Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2013
Без вымысла
Нина Якимова
Записки советского журналиста
Фрагменты
Нина Якимова
— родилась в Серове Свердловской области, окончила факультет журналистики Уральского государственного университета. С 1998 года — консультант пресс-службы Законодательного Собрания Свердловской области. Регулярно публикуется в “Областной газете” и других периодических изданиях, пишет рассказы и стихи.
Свердловск
На всю оставшуюся жизнь
…Свердловск мне поначалу совсем не понравился. Огромный, шумный, всё чужое, никого не знаю. В общежитии отказали, и я неделю жила на вокзале. Чемодан положила в автоматическую камеру хранения. Ночевала на лавке в зале ожидания. Конспекты, учебники сменю
— и опять на занятия. Смертельно хотелось спать, и еще больше — принять ванну. Не знаю, на сколько меня еще хватило бы, если бы я случайно не встретила Раису Афанасьевну Кошкарову, бывшую серовскую соседку, которая после замужества уже много лет жила в Свердловске. Она возвращалась с дачи и шла с электрички на автобусную остановку.—
Ты что здесь делаешь? — удивилась Рая.—
Живу.—
Как живешь? Ты же, говорят, в университет поступила.—
Поступила, но общежития не дали.—
Как не дали? Тебе, приехавшей за сотни верст, из многодетной семьи? Так, сейчас идешь со мной, завтра разберемся.Какое блаженство
— принять душ, нормально покушать и лечь в чистую постель! Земляки не только приютили, обогрели. Муж Раи, Анатолий Петрович, работал в военной прокуратуре. Его звонка в партком университета оказалось достаточно, чтобы мне тут же дали место в общежитии. Правда, в изоляторе и с предупреждением, что в случае проверки санэпидстанцией я должна буду без разговоров освободить помещение.Решение жилищного вопроса дало некоторую надежду, что всё образуется, но город оставался чужим. То ли дело Серов. Там родные, друзья, одноклассники, там масса знакомых, которых я обрела за четыре года работы в “Серовском рабочем”. Идешь, и каждый второй тебе говорит: “Здрасте!”, “Привет!”. А тут
— поздороваться не с кем. Поэтому когда примерно через месяц после начала занятий я по дороге в университет неожиданно встретилась нос к носу с секретарем Серовского горкома партии Николаем Никитовичем Соколовым, то от радости чуть не кинулась к нему на шею.—
Что случилось? — опешил он от моего восторга.—
Наконец-то знакомое лицо встретила! Тоскую очень по дому, — призналась я.—
А хочешь — я тебе сразу десять рож серовских организую?—
Конечно, хочу!Мы пошли в ресторан “Уральские пельмени”, где действительно сидели за столом знакомые мне руководители и секретари парткомов крупнейших предприятий Серова
— приехали на традиционный партхозактив. Ни на какие лекции я, конечно, не пошла (по-моему, чуть не единственный раз за пять лет учебы). Пила наравне с мужиками водку под горячие пельмени, а главное — среди своих!Я и предположить не могла, что мне так повезет, и я буду учиться у маститых публицистов, имеющих опыт работы фронтовыми корреспондентами, и у меня будут прекрасные, полные света и радости пять бурлящих студенческих лет, которые останутся в памяти на всю оставшуюся жизнь. И Свердловск станет роднее родного.
Лекции в подавляющем большинстве были очень интересные. Правда, нам, “старичкам”, кто до университета успел поработать в редакции, иногда казалось, что всё это мы и так знаем, и порой кое-что пропускали мимо ушей.
На наше счастье преподаватели
— в большинстве своем опытные газетчики — это чувствовали и не боялись, пусть иногда в ущерб теоретическому материалу, поделиться своим опытом, своими ошибками. Эти отступления от темы и запомнились больше всего.Помню, в факультетской стенгазете (а она обычно едва умещалась на пяти-шести ватманских листах) поместили огромное интервью нашего однокурсника Игоря Дубровкина с молодым композитором Александром Градским, только взлетевшим тогда на орбиту славы. Игорь в материале не поскупился на комплименты в адрес своего кумира.
И вот пришел на лекцию Борис Самуилович Коган. Он тогда вел военную публицистику, но, извинившись, сделал отступление. Сейчас, говорит, прочитал интервью с Градским, и вот о чем подумалось и о чем захотелось вас предостеречь. Согласен, Градский
— композитор, безусловно, одаренный, подающий надежды, он смело заявил о себе как автор и исполнитель песен в фильме “Романс о влюбленных”. Но правильно ли и не рано ли судить о мастерстве начинающего композитора в столь превосходной степени? По плечу ли ему окажется солидный аванс?Не берусь дословно передать всё, что нам тогда говорил Борис Самуилович. Но суть разговора сводилась к тому, что судить о художнике, мастере надо с учетом всего существующего мира искусства, приняв его за шкалу таланта, и каждому художнику определять то место, которое он занимает в ряду коллег. Тогда не ошибешься в оценке. “Если мы поставим Градского на высшую ступень исполнительского мастерства, то какое место будет отведено, скажем, Иосифу Кобзону с его своеобразной манерой, отточенностью, высокой культурой пения?
— рассуждал преподаватель. — И можно ли по одной шкале мерить певцов и исполнителей, мастеров эстрады и оперного искусства? Кто, по-вашему, Кикабидзе: певец или исполнитель? А Марк Бернес?”Не знаю, кому как, а мне этот разговор запомнился, заставил о многом задуматься. Предложенная Борисом Самуиловичем шкала ценностей очень пригодилась при написании дипломной работы по теме “Личность актера в критике”, руководителем которой, кстати, был Б.С. Коган. Да и потом, работая в газете, много раз ловила себя на том, что, прежде чем расхвалить фильм, вечер, концерт, рассказать о победителе соревнования или конкурса и осыпать человека эпитетами “обворожительная”, “неподражаемая”, “непревзойденный”, вспоминаю слова Бориса Самуиловича. И сразу легко спускаюсь с облаков на землю и ставлю своего героя на место, которое он действительно занимает.
С тех пор, наверное, не выношу комплиментарщины и всем нутром протестую, когда, скажем, исполнительницу двух песен Жанну Фриске поднимают на такую высоту, на какую не возносили даже примадонну Аллу Пугачеву, на песнях которой выросло не одно поколение россиян. Ну, нельзя ставить в один ряд маститых, действительно чего-то уже добившихся в жизни людей и ничего еще не создавших, только мелькнувших пару раз на экране дебютантов. Очень жаль, что авторы подобных статей, какими сегодня изобилует “желтая” пресса, не были знакомы с Борисом Самуиловичем Коганом…
Еще один мой любимчик
— строгий, ироничный, требовательный Владимир Александрович Чичиланов. Чича, как мы его звали между собой, был грозой всех студентов журфака. Я его тоже очень-очень боялась. Как в расписании увижу — “Техника производства и оформления газеты”, так сердце в пятки. До сих пор не могу понять причину панического страха. Вроде материал Владимир Александрович объяснял — куда еще доступнее и интереснее? Все его лекции сопровождались показом газет, макетов, различных вариантов верстки и оформления заголовков. У него всегда под рукой были пробельные материалы. Но вот эти-то бабашки и реглеты, пожалуй, больше всего и раздражали. Казалось, зачем они нам нужны? Мы же журналисты, а не полиграфисты. Зачем нам знать эти дурацкие линейки и уж тем более — устройство линотипа?! Вот, наверное, в чем была загвоздка — в психологическом барьере, в убежденности, что нам это не надо.Ох, как мы были не правы! Надо, и еще как надо журналисту
— каждому, от корреспондента до редактора, уметь самому макетировать или хотя бы понимать, красиво, легко сверстано или старомодно, уродливо и безграмотно. Не знать, как делается газета, не уметь обращаться с главным тогда инструментом ответственного секретаря — строкомером — всё равно что шить на машинке, не умея заправить нитку.Нет, не зря Владимир Александрович так много возился с нами и так строго спрашивал! И тройку на экзамене влепил мне вполне законную…
Помню, на первый вопрос я ответила правильно. Второй тоже никаких трудностей, казалось, не вызывал: нужно было проанализировать верстку одного номера районной газеты, найти, если есть, ошибки, предложить свой вариант. Газета была старая, пожелтевшая, за 1961 год. Первую полосу и большую часть второй занимало Заявление советского правительства. Видно было, что необходимость срочного опубликования этого документа заставила редакцию сделать солидную переверстку, оставив лишь самое оперативное или то, что подходило по размеру. Я так и сказала, что номер скомкан, чувствуется, что сделан впопыхах. И добавила (на свою беду), что можно было обойтись меньшими жертвами: Заявление не перепечатывать, поскольку оно наверняка было опубликовано в центральной печати, а просто дать комментарии первых лиц города. Тогда разворот не пострадал бы, а остался таким, каким был задуман первоначально.
Долго смотрел на меня Владимир Александрович. Потом поправил очки, горько так ухмыльнулся и сказал свое традиционное: “Да-с, матушка…” И после еще некоторого молчания, которое мне показалось вечностью, тихо так заговорил:
—
А знаете ли вы, прелюбезнейшая, чем было вызвано Заявление советского правительства, какие события произошли тогда на Кубе? Дело пахло войной! И все, подчеркиваю — все, газеты поместили этот серьезный политический документ в полном изложении.Долго объяснял он мне мои заблуждения относительно газетного номера, потом, опять многозначительно помолчав и, видимо, заметив на моем платье значок с Муслимом Магомаевым, с иронией сказал:
—
Конечно, по-вашему, на первую полосу надо поставить портрет Магомаева, на разворот — Бабаджаняна с Рождественским, на четвертую — ноты и слова их песен… Газета будет нарасхват!По иронии судьбы большую часть жизни я проработала ответственным секретарем. Пусть не сразу, но я полюбила это колдовство над номером. Разговор на экзамене подспудно помогал ориентироваться в ежедневном потоке газетных материалов, правильно расставлять их по страницам. И всякий раз, когда я заходила в цех и брала первый оттиск только что сверстанной по моему макету полосы, мысленно пыталась посмотреть на содеянное глазами Чичиланова.
Через год после окончания университета меня направили на областной семинар ответственных секретарей. Когда Владимир Александрович увидел в зале меня, у него от удивления аж очки на нос съехали. “А вы-с, матушка, что тут делаете?”
— изумился лектор.Но мне удалось реабилитироваться. По итогам семинара нужно было сверстать номер из предложенных гранок. Из двадцати шести человек только трое получили пятерку, в том числе
— я. Мой преподаватель остался доволен и на банкете пригласил на танец. “Не ожидал, — признался Владимир Александрович. — Право слово, не ожидал. Порадовала старика!”
Уж кто-кто, а журналист русским языком должен владеть в совершенстве. Это закон, и спорить, казалось бы, тут не о чем. Тем не менее в редакциях встречается немало людей, которые не знают, как правильно написать “скользкий”, “жестче”, “чересчур”. На днях мне по электронной почте пришло письмо: “И звените, корреспондент в отпуске”. Я даже не сразу поняла, о чем речь. Ладно, частная переписка. Но у нас даже телевидение допускает грубые ошибки! Несколько дней шел анонс вечера памяти Беллы Ахмадулиной “А на последок я скажу”. От изумления заглянула на всякий случай в словарь Ожегова
— вдруг появилось слово “последок”? Такие “грамотеи” перекладывают обязанность исправить ошибки и расставить знаки препинания ответственному секретарю и корректору и не видят ничего зазорного в том, что в их оригиналах по семь-десять пометок на каждой странице. Даже компьютерный авторедактор не помогает.Насколько я знаю, среди учеников заведующей кафедрой русского языка и стилистики Людмилы Михайловны Майдановой безграмотных нет. Да просто и быть не могло! На каждой лекции или практическом занятии она всеми возможными средствами показывала студентам богатство родного языка, его безграничные возможности в изложении мыслей на бумаге, в создании образа, в выработке своего стиля.
Когда мы узнали, что будем писать курсовые работы по русскому языку и стилистике, помню, многие усмехнулись: мол, ерунда какая
— обыкновенное сочинение. И даже не сочинение, а изложение. Но, когда познакомились со списком тем, поняли, что все не так-то просто, и с огромным интересом взялись за работу. Кто-то анализировал языковые особенности в выступлениях Аркадия Райкина, кто-то корпел над эпитетами в произведениях Ивана Тургенева. Я выбрала фразеологизмы в книге Эмиля Кроткого “Отрывки из ненаписанного…”.Сколько же нового я тогда узнала о таинствах этих устойчивых выражений! И как долго еще использовала их в своих материалах. Согласитесь, чем не темы для газетных выступлений фразы типа: “Вышел в люди и не вернулся”, “Не всякий живущий припеваючи певец”, “Каждому свое, а иным и чужое”. А фразеологизм Кроткого “Не падай духом
— ушибешься!” стал для меня девизом жизни.
Уроками с большой буквы были для нас лекции многих других преподавателей.
Как не вспомнить Любовь Ивановну Копяк. Фанатично влюбленная в журналистику как науку, она со свойственной ей страстью объясняла студентам функции печати нового типа, постоянно обращаясь к трудам Ленина. “Газета
— это не только коллективный пропагандист и агитатор, но также и коллективный организатор”. Эту ленинскую фразу она повторяла как молитву и очень хотела, чтобы мы всем нутром поняли, что именно в этом — смысл газетной работы.Очень требовательно, но объективно подходила к оценке практики в нашей группе Роза Михайловна Буркутбаева. Она буквально по косточкам разбирала каждую публикацию, радовалась журналистским находкам, огорчалась неудачам, при этом обязательно подсказывала, как надо было сделать. Профессиональный, строгий, взыскательный разбор наших первых материалов не давал расслабляться, побуждал к поиску и разработке новых тем.
Пишу, а сама со страхом думаю, как бы кого из любимых преподавателей не забыть. Ведь каждый из них чему-то научил меня и как журналиста, и как человека. Та же Людмила Михайловна Майданова была не только преподавателем русского языка, но и куратором курса. Во многом благодаря ее поддержке наш выпуск был на редкость дружным, почти непьющим и некурящим и оттого, наверное, очень веселым и остроумным. Мы первыми в университете провели первоапрельскую юморину, первыми создали студенческий отряд проводников-журналистов, первыми съездили на уборку овощей и фруктов в колхоз под Одессой.
Говоря о юморе, хочется вспомнить большого шутника Рафаэля Герасимовича Бухарцева. Он всегда приходил в аудиторию в отличном настроении, особенно когда читал лекции о фельетоне как газетном жанре. Его остроумие и веселый нрав студенты вдвойне оценили в колхозе, на уборке картофеля. Помню, я как комиссар отряда встречала Рафаэля Герасимовича с поезда. На телеге лежали матрацы, которые я выпросила у завхоза по дороге на вокзал. “Вот теперь могу смело сказать: я лежал на одном матраце с Ниночкой Якимовой. И это будет чистая правда!”
— мгновенно сострил Бухарцев.На картофельном поле познакомились мы и с молодым, только приехавшим в Свердловск преподавателем Валерием Георгиевичем Сесюниным, фанатом телевидения и радио. На первом курсе он взахлеб рассказывал о неограниченных возможностях голубого экрана и даже организовал экскурсию на Свердловскую студию телевидения, где мы изображали массовку.
А сколько пришлось с нами повозиться декану Вадиму Николаевичу Фоминых и заведующему кафедрой теории и практики периодической печати, единственному профессору факультета Валентину Андреевичу Шандре, особенно на третьем курсе, когда к нам впервые приехали в порядке эксперимента студенты из университетов союзных и автономных республик Советского Союза. Каждый новичок из национальной группы пытался поначалу диктовать свои условия: узбеки вынесли мебель из комнаты общежития, постелили ковры и установили на кирпичах казан для плова; кавказские ребята как истинные джигиты наотрез отказались дежурить по этажу, мыть полы и выносить мусор. Ох, и досталось мне как комсоргу! Без поддержки и советов старших мы много дров могли тогда наломать, но, к счастью, педагоги всегда были рядом, и к окончанию учебы наш курс связывала истинная дружба.
Вспоминая студенческие годы, не могу не отметить особую атмосферу, которая царила на факультете,
— атмосферу дружбы, взаимопонимания и поддержки, какой-то, я сказала бы, семейной заботы друг о друге. Преподаватели обращались к студентам по имени, но исключительно на “вы”.Помню, на праздновании 60-летия Б.С. Когана выпускник нашего факультета Владимир Снегирев из “Комсомольской правды” поблагодарил юбиляра не только за интересные лекции, но и за воспитание культуры. Говорит, им, приехавшим со всех волостей и деревень, было уроком и то, как он просто и со вкусом одет, и то, как он говорит
— тактично, образно, понятно, и как он ходит. Мы завидовали его манерам, пытались подражать.Главное, на что направлены были усилия всех преподавателей журфака,
— это воспитание гражданственности, активной жизненной позиции каждого студента. Этому были подчинены и учебный процесс, и воспитательная работа. Мы хорошо усвоили: чтобы стать настоящим журналистом, мало научиться складно писать; надо уметь думать по-государственному, воспринимать работу в газете как важнейшее партийное дело. У нас и гимн был высокоидейный — о веселом репортере, который шагал под бой снарядов ради того, чтобы “вышли без задержки наутро, как всегда, “Известия”, и “Правда”, и “Красная звезда”…Про факультет, вырастивший не одно поколение партийных публицистов, можно написать отдельную книгу. Многое можно вспомнить про талантливых однокурсников и про бурную, веселую, богатую событиями жизнь в общежитии. Но коли речь идет сугубо о творчестве, я хотела бы рассказать еще вот о чем
— о производственных практиках. Мы проходили их после каждого курса: первую — в городских и районных газетах, вторую — в областных, третью — в краевых и республиканских изданиях. Преддипломную практику каждый проходил где придется, на усмотрение студента и руководителя диплома. Знакомство с работой печатных изданий разного уровня дало каждому из нас очень много в плане творческого развития и становления.
Бузулук, 1976 год
Уроки Маины
Место проведения первой практики я выбирала не по названию газет (что я могла знать о районках страны?), а по принципу близости к сестре Лиде, которая после окончания Уральского политехнического института жила и работала в Самаре, в то время
— Куйбышев. Самым приемлемым вариантом оказался Бузулук — маленький провинциальный городок на границе Куйбышевской и Оренбургской областей. Газета называлась, как и каждая вторая в нашей стране, “Под знаменем Ленина”.В редакции впервые принимали практиканта и буквально не знали, куда меня посадить и что со мной делать. Несмотря на некую растерянность, быстро с кем-то по телефону договорились, чтобы устроить меня в общежитие, решили вопрос с корреспондентской ставкой, о чем я даже не помышляла, и отпустили отдохнуть с дороги.
Весь вечер изучала подшивку газеты, с интересом прочитала буклет об истории Бузулука, который любезно подарил редактор Николай Андреевич Литвинов.
Город удивил. Оказывается, в период крестьянских волнений под предводительством Емельяна Пугачева гарнизон Бузулукской крепости одним из первых перешел на сторону восставшего народа. В этом маленьком городке бывали великие русские писатели Александр Пушкин, Александр Жуковский, Лев Толстой, соратники великого Ленина Михаил Калинин и Валериан Куйбышев.
Много памятных мест связано с Василием Чапаевым и Дмитрием Фурмановым. В первый же вечер, когда изучала путь на работу, наткнулась на здание, где находился штаб знаменитой Чапаевской дивизии. Надо же, подумала я, второй раз Чапаев входит в мою жизнь. Дело в том, что в 1967 году в нашей школе № 27 города Серова в честь 50-летия Великого Октября пионерская дружина была превращена в революционный полк, и все отряды активно включились в борьбу за присвоение имен Щорса, Буденного и других героев революции. Наш класс выбрал Чапаева. Тогда еще не было анекдотов про Василия Ивановича, и мы совершенно искренне стремились получить право называться чапаевцами. Для этого надо было учиться без троек и принимать активное участие в общественной жизни школы. Ребята изменились на глазах! Мы были единой командой, и нам не только присвоили легендарное имя, но и сделали подарок: в классе художница нарисовала скачущего на коне Чапая, во всю стену!
Еще одна страница в истории Бузулука связана с периодом Великой Оте-чественной войны. Здесь под руководством Людвига Свободы был сформирован и направлен на фронт первый чехословацкий батальон, ставший ядром народной армии братской республики, за что президент ЧССР Людвиг Свобода наградил Бузулук боевым чехословацким орденом “Красная звезда”. Это первый в Советском Союзе город, награжденный иностранным орденом.
Я застала Бузулук развивающимся центром с крупными заводами, фабриками, нефтедобывающим промыслом. Город, пронизанный многовековой историей, пришелся мне по душе. А вот с руководителем практики поначалу возникли сложности. Кому ни предлагали
— все отказывались, ссылаясь на занятость либо молодость. Остановились на заведующей экономическим отделом Маине Сергеевне Воробьевой. Та ни в какую не соглашалась. Да и мне, собственно, не больно хотелось к “промышленной даме”: я намерена была, как всегда, писать на темы партийной жизни. Но шефа не выбирают. Пришлось согласиться на покровительство этой строгой, угрюмой на первый взгляд женщины. И как я потом была благодарна судьбе за этот выбор…—
Ходи за мной и смотри! — скомандовала моя новая начальница. Я покорно подчинилась и всю неделю ходила за ней как хвостик. Позднее лишь поняла и оценила мудрость Маининого приема. Во-первых, благодаря такой “привязанности” я очень быстро узнала город, получила представление о промышленности Бузулука, познакомилась с руководителями основных предприятий. Во-вторых, оказалось невероятно интересно и полезно наблюдать за работой журналиста — настоящего, ищущего, любящего свое нелегкое газетное дело. На работу Маина Сергеевна приходила, уже побывав на одном, а то и двух заводах, поэтому всегда знала, что делается на предприятиях, и всегда имела под рукой оперативную информацию.Заданием первой практики была подготовка материалов информационных жанров. Мне не составило особого труда написать несколько информаций, зарисовок, репортажей, корреспонденций. Сверх плана я участвовала в рейде по танцплощадкам и нечаянно взяла после концерта интервью у актера Театра сатиры Зиновия Высоковского, известного как пан Зюзя из телевизионного “Кабачка “13 стульев”.
Вечера проходили однообразно, в основном в общении с соседками по комнате в общежитии
— молодыми геологами Бузулукской геологоразведочной партии. Я благодарна им за два открытия. Девушки показали, что такое бахча. Оказалось, что настоящие арбузы не огромные бледно-зеленые, как на Урале, а маленькие, с тонкой-тонкой корочкой. Раз об коленку — и он раскалывается пополам на два ярко-красных куска с черными-черными семечками. Второе открытие — я впервые увидела, как цветет гречиха. Необыкновенной красоты поле в сиренево-розовой дымке с потрясающим ароматом.Надо заметить, что я попала на практику в разгар уборки урожая, когда весь город, в том числе и редакция, был буквально на “военном” положении. Газета выходила не четыре раза в неделю, как обычно, а ежедневно. В таких условиях от каждого корреспондента требовались оперативность, дисциплина, точность. Сто раз я с благодарностью вспомнила “Серовский рабочий” с ритмом пятиразового издания, который ко всему этому меня приучил.
Помню, Маина Сергеевна готовила “круглый стол” на тему “От поля до элеватора”. Уверяю: ни на какой лекции мне не смогли бы так обстоятельно объяснить сущность подобной формы газетной работы, показать трудности и тонкости ее подготовки, как это сделала моя руководительница, таская за собой по пятам.
—
Как вам удается так легко, на равных, разговаривать со всеми? — спросила я после того, как мы обошли уборочный конвейер.—
Легко? — переспросила она. — А знаешь, сколько я прочитала специальной литературы?.. То-то.Встреча за “круглым столом” проходила бурно. Каждый из приглашенных пришел в редакцию не только со своими болячками, но и с конкретными предложениями, как лучше провести уборку урожая. Материал Маины Сергеевны получился интересным и полезным, а я раз и навсегда запомнила: чтобы успешно провести “круглый стол”, надо позаботиться не только о самоваре и чашках, а прежде всего
— о том, насколько актуальна тема встречи, определить круг вопросов, которые нужно обсудить, найти компетентных и заинтересованных людей и обязательно подготовить их и себя к предстоящему разговору.Как оказалось, не только я следила за руководительницей, но и она
— за мной. И куда внимательнее. К примеру, спросила, что читаю. Обнаружив, что ничего не помню наизусть из “Золотого теленка”, тут же принесла свою любимую книжку. Не появляйся, говорит, на мои глаза, пока не прочтешь.Однажды средь бела дня увела в кино. Чтобы развлечься? Нет. Узнать мое мнение о фильме? Не совсем так. Я тоже сначала так подумала, а Маина объяснила по-другому: “Чтобы узнать тебя поближе. Мне же надо будет характеристику писать”.
За время практики я так привыкла к Маине Сергеевне, ко всем редакционным, что до слез не хотелось уезжать. Благо со мной в самый последний день случился приступ аппендицита, и я еще на месяц продлила свое счастливое пребывание в Бузулуке.
Сразу же после операции ко мне в палату пришла делегация из редакции. Сначала в дверях появился огромный букет ярко-красных гладиолусов, а потом сияющие лица сотрудников во главе с Маиной Сергеевной. Этот визит был лучше всякого лекарства.
Перед отъездом местный фотограф Василий Проскурин сфотографировал меня на фоне огромных рулонов газетной бумаги с пожеланием исписать за журналистскую работу оба рулона. С тех пор и пишу.
Душанбе, 1977 год
В краю знойного солнца
Столицу Таджикистана для практики я выбирала исключительно потому, что была уверена: другого случая побывать в Средней Азии не предвидится. И ничуть не пожалела.
Здесь всё было по-другому, начиная с погоды. Мы с однокурсницей Людой Скориковой уезжали в дождь, и при 15 градусах уральского тепла нам в плащах было не жарко. А когда поздно вечером прилетели в Душанбе, первое ощущение
— что попали в баню: духота, обволакивающее тепло. Захотелось быстро снять всё, что только можно. Утром из газет узнали, что впервые за последние тридцать лет температура воздуха в тот день, 20 июня, составила 42 градуса выше нуля. В следующие дни обещали “ослабление” до 39 градусов…С большим трудом устроились в гостиницу. Несмотря на усталость с дороги, из-за жары невозможно было уснуть. Открыли окна и дверь, но сквозняка не получилось, зато прибежала дежурная по этажу и сделала замечание, что здесь не принято “жить нараспашку”. От безысходности обе обмотались мокрыми простынями и легли отдыхать.
—
Люд, посмотри, люстра качается, или мне это кажется? — изнемогая от жары, спросила я.—
Качается! — радостно подтвердила Людмила, которая тоже испугалась своих видений. — Мне даже кажется, что я с кровати сползаю.Утром дежурная поинтересовалась:
—
Как вам, девочки, землетрясение?—
Какое землетрясение?—
Четыре балла вчера было.А мы думали, что перегрелись…
Постоянно хотелось пить. Пока дошли до редакции, ни один автомат с газированной водой не пропустили. Сколько было трехкопеечных монет, все истратили. В редакцию пришли с булькающими животами.
—
Эх, вы, уралочки! — сокрушались коллеги. — Разве газировкой от жары спасаются? Зеленый чай надо пить!Тут же подарили нам по красивой пиале и угостили горячим обворожительным напитком, настоянным на местном лимоннике. В редакции во всех кабинетах стояли огромные чайники, в которых заваривали чай, в каждом отделе
— со своими приправами. Было даже негласное соревнование, чей чай гостям понравится больше.Редакция республиканской газеты “Коммунист Таджикистана”, являющейся органом ЦК Компартии Таджикистана, Верховного Совета и Совета Министров Таджикской ССР, занимала весь этаж большого здания в центре столицы: в одной половине находились сотрудники, выпускающие газету на русском языке, в другой
— на таджикском. На удивление, немалая часть работников оказались коренными москвичами.Первым моим заданием стала зарисовка о летчике. Сходила в авиаотряд, поговорила с героем. Мужчина
— положительный со всех сторон: и на работе на хорошем счету, и семьянин безупречный, и друг надежный. Придраться не к чему, а материал не получался, хоть плачь.Пошла погулять, чтобы развеяться, и… чуть не попала под машину, заглядевшись на таджичку за рулем такси
— в тюбетейке, из-под которой свешивались десятки тоненьких косичек. “Ничего себе! — подумала я. — А говорили, что здесь женщины в парандже ходят”.Пошла в таксомоторное объединение. Почти сразу же у входа увидела фотостенд “Двадцать лет за рулем без аварий”, на котором среди мужских портретов выделялся единственный женский
— Хайриниссо Турсуновой. В этот день она получала новую машину, десятую за свою трудовую биографию, и ей было не до меня.Встретились вечером, у нее дома. Женщина оказалась доброй, приветливой, впрочем, как и все таджики, с которыми довелось встретиться. Из ее рассказа я поняла, что работу свою любит, иной профессии для себя не представляет. И в семье счастлива, очень довольна своими детьми. Договорить не успели
— опаздывали в детсад, за внуками. Их у нее оказалось трое: одного на себе несет, другого за руку ведет, третий сам вышагивает, за бабушкин подол держится.О чем писать? О том, что хорошо работает, имеет много грамот, портрет с Доски почета не сходит? Получалось опять, как с летчиком: вроде всё в порядке, идеальный, хороший человек, а зацепиться не за что.
Напросилась в рейс, чтобы понаблюдать, как она работает.
И вот мы едем по солнечному Душанбе на новенькой “Волге”. Хайриниссо в белом платье, как невеста. Улыбается, а на глазах
— слезы. Не то от радости за новую машину, не то от грусти о былом… Со всех сторон сигналят таксисты, поздравляют свою любимицу. Она в ответ, взволнованная, молча кивает своей красивой головой.Что нового узнала я о своей героине за час пути? Почти ничего. Но мне передалось ее настроение. Это была не просто экскурсия по городу. Это был экскурс в историю. В историю Душанбе, выросшего на месте кишлака.
—
Сельскохозяйственный институт, медицинский, педагогический… А сейчас едем в новый микрорайон. Раньше сюда командировки выписывали, — комментировала Хайриниссо. — Вон цирк строится. Говорят, в Советском Союзе таких только три. А этим домам десять — пятнадцать лет. Раньше здесь поле было, хлопок рос. Откуда знаю? Я ведь выросла в Душанбе. Наша кибитка стояла на месте, где сейчас магазин “1000 мелочей”.В каждом ее замечании чувствовались гордость за родной народ и сопричастность ко всему новому, появившемуся с приходом Советской власти.
Мы должны были вновь встретиться вечером. Хайриниссо готовила свое выступление на предстоящем городском активе женщин столицы республики. Я сидела на скамейке в скверике и вдруг поймала себя на мысли, что мне больше не о чем ее расспрашивать. Зачем? Я жду, когда из здания Центрального Комитета Компартии Таджикистана выйдет обыкновенная женщина, та, у которой бабушка и мать носили паранджу. Разве сам по себе этот факт
— не свидетельство глубоких перемен? Могли ли думать горянки о таком времени? Они были угнетены, забиты, бесправны, а Хайриниссо всю жизнь работает за рулем, была делегатом слета передовых шоферов в Москве, делегатом нескольких партийных съездов республики и теперь по праву, данному ей Советской властью, участвует в обсуждении государственных проблем!Я помчалась в редакцию. Мне было о чем рассказать читателям. Очерк написала залпом. Он был признан лучшим материалом за месяц, а по итогам практики на факультете журналистики мне вручили диплом “Золотое перо”, который до сих пор храню как дорогую награду.
Про летчика зарисовка тоже получилась
— помог разговор с женой. Но все-таки это был рядовой материал. Как говорится, раз на раз не приходится.Вспоминая ту практику, не могу не вспомнить несчастный случай, который помог мне расширить представление о традициях, укладе жизни таджиков.
В первый же выходной всей редакцией поехали отдыхать в ущелье. У горной воды мне показалось слишком прохладно, и я села погреться на огромный камень, подставив спину солнцу. “Сгоришь!
— предупреждали со всех сторон. — Уйди в тень”. А у меня зуб на зуб не попадал от холода.К вечеру я стала пурпурно-малинового цвета. По дороге к гостинице каждый встречный, охая и ахая над оригинальным “загаром”, давал совет, что делать: намазать сметаной, протереть спиртом, посушить феном…
Поспать в эту ночь не удалось
— тело горело, лечь не представлялось возможности, так и ходила из угла в угол. К утру на плечах появились “эполеты” из вздутой красной кожи и закружилась голова. Однокурсница вызвала “скорую”. Врач проткнул пузыри. Меня буквально обложили ватными тампонами и на носилках вынесли к машине. Так я попала в республиканский ожоговый центр.—
Захотела всё наше солнце украсть? — улыбаясь, полюбопытствовал заведующий отделением Хушвахт Халилович Халилов. Как потом выяснилось, уникальный хирург, который мастерски делал операции на глазах, ушах и других обожженных частях лица.Мне выдали огромный халат красного цвета, огромные тапки и поместили в палату, где лежало человек пятнадцать с куда более серьезными проблемами. Одна бабуля нечаянно ступила в костер и сильно повредила пятку. Другая, высокая стройная особа, обмотанная бинтами, как мумия, вспыхнула факелом, когда чистила халат бензином и закурила: чудом спасли. Третья, крошечная, как подросток, в первую же неделю после свадьбы совершила акт самосожжения в знак протеста против обвинений свекрови в краже денег.
Еще одна женщина стала жертвой семейных интриг. Приехав в Таджикистан по распределению, русская девушка влюбилась в местного парня. Семья жениха не приняла ее, но молодые вопреки запрету родных поженились и прожили счастливо двадцать лет. Когда муж умер, неугодную родственницу тут же отселили в летнюю кухню, а потом и вовсе решили избавиться от нее. Пустили газ, а она, придя с работы, сразу зажгла плиту и вылетела вместе с дверью. Я застала ее уже выздоравливающей. Зрелище не для слабонервных: всё тело было покрыто толстой темной коркой, и нужно было постоянно мазаться медвежьим жиром, чтобы этот жуткий панцирь сошел как можно быстрее.
Я со своим солнечным ожогом в палате оказалась самая здоровая и очень быстро превратилась в медсестру и нянечку одновременно: подавала лежачим воду, приносила лекарства, передавала записки, убирала судно. Поскольку многие пациенты были не из Душанбе, а из местных сел, перед выпиской мне высказали массу просьб: купить мыло, шампунь, мази, фрукты и прочее, чего нельзя было приобрести в больнице.
А выписали меня далеко не сразу. Хушвахт Халилович полушутя-полусерьезно поставил условие: оформишь стенгазету
— отпущу.—
Под названием “Ожог”? — язвительно уточнила я.—
Мне все равно, — ответил уставший врач, — но наше отделение должно быть лучшим. Не каждый день к нам попадают журналисты.—
Сами напросились, с вас и начну, — отпарировала я и стала задавать вопросы. Интервью получилось интересным. Потом поговорила с пациентами, с медперсоналом. Все в голос хвалили Хушвахта Халиловича за его золотые руки и доброе сердце. Сама видела, как при его появлении в палате даже самые тяжелые больные старались хотя бы приподняться с постели в знак уважения к этому уникальному человеку.Газету, как и задумывалось, признали лучшей среди отделений ожогового центра, и я с чистой совестью вышла на волю с больничным листом на память о солнечном ожоге первой-второй степеней…
Потом была командировка на Таджикский алюминиевый завод в Регаре, где я впервые увидела огромные электролизные цехи. С интересом побывала на Душанбинском швейном объединении имени 50-летия СССР и на швейно-трикотажном объединении имени Зайнаб-биби
— первой комсомолки-таджички, снявшей паранджу и убитой за смелость в 1928 году. Навсегда запомнились поездка на Нурекскую ГЭС и сам Нурек, поразивший красотой изумрудно-бирюзовой воды.Эту практику я защитила на “отлично”. Таджикистан навсегда остался в памяти как край солнца и тепла.
Владивосток, 1978 год
Запах кедра
В счастливое время мы учились! Поезжай куда хочешь
— вся карта великого Советского Союза в твоем распоряжении. После четвертого курса я выбрала для прохождения практики Владивосток. И опять не без “корысти”: в Амурской области служил в погранвойсках мой брат Юрий, и я рассчитывала его навестить.Перелет был бесконечно долгим, часов восемь. Мы с однокурсницей Леной Порошиной сутки после дороги приходили в себя.
Поселили нас в комнате, расположенной на первом этаже Дома печати,
— там же, где и редакция. Очень удобно. Утром встал, позавтракал — и по ступенькам в кабинет. Вечером — вниз, и ты дома.Редакция огромная. Только пишущих человек шестьдесят, а проблема та же, что и в районке, где четыре-пять корреспондентов,
— что ставить на полосу? Я этому очень удивилась.На собеседовании у заместителя редактора Лена сразу сказала, что ей нужно за время практики написать девять (!) очерков. Этим она ввергла и меня, и бывалого журналиста в полное смятение. В моем представлении хороший очерк дай бог раз в месяц написать, а тут такие наполеоновские планы…
—
Хорошо, найдем мы вам героев для очерков, — согласился замредактора. — Вот на днях лучшему в Приморском крае дояру присвоили звание Героя Социалистического Труда. Возьметесь?—
С удовольствием, — обрадовалась Лена.—
А вы чего изволите? — осторожно поинтересовались у меня.—
У меня нет четких планов, — робко ответила я. — Просто хотелось бы понять, как работает отдел партийной жизни краевой газеты.—
Странное желание для студентки. Но дело ваше. В этот отдел никто особо не рвется.Так я попала в подчинение Николая Манжурина
— заведующего отделом партийной жизни, очень симпатичного, стройного мужчины, с огромными синими глазами, как у актера Владислава Дворжецкого.
В партийных организациях как раз началась отчетно-выборная кампания, и меня направили на собрание во Владивостокское пассажирское автотранспортное предприятие. Мне понравилось, как четко и неформально все было организовано. Даже немного удивилась, что таксисты такие неравнодушные люди и так искренне болеют за дела в своем коллективе, за престиж профессии, качество обслуживания пассажиров.
Материал написала легко, но руководитель практики исчеркал текст вдоль и поперек, добавив выражений типа “красной нитью в докладе прошло”. Я чуть не взвыла: “Вы что? Меня на факультете обсмеют. Нас учили никогда не употреблять подобные штампы!” Бесполезно. Из живого рассказа о жизни нормальной партийной организации получился сухой казенный отчет.
Вечером в кабинет зашел незнакомый представительный мужчина. Оказалось, главный редактор Юрий Викторович Мокеев, только что вернувшийся из командировки в Москву. Я знала, что он окончил уральский журфак, когда я еще только родилась.
—
Над чем работаем? — строго спросил босс.—
Отчет пишу с собрания. Точнее — переделываю.—
Можно взглянуть? — И, не дожидаясь ответа, стал читать строчки начатого листа…—
Это кто тебя так учил? Шандра? (Валентин Андреевич Шандра — профессор факультета журналистики Уральского госуниверситета. — Н.Я.) — в сердцах он выдернул из машинки листок, скомкал его и бросил в урну. — Садись и пиши так, как учили, как сама считаешь нужным написать. И никого не слушай. Сдашь материал лично мне.Уже в дверях оглянулся и, улыбаясь, сказал:
—
Окаешь по-нашему, по-уральски. Сразу кедром запахло…За вечер я полностью переделала злосчастный отчет.
—
Ну, вот, другое дело! — одобрил редактор. — Свежий взгляд, живой язык. А то ишь — “красной нитью”…Постояв в некотором раздумье, спросил:
—
Город-то посмотрела?—
Ну, да.—
Что “ну, да”? Бухту ночную видела? Впрочем, что я спрашиваю. Спускайся вниз.На редакционной “Волге” мы съездили в типографию подписать свежий номер, а потом поднялись на сопку, откуда знаменитая бухта Золотой Рог изумляла тысячами огней.
Потихоньку город стал почти родным.
Мы с Леной каждый день ездили в фирменный магазин “Океан”, где было изобилие рыбы
— вяленой, жареной, копченой, соленой, свежей. По наивности первое время брали только знакомый нам жареный хек в желтых картонных коробках. Потом решили попробовать то, чего нет на Урале. Высшую оценку у нас получил палтус — белый, сочный, почти без костей. Полюбили водоросли, которые теперь называют морской капустой. Мне всё понравилось, кроме морских ёжиков, — надкусила, да так и не смогла проглотить.Посетили достопримечательности Владивостока, включая знаменитый музей на подводной лодке. Ещё с одним практикантом, Рафаилом из Омска, сходила в Дом офицеров на концерт джазового оркестра под управлением Козлова. В тот памятный вечер мне приоткрылась еще одна завеса ночного портового города. Пока добирались до дома, немало женщин, страждущих любви, подошли к нам, вернее
— к Рафу, с откровенным предложением красиво провести вечер. В принципе, жителей Владивостока по внешним признакам можно смело поделить на три категории: так называемые “грачи” — морские офицеры в черной форме, ухоженные одинокие женщины в шикарных джинсовых импортных костюмах и все остальные, в основном приезжие.У Лены, которая на курсе считалась одной из самых пишущих студенток, с очерками как-то не заладилось, и она улетела в Свердловск, где успешно завершила практику в местных газетах. Я себе такой роскоши позволить не могла и продолжала работать.
Вскоре меня направили в командировку в Находку, в морской рыбный порт
— один из крупнейших на Дальнем Востоке. Такого я не видела никогда. Десятки высоченных мощных кранов плотно стояли, как железные гиганты, вдоль многокилометрового причала. Здесь круглосуточно грузили рыбную продукцию, охлажденные и замороженные продукты моря — миллионы тонн в год. Парторг провела меня по огромной территории порта, познакомила с рядом партийных активистов. Экскурсия по предприятию, разговор с коммунистами помог в подготовке материала.После собрания с трудом выпросила у секретаря доклад и всю ночь в гостинице переписывала нужные мне фрагменты, чтобы не напутать с цифрами и терминами. Даже не верится, что когда-то не было компьютеров, писали от руки, и не на чем было скопировать нужный документ.
Мой материал “Новые причалы” был признан лучшим за месяц, и я получила за него повышенный гонорар
— шестьдесят рублей! В сравнении с сорокарублевой стипендией — целое состояние. Купила на эти деньги… золотое обручальное кольцо. У нас на Урале золото можно было приобрести только в салонах для новобрачных, а во Владивостоке — в свободной продаже. Когда я, гордая и счастливая, появилась в аудитории с колечком на руке, преподавательница Светлана Леонидовна Тимофеева подошла ко мне на перемене и тихо на ушко сказала: “Я думала, вы умнее”. Больше я кольцо не надевала, а потом и вовсе сдала в ломбард. Вот такие были жесткие нравы…
Финальным аккордом пребывания в Приморье стала нечаянная поездка на Камчатку. А дело было так.
Мне поручили написать о комсомольско-молодежном экипаже теплохода “Советский Союз”, который как раз стоял на приколе в порту Владивостока. Я сходила, поговорила с секретарем комитета ВЛКСМ, пообщалась с ребятами. На прощание они предложили мне поехать с ними в Петропавловск-Камчатский.
—
А что? Своими глазами увидишь, как мы работаем, — уговаривала комсорг Люба Сюркова. — Правда, на Сахалине пограничники могут документы проверить… Но мы тебя в рулоны спрячем.В маленькой каюте комсорга, похожей на купе железнодорожного вагона, на второй полке лежали вымпелы, рулоны ватмана для стенгазет и прочие материалы. Там и собирались меня схоронить от пограничников.
Предложение, конечно, заманчивое. Когда еще попадешь на Камчатку? Но перспектива быть снятой с теплохода за нарушение паспортного режима немного пугала.
В редакции все свои дела я, в общем-то, завершила и могла не ставить никого в известность о своих перемещениях. Но чувство долга победило, и я по-честному поделилась с редактором идеей “подпольной” поездки на теплоходе.
—
Бессовестная! — рассердился Мокеев. — Еще землячкой называешься. Ты за кого меня держишь?Я не знала, что ответить. А он продолжал отчитывать.
—
Ты где сейчас находишься? В редакции газеты “Красное знамя”. Смотри сюда, — и, показывая пальцем в заголовок газеты, по слогам прочитал: “Орган краевого комитета К-П-С-С”! Не ценишь ты меня…Юрий Викторович снял трубку:
—
Соедините с начальником пароходства!Через пару секунд совсем другим голосом заговорил:
—
Здравствуй, дорогой! Как живешь, можешь?После обязательных в таких случаях приветствий перешел к делу:
—
У нас есть намерение рассказать об экипаже теплохода “Советский Союз”. Я пришлю тебе молодую, красивую, талантливую журналистку. Прими как дорогого гостя. Уверяю: напишет хорошо. Землячка моя, с Урала.Положив трубку, опять строго посмотрел на меня:
—
Ну, вот. А ты говоришь — в рулонах спрячусь. Иди оформляй командировку!—
Спасибо большое! — обрадовалась я. — Пожелания, указания по поводу материала будут?—
Будут. Твоя задача: а) рассказать о трассе Владивосток — Петропавловск; б) рассказать об экипаже; в) о пассажирах. Понятно?—
Так точно! — отрапортовала я, счастливая, что всё так удачно обернулось.На редакционной “Волге” подъехала к причалу. С трапа сошел стройный седовласый капитан.
—
Юра не обманул, — приветливо улыбаясь, сказал он, ответив на рукопожатие. — Добро пожаловать на наш лайнер!Это был Евгений Валерьянович Веденский
— опытный моряк, исколесивший все моря и океаны. Мы с ним сразу нашли общий язык. Он представил меня командному составу и попросил оказать всяческое содействие. Капитанское благословение значительно облегчило работу. Мне были доступны все помещения и службы.
Камчатская экспрессная линия
— старейшая в Дальневосточном бассейне. Она обеспечивает постоянное морское сообщение между Владивостоком и Петропавловском. На этом маршруте и трудился с 1957 года паротурбоход “Советский Союз” — самое крупное в то время пассажирское судно в нашей стране.Паротурбоход был построен в 1923 году в Гамбурге, на крупнейшей судоверфи Германии, для обслуживания грузопассажирской линии Гамбург
— Нью-Йорк. В 1944 году он был затоплен немцами и только через пять лет поднят советскими моряками. После капитально-восстановительного ремонта и полного переоборудования судно, обладающее прекрасными мореходными качествами, мощной силовой установкой и всеми удобствами для пассажиров, было названо именем тогда еще огромной нашей Родины — “Советский Союз”. 28 августа 1949 года на нем был поднят Государственный флаг СССР.Размеры судна впечатляющие: длина 205 метров, ширина
— 24, водоизмещение — 30 тысяч тонн, скорость — 18 узлов, мощность машин — 28 тысяч лошадиных сил. “Советский Союз” способен был взять на борт столько пассажиров и грузов, сколько вмещает сто железнодорожных вагонов. А чисто внешне глянешь — и не подумаешь, что здесь есть еще и рестораны, бары, буфеты, библиотека с читальным залом, закрытый плавательный бассейн, промтоварно-сувенирный магазин, музыкальный салон, госпиталь, бытовая комната. Маленький, вполне самодостаточный город на воде.На этом огромном судне мне достались самые роскошные апартаменты, не уступающие капитанским: большой зал с круглым массивным столом посредине, мягкой мебелью и сервантом с красивой посудой; спальня с двухместной кроватью, трельяжем и кучей шкафчиков; и огромная ванная комната. В сравнении с каморкой комсорга
— хоромы. Говорят, в этой каюте бывал Гитлер. На сей раз именно сюда перекочевал комсомольский актив.Такую громадину обслуживали триста человек. Экипаж постоянно менялся. Дело в том, что “Советский Союз” работал на “коротком плече”, рейс длился всего десять дней
— это лучшая школа для будущего моряка, поскольку есть возможность проверить свои физические силы, получить хорошую профессиональную подготовку и навыки, показать свои моральные качества. Достойно прошедшие испытания уходили работать на суда загранплавания. На их место приходили другие, те, кто еще только мечтал о большом море.Коллектив был на хорошем счету в пароходстве. Молодые моряки “Советского Союза” выступили с инициативой создания мемориала танковой колонны “Приморский комсомолец”, отчислив для этого однодневный заработок. Их примеру последовали другие экипажи. За эту инициативу, за высокие показатели в труде комсомольско-молодежному экипажу было присвоено имя 60-летия ВЛКСМ, а секретарь комсомольской организации Любовь Сюркова направлена делегатом Приморья на торжественное собрание в Москве, посвященное 60-летию комсомола. В первый же день нашего путешествия перед вечерним киносеансом она рассказала о своей поездке, показала сувениры, подарки, значки, которые привезла для музея.
Человеку, никогда не бывавшему в здешних краях, сами названия портов были бальзамом на душу. Прошли пролив Лаперуза, напевая чуть не хором: “И я бросаю камешки с крутого бережка далекого пролива Лаперуза”.
7 Ноября встретили в Охотском море. Погода испортилась не на шутку. За кормой
— только стон и шум. Всё вокруг черно: ни неба не видно, ни земли. Укачало так, что голову от подушки оторвать страшно. Моряки смеялись надо мной: “Разве это шторм?” А что же это, если чай в стакане по диагонали делит его пополам.К обеду утихло. Прошли Курилы.
В семь часов вечера, когда в Москве еще только начался парад и праздничная демонстрация трудящихся, у нас открылось торжественное собрание экипажа. С речью о 61-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции выступил помполит. Затем старший помощник капитана зачитал праздничный приказ: “Объявить всему экипажу благодарность за успехи”. План трех лет пятилетки по перевозкам пассажиров и товарообороту ресторана завершен досрочно, к годовщине Конституции СССР. Получена значительная экономия средств и материалов. 12 лучших работников награждены Почетными грамотами, 57 человек получили благодарность с занесением в личное дело.
Потом были танцы. Я ушла на капитанский мостик. Стояла и думала: вот идем мы в море. Судно большущее
— заблудиться можно, а на палубу выйдешь, глянешь на необъятные морские просторы — и мы сразу маленькие-маленькие. Но мы — “Советский Союз”! Кусочек страны и народа, который сегодня празднует торжество Советской власти, давшей нам мир, хлеб, счастье. И я до хрипоты готова была совершенно искренне кричать на всю планету: “Ура! Слава тебе, Великий Октябрь!”Такие вот мы были патриоты.
На пятый день проснулись, как в сказке. Море синее-синее, спокойное, притаившееся. Стаи чаек, парящих над водой. И их величества три богатыря-вулкана Авачинской бухты. Красота необыкновенная. Мы
— в Петропавловске. Принимай, Камчатка, дары материка! “Советский Союз” привез на полуостров всё, от иголки до железобетонных конструкций, — почти две тысячи тонн грузов.Пока идет погрузка-выгрузка, знакомимся с городом. Даже не верится, что когда-то здесь было необжитое место.
Морской путь на Камчатку был открыт весной 1717 года экспедицией Кузьмы Соколова. А первым исследовал Камчатский полуостров, описал его и сделал чертежи казачий пятидесятник Владимир Атласов, который в 1696
– 1699 годах совершил сюда поход со своим отрядом, за что щедро был награжден Петром I, а Пушкиным назван “Камчатским Ермаком”.Позднее, в 1740 году, экспедиция Витуса Беринга и Алексея Чирикова на двух пакетботах, “Св. Петр” и “Св. Павел”, вошла в Авачинскую бухту, основала здесь пост, которому мореплаватели и дали название
— Петропавловск-Камчатский, в память об их кораблях.Капитан Веденский рассказал, что, когда открылась новая экспрессная линия Владивосток
— Петропавловск-Камчатский, здесь было всего несколько двухэтажных домов. Ездили на собаках — самый распространенный тогда вид транспорта. Порта не было, только деревянная пристань. Два-три судна соберутся вместе — уже событие. А сегодня на рейде десятки кораблей. И город — едешь, едешь, конца-краю не видно. Крупный промышленный и культурный центр. Знай успевай вывески читать: Управление тралового и рефрижераторного флота, судоремонтный завод, Дом пионеров, драматический театр…Ребята с “Советского Союза” изучили Петропавловск не хуже Владивостока. Во всех музеях были, в институте вулканологии, знали, где находятся памятники Берингу, Лаперузу, не раз коллективно ездили на горячие источники любимой Паратунки. Новым для них был только памятник Ленину, который открылся 7 Ноября, за день до нашего прихода.
Гуляя по городу, решили отправить родным поздравительные телеграммы. Я совсем не подумала, что вместо радости напугаю родителей, которые никак не могли понять: почему я на Камчатке, если уехала во Владивосток?
На восьмой день вечером прозвучала команда капитана “отдать концы”. “Команде стричься, бриться, песни петь и веселиться. Вахте
— на вахту, подвахте — спать”. Так, оказывается, раньше говорили на флоте. Евгений Валерьянович знал много таких прибауток, полвека в море, работал кочегаром, матросом, боцманом, с декабря 1944 года — капитан, удостоенный звания лучшего капитана министерства. Это про таких, как он, Александр Грин писал: “Капитан — судьба, душа и разум корабля”.Интересным собеседником оказался и старпом
— старший помощник капитана Роберт Михайлович Разумный, бывалый моряк, с неизменной трубкой во рту, подаренной в Китае. Увлеченный изучением английского языка, он перемежал русские слова с иностранными, часто напевал что-нибудь классическое. На буклете написал мне: “Частица черта в нас заключена подчас…”
Сошли с курса для захода на остров Шикотан, за пассажирами. 900 человек разошлись по каютам. Кто в гости ездил, кто по делам. Многие из Белоруссии, Украины, Эстонии приезжали на полгода на Шикотан на заработки и за романтикой. Рассказывали, в каких резиновых фартуках работали и как новогоднюю елку наряжали этикетками от рыбных консервов.
Утром в воскресенье по радио объявили:
—
Вниманию экипажа! Всем свободным от вахт и работ собраться в столовой команды на лепку пельменей.Набежали человек сорок. Рьяно взялись за работу. Впервые довелось видеть десятки противней с пельменями. Для стимула организовали соревнование, кто быстрее. Я была в числе лидеров: уж что-что, а пельмени лепить уральцы умеют.
Жизнь на корабле шла своим чередом. Проходили партийные, комсомольские собрания, вечера, занятия. За бортом менялись города и страны. Вот уже прошли Ангарский пролив. С левого борта показался японский остров Хоккайдо.
Тринадцатый день
— последний. В бинокль уже виден Владивосток — жемчужина Приморья. “В 340-й раз привез “Советский Союз” привет с Камчатки, — записано в моем дневнике. — Преданный этой экспрессной линии, теплоход прошел 988 080 миль. Это почти 45 оборотов вокруг Земли! Перевез 594 123 пассажира и 886 204 тонны грузов”.
Мои путевые заметки назывались “Два берега”. Я последовала совету редактора и разделила материал на три части: о самом маршруте, об экипаже и о пассажирах.
—
Молодец! — похвалил Юрий Викторович.К сожалению, мне нужно было улетать домой, и копию материала заверили печатью, пообещав выслать публикацию. Каково же было мое изумление, когда я получила вырезки, но не из “Красного знамени”, а из “Тихоокеанского комсомольца”. Не иначе, как шеф отдела подсуетился. Материал искромсали очень грубо. Получился не журналистский очерк, а сухой рапорт, лишенный каких-либо эмоций и впечатлений. Сокращение было таким беспардонным, что делало повествование непонятным. Скажем, капитан дважды упоминался по имени-отчеству и лишь в середине материала указывалась его фамилия.
Милая история о пропагандисте вообще потеряла смысл. Я писала о занятии в школе комсомольской политической учебы, которое провел директор штата ресторанов, ветеран войны и труда, коммунист Григорий Иванович Воробьев. Тема занятия
— национальная политика государства.“Вот представьте,
— говорил пропагандист, — БАМ строят 44 национальности, и все живут дружно, единой трудовой семьей. На Нурекскую ГЭС в Таджикистане поставляют машины и оборудование предприятия 28 городов страны!” Привел другие примеры. А в конце занятия неожиданно обратился к аудитории:—
Без апельсинов, лимонов и прочих цитрусовых человек и сто лет может прожить. А без хлеба — сколько, а?На занятии сидели совсем молоденькие официантки, повара, буфетчицы. Одна из них робко ответила за всех: “Не пробовали…”
Лично меня эта фраза тронула до слез. Да, поколение, родившееся после войны, не знает, сколько дней можно прожить без хлеба. Не приходилось. Хлеб всегда у нас на столе! И я посчитала важным
— дословно передать атмосферу занятия. В редакционном варианте рассказ о пропагандисте свелся к тому, что он “говорил о расцвете нашей многонациональной экономики, о возросшем уровне благосостояния советских людей”. И ни слова о хлебе.Концовка всего материала у меня была такой: “18 ноября экипаж снова ушел в рейс. На том берегу ждут…”. После правки финальной стала фраза: “Разными путями попали они в этой край. Но нашли здесь одно призвание
— море”.Как говорится, почувствуйте разницу. Мне до сих пор стыдно перед ребятами и особенно перед капитаном.
Но этот удар я получила намного позднее, уже в Свердловске, когда увидела вырезки из “Тихоокеанского комсомольца”. А пока наслаждалась отличным итогом практики. По журналистской традиции устроила отвальную. Приятно было, что пришли практически все, с кем довелось поработать, в том числе главный редактор. Подарили мне необычную Почетную грамоту со стихами:
Якимова Нинэль! Побойтесь Бога!
Вся контора, расцелованная, воет…
И даже Н. Манжурин
С румянцем, девой тронутый, уходит…
Лети ж, дитя, партийной жизни суть познав,
На “Новые причалы” курс прибросив,
А нам в стаканы плескани. До дна
Мы выпьем за ТЕБЯ и эту осень…
Юрий Викторович умолял меня остаться во Владивостоке, предлагал место заведующего отделом и даже с жильем обещал помочь. Но мне тогда так хотелось домой, что никакими пряниками невозможно было заманить.
—
Мужики, падайте на колени! — командовал повеселевший редактор. — Давайте уговорим ее. Хорошо ведь пишет, нам такие сотрудники нужны.У меня ответ был один:
—
Уж очень далеко вы живете. Хочу домой.—
Ну, тогда спой нашу, уральскую! — смирился редактор.И мы хором затянули песню про рябинушку. Шеф даже всплакнул, повторив одному ему ведомый комплимент: “Хорошо, кедром пахнет”.
Я почти на месяц опоздала на занятия. В день прилета меня ждали в общежитии всем этажом. Пришлось экспромтом устроить рыбный день: открыла банки с горбушей, кетой. На Урале тогда продавалась только килька в томатном соусе, в лучшем случае
— скумбрия. А тут — балык, который, между прочим, раздобыл для меня в буфете крайкома партии непредсказуемый Манжурин. “Вот это настоящий рыбный день! — восторгались ребята. — На такой согласны не только по четвергам”. (Ровесники помнят, что в те годы в столовых раз в неделю обязательно проводился рыбный, самый невкусный день).Декан Вадим Николаевич Фоминых при встрече недовольно проворчал: “Не поедете, товарищ Якимова, больше никуда. То у нее аппендицит, то ожог, то шторм. Хватит!”. (Это он еще не знал про мою полную приключений поездку на погранзаставу к брату).
Ревда
В свободном плавании
После окончания университета меня распределили в маленький рабочий городок Ревду, что в сорока пяти километрах к западу от Свердловска. Знать о нем ничего не знала, но так получилось. Мне как коммунисту сказали: “Выбирай любую редакцию, только в пределах Свердловской области”.
Ответственным секретарем в Нижние Серги я не захотела поехать. В Богдановиче редактор собирался за границу и искал себе замену, но я испугалась пойти сразу на высокую должность, которая к тому же обязывает заниматься добыванием газетной бумаги, вопросами снабжения, бухгалтерскими делами,
— это не моё. А вот Ревда с первого взгляда пришлась по душе: близко от Свердловска, дорога красивая, место роскошное, город компактный, чистый, уютный, весь в цвету, редактор тихий, интеллигентный, квартиру обещали дать в течение года, и главное — до родного Серова всего ночь пути.При дальнейшем знакомстве город не переставал удивлять. От одного названия улиц делалось тепло: не Коммунистическая или Красноармейская, а
— Чехова, Жуковского, Чайковского, Спартака. Даже главная улица не Ленина, как везде, а Горького. Еще есть улица Цветников — прямо как в Цветочном городе у Незнайки, только ее название произошло не от цветов, а от металлургов, работающих на заводе обработки цветных металлов.В те времена предприятия сферы обслуживания назывались конкретно: “Столовая”, “Продукты”, “Мастерская”, в лучшем случае имели номер. Например, магазин № 39. В Ревде было по-другому. Магазин, который открывался раньше всех, назывался “Доброе утро”, который работал дольше остальных,
— “Огонёк”, мясной — “Рога и копыта”, магазин одежды — “Ромашка”, традиционные “Культтовары” имели вывеску “Серебряное копытце”. Лично меня это умиляло.Большим плюсом было наличие городского пруда. Песочный пляж в десяти минутах ходьбы
— неоспоримое благо. За грибами, ягодами можно добраться на любом городском автобусе; доезжаешь до конечной остановки — кругом лес. Зимой — освещенная лыжная трасса на пять, десять и пятнадцать километров. Я никогда и нигде не проводила столько времени на природе, как в Ревде. К этому городу до сих пор испытываю самые теплые чувства.
Редакция “Ревдинского рабочего” находилась в небольшом здании, почти на четверть ушедшем в землю. Говорят, раньше здесь была котельная. Видимо, поэтому пахло влагой, потрескавшиеся стены кое-где были покрыты плесенью. Помещение напоминало старую коммунальную квартиру с одним петляющим коридором.
При входе в редакцию буквально на расстоянии вытянутой руки
— две двери. Поджарый седой мужчина с черными пышными усами и раскосыми глазами, очень похожий на солиста популярной в те годы узбекской группы “Ялла”, пояснил:—
Первая дверь — в туалет. Пользоваться рекомендуется так: при входе надо сразу дернуть за веревочку — это для конспирации, потому что слышимость — сами понимаете, идеальная. Сделав свое дело, снова дернуть за веревочку, чтобы смыть следы преступления. Колесов Николай Григорьевич, — представился доброволец-инструктор, не обращая внимания на мое изумление.—
Учитывая, что у нас здесь проходной двор, есть несколько паролей, — продолжал усатый. — Скажем, если вы идете по-маленькому, вы говорите “пурле-пти”, если по-большому — “пурле-гран”.—
Кому говорите? — переспросила я.—
Сотрудникам, которые спросят.—
Зачем?—
Чтобы знать, надолго ли.—
Зачем знать?—
Ну, вы же не одна. Коллектив большой, плюс посетители.“Хорошее начало!”
— с ужасом подумала я. А Коля потом рассказывал, что тоже изумился: “Ничего себе, приехала бестолковка. Точно с берегов реки Каквы”.—
А вторая дверь куда? — полюбопытствовала я.—
Здесь фотолаборатория, не функционирующая. Направо — кабинеты рабочих лошадок: экономического отдела, отдела писем и машбюро, налево — руководство: редактор, зам, ответсек и бухгалтер, — проинформировал экскурсовод.К концу дня наконец-то появился редактор Алексей Федосеевич Матвийчук. Еще весной он знал о моем распределении, за неделю был предупрежден о приезде, как и договаривались, и вдруг сделал вид, что уж очень неожиданно я свалилась на его бедную голову. Предложил поселиться в гостинице в пятиместном номере. Я чуть не расплакалась от отчаяния.
—
Ну, давайте еще один вариант попробуем, — предложил Алексей Федосеевич. И мы поехали в общежитие Ревдинского деревообрабатывающего завода, которое находилось неподалеку от редакции. Коменданта на месте не оказалось, и мне второй раз в жизни предложили место в изоляторе, где в пустой комнате стояли пять кроватей с голыми сетками. Выдали матрас, постельное белье и предупредили: “Вы здесь только до утра. А завтра пусть руководство решает”.Временное жилье стало постоянным, как это нередко бывает. Правда, вскоре из изолятора перевели в нормальную комнату, на двоих с еще одной молодой специалисткой, архивариусом.
Мне поручили освещать отчеты и выборы в комсомоле. Сходила на собрание прославленного Ревдинского механического завода имени Ленинского комсомола и даже немного испугалась столь низкому уровню организации. “Если на лучшем предприятии так формально проходят собрания, то что же тогда происходит на других?”
— подумала я.С материалом решила повременить и пошла на собрание в один из цехов более крупного предприятия
— Среднеуральского медеплавильного завода. Но и там картина оказалась примерно такая же. В красном уголке собрались рабочие, шумно расселись прямо в верхней одежде и, поглядывая на часы, стали подгонять председательствующего: “Давай скорее, не тяни резину, домой пора!” Комсорг по бумажке зачитал отчет о проделанной работе, все быстро-быстро единогласно проголосовали, особо не вникая, за что именно, и так же быстро разошлись по домам.Мне с моим бурным студенческим комсомольским прошлым это было настолько дико и оскорбительно, что я не знала, как поступить. Сходила еще на одно собрание, потом еще на одно и только после этого подготовила серию публикаций под общим названием “Главное собрание года”.
Первая часть “Один в поле не воин” касалась организационных вопросов. Я расценивала отчетно-выборное собрание как событие-праздник, к которому нужно готовиться, и не одному комсоргу, а всему активу. О собрании должны знать не только комсомольцы, но и весь трудовой коллектив. Учитывая, что ребята идут после работы, необходимо организовать гардероб или хотя бы предусмотреть вешалки-стойки, чтобы можно было раздеться, а не париться целый час в верхней одежде. Предложить чай с бутербродами, по возможности организовать торговлю товарами первой необходимости, может быть, книжную лавку с периодикой. Принципиально важно
— оформить зал. Например, выпустить стенгазету с фотографиями самых интересных событий минувшего года, чтобы ребята посмотрели на себя, вспомнили, сколько хорошего произошло за последнее время.Особой подготовки требуют сам отчет и прения по докладу. Надо распределить темы для выступлений, чтобы не говорить об одном и том же, а сообща проанализировать основные направления комсомольской работы. Собрание
— не КВН, экспромт неуместен. Чем больше людей будет занято в подготовке, тем меньше секретарю придется переживать о явке, потому что не прийти на мероприятие, которое сам организуешь, просто невозможно. Удивляюсь, откуда я это могла знать, но в материале детально было расписано, сколько человек и где именно можно задействовать при подготовке собрания.После первой же публикации заместителя редактора “Ревдинского рабочего” Александра Федоровича Курочкина, исполняющего обязанности редактора, вызвали в горком партии, где задали массу вопросов: “Что за критика? Что за настроение?” А вот соседка по комнате Люба Башкирцева сказала, что вырезала мою статью и положила под стекло как инструкцию. “Все комсорги так сделали”,
— заверила она.Во второй части материала “Оцените по заслугам” я попыталась найти ответ на вопрос, почему так равнодушно принимаются решения. Механическое единогласное поднятие рук при голосовании происходит потому, писала я, что никто ничего никому не объясняет: почему в комитет комсомола выбирают семь человек, а не десять, почему именно этих людей выдвигают на выборную должность, а не других. Аргументируйте свои предложения, обоснуйте структуру выборного органа, охарактеризуйте каждого кандидата, и выборы станут осознанными, утверждала я. Они будут служить поощрением тех, кого выбрали, повысят их ответственность перед своими товарищами.
Я также недоумевала, почему награждают одних и тех же и с одинаковыми формулировками
— “за активное участие в общественной жизни”. А почему не за конкретные заслуги: за шефство над трудным подростком, за выпуск интересной стенгазеты, за проведение политинформации?Шефа опять вызвали в горком. Заведующий организационным управлением ГК КПСС сидел с газетой, в которой мой материал был подчеркнут в нескольких местах.
Курочкин вернулся в редакцию счастливый и с порога спросил: “Третий кусок готов? Давай!”
Следующий материал “Слово партийного секретаря” стал вообще бомбой, как я теперь понимаю. Я посмела указать на пассивность парторгов, которые, как правило, просто присутствовали на комсомольских собраниях. На мой же взгляд, на партийного секретаря, участвующего в работе отчетно-выборного комсомольского собрания, возлагается по меньшей мере три обязанности: оценить деятельность комитета, бюро и в целом комсомольской организации за отчетный период, определить их задачи на будущее в соответствии с планами коммунистов предприятия и, что очень важно, дать комсомольцам урок ораторского мастерства, личным примером показать, как надо выступать с трибуны общего собрания. Ни один из парторгов эти задачи не выполнил, написала я, назвав конкретные фамилии и организации.
И тут началось… “Кто такая Якимова? Что она себе позволяет? Она что, школу актива закончила, чтобы нас учить?”
— возмущались партийно-комсомольские функционеры.После третьего материала с шефом разговаривал заведующий отделом пропаганды горкома партии. В адрес редакции и молодого корреспондента в категорической форме были выдвинуты требования о недопустимости высказываний, порочащих ревдинский комсомол и партию.
Секретарей охватило смятение, они стали меня обманывать. Звоню: “Когда у вас отчетно-выборное собрание? Я хотела бы поприсутствовать”. Прихожу в назначенный день, а оказывается, собрание провели вчера. Мне потом комсорги признавались, что панически боялись прихода новой корреспондентки и правдами-неправдами старались меня “не пущать”. А рядовые ревдинцы радовались: “Наконец-то нашелся человек, который взбаламутил наше болото”.
Цикл материалов “Главное собрание года” я все-таки закончила, по пунктикам разложив все этапы подготовки и проведения отчетов и выборов. Приятно было осознавать, что газету читают, следят, чем всё это закончится. Если у меня и были какие-то сомнения в своей правоте, то их окончательно развеял мэтр журналистики, ответственный секретарь “Уральского рабочего” Геннадий Константинович Краснов. Он проводил семинар молодых журналистов, куда пригласили со всей области выпускников журфака последних лет, и при обзоре материалов выделил именно мой цикл. В перерыве подошел уточнить: “Сама писала?”
— “Сама”. — “А тему кто подсказал?” — “Тоже сама”. — “Тогда два раза молодец!” — с приятным изумлением сказал Краснов.
Поскольку тон моих публикаций был доброжелательный, и, критикуя, я предлагала свои варианты действий, у меня потихоньку стали появляться сторонники и помощники. Окончательный перевес в мою сторону произошел после выхода материала об отчетно-выборной конференции в ОРСе
— отделе рабочего снабжения. Так называлась организация, объединяющая предприятия торговли и общественного питания. В общей сложности в магазинах и столовых насчитывалось более четырехсот комсомольцев, поэтому секретарь комитета ВЛКСМ Любовь Шмелева работала на освобожденной основе.Ее история меня потрясла. За год до этого Люба с мужем шли во Дворец культуры. Супруг остановился прикурить, а она стала переходить площадь, и в это время на большой скорости в нее врезался пьяный мотоциклист. Женщина с многочисленными переломами и тяжелыми травмами надолго попала в больницу. Ей сделали несколько операций. Ситуацию усугубляла потеря еще не родившегося ребенка.
Комсомольцы поняли, что если Любу сейчас еще и с должности снять, то она не выдержит, и приняли решение
— продолжать работать под ее началом. Девчонки приносили ей в палату документы, протоколы. Почти год комсорг руководила организацией из больничной палаты. Когда на отчетно-выборной конференции она вышла на трибуну, опираясь на палочку, зал встал…Люба потом рассказывала, как ребята тоже предлагали обманом не пускать меня на конференцию, но она сразу отмела эту затею и сказала: “Мы сделаем как положено. Пусть приходит и посмотрит, как работает ревдинский комсомол”.
Мой отчет о собрании в ОРСе “Снова в строю”, переплетенный с историей верности комсоргу, попавшему в беду, прочитал, наверное, весь город. Меня перестали бояться. Наоборот, начали приглашать на разные мероприятия, а вскоре и вообще выбрали членом горкома ВЛКСМ. Особенно интересно стало работать, когда ревдинский комсомол возглавил Владимир Зиновьев
— честный, открытый, веселый парень с массой идей и мощным желанием сделать жизнь лучше. Мы с ним до сих пор поддерживаем дружеские отношения.Помню, комсомольцы сообща с партактивом и милицией организовали рейд по семейным общежитиям, а потом вынесли острую тему на пленум горкома комсомола. Я сделала серию публикаций, которая опять всколыхнула весь город, привлекла внимание органов власти к проблеме. Многие вопросы быта жильцов общежитий были решены: появились кухни с плитами, комнаты для сушки белья, оборудованы места для хранения детских колясок, оживилась воспитательная работа. На критику в газете в те годы принято было реагировать.
Много времени и сил отнимала школа рабкоров и стенгазетчиков, которую мне как коммунисту поручили создать при редакции. Опираясь на студенческие конспекты, я составила программу на весь период обучения, с октября по май. На каждом занятии было два вопроса: теоретический и практический. Я рассказывала о газетных жанрах, и мы тут же сообща пытались написать заметку, интервью или корреспонденцию, в зависимости от темы. Много работали над стилем: я раздавала “сырые” тексты и просила внести правку.
На Новый год слушатели сделали мне бесценный подарок
— выпустили стенгазету, в которой в самых разных жанрах рассказали о нашей школе и обо мне как преподавателе.Из пятнадцати человек, записавшихся в школу рабкоров и стенгазетчиков, до финиша дошли единицы. Но я горжусь тем, что благодаря моим занятиям редакция обрела новых постоянных авторов. Лаборант городской больницы, редактор стенгазеты “Медик” Тамара Васильевна Кондратенко долгие годы регулярно рассказывала на страницах “Ревдинского рабочего” о врачах, медицинских сестрах, о проблемах здравоохранения. Учитель русского языка и литературы Сергей Александрович Огарков делал рецензии на литературные новинки, иногда писал о школьных буднях и вопросах образования. Тамара с Сергеем и их семьи по сей день остаются моими друзьями. Школьница Татьяна Буракова влюбилась в журналистику, поступила в университет и сейчас, говорят, работает на телевидении в Белоярском районе.
Были открытия среди уже существующих авторов. Скажем, много писал заведующий психиатрической больницей Василий Николаевич Серебренников. Перед ним ежедневно проходили изломанные судьбы, и, естественно, с годами возникла потребность проанализировать, что приводит людей к нервному срыву. Он приносил в редакцию ученические тетради, исписанные в каждую строчку и без полей. Править плотно написанный текст невозможно. Корреспонденту нужно было прежде, чем отдать машинистке, авторскую рукопись переписать и исправить. Этим никто не хотел заниматься из-за элементарной нехватки времени на такую кропотливую работу. Я взялась. Убедила Василия Николаевича впредь рассказывать по темам, а не обо всём подряд. В итоге мы с ним сделали серию интересных материалов о срывах человека после развода, из-за несправедливого увольнения, из-за предательства близких. Очень поучительные истории, основанные на реальных фактах.
Зимой 1979 года меня приняли в Союз журналистов СССР. В то время такой чести удостаивался далеко не каждый. Нужно было обязательно иметь специальное образование и предоставить материалы разных жанров. Так получилось, что меня принимали на расширенном заседании правления областного отделения Союза журналистов СССР с участием десятков редакторов. Зачитали характеристику с места работы и рекомендацию ревдинской первичной организации, рецензент дал оценку моим публикациям. Минут сорок мне задавали вопросы на самые разные темы. Экзамен я выдержала. Было приятно осознавать, что коллеги признали достигнутый мной уровень профессионального мастерства. К сожалению, с приходом перестройки в Союз стали принимать всех желающих, кто работает в редакции. Сегодня эта процедура и вовсе упрощена до неприличия: достаточно две характеристики членов Союза, и человека примут в его отсутствие. Зачем, спрашивается, мы сами всё портим и даже самую светлую идею превращаем в фарс?
Вскоре меня назначили, точнее
— поставили перед фактом назначения, ответственным секретарем. В простонародье ответственный секретарь и секретарша — одно и то же. Объяснять, что эта должность по своей сути сравнима с главным инженером на производстве, бесполезно. На самом деле ответсек, как его называют в редакциях, — самая сложная, ответственная и неблагодарная должность. Рабочий день напряженный, как у диспетчера, расписан поминутно. Ответственный секретарь должен правильно спланировать каждый номер, распределить работу между сотрудниками, собрать материалы, сделать литературную правку, подобрать иллюстрации, нарисовать макет, вовремя сдать в типографию, потом проследить верстку, обеспечить вычитку готовых полос — словом, руководить всей черновой работой по выпуску газеты. А еще надо организовать летучку, сделать обзор номера, распределить гонорар, своевременно договориться о фотографиях и рисунках. Это теперь Интернет предоставляет безграничные возможности, а тогда любую заставку нужно было заказывать художнику, снимки — нештатному фотографу, потом еще изготовить клише в Свердловске, в издательстве “Уральский рабочий”. На это требовалось время, поэтому с иллюстрациями определялись заранее. Например, новогодние заставки и снимки заказывали в ноябре, на 8 Марта — в январе и так далее. При этом ответственный секретарь всегда остается в тени, слава достается другим.Как же поначалу мне не нравилось считать строчки, выбивать материалы, воевать с сотрудниками и работниками типографии! Ответственный секретарь в силу должностных обязанностей находится в постоянном прямом контакте с корреспондентами и редактором, корректорами и типографскими рабочими. Чтобы весь этот газетный механизм работал исправно, надо разумно спланировать деятельность редакции на год, квартал, на месяц, спланировать каждый номер. Уже тогда предпринимались попытки моделирования газеты, когда фиксируется день выхода и место размещения тематических полос, отдельных рубрик.
Даже не знаю, когда наступил тот счастливый момент, но мне вдруг все это стало в радость! Мне понравилось колдовать над макетом, придумывая разные варианты, “играть” линейками, “воздухом”, шрифтами. Я ощутила себя модельером-дизайнером. Мне стало легко работать с текстами, сочинять броские, точные заголовки. Иногда прибегала к помощи сотрудников. С улыбкой вспоминаю забавный случай. Каждый субботний номер, особенно летом, почти целиком был посвящен какому-нибудь профессиональному празднику, отмечаемому в воскресенье, и наверху первой полосы шла надпись (на газетном языке
— шапка): “Завтра — День металлурга”, “Завтра — День строителя”, “Завтра — День железнодорожника”. Помню, собрала пишущих и говорю: “Ну, что у нас в каждом номере одно и то же? Давайте хоть свой праздник как-то по-особенному отметим”. И предложила: кто придумает интересную “шапку” ко Дню печати, получит повышенный гонорар — три или даже пять рублей. Николай Колесов тут же сказал: “Я придумал! Пиши. Сегодня — День печати”…Видит Бог, я правила очень корректно, сохраняя стиль автора и щадя его самолюбие, но помня при этом прежде всего о читателях. У одного сотрудника надо было почти всегда выбрасывать длинное пустое начало, другому безболезненно можно было обрезать “хвост” и ставить точку на два-три абзаца выше, третий страдал излишними описаниями. Все исправления согласовывала. Не без боя, конечно. Только когда уехала из Ревды, сотрудники оценили, “как хорошо было при Якимовой: из любого дерьма конфетку сделает”.
У меня тогда тоже был отличный наставник
— Иван Прохорович Прохоренко. Он с семьей возвращался на родную Украину из Якутии, где проработал лет тридцать в редакции местной газеты. Резко менять климат в солидном возрасте не рекомендуется, и Прохоренко решили временно остановиться на Урале, в Ревде. Журналист и на пенсии остается журналистом. Вот и Иван Прохорович не утерпел, прислал нам короткий смешной рассказ. Я позвонила, пригласила его в редакцию.Вместо пожилого, уставшего человека, каким я себе представляла пенсионера-северянина, в кабинет зашел здоровенный красивущий мужчина с огромными синими глазами, усищами и обезоруживающей улыбкой. Юмор хлестал из каждой фразы. Мы подружились. Прохоренко стал нашим постоянным автором и подарил читателям немало забавных историй.
Каждый вечер, приходя с работы, я ждала звонка от Ивана Прохоровича и его беспристрастного разбора очередного номера “Ревдинского рабочего”.
—
“Как на ладошке” звучит, конечно, мило, — начинал нападать Прохоренко.—
А что не так? — не сразу поняла я.—
Правильно пишется “на ладони”! Но тебе как романтической девушке, так и быть, прощаю.Много чего полезного подсказал мне тогда строгий рецензент. Особенно благодарна Ивану Прохоровичу за то, что приучил пользоваться словарем Ожегова. Анализ, который он делал, стал для меня хорошей школой работы над стилем.
В 1982 году, через три года после окончания университета, я была избрана делегатом V съезда Союза журналистов СССР от Свердловской области. В то время по значимости события это было равносильно запуску в космос.
Все произошло совершенно случайно. На собрании первичной журналистской организации делегатами на областную конференцию предложили выбрать редактора “Ревдинского рабочего” Алексея Федосеевича Матвийчука и старейшего журналиста, которая оканчивала еще КИЖ
— Коммунистический институт журналистики, Анну Дмитриевну Юрчук. Она взмолилась: “Да вы что? Зачем мне, старухе, ехать на конференцию? Пусть Нина поедет. Она молодая, ей всё это интересно, я ей уступаю свое место”. Так с легкой руки Анны Дмитриевны я попала на областную конференцию.Там тоже произошло что-то невероятное. Оказывается, накануне вечером позвонили из Москвы, попросили включить в состав делегации Свердловской области женщину до тридцати лет, члена КПСС. По всем параметрам подошла только я. Как потом выяснилось, место даме по-джентльменски уступил профессор факультета журналистики Уральского государственного университета Валентин Андреевич Шандра, который поехал на съезд в качестве члена правления Союза журналистов СССР.
В перерыве областной конференции ко мне подошел мой первый шеф
— редактор “Серовского рабочего” Олег Николаевич Федорченко:—
Ну, что, Якимиха, поедешь на съезд?—
Легко! — не задумываясь, ответила я, считая, что это шутка.—
Вот и молодец, — сказал Олег Николаевич и быстро исчез.Когда в списке делегатов назвали в самом конце мою фамилию, я чуть дара речи не лишилась. И только когда мне приветливо помахал рукой любимый преподаватель факультета журналистики Борис Самуилович Коган, я поняла, что это
— правда.—
Как приятно, когда требования номенклатуры совпадают с истинными достоинствами кандидата, — похлопав меня по плечу, с улыбкой сказал еще один преподаватель журфака, Рафаил Герасимович Бухарцев.Ревдинский шеф сильно рассердился, что не его выбрали, и за обратную дорогу не проронил ни слова. От злости он никому в редакции ничего не сказал, и я не стала говорить. Все узнали о моем избрании на съезд из “Уральского рабочего”, где был опубликован отчет о конференции.
В состав делегации от Свердловской области вошли, как теперь сказали бы, одни VIP-персоны: главный редактор “Уральского рабочего” Арнольд Вениаминович Уряшев, главный редактор “Вечернего Свердловска” Александр Дмитриевич Ермаков, директор Свердловской государственной телерадиокомпании Иван Степанович Бродский, заведующий сектором печати обкома КПСС Виктор Федорович Дворянов. Всего восемь человек, в том числе молодая журналистка Нина Якимова. Из 759 делегатов таких, как я,
— до тридцати лет, было 16 человек.Я встретила на съезде главного редактора газеты “Коммунист Таджикистана” Бориса Николаевича Пшеничного, главного редактора приморской газеты “Красное знамя” Юрия Викторовича Мокеева. Коллеги удивлялись, откуда у меня в Москве нашлись знакомые? Я гордо отвечала: “Я же на журфаке училась! И была на практике в Средней Азии и в Приморье”.
В моем архиве хранятся документы съезда, в том числе отчетный доклад правления Союза журналистов СССР, с которым выступил главный редактор газеты “Правда” Виктор Григорьевич Афанасьев. Цитирую: “Пять лет, прошедших с предыдущего съезда,
— это пять новых, трудных ступеней на лестнице восхождения нашей любимой Родины к высотам социально-экономического и духовного прогресса”. Подобный пафос сегодня вызывает, по меньшей мере, улыбку, а тогда, мне помнится, мы все были такие — патриоты, верящие в строительство коммунизма.Я слушала в оба уха мэтров советской журналистики: международника Юрия Жукова, политического обозревателя Центрального телевидения Александра Каверзнева, прославившегося уникальными сюжетами о войне в Афганистане, любовалась главным редактором журнала “Крестьянка” Галиной Семеновой, которая так красиво говорила о дефиците женственности в нашем слишком мужском мире.
За три дня на съезде выступили 44 человека, а всего, включая пленарные заседания и творческие секции,
— 137 человек. Я приняла участие в работе секции “Пропаганда советского образа жизни и героики наших дней”.В моем блокноте записано: “Все, что пишет советский журналист, он пишет во имя утверждения нашего, советского образа жизни. Поэтому завоевания социализма, его коренные преимущества и черты должны для нас быть не просто отдельной темой, а опорной точкой в наших материалах. Усилить аргументированную пропаганду исторических преимуществ и достижений социализма в экономике, социально-политической и духовной сферах, убедительнее рассказывать про нашу социалистическую демократию, советский образ жизни. У нас бесплатное медицинское обслуживание, самый дешевый в мире хлеб, самые гуманные детские книги. Есть о чем писать!”
Если отбросить высокопарность и клятву верности “генеральной линии партии”, то, в принципе, выступающие в прениях говорили о простом и житейском, что не потеряло актуальности и сегодня. А именно: о том, что предметом постоянных журналистских забот должен быть человек, то, чем живут наши люди, как они работают, чему радуются, чем недовольны. При этом делегаты отмечали, что во всем нужна мера, правильная расстановка акцентов. А мы порой восторгаемся тем, кто вернул кошелек с деньгами, травмировался из-за чьего-то разгильдяйства, и в то же время умалчиваем о людях, которые сознательно проявили героизм и смелость.
Запомнился такой пример. Газета интересно рассказала о фельдшере, который погиб, спеша на помощь роженице. А разве при жизни врач не заслуживал того, чтобы о нем рассказали? Обязательно нужен такой печальный повод?
Надо искать и открывать людей с богатым внутренним миром. К сожалению, образ современника заштампован: человек не пьет, не курит, ни в кино, ни в театр не ходит
— ему некогда, он делает проценты, грустно шутили делегаты. Кто-то процитировал зарисовку о доярке: “Коров поить да корма запаривать — два ее любимых дела. Туфель нет — зачем они ей?”Серьезной критике подверглись фотографии в печатных СМИ. В объектив попадают только фотогеничные люди в белых халатах, исключительно блондинки, с неизменной телефонной трубкой в руке. Редко встретишь на полосе шахтера или сталевара. И совсем нет сюжетных снимков, как будто человек не бывает на рыбалке, не работает в огороде, не гуляет с внуками. Сегодня другая крайность. Депутатов Госдумы, крупных руководителей, чиновников снимают исключительно с ружьем и дичью, а то и с коромыслом или за самоваром.
Много говорилось о штампах, особенно в заголовках. Кто-то сравнил их по стереотипности с надмогильными памятниками. “Насущная задача”, “Главное звено”, “Привет участникам соревнований”. А почему не так: “Спортсмен, мы ждем от тебя новых рекордов!”
Другой пример: “Отдадим все силы уборке урожая”. Ну, отдадим. А потом что?
Сегодня, слава Богу, такой проблемы нет, но есть другая беда. Зачастую яркие, запоминающиеся заголовки бывают слишком далеки от содержания. Скажем, в заметке с тревожным заголовком “Страна теряет знаменитую актрису” речь идет всего лишь о том, что звезда на полгода уезжает за границу на съемки фильма. Другой пример
— информация “Набиуллина на всю страну показала Собчак, где её место”. На самом деле речь идет всего лишь навсего о рейтинге самых успешных российских женщин с учётом их личной известности, практических результатов работы, авторитета на работе, харизмы. Лидером списка, составленного Институтом политики и бизнеса, стала министр экономического развития России Эльвира Набиуллина. Телеведущая Ксения Собчак оказалась лишь на седьмом месте…Редактор журнала “Мурзилка”, говоривший о необходимости воспевать поэзию труда, произнес такую фразу: “Раньше мир взрослого и мир ребенка соприкасались в сфере труда, а теперь
— в сфере потребления родительского труда. Почувствуйте разницу!” Разве это не актуально сегодня, в ХХI веке?Еще он говорил о низком уровне детской публицистики. Она не может быть не художественной. Однако специальной подготовкой детских публицистов никто не занимается.
Интересных выступлений на съезде было много. Позволю еще одну цитату: “Пишущих
— как звезд на небе. Но одни еле светят, а другие пылают. Нельзя ставить в один ряд талант, посредственность и серость. С талантливыми надо работать отдельно, по специальному заказу”. Кто-то, помнится, предложил учредить звание заслуженного журналиста РСФСР. А почему — нет? Почти все более-менее известные эстрадные певицы очень быстро становятся заслуженными и даже народными артистами, а журналисты, проработав по сорок — пятьдесят лет в газете и занимаясь не чем-нибудь, а формированием общественного мнения, уходят на отдых без титулов и званий. Несправедливо.Я исписала не один блокнот, понимая, что не всем посчастливилось попасть на съезд и нужно будет подробно рассказать коллегам обо всем увиденном и услышанном, включая богатую культурную программу съезда: посещение Большого театра, где нам довелось посмотреть балет “Спартак” в постановке великого Юрия Григоровича; концерт мастеров искусств в Колонном зале Дома Союзов, который вели непревзойденный диктор Центрального телевидения Светлана Моргунова и самый известный в СССР конферансье Борис Брунов.
Однако редактор “Ревдинского рабочего” не разрешил мне выступить в своем коллективе. Зато пришло приглашение из родного Серова. “Зачем нам чужие, когда свой делегат есть?”
— заявил Олег Николаевич чиновникам, которые хотели кого-то другого направить на Север с отчетом о съезде.Так я попала в Верхотурье, на заседание выездного клуба журналистов Северного Урала. Насколько я помню, клуб создал и долгие годы возглавлял Олег Николаевич Федорченко. Редакции обменивались газетами, следили за творческими успехами друг друга, и это тоже по-своему стимулировало пишущую братию к новым идеям. Раз в месяц проходила творческая встреча в одном из соседних городов. Программа обычно включала две лекции преподавателей Уральского госуниверситета, одна
— по экономике, другая — по внешней политике государства. А затем обсуждались творческие дела: в обязательном порядке — обзор одной из газет, обсуждение особенностей освещения той или иной темы, обмен опытом. Часто приезжал и выступал заведующий сектором печати обкома партии Виктор Федорович Дворянов. Заканчивалось заседание клуба неформальным общением за “рюмкой чая”.Вот и на этот раз я в течение часа рассказывала о съезде и московских встречах, о личном знакомстве с главным редактором газеты “Правда” Виктором Григорьевичем Афанасьевым и именитым фотографом Александром Михайловичем Геринасом (наиболее известные его работы
— плачущий Брежнев, Мамаев курган, Аленка на обертке шоколадки). Потом почти столько же по времени отвечала на вопросы коллег. Олег Николаевич не скрывал, что гордится мной, а я светилась от счастья, что не подвела своего учителя.
После съезда моя жизнь превратилась в кошмар. Редактор на каждом шагу вставлял палки в колеса. Его полномочия позволяли сделать невыносимой жизнь любому сотруднику.
Вдобавок к неприятностям на работе в сентябре 1982 года умер мой отец. Это было страшным ударом, от которого я долго-долго не могла оправиться.
Однажды у меня так разболелась голова, что пришлось вызвать “скорую”. Прямо с работы увезли в больницу с диагнозом “невралгический криз по гипертоническому типу”.
Я поняла, что надо что-то менять. И вместе с подругой, той самой Любой Шмелевой из ОРСа, взяла путевку на юг. Сентябрь 1984 года я провела в Сочи, в Лазаревском. Кто знал, что эта поездка круто изменит мою жизнь.
Мыс Шмидта
Испытание Арктикой
Не думала, не гадала, что буду жить за Полярным кругом. Но от судьбы не уйдешь. Вышла замуж и уехала на Чукотку. Претендент на руку и сердце, с которым я познакомилась на юге, выполнил главное условие — обеспечил работу по специальности. Манящее название газеты, “Огни Арктики”, стало почти решающим при согласии на брак.
Уже при перелете я поняла непредсказуемость Севера. Из-за непогоды почти пять суток сидели в Магадане. Наконец с несколькими жуткими посадками в маленьких аэропортах добрались до заветного Мыса Шмидта. Это было 23 января 1985 года.
Холод — собачий, ветер с ног сбивает. Первая мысль: “Куда я попала?”
Утром пошла в редакцию. Она находилась в бараке, совсем близко от дома родителей мужа, где мы поначалу поселились. Долетела в момент. Почему долетела? Ветер был в спину, едва успевала перебирать ногами. На обратном пути ветер дул в лицо, и это же расстояние я одолела минут за сорок, потому что приходилось постоянно крутиться, двигаясь “по-ленински” — шаг вперед, два шага назад.
Редактором оказалась пожилая женщина, замотанная в шаль с головы и почти до колен, Зинаида Кузьминична Топилина. После автоаварии она была на больничном и пришла на работу первый раз после долгого отсутствия.
—
Вы привезли с собой солнце! — радостно сообщил, представившись, заместитель редактора Виталий Яковлевич Ходос, который фактически и руководил редакцией. — Да-да, сегодня закончилась полярная ночь.Оформили меня, как и обещали, корреспондентом. Но очень быстро назначили заведующей отделом писем
— на место Сергея Сахарова, у которого не было высшего образования. В знак протеста он запустил стулом в Топилину и пообещал уволиться.—
Я ни на что не претендую, пусть Сережа останется заведующим, — взмолилась я. Но Зинаида Кузьминична заверила, что обижаться ему не на что, он был принят исполняющим обязанности до приезда специалиста. “Торжество справедливости” обернулось тем, что у меня появился первый недоброжелатель. (Мы с ним потом еще раз пересечемся, когда будем вполне дружно работать на местном телевидении.)Если честно, с письмами в редакции был полный кавардак. Они валялись на столе, на подоконнике, порой без номера и визы. Я сделала, как было в “Серовском рабочем”: завела журнал регистрации, в котором отслеживала, когда и от кого поступило письмо, кому направлено, какой получен ответ. Регулярно готовила обзоры писем. На самые проблемные обращения, затрагивающие не личные, а общие интересы северян, давала через газету ответы руководителей соответствующих предприятий и организаций. Завела рубрику “Почту комментирует специалист”. Поток писем увеличился.
Помню, редакция совместно с сельсоветом организовала в Доме культуры деловую встречу жителей села Рыркайпий с медиками. Вопросы были самые разные: вредно ли жить на Севере, почему врачи рекомендуют использовать отпуск ежегодно, когда откроется стоматологическая поликлиника, излечим ли врожденный порок сердца, можно ли всю жизнь прожить с аппендицитом? Состоялся интересный, полезный для обеих сторон разговор о медицинском обслуживании сельского населения, перспективах развития здравоохранения всего района, наиболее распространенных заболеваниях. Люди смогли из первых уст получить ответы на волнующие их вопросы. По итогам встречи я подготовила целую полосу. А письма в адрес врачей продолжали поступать еще несколько дней. Аналогичная страница вышла по торговому обслуживанию.
“Боевым крещением” стала командировка на прииск “Полярный” с первым секретарем Шмидтовского райкома партии А.В. Чертовым. Из поселка золотодобытчиков с трудом дозвонилась до редакции, чтобы продиктовать информацию, но меня даже слушать не стали: мол, приедешь
— отпишешься.Приученная сдавать строчки ежедневно, я начала потихоньку паниковать. В редакции практически все сотрудники были с высшим образованием, окончившие Московский, Ленинградский, Ростовский университеты. Чтобы не ударить в грязь лицом, писала много, но всё равно казалось, что не справляюсь, потому что в сравнении с материком нагрузка была скромная. Так я думала, пока Виталий Яковлевич Ходос не вызвал и не отчитал:
—
Вы что делаете? С такой прытью всех сотрудников распугаете.—
Так полосы чем-то надо закрывать?—
Найдем чем. Вот, пожалуйста, — и он стал просматривать свежую пачку телефонограмм с грифом “правительственная”. — В Казахстане вывели новую породу коз, которые дают молока не меньше коров.—
Кому это интересно? — усмехнулась я.—
Всем, — без обид ответил Виталий Яковлевич. — Здесь живут представители всех союзных республик, и им хочется знать, что творится у них на родине.Мне было странно слышать, что информация из далекого аула ценнее местных новостей.
—
Написали материал — положите в стол, пусть лежит до лучших времен, — посоветовал Ходос. — Я буду знать, что у вас в заначке есть строчки.В полном недоумении пошла к себе в кабинет. Я не понимала, зачем ставить чужую информацию, когда своей полно, даже если ввиду экстремальных условий Севера разрешается до сорока процентов газетной площади использовать под новости в стране и за рубежом.
Вскоре меня опять повысили
— перевели ответственным секретарем, и у меня появился второй недоброжелатель. “Хорошее начало”, — с горечью подумала я. В то время карьера меня вообще не интересовала, я мечтала только о ребенке и ни в каких разборках участвовать не собиралась.В первый же выходной увидела настоящее северное сияние. Я думала, в Заполярье оно висит в небе постоянно. Слабенькое
— да, то там, то тут мгновенно появляется и так же быстро исчезает. А вот настоящее сияние лично мне за семь с половиной лет довелось лицезреть лишь однажды, в тот самый раз. Огромный тяжелый занавес фалдил буквально на расстоянии вытянутой руки, мерцая разными оттенками. Казалось, раз — и поймаешь эту штору из зелено-желто-красных пульсирующих всполохов. Завораживающее зрелище!С северным сиянием связано множество мифов и поверий. Викинги полагали, что огни на небе загораются, когда танцуют души умерших дев, а эскимосы верили, что это обитатели загробного мира пытаются связаться с живыми. В средние века ночные сполохи считали предвестниками войн и болезней. По старинным финским легендам, это лисы охотятся на сопках и чешут бока о скалы так, что искры летят на небо, превращаясь в северное сияние. А в датской легенде говорится о лебединой стае, которая улетела слишком далеко на Север и застряла во льдах; когда лебеди взмахивают крыльями, пытаясь взлететь, на небе вспыхивают огни.
По мнению ученых, разноцветные сполохи загораются в небесах полярных областей планеты, когда заряженные частицы, идущие с Солнца, взаимодействуют с земным магнитным полем. “Геомагнитное поле планеты отклоняет большую часть потока этих частиц, но некоторые все-таки попадают в земную атмосферу над полярными регионами. Столкновение этих пленниц с атомами и молекулами газовой атмосферы сопровождается разноцветным свечением”
— так написано в одной научной книге. Но тогда я об этом ничего не знала, просто наслаждалась увиденным и аж подпрыгивала, пытаясь ухватить за хвост диковинную красоту. “Ты что? Это же радиация! — сказал муж. — Пошли скорей отсюда”.
Название села
— Рыркайпий, где находилась редакция и где мне предстояло жить, выговаривать научилась с трудом. В переводе с чукотского означает — лежбище моржей. Я думала, что это дыра дырой, а оказалось — вполне нормальный поселок со всей необходимой инфраструктурой. Есть школа, библиотека, детский сад, сельский клуб, магазины, амбулатория, больница.Диковиной для меня стала плавучая электростанция “Северное сияние”. В простонародье ее звали “плэска”. Этот мощный корабль на приколе снабжал электроэнергией поселок Мыс Шмидта, село Рыркайпий, Шмидтовскую гидрометеорологическую обсерваторию и ряд других предприятий и организаций.
Вдоль берега моря ютилось много балков
— так на Севере называются самодельные постройки, покрытые черной толью и обитые дощечками. В них жили первые переселенцы, которые ехали сюда ненадолго, на заработки, а потом врастали корнями в суровую землю и оставались на года. Были в Рыркайпии и благоустроенные двухэтажные оштукатуренные дома. До Мыса Шмидта и аэропорта ходил рейсовый автобус.Приехав на Север, я поначалу недоумевала, за что здесь платят такие деньги? Преступности нет, за исключением редких бытовых разборок, и то по пьяному делу. Отсутствие страха за свою безопасность
— уже огромный плюс! Ночь-полночь иди, никто не обидит, если, конечно, на белого медведя не напорешься.Еще одна особенность
— практически нет стариков, нет инвалидов, все молодые, здоровые, и это тоже бросается в глаза и благотворно сказывается на настроении. Похорон нет — не то что на материке, где редкий день обходится без траурной церемонии.Снабжение по тем временам
— немыслимое. В свободной продаже растворимый кофе, сгущенное какао, компоты в стеклянных банках, которые у нас на Урале можно было достать только по великому блату, вино в ассортименте — “Варна”, “Рислинг”, “Тамянка”. Когда я увидела в витрине магазина “Слава КПСС!”, выложенное банками дефицитной сгущенки с узнаваемой сине-белой наклейкой, моему возмущению не было предела.Потом поняла, что зря большие деньги не платят.
Первая трудность
— в Заполярье полгода ночь, полгода день. Глаза очень устают от отсутствия света зимой и болят от яркого солнца летом. Ходить в шубе и в черных очках здесь — в порядке вещей. Кругом снег, снег, снег. И ни деревца, ни кустика.Ты постоянно укутан в сто одежек, тело не дышит. Мое так называемое летнее пальто было сшито из толстого драпа на ватине. Самое легкое из одежды в “жару”
— болоньевое пальто на синтепоне. Зимой — только шуба или тулуп, на ногах — унты или торбоса из оленьего камуса, в крайнем случае — из телячьей шкуры. Свекровь проконсультировала относительно сезонности мехов: зимой носят шапки из лисы, песца, соболя и других шкур с длинным ворсом, летом — только с коротким: нерпу, норку, каракуль. От постоянного ношения головного убора густая копна волос потихоньку редеет. Когда еще и зубы начинают крошиться, северные надбавки не кажутся такими большими, как вначале.Да и изобилие продуктов
— относительное. Непросто привыкнуть к сушеным свекле, моркови, луку. А что делать? Свежих овощей хватает ненадолго, поэтому северяне закупают всё ящиками, мешками, и то один раз в год, в навигацию. Первыми кайф ловят докеры. Это они жарят картошку, а все вокруг исходят слюной. Так же аппетитно пахнет лишь свежий огурец в вагоне поезда.Больше всего тяготит тоска по родине. Помню, в первый отпуск прилетела домой, увидела кудрявые родные березы и расплакалась…
В местной газете сделать имя легко: достаточно написать хороший материал. Обо мне заговорили после очерка “Никто не заменит тебя” о медицинской сестре хирургического отделения Шмидтовской районной больницы Клавдии Григорьевне Никушиной. Я лежала там на сохранении и случайно разговорилась с медсестрой во время ее ночного дежурства.
…Новорожденную Клаву нашел солдат во время войны в развалинах города. “Беззащитный голос ребенка полоснул в самое сердце, заглушая рану в плече. Он взял плачущий сверток, прижал к себе и, превозмогая боль, стал пробираться к своим. В госпитале подлечился, отпросился домой отвезти девочку на родину, в Сталинградскую область. Вскоре в селе только о том и говорили, что в доме Кострюковых появилась четвертая дочь…” Так начинался мой рассказ о нелегкой судьбе Клавдии. До десятого класса девушка не знала, что она не родная. И только после окончания школы отец признался ей.
Немало испытаний выпало на долю этой женщины. В тридцать пять лет она перенесла инфаркт из-за гибели мужа, но не только выкарабкалась, но и сохранила оптимизм. Писала замечательные стихи, издала два поэтических сборника.
Материал получился трогательный, как сама героиня.
Утром захожу в типографию, а линотипистка Валентина Москвитина
— самая грозная и такая же крупная, как строкоотливная машина, с порога матом: “Ну, Якимова, мать твою, довела до слез!” Я сначала даже не поняла, о чем речь. Оказывается, она набирала мой очерк и уревелась. Это высшая похвала! Валентина хоть и жуткая матерщинница, но человек начитанный.Добрую реакцию у читателей вызвало и мое интервью с настоящим ученым
— заведующим лабораторией высокоширотной космофизики Северо-Восточного комплексного научно-исследовательского института Анатолием Ивановичем Гусевым. Возглавляемый им коллектив уже много лет занимался изучением проблемы солнечно-земных связей. Перед встречей волновалась страшно — что я знаю о Солнце и как разговаривать с настоящим ученым?Мое представление об этой таинственной организации разрушилось в момент. Обыкновенная деревянная изба. Никаких тебе приборов и телескопов. Вместо представительного умника в очках и с бородкой я увидела моложавого симпатичного мужчину в спортивном костюме. Он сидел на пенёчке, служившем стулом, чем немало меня удивил.
Разговор получился серьезный
— о совести ученого, его ответственности перед обществом. Анатолий Иванович популярно объяснил, какой добротный научный материал удалось собрать в ходе четырехлетней экспедиции на острове Врангеля, какие ценные сведения получены о поведении атмосферы. Мне интересно было понять дело, которому Гусев посвятил всю жизнь, показать круг его интересов. Истинный ученый с невероятной работоспособностью и исследовательской жилкой прекрасно рисовал, много читал, занимался спортом, ежедневно в любую погоду делал многокилометровые пробежки.И таких уникальных людей на Севере
— немало.
Самым творческим человеком в редакции был, безусловно, Виталий Яковлевич Ходос
— выпускник Московского государственного университета, умница, с энциклопедическими знаниями, хорошим вкусом. Его кабинет был самый уютный, продуманный, полный неожиданных вещей. Во всю стену — политическая карта мира, на самом видном месте — настоящий спасательный круг, подаренный моряками, полки уставлены книгами. Всё аккуратно и красиво.Бесценный экспонат
— небольшая доска объявлений. Ходос обновлял ее ежедневно и не по разу. Предлагал коллегам подумать над какой-нибудь темой или выбрать заголовок из нескольких вариантов, цитировал мудрые мысли классиков, делал напоминания, выдумывал девизы дня. Когда сразу несколько сотрудников ушли на больничный, написал с намёком: “Живешь на Севере — значит, здоров”.Обстановка в редакции царила творческая. Регулярно проходили планерки с обзорами номеров недели. Ходос обязательно информировал коллег об аппаратном совещании в райкоме КПСС. В горячих спорах планировались очередные номера с учетом утвержденного перспективного плана. Каждый отдел, каждый сотрудник четко знал, когда и о чем ему предстоит написать. Скажем, определяется направление
— “Продовольственная программа — наша общая забота”, оговариваются темы: бригадный подряд в оленеводстве; что привезли в тундру; на весенние маршруты — об итогах зимовки и задачах на отел; проблемы подсобных хозяйств предприятий. Затем определяются авторы, сроки публикаций, и корреспондент начинает работать. Каким получится материал, зависит от мастерства пишущего, его искренней заинтересованности в поднятой проблеме. Ходос стремился к тому, чтобы у каждого сотрудника была своя тема, своя ниша, тогда читатель обязательно заметит и запомнит автора. Сам редактор делал всё быстро, легко, никого не напрягая.Раз в неделю за пятнадцать минут до начала рабочей смены он проводил политинформации для коллектива редакции и типографии. Интернета тогда в помине не было, и людям, живущим на краю света, сложно было добывать информацию. Виталий Яковлевич отслеживал телетайпные ленты новостей, слушал радио и нам преподносил обзор самого-самого значимого и интересного, что произошло в стране и мире за последние семь дней.
Виталий Яковлевич очень хорошо фотографировал. На 8 Марта он сделал всем женщинам редакции портреты
— черно-белые, но раскрашенные карандашной крошкой разных оттенков. Очень оригинально.В столе у Ходоса всегда были коньяк и кофе.
—
Нина Геннадьевна, зайдите ко мне!Уже по интонации я знала, по делу зовет или просто пообщаться. Мне нравилось пить настоящий горячий кофе из маленьких изящных фарфоровых чашечек и говорить с Виталием Яковлевичем на самые разные темы.
—
Послушайте, пожалуйста, одну вещь, — сказал он мне однажды и включил магнитофон.Незнакомый мужской голос с хрипотцой пел: “На ковре из желтых листьев в платьице простом, из подаренного ветром крепдешина, танцевала в подворотне осень вальс-бостон, отлетал теплый день, и хрипло пел саксофон…”
—
Нравится? — осторожно спросил Ходос.—
Очень. А кто это?—
Это Александр Розенбаум, питерский бард.—
Ни разу не слышала, но шикарно, — призналась я. — Голос приятный, мужской такой, слова красивые, музыка какая-то необыкновенная. И ни на кого не похож!—
Наконец-то! — облегченно выдохнул Виталий Яковлевич. — Вы первая в редакции, кому понравился Розенбаум.Позднее он так же открыл для меня Любовь Успенскую, Михаила Шуфутинского и других неизвестных в нашей стране исполнителей, считавшихся диссидентами. Ходос был рад, что нашел единомышленника, разделяющего его музыкальные пристрастия.
Однажды Ходос предложил мне написать книгу о старожилах Севера. Я очень удивилась, но он был настойчив:
—
Вы хорошо пишете. Я нахожу вам ветеранов Чукотки — двенадцать человек. Раз в месяц вы пишете очерк, который мы публикуем в “Огнях Арктики”. А потом по итогам года издаем книжку. Все хлопоты по изданию и иллюстрации беру на себя. Согласны?Мне льстило такое предложение, но было как-то страшновато. Я обещала подумать и уехала в отпуск.
Отпуск северянина
— несколько месяцев. Мысль о книге все время крутилась в голове.На обратном пути, прилетев в Магадан, наткнулась на рыркайпийцев. Обменялись новостями. От них узнала, что Ходос, оказывается, умер. Гроб с его телом как раз находился в аэропорту и ждал отправки на родную Украину. Нашим планам не суждено было сбыться…