Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2013
Илья Кукулин
Растворяясь в прошлом
Илья Кукулин
— литературовед, критик, поэт. Окончил факультет психологии МГУ, затем учился в аспирантуре филологического факультета РГГУ. Кандидат филологических наук. Публиковался в журналах “Знамя”, “Октябрь”, “Дружба народов” и др. Главный редактор сетевого литературного журнала TextOnly, колумнист сетевого издания OpenSpace.ru. Беседу Н. Санниковой с И. Кукулиным см. в этом номере “Урала”.
***
Можете смеяться,
но Николая Ивановича Бухарина
особенно жалко.
Он был по-человечески очень симпатичным,
что называется, просто хороший мужик,
но по объективным показателям
настоящий вурдалак,
как все они.
В Стокгольме
в 1916-м
он жил по поддельным документам
на имя Мойше Долголевского.
Его вдова Анна Ларина —
совершившая подвиг любви,
а в перестройку воспетая как хранительница связи
с ленинскими традициями —
вспоминала:
в Стокгольме
он стучался к ее отцу
Юрию Ларину,
он же Ихим-Михоэл Лурье
(всю жизнь ходил с трудом совершил побег из ссылки
вынесенный товарищами в корзине для белья),
с радостным криком:
— Откройте,
Мойше-Аба-Пинхус Долголевский пришел!
Мысль об остановке времени
вызывает у меня ужас,
но лично для Бухарина
я бы остановил его во всем мире
в этот момент
в 1916 году.
Все живы.
Еще нет
ни революции,
ни слов Бухарина и Пятакова о том,
что расстрелы и трудовая повинность
способствуют формовке нового человечества.
Ни отчаянных писем Сталину из тюрьмы,
в которых Бухарин сравнивает себя с Исааком,
а Сталина с Авраамом,
и в ужасе пишет, что не видит ангела за кустом,
что готов сказать на суде все, что прикажут, ради торжества революции,
только дайте увидеть жену и сына,
я скажу им, что ни в чем не виноват!
Время останавливается в лучшей в его жизни точке.
Лошадь, запряженная в конку,
застыла с поднятой передней ногой,
здоровающиеся друг с другом шведы —
с цилиндрами на отлете.
В реющем над водой Стокгольме,
городе на семнадцати островах,
молодой веселый мужик колотит в дверь
своего будущего тестя
и орет на всю ивановскую:
— Откройте,
Мойше-Аба-Пинхус Долголевский пришел!
11.09.2010
Икона “Богоматерь Бюро Находок”
Мария смотрит на нас.
За ее спиной
бесконечные выдвижные ящики
от пола до потолка
(но комната ли то пространство,
в котором она находится?
возможны ли там пол и потолок?) —
chest of drawers,
как скажет лондонский дзен-
сочувственник-всему-живущему.
В этих широких и плоских ящиках —
как в Хельсинкском университетском музее,
только лучше.
Открываешь любой из них,
и в лицо —
зеленый и золотой свет:
видишь тот сад,
куда ведут все эти ящики,
но в каждом —
свое отдельное лицо или мордочку.
Они не здесь,
мы просто видим каждого или каждую
через особый ящик.
Пропавшие без вести солдаты,
заблудившиеся собаки,
растерзанные собаками коты,
исчезнувший на улицах Петербурга трамвай,
девочка Маша, державшая в руках голову Андре Шенье,
сам Шенье и его многорукие опечаленные сокамерники —
все они там.
Те, кого забили насмерть в тюрьме,
кто потерял душу, подписав ложные показания после пыток,
кто ехал на переполненном пароходе в Америку и умер от дизентерии, —
все они,
когда архангелы заиграют джаз, выходящий за собственные пределы, —
все они побегут
и, почти не замечая Марии,
начнут лихорадочно выдвигать ящики, один за другим.
И лица людей, кошек, собак, попугаев и дельфинов
будут им сочувственно моргать
и показывать в сторону соседних ящиков:
там они! там они! отодвигайте внимательно!
А потом они увидят друг друга —
потерянные души,
десятилетиями, а может, и веками ждавшие встречи,
и только тогда
вспомнят,
обернутся к Марии,
спросят удивленно:
— Это была ты? Это ты отмолила, чтобы мы встретились?
А Мария скажет:
— Вот бюро находок.
Открывайте ящики.
Каждое лицо кем-то потеряно.
Найдите каждый сам себя или саму себя,
а потом посмотрите в глаза
и скажите:
это я,
экспонат из бюро находок,
приехавший на конечную остановку трамвай,
привез вам блудного попугая.
Заходите,
поговорим.
31.12.2010–1.01.2011
Из дневника Данте Алигьери (1265–1321)
…И не забудь про меня.
