торы
Телец
испуганный бежит.
Сплавляли
мы то серп, то молот
С
хвостом двуглавой старины,
Не
утолив звериный голод
И
жажду крови и войны.
В
дому, что вырос на обломках
Державы,
чей простыл и дух,
Оголодавшего
теленка
Усердный
выходит пастух.
Пояс Богородицы поможет…
Твержу
с придыханьем: «Мария, Мария!
Твой
пояс не свяжет, не скрепит нам души.
Придут
из загробия, вместо мессии,
Осенние
ветры да зимние стужи.
Столпятся
у храмов приезжий и местный,
Промерзнув
до нитки в ночных переулках.
Возблещут
единой слюною — болезни,
Лобзанья
сольются в единую муку.
И
скопятся возле подземок машины,
Решатся
водители: «К черту заторы!
Хоть
эта-то выделки стоит овчина…»
И
все, как один, остановят моторы.
Ты
нас, одиноких заложников чуда,
Спаси
от бесчестья, Мария, Мария!
Нам
нужен не пояс — удавка Иуды!
Потом
— воскресенье, и снова — Россия».