(Владимир Козлов. 1986. — М.: «Флюид FreeFly», 2012.)
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2013
Фольклорный персонаж воровал на
заводе детали в надежде собрать из них детскую коляску. Но как мужик ни
старался, на выходе каждый раз получался пулемет. Дивная иллюстрация ко всей
прозе Владимира Козлова. Любая тема в его умелых руках преображается в школьное
сочинение на тему «Быт и нравы темного царства»: герои — подонки, декорация —
помойка…
В.К. уже добрый десяток лет с
упрямством автоответчика твердит одну и ту же мантру:
время действия — перестройка (см. «Гопников»,
«Школу», «СССР»), место действия — Могилев (см. «Гопников»,
«Школу», «СССР»), статисты — люмпены (см. «Гопников». «Школу», «Домой»,
«Свободу»), разговоры — о футболе (см. «Школу», «Свободу»), героини — Аня и Оля
(см. «Домой», «Свободу»), герой… ну, тут возможны разночтения.
На сей раз героя зовут Юрий Павлов,
он следователь прокуратуры, ловит серийного насильника. Нынче Владимир
Владимирович решил потешить читателя детективом, вот и придонцовывает.
Впрочем, на саспенс можете не
рассчитывать: рахитичная фабула, сплошь из монотонных допросов, пуская пузыри,
тонет в трэшевой луже: место действия — Могилев,
декорация — помойка:
«Слева жители окрестных домов
устроили свалку: там валялась картофельная кожура, бело-красно-синие пакеты
из-под молока, зеленая обшарпанная рама трехколесного
велосипеда, деревянный игрушечный грузовик без колес с цифрами «69» на кузове.
Справа тянулся забор ремзавода, сверху из цемента торчали осколки».
Каким он был, таким остался. Status quo незыблем
и, по слову Маяковского, до тошноты одинаков:
«Как по улице ходить в шапке,
натянутой на глаза, так это он может… Это все оттуда,
с Запада. Но там так носят шапки, чтобы показать, что они не хотят видеть ужасы
буржуазной действительности» («Гопники», 2002).
«Взялась откуда-то мода: шапки на
глаза натягивать — вязаные такие, ну вы понимаете… Это
пришло оттуда, с Запада, где этот жест имеет свой очень конкретный смысл,
показывает, что люди не хотят видеть буржуазную действительность
эксплуататорского общества» («1986», 2012).
«Козлов… преодолевает догмы,
взламывает условности», — подсказывает Ю. Щербинина, литагент В.К. Не думал, право, что штамп может быть оружием
в борьбе с догмой. Скажу больше: свои хронические самоповторы Козлов прилежно умножает на чужие идейные
клише. Мол, две у нас напасти: внизу власть тьмы, а наверху тьма власти.
Все, что г-н сочинитель имеет сказать, полтора века назад сказали разночинцы,
потом повторили Максим с подмаксимками, после
воспроизвел перестроечный кинематограф. Результат — сто семьдесят седьмая вода
на глебоуспенском киселе: пьянь, рвань,
дрянь. Пэтэушницы общего пользования, перманентный мордобой и всеобщее чугунное
похмелье — этим джентльменским набором в последние годы пользовались все, от маститых Прилепина и Елизарова до
безвестных Беседина и Шепелева. Вы можете смеяться,
но вечнозеленую философию русского нуара я
досконально изучил четырех лет от роду, на мокрых задницах
в мужской бане: «Нет в жизни счастья», «Бикса и черту подмахнет», «Раб КПСС» и
т.д. Блаженны новые реалисты, ибо оскомины не ведают и сраму не имут.
Упреки в чернухе оставим литературным
кумушкам, это их репертуар. Писать про отбросы можно и должно: для веселия
Россия мало оборудована. Вопрос в том, как это делать. Социокритический
дискурс, на который ссылаются восторженные
филологини, сам по себе мало что значит: умей увлечь
публику — выстроить сюжет, выписать характер, вылепить рельефную фразу. Козлов
подменил все это «нулевым письмом»: ни интриги, ни психологизма, ни словесных
изысков.
Вместо сюжета тут всегда тягучий, липкий нарратив: «Юра
проехал на «Урале» по путепроводу, мимо одноэтажного облезлого здания бани,
троллейбусного парка. Впереди показались пятиэтажки Рабочего поселка. На крыше
одной был установлен лозунг «Слава КПСС». Юра подъехал к остановке троллейбуса,
остановился». И вот так — абзац за абзацем 176 страниц подряд. Н. Романова,
номинируя «1986» на «Нацбест», назвала автора «акыном
повседневности» и угодила в самую точку. Однако при чем
тут «Нацбест»? Лучшей наградой акыну будет домбра.
На месте психологии у Козлова, как
правило, прореха. Мотивировать действия героев — сие
наука не дворянская. Есть, к примеру, у Юры Павлова две пассии — правильно, Аня
и Оля. Отличий минимум: Аня в джинсах и белой блузке, Оля в джинсах и
фиолетовой блузке. Почему Павлов предпочел Олю? А черт его знает. Наверно,
фиолетовая блузка красивее белой. Еще более загадочная
ситуация: в финале следователь прокуратуры сам принимается насиловать школьниц
в лесополосе. Что тому причиной — один сочинитель ведает. Но читателю упорно не
сообщает.
Язык… впрочем, представление о козловских идиолектах вы уже составили. В дополнение
проведу культурную аналогию. Итальянский неореализм возник из послевоенного
дефицита пленки. Дубли были исключены по определению, но операторский брак
требовалось как-то преподнести публике, — и его объявили методой. Точно так же
российский новый реализм возник из фатального неумения пользоваться родным
языком. Козлов, правда, оказался расчетливее коллег по цеху: строит фразу по
образу и подобию букваря, а тут сама манера письма исключает лексические и
стилистические ошибки.
Закономерный вопрос: а из чего,
собственно, В.К. делает прозу? Из линеек, из батареек — и далее по тексту.
Будто инвентаризационную опись читаешь: жестяная вазочка для мороженого,
линялая майка-алкоголичка, военный китель сталинского образца, миксер
«Воронеж», магнитофон «Олимп-003», проигрыватель «Арктур-006»… «В романе нет
ничего лишнего. Козлов выводит только самые яркие детали», — утверждает Ю. Подлубнова. Давайте-ка для пущей ясности займемся
статистикой. Скажем, в руках героя 11 раз появляется зажигалка; того и гляди,
подпалит парень что-нибудь, — но, слава Богу, обошлось. Так зачем было поминать
ее вообще? Как-то неприлично внушать рецензентам прописные истины, однако
скажу: невелика заслуга завалить повествование
аутентичным хламом; прозаик — он все-таки режиссер, а не реквизитор…
«Автора можно
упрекнуть во многих «смертных грехах» против высокой литературы, но его
повествовательная манера обладает как минимум двумя неоспоримыми достоинствами:
неизменной верностью жизненной правде и отсутствием малейшей фальши», —
умиляется Ю. Щербинина. Разовьем мысль до логического
конца, и выяснится, что товарная накладная, бухгалтерский отчет и милицейский
протокол имеют все шансы претендовать на звание беллетристики.
Впрочем, если верить г-же Щербининой, есть тут еще одна заслуга: «Проза Владимира
Козлова — один из очень немногочисленных в современной российской литературе
примеров того, как, минуя рациональное осмысление, произведение способно
проникать сразу на эмоциональный уровень читательского восприятия». А вот это
бесспорное утверждение. Специально для скептиков цитирую:
«Юра ехал на «Урале» по Рабочему
поселку. Он свернул у кирпичной пятиэтажки с лозунгом «Да здравствует
Коммунистическая партия Советского Союза — авангард всего советского народа»,
подъехал к школе, остановился, слез с мотоцикла».
«К серому трехэтажному зданию школы с
нескольких сторон шли ученики — от перехода, от соседних домов, из-за угла. Юра
подъехал на «Урале», остановился у ворот».
Две-три страницы такого текста, и
рациональное осмысление выключится само собой, да и эмоции тоже, и грянет
чистой воды физиология — челюсти выломает жестокая зевота. Спите себе, братцы,
все придет опять: мотоцикл «Урал», поселок Рабочий и Оля с Аней…
Одно утешение: до нацбестовского
шорт-листа Козлов так и не добрался. Кстати, уже во
второй раз. Но Бог троицу любит. Спите себе, братцы, будет вам очередное
сочинение про быт и нравы.
Александр Кузьменков