Б. Окуджава
—
Ты слишком хорошо устроился со своими представлениями о справедливости, — раздраженно сказала она. — Слишком успокоил свою совесть тем, что все расчислено без тебя. Откуда ты знаешь, кого Бог накажет, а кого нет? Почему ты считаешь, что люди, которых любишь, обязательно должны мучиться после смерти? И те, кого не любишь, тоже, — добавила она скороговоркой.—
Хорошо, — неуверенно сказал я, — а ты как предлагаешь?—
Ничего я предложить не могу, — она говорила уже не раздраженно, а скорее растерянно, — но как-то это несправедливо. Может быть, каждый получает после смерти то блаженство, о котором мечтает при жизни, которое задано, предвосхищено как цель всех его усилий? Саддам Хусейн вечно принимает парад на центральной площади Багдада и слушает, как танкисты, высунувшись из башен, потрясающе слаженным хором, просто-таки в один голос кричат “Духом, кровью — с тобою, о Саддам!”—
А Израиль он при этом не трогает?—
А Израиль не трогает. Потому что вокруг него есть только Багдад, и даже не весь, а только центральная площадь. И то не настоящая, а вторая, возможная. Гитлер вечно на самолете облетает Берлин, застроенный грандиозными сооружениями Шпеера — десятки триумфальных арок, стадион на полмиллиона чистокровных арийских зрителей… Инициатору “сталинобусов” товарищ Сталин вечно вручает в Георгиевском зале Кремля орден Трудового Красного Знамени и произносит тост за его долготерпение, а он, инициатор, отвечает в скромной, но с достоинством произносимой благодарственной речи, что не ожидал, что его заслуги будут оценены так высоко.—
А с хорошими людьми там у тебя как?—
По-разному. Януш Корчак наконец прошелся по всем спальням, убедился, что дети более или менее спят, и теперь пьет кофе с коржиком, зная, что потом часа два не сможет заснуть, и читает новую работу Фрейда. Эрих Мюзам играет с друзьями в футбол в самоуправляющейся анархистской коммуне где-нибудь в центральной Германии, а рядом с ним упорно бегает маленькая приблудная собачка, грязная, но очень веселая, и мешает бить по мячу: Мюзам заносит ногу, а она прыгает и все хочет ударить сама. Андрей Дмитриевич Сахаров в перерыве конференции по физике максимально высокого научного уровня говорит с кем-нибудь очень понимающим, не знаю, с Эйнштейном или Энрико Ферми, о только что придуманной ими теме, по своему положению промежуточной между физикой и философией. Ты же знаешь, самые интересные разговоры на конференциях происходят в кофе-брейках.—
А не надоест?—
В каком смысле?—
Саддама мне, как ты понимаешь, не жалко. Пусть вечно принимает парад. Но как быть с Сахаровым? Ведь самый умный и важный разговор рано или поздно надоедает. Человек от него устает. Разнообразие у тебя там как-нибудь не предусмотрено?—
Ты прав, — неуверенно сказала она. — Об этом надо бы еще подумать.
25–29.04.2012
***
Голова делится надвое
как тогда в Берлине
шестнадцать лет назад
в такси ночью с вокзала в общежитие:
низ и верх
низ: тревога за моих, что там в Москве
верх: радость, едем быстро, дорога хорошая, пустая, кругом огни
скоро будем (в другом смысле) дома
теперь по более грустному
и более отвлеченному поводу
рукописи этнографа и фольклориста Георгия Виноградова
погибли во время бомбежки Павловска
в том числе записи за десятки лет
для всеобъемлющей книги
о взаимодействии культур старожилого населения Сибири
и автохтонных народов
бурят и некоторых других
эта книга так и не была написана
но статуи дворца в Павловске сохранились почти в неприкосновенности
их спрятали в подвале
у покойного Д.А.П. была книга “Исчисления и установления”
а тут как конверсию производить?
сопоставлять уцелевшие статуи
с погибшей рукописью?
Виноградов наверное утешал себя
что стены дворца выстояли
белоснежные фигуры с небольшими выбоинами
будут возвращены на прежние места
Голова опять делится надвое
В верхней части статуи в парке
одно из любимых мест под Питером
да и в русской истории:
Павел I,
его вдова, императрица Мария Фёдоровна
Славянка, о которой писала Маша
в нижней половине сгоревшая книга
десятки лет работы
две половины сознания сверкая и гремя соединяются
и мы плывем, пылающею бездной
далее по тексту
30.09.–2.10.2010
Заметки постоянного слушателя радиостанции “Эхо Москвы”
Я, видимо, вырос,
как из старой одежды,
не из констатации “все не так”,
а из обращения “ребята”.
Когда Юлия Латынина
или кто-то другой из знакомых в реале
говорит, обращаясь к невидимому собеседнику
((с) Антон Орехъ):
“Ребята,
вы что, не понимаете,
что так ваша система работать не будет?”
я думаю,
что ребят, собственно, больше нет:
ни стажеров,
ни коллег,
звездный билет больше ноля штук в одни руки не отпускать,
ни шуб,
ни домов,
ни стола, за которым все они собирались.
Пропадает прибавочная психологическая стоимость слов,
выданная авансом.
Придется теперь все доказывать —
и не поверят.
Доказательства останутся на память —
и на том спасибо.
29.11.10
***
Вследствие плохого качества печати
на майках
и рюкзаках,
расплываясь в прошлом,
практически на одно лицо становятся
Боб Марли
и Че Гевара:
разноцветный фон
повстанцы
дым коромыслом
11.08.2009