Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2013
Юрий Могутин (1937) — родился в семье дипломата, репрессированного в 1938 году и приговоренного к высшей мере, замененной 25 годами лагерей. Вместе с матерью был выслан из Москвы. Детство провел в эвакуации на Урале и в разрушенном войной Сталинграде. После войны учился в школе рабочей молодежи, работал разнорабочим на стройках по восстановлению Сталинграда, матросом на рыболовецком судне на Каспии, служил в авиации в Прикарпатье. Окончил историко-филологический факультет Волгоградского пединститута, преподавал в Забайкалье русский язык, работал в сибирских газетах. Впоследствии окончил Высшие литературные курсы. Автор многих книг стихов и прозы и многочисленных публикаций в центральной и региональной печати. Живет в Москве.
***
Подколодная память на лица настолько крепка,
Что, шмальнув в зеркала, ты убьёшь своего двойника,
А потом прекратишься и сам от вернувшейся пули.
У кормилицы вспять обратится её молоко
И свернётся в клубок путеводный, катясь далеко,
А покойники сделают вид, что на время уснули.
Кто там выцелил нас в перекрестье ночного окна?
Перед линькой осины надели свои ордена,
Хна и охра сегодня кричат из любого пейзажа.
Нежной ржавчиной тронут тюремной решётки металл.
Не сбылось, не срослось… Да ведь я и во сне не мечтал,
Чтобы нас не пасла неусыпно державная стража.
Кто в России не знает, как пахнут взрывчатка и смерть?
И меня изжевала за годы её круговерть.
Осеняет крестом Вседержитель десницей пропятой
Эти нищие нивы, болезный и пьяный народ,
Оскверняющий храмы, в безумство впадающий сброд
На Манежной, Болотной, бурленье толпы бесноватой.
Это свойство эпохи, гремучий её коленвал.
Бунт рабов на коленях — кого он когда волновал! —
Даже если они в маскировочных шкурках овечьих.
А когда-то за кипеш такой полагался расстрел.
Так что зря ты клянёшь предержащих, речистый пострел.
Не бывает в природе систем и властей безупречных.
***
Наконец ты понял: душа запирается изнутри.
Человек отворачивается, ни слова ни говоря.
Позвони себе, окуляры свои протри.
Голос Свыше тебе заменит поводыря.
Ну, а если вас с Богом просто разъединят,
Как это практикует телефонный межгород,
Сможешь ли ты прожить хотя бы полдня,
Чтобы Он не вытаскивал тебя из хандры за ворот?
Человек, для чего тебе это всё, и зачем ты весь?
Поучись изливать себя, хотя бы не матерясь.
Ты ведь не оставляешь Господу шансов. Благая Весть
Не пробьётся к тебе никак сквозь твою же грязь.
***
Вялотекущая, просроченная весна.
Тополя наконец надели зелёные ордена.
Слава Те, Господи, — выдюжил, не подох!
Дева со стетоскопом приклеилась: выдох-вдох.
Время кнутом гонит народ гуртом,
Люди, как рыбы, воздух хватают ртом.
Юная сныть прёт из корявых трещин.
Зелье и секс донашивают своих женщин.
Женщина — глина, забывшая своего гончара,
Ссохлась без ласки средь продувных и хитрых.
У тебя на меня утрачены авторские права,
Тем не менее имя твоё остаётся в титрах.
***
Старуха.
Видит вполглаза, слышит вполуха.
Сердце на корвалоле, мозги на вате.
Час собирает себя из пазлов,
Чтоб встать с кровати.
А ведь бывало, тело летало, тело давало,
Многие это тело носили, и всем хватало.
Но постепенно с него облезла былая краска.
В путь от кровати своей до кресла
Идёт с опаской.
Время смеркается, в ней просыпается
Что-то коровье, птичье,
Точно она, наконец, возвращается
В дочеловечье величье…
***
Все мы — пасомый Пастырем скот,
Пена летейских вод.
Плоть исчерпала земной завод,
Катится на извод.
Ангел-Хранитель учит терпеть,
Божий вселяет страх,
Дарит надежду на лёгкую смерть,
Упокояет прах.
Чается Рай, а назначен ад —
Третьего не дано.
— К вам прилетят, — буркнет медбрат
И растворит окно.
***
Логово Логоса не отпускает меня,
Корни и суффиксы прут сквозь рай в шалаше,
Требуют, чтоб всему дал имена.
Только стихи в тягость душе уже.
Я, словно пёс, на привязи ремесла —
Не находя глагола, цепку грызу.
Что вам ещё от скрейзившего слепца!
Как отыщу в дебрях причин стезю?
Самое время птиц покормить с руки.
Может, и ангел примет с ладони корм…
Ночью с небес просыпался куль муки,
А поутру землю устлал попкорн.
Логово Логоса дарит адреналин —
Чистой воды наркотик и алкоголь.
Нужный глагол выскальзывает, как налим.
Не пожелаешь недругу эту роль.
***
Химик сутулый, с шаркающей походкой,
Вечно несущий немыслимый вздор.
Алкаши обожают его, посылают за водкой,
Дамы не замечают в упор.
Это какая-то малоизвестная популяция,
Редко встречающийся в природе подвид,
На которого, очевидно, не действует гравитация,
Ибо он над мирскими делами парит.
Есть в нём с печальным лемуром некое сходство,
Сущность малопонятная, как и его труды.
Гений, от которого в итоге ничего не остаётся,
Кроме формулы получения горючего из воды.
***
Зной обтекает уступы скал,
Лепит купальню, пирс,
Ты изваял ту, что ласкал, —
Нежность свою слепил.
Зной искажает формы вдали,
Степь меняет окрас.
Как на безумных холстах Дали,
Ноги растут из глаз.
Ангел в обиду тебя не даст.
В голос воет прибой.
Шторм утащил надувной матрас
В небо вместе с тобой.
В облацех — Бог, да смущает Босх.
Божий гнев — как напалм.
Смертный для Бога всего лишь воск:
Вспыхнет — пиши пропал.
***
Воспитатели, мордатые, как менты.
Год Великого перелома.
Переломали всё, чтобы ты
Стал приёмышем спецдетдома.
Чтобы давился малосъедобной кашей
И в тарелку сочились слёзы — кап-кап.
Дабы скрыть их, ты симулируешь кашель
И забиваешься в шкап.
Этот дом так и не стал для тебя родным,
Заточение в нём так и не стало детством.
Вот уже и Система рассыпалась в дым,
Но остались химеры страха — её наследство.
Переломный век. Срастётся ль когда-нибудь?
Перемолот каждый сустав…
Когда машинист ищет новый путь,
С рельсов сходит состав.
***
Жив ли следак, что пытал отца?
Если и жив, то стар…
Помнит ли сей Малюта мальца,
Чью судьбу растоптал?
Много таких осталось в стране —
Псов кровавых эпох.
Все эти люди простили мне,
Что до сих пор не сдох…
***
Где былые мои подруги ? —
Чёлки, ласковые глаза…
Во дворах седые старухи,
Их скрипучие голоса.
А ведь я вас помню другими.
И глаза увлажнились вдруг.
Как вы сдали, мои богини!
Я не плачу — я чищу лук…
***
Я совсем не давлю на жалость…
В.П.
Не жал на жалость — само нажалось,
И сразу — ближних жалейный зуд.
Попричитают для виду малость,
А после горло перегрызут.
Не оскудели дары данайцев.
Они толпою валят смотреть
Мою с тобою борьбу нанайцев,
Конец которой положит смерть.
Когда в Адама вцепилась Ева,
Он понял: это — матриархат,
И попытался уйти налево.
Так проторили дорогу в ад.
Беги попуткой, «стрелой», багажным
От причитаний и лживых клятв
На Крайний север, на юг — не важно —
Пока неврозы в Москве бурлят.
Пока раскатан рулон дороги
Сквозь перебранку колёсных пар
До горизонта. Подай Бог ноги —
Хоть на Чукотку, хоть в Сыктывкар.
***
Безмолвного, с бумажкою на лбу,
Везут на ритуальной колеснице.
Он, лёжа, за собой ведёт толпу
Желающих бесплатно похмелиться.
Он всем чужой — никто не голосит;
Снег на челе пергаментном не тает.
Лишь паровозный вопленик — Транссиб —
Костями зэков мёртвых громыхает.
Конечно, как в процессии любой,
Здесь могут быть былые вертухаи.
Но мы со всеми пьём за упокой
И граждан сих огульно не охаем.
Поскольку перед смертью все равны —
Сидельцы, конвоиры, активисты —
Все в эту бездну улетим со свистом —
Кто к Богу, кто в угодья Сатаны.
Весною кости вымоет вода,
Зимой оплачут русские метели,
Обгложут ледяные свиристели,
Оставят в стылой почве навсегда…
***
Твой день последний настаёт.
Глядишь, он снова — предпоследний.
И жизнь не в жизнь, и смерть нейдёт,
Надежда топчется в передней.
На сто-заброшенной версте
Я жил без крова и прописки,
Но выжил бы и в Воркуте,
Пусть и без права переписки.
Перемогаюсь как могу
И выживаю как умею.
Иголку не ищу в стогу:
Что мне, