Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2013
СЛОВО И КУЛЬТУРА
Просто черное на белом
(Новая книга Евгения Ройзмана)
Поэзия ничему не учит, ни к чему не призывает, она не улучшает мир и не “работает” на цивилизацию. Она просто есть. Существует.
Стихи это кровь а строка
— я хотел — кровостокСтихи это кровь и на вкус и на цвет и на запах
И строки как реки текут и текут…
Вот поэтические дефиниции Евгения Ройзмана, в которых утверждается жизнетворность и жизнедержавность Поэзии — ее центрообразующая сила и энергия. Поэзия есть реализация гравитационных, кинетических и полетных сил Духа. Души. Сердца. Ума. Чувств. Совести. Чести. Воображения и вдохновения. Рильке говорит:
Тяготение
Середина, как ты вытягиваешь себя
из всех, даже из летящего
забираешь себя обратно, середина, Сильнейшее.
Стоящий: как питье пронизывает жаждущего,
так его пронизывает тяготенье.
Но из спящего, как из облака
отдыхающего, выпадает
обильный дождь тяжести…
Поэзия как Сердцевина Вселенной собирает наши середины, сердцевины, сердца в одно целое и не дает уменьшиться, рассыпаться и исчезнуть миру, мирозданию, космосу, душе, разуму и — позволю себе такую вольность — Богу.
Стихи действуют медленно, очень медленно, слишком медленно… — то есть вечно. Они как огонь — кровь земли, всей Земли Вселенной, плодородной и животворной, — пронизывают нас и притекают к небу, — нет — востекают в него.
Новая (точнее — Избранное, Изборник) книга стихотворений Евгения Ройзмана (Жили-были: стихи / Е. Ройзман; сост. Е.П. Касимов. — Екатеринбург: Издательский дом “Автограф”, 2011. — 96 с. — и добавлю: с превосходными иллюстрациями М.Ш. Брусиловского) представляется мне сгустком поэтической гравитации, вытягивающей душу читателя и держащей в опять же натяженном состоянии и напряжении его духовное время/пространство, смыслы, чувства и длящуюся с восьмидесятых годов прошлого века неопределенность и предощущение счастья прозрения. Такая неопределенность прозрения промывается (чуть было не сказал “слезой”) чудесной влагой зрения поэта.
Мы
— виноград у Господа в горсти.Я виноват, и, Господи, прости
меня. Когда-нибудь случится
Меж пальцев просочиться.
26 сентября 1991
Поэзия Е. Ройзмана прежде всего совестлива, т.е. исторична, современно-ветхозаветна, а значит — действенна. Она не молитвенна (и не мольба, а скорее, и очень редко, вопль — но шепотом), не псалмопевна (хотя в книге все стихотворения, как иконная живопись, обратноперспективны, когда дальний план — исторический и библейский — всегда крупнее переднего, укрупняемого, преувеличиваемого именно тем дальним планом), она не дидактична и не романтична. Иногда можно назвать романтикой (в стихах) то, что действительно является метаэмоциональным швом между ройзмановскими Словом и Делом. Стихи Е. Ройзмана метаэмоциональны: главное в них Жизнь, Душа, Бог, Любовь, Время (абсолютное, историческое и социальное), Дело, Слово и Вечность — вот метаэмоции, из которых произрастает, выстраивается и восстает поэт. Поэт и человек. Поэзия Е. Ройзмана не просто антропологична (насквозь), она — человечна: стихи (и Е. Ройзмана в том числе) не изменяют мир, они его, этот мир, удерживают на краю бездны. Удерживают прежде всего физически (мышечно!) — стихи Е. Ройзмана все в мускулах, в мускулатуре просодии, фонетики, звука, музыки, лексики, грамматики etc, а затем и метафизически — приручая бездну, хаос, иное, инобытие:
…Я пахал упирался и умер когда-то…
Или:
…я же умер ни разу
И не жил…
(Каков здесь взгляд на себя не просто со стороны, а со стороны Вечности; какова здесь двойная, бивалентная грамматика: “я же умер ни разу…”)
…Всё поймешь как-нибудь,
Не осудишь строго.
Белый Путь. Млечный Путь.
Вечная Дорога…
И:
…На душе всё равно
Белая тревога,
И давно, и давно
Встречная дорога.
Встречная дорога…
(Здесь Иное явно соединяется, срастается со Своим, и вивальдиевский двойной финал [“Встречная дорога” — 2 раза] материализует связь физического и метафизического; а поэзия и есть такая связь — в одной из своих функциональных ипостасей.)
Метафизика Е. Ройзмана очевидна, она прежде всего — двойная / тройная / множественная: собственно не-физическая, историческая, библейская, душевно-духовная etc.
…И Ночь, и Волчья Суть, и Волчья Благодать…
Здесь манифестирован (явно
— оксюморонно) синтез Божественного и Добожественного, или Инобожественного, — мысль, идея, концепция очень сложная для вербальной интерпретации ее.
…Вокзалов канитель и строгость Завокзалья…
Вот образец социально обусловленной метафизики (Зазеркалье
— Завокзалье; Е. Ройзман вообще склонен к текстовой игре — игре всерьез: когда языковая игра становится основой игры культурной и той игры, которую я, зная Е.В. Ройзмана много лет, назвал бы Звездной Рулеткой).
…Время от себя отстало,
А догонит
Поэтическая констатация здесь шире предметности (часы настенные / напольные “отстают”), глубже антропоморфности (“А догонит
— пожалеет”), выше взгляда Оттуда (“Время… отстало”), — такая констатация есть зрение поэта-поэзии (“Время от себя (!) отстало…”) — зрение как шар влаги вне гравитации (в физическом отношении), — здесь важен вопрос не “почему?”, а кто или что “отстает”/приостанавливает/“тормозит” время? — Ясно Кто, и ясно Что. Конечно, Сам и Вечность. Поэтические смыслы Е. Ройзмана многоэтажны: предмет ╝ образ ╝ концепт ╝ символ ╝ духовная доминанта ╝ духовная константа, — или: часы ╝ холод (“камин давно не греет”) ╝ несвобода ╝ скорость жизни ╝ скорость смерти ╝ скорость любви ╝ скорость души ╝ etc.Е. Ройзман
— носитель оппозиии: поэт « человек, или: творец « деятель. Не кусок толпы и не собственно толпа, а деятель и творец (здесь мерцает глобальная оппозиция: Творец « творец). Поэтическое слово работает медленно, потому что рассчитано на вечное движение смыслов, чувств и души. Может быть, поэтому Евгений Вадимович перестал писать/записывать/думать/страдать и счастливить свои стихи?.. Еще в 1987 г. поэт проговаривается (в тексте — ситуация Москвы, больницы и т. п.), но проговаривается не в социальном (только), а в онтологическом отношении и существовании:
…Я сам себя здесь бросил одного…
Сначала “бросил” себя одного
— поэтом, а затем — деятелем (“бросил — значит и “забросил”, забросил в жизнь). Как поэт Ройзман должен был уйти/войти/влететь/уголубиться/возвыситься/проникнуть в метафизику — поэтическую.
Белый туман. Предрассветная тишь.
Тишь (куда денешься) да благодать.
Как ни глядишь
Да и вообще — никого не видать.
Хочешь, не хочешь — вокруг никого.
Да ты не понял — не здесь, а везде.
Кроме тебя. И тебя одного.
И твоего отраженья в воде.
1990
А затем поэт создает шедевр (1991) “Мы виноград у Господа в горсти…”
— и это уже решение / предназначение. В “Белом тумане” отображено пограничное состояние поэта-деятеля, или — неопределенность прозрения, тогда как в “Винограде” это прозрение стало явным, ясным, точным и, что одновременно страшно и прекрасно, — стереоскопическим. Деятель победил. Деятель победил? — Разве поэт может перестать быть поэтом? Вот — вопрос…Е. Ройзман всегда был деятелем, оставаясь поэтом. В 80–90-х гг. мысль в его стихах была деятельна, процессуальна и результативна. Такой семантический феномен усиливался за счет наличия в поэтической картине мира Е. Ройзмана зеркального хронотопа. Поэтическое мышление Е. Ройзмана не только созидательно, но модально, интенционально, оценочно, деятельностно: мотив “двойной империи”, когда в историю вживляется современность (с горькой иронией, сарказмом и болью), когда в Римскую, Византийскую и в более древние империи поэтически имплантировались события свинцового двадцатого века, когда двойчатка Вавилон–Россия разжималась в поэтосфере Ройзмана в пятерню и резко сжималась в кулак. Таких стихотворений много. В них напитываются новыми горькими смыслами общеизвестные топонимы Сортировка (это задолго до Б. Рыжего), Свердловск, Красноярск, Земля, Вечный город (Рим), Исеть (река), Москва, Амстердам, Волга, Дон, Лена, Сирия, Пантеон, Рим, Вавилон, Иерусалим, Евфрат, Невский (проспект), Родина (Россия), Армения и др. и антропонимы Экклезиаст, Страдивари, Пастернак и Марк Шагал (грамматически обыгранные и сыгранные в стихотворении 1986 г. “На дворе скворец клевал…” блестяще), Ференц Лист, Господь, Спиноза, Каменев, Томский, Рыков, Пятаков, Радек, Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Верхарн, Александр Грин, Ной и др… Поэзия Е. Ройзмана в стереосмысловом отношении
— интенсивна: семантика истории, мифа, Библии, географии, личности / личностей и культуры аккумулируется в шарики поэтической плазмы, которые, притягиваясь друг к другу (поэтическая гравитация!), вырастают в огненный шар, который в свою очередь можно назвать прибытком смысла, вырастанием смысла или — лучше: концентрированным врастанием и ростом смысла в самого себя. Смысл всегда в себе: вне себя он становится информацией. Просто информацией. Мусором прагматическим. Мусором цивилизации. А не хрустальной друзой познания. Хронотоп книги Е. Ройзмана чрезвычайно сложный, комплексный и разноприродный. Причем следует заметить, что поэтическое время в книге — всегда множественно, тогда как пространство единично: грубо говоря, одно место притягивает к себе разнородный и комплексно организованный купол времен — от микросекунды мгновенного настоящего — до Вечности. Проще говоря, поэтическое место Е. Ройзмана становится временем. И это не физическая или метафизическая метаморфоза — это поэтическое хроностроение, когда топонимы становятся хрононимами, а антропонимы (имена людей) — топонимами; например: “время Родина, Россия”; “тысячелетие Вавилон”; “век Рим” или “Вечность Рим” и т. п. Так, Вечность Иерусалим длится в стране Марка Шагала; а в месте / в пункте Спиноза происходит век Амстердам; а в городе Ференц Лист — вечность культуры, музыки, красоты. Е. Ройзман нежно относится к людям (пространство) и мужественно — ко времени, особенно историческому, социальному, имперскому. Е. Ройзман — поэт мужественный и нежный.
Шорохам тихим
Внимаю, о чем-то грущу
В дверь постучали
Я встану, открою, впущу
О, император,
Я дни провожу свои в страхе
Но этого страха
Тебе никогда не прощу
13 мая 1988
Содержательно (фабульно/предметно) это стихотворение есть двойное дежавю: историко-социальное (Калигула
— Сталин) и онтологическое — непрощение смерти, но главное — мужественная встреча ее и с ней.
Как медленны вы, реки Вавилона,
считаю дни, дни медленные плена,
что медленнее, чем реки Вавилона
ленивее, чем Волга, Дон и Лена
1988
Зеркальность поэтического хронотопа (или обоюдозеркальное стекло времени–пространства) явлена здесь вербально, топонимически, географически: и между двумя географиями лежат, пузырятся и вскипают история, время, пространство, душа.
В стихах Е. Ройзмана работает закон А. Эйнштейна (хронотоп) и Н.И. Лобачевского (топос): чем меньше места, тем больше времени. Все именно так: поэт называет лишь отдельные редкие точки локуса, но точки эти
— наиважнейшие в хронотопической системе Земли и Мироздания (такого, каким его видит homo sapiens и поэт), — именно они притягивают к себе Время, — время любое — от исторического / социального до человеческого и Божественного, абсолютного, онтологического. И это не игры с историей и географией (экстенсивность поэтического мышления, например, Н. Гумилева и И. Бродского), а свойство интенсивности поэтического мышления Е. Ройзмана.Экспериментальность
— одно из важнейших качеств поэтического текста. Е. Ройзман постоянно участвует в органическом эксперименте. Вот, например, образец лексико-смысловой игры (основа — многозначность слова, омонимия, каламбур [по типу “Шагал — шагал”: имя художника омофонически совпадает с глагольной формой инфинитива “шагать”], метафора, аллюзия etc).
Пойдем работать облаками
И будем где-нибудь висеть.
А не возьмут, так бурлаками
Пойдем работать на Исеть.
Пойдем работать кулаками,
Развалим мы любой колхоз.
Или работать кулаками,
И мы утрем любому нос.
Так что давай, брат, кулаками.
Идет. Ударим по рукам.
А если нет, так батраками
Пойдем работать к кулакам.
25 ноября 1986
Содержательно (и замыслово, и интенционально) стихотворение демонстрирует вполне рационально обоснованный, активно-деятельностный, саркастически оснащенный абсурд. Большой абсурд маленькой, тупой, прекрасной, полной дурной (в значении “безбашенной”) силы и горьковатой на вкус жизни
— жизни то ли поэта (работать облаками), то ли культурологического маргинала (1986 год — первый год перестройки в СССР), то ли растерявшегося от российского бардака инеллигента (бурлак на несудоходной р. Исеть), то ли разочаровавшегося ученого-историка (кулаки, колхоз, батраки etc), то ли уличного пацана, делающего выбор “жить с кого” (жить небом, обществом или непроходимой социальной грязью) и т.д. и т.п. Стихотворение это тем не менее, на мой взгляд, есть чистая, вербализованная (а значит, материализованная) интенциональная сила русского человека, играющего озабоченностью вопросами “Что делать?”, “Кто виноват?” и “В чем смысл жизни?”. Содержание здесь игровое, смыслы — трагические. В Е. Ройзмане, человеке талантливом и могучем, постоянно (это есть в стихах) ощущается двоесердие, двоежизние — поэта и деятеля. Вот — поэт:
Чуть неуверенно
Черного цвета
Следуют строки
Забытому следу
Так человек
Проболевший всё лето
Тихо ступает
По первому снегу…
1987
Поэтическое прямоговорение. Без комментариев… А вот стихотворение (аллюзитивное насквозь), уже цитированное, в котором реализовано самое сильное фоносемантическое явление
— анаграмма (изобретенная, по мнению Фердинанда де Соссюра, великого философа языка, древними египтянами, шифровавшими непроизносимые вслух имена богов в анаграммы: так, например, в глагольной форме “озираясь” — “прячется” имя бога Озириса etc).
Как медленны вы, реки Вавилона
считаю дни, дни медленные плена
что медленней, чем реки Вавилона
ленивее, чем Волга, Дон и Лена
1988
В стихотворении подчеркнуты слова (всего 12), которые относятся и соотносятся с одной лексемой анаграмматического (анаграмма
— слово, которое содержит в своей графико-фонетической форме оболочки других слов) характера. Все 12 лексем содержат в себе — в различном качестве и в разном объеме — слово “ВОЛЯ”.Евгений Ройзман
— человек волевой и вольный. И как поэт, и как деятель. Уверен, что, только будучи поэтом, Е. Ройзман сумел стать тем, чем и кем он, один из самых известных людей в России, является сегодня — деятелем. Е.В. Ройзман — известный ученый-историк, иконовед, сделавший несколько крупных открытий в сфере иконописи на Урале. Он не только поэт и литератор (автор нескольких книг прозы — документальной, мемуарной и художественной), но и издатель (выпустил в свет десятки книг и художественных альбомов), и меценат (десятки рукописей талантливых авторов превратились в книги), и организатор первого в России музея иконы, и коллекционер, и инициатор многих выставок изобразительного искусства, и друг-соратник-поклонник-помощник таких замечательных художников, как М. Брусиловский, В. Волович, покойный В. Махотин и многих других. Е.В. Ройзман, будучи депутатом Государственной Думы РФ, помог тысячам людей (и помогает до сих пор). И главное: Е.В. Ройзман — первый в России человек, начавший и ведущий открытую борьбу с наркомафией и наркозависимостью: его фонд “Город без наркотиков” — явление уникальное в стране бюрократии и коррупции. Е. Ройзман — человек поступка, — поступка и реального, предметного, и духовного. Героическое начало его личности — очевидно. Честь, совесть и достоинство; мужество, сила и воля — вот основные черты Е.В. Ройзмана как деятеля, — деятеля культуры, деятеля общественного, деятеля государственного, — деятеля как такового, деятеля как знака и движителя процессуальной сферы нашего быта и бытия вообще, в целом.Е. Ройзман
— поэт вольный. Он и синтаксис свой освободил от знаков препинания, даруя интонации, грамматике и смыслам — свободу. Грамматика — поэтическая! — должна быть вольной. Поэт это чувствует и знает. И — помогает читателю, предлагая его поэтическому мышлению бесконечное количество вариантов произношения, пения и понимания (если оно вообще здесь, в стихотворении, нужно) того, что понять невозможно. Е. Ройзман, как любой большой поэт, тоскует по Невыразимому, Неизъяснимому, Ненарекаемому:
Когда-нибудь настанет снег.
Настанет лед. И реки станут.
И эти времена настанут,
Не хочется смотреть вперед.
И безнадежно, и обидно,
И хочется смотреть назад,
Так далеко, куда глядят
Глаза. И ничего не видно.
1989
На стыке слов “настанет”, “снег” и, главное, “когда-нибудь”
— и возникает невыразимое, недостижимое — недопостижимое. Четырежды повторенный глагол “настать / наступить / стать (настать + остановиться)” приближает это Нечто, это Неизъяснимое к нам, как увеличивает мир пелена детских слез, делая этот мир расплывчатым и крупным, — так, словно мир лицом своим к лицу твоему прижался — и тоже с широко раскрытыми заплаканными глазами… Еще раз повторю: просодически, фонетически и музыкально многие стихи Е. Ройзмана суть зазвучавшая и ставшая предметной и вещественной нежность. Воля, сила и нежность — вот основа, или источник, духовной энергии поэта. И поэтому утверждение
…Я пребываю в недолёте
На стыке бытия и не…
не просто указывает на местоположение души, не просто демонстрирует состояние поэтической (и иной) неопределенности, чреватой воспоследующим действием, но и
— главным образом — являет миру и себе положение поэта, наиболее эффективное для познания и себя, и мира, и невыразимого. Недолет — значит, и влет, и перелет, т. к. недолет здесь имеет внутреннее двойственное, оппозитивное значение: что обывателю недолет, то поэту полет нескончаемый, т. е. в самый раз, в точку. Поэтическое состояние души, языка, говорения вообще — есть состояние пограничное, всегда на стыке Да и Нет, Здесь и Там. Поэт уже прошел стадию медитативной трагедии “быть или не быть”, — теперь он страдает, думает и проговаривает свой выбор в дихотомии: “будет или не будет”. И это — не только и не столько о себе. Это — о мире. О стране. О России.Не буду произносить высоких слов о патриотизме и т.п. Просто скажу, что вслед за В.К. Тредиаковским (18 век), за его стоном-возгласом “Россия
— мати моя!..” — Е. Ройзман, поэт и деятель, весь в Родине своей.
…Знаешь как страшно но всё же не побегу
Я бы еще успел. Я никуда не еду…
1990
Поэт остается. Да он и не мыслит о побеге на комфортный Запад. Поэт знает, что
…кто выжил здесь, тот ко всему привык.
Но как оставить русский мой язык.
Боюсь уйти. Они его растащат…
1990
“Русский мой язык”
— значит, и “я”, т. е. сам поэт. Сама литература, словесность, культура, цивилизация, страна… И в 1994-м поэт спокойно и уверенно выдыхает:
Я не желаю Родины иной…
Евгений Ройзман
— поэт. Поэт во всем. Что бы он ни делал, чем он ни занимался, — всё диктуется и определяется поэтом. Дело преходящее. Слово вечно. И слово оставляет в себе память о деяниях человека навсегда.
Славная Осень. Спокойно и пусто
Чисто и холодно на перекрестках
И в тупиках переулков и просто
В городе утром. Ясно и грустно
Скоро поедем. Или не хочешь?
Кончилось лето. Земля остывает
Плакать не надо. Я и не плачу
Скоро всё кончится. Так не бывает.
И призывник полупьяный и дикий
Петь перестанет у военкомата
Бабушку нежно обнимет и тихо
Скажет: “Прощай” и закроет ворота
Кончилось всё. Надвигается холод
Ветер обжегся дует на воду
Все-таки осень. Школьники в школу
Птицы на юг. А отец на работу
14 января 1994
Поэт молчит всегда. Он молчит даже тогда, когда говорит. Он ждет. Долго ждет. Вечно ждет
— главного слова. И даже когда поэт молчит — он говорит. Потому что тишина и молчание — язык Вселенной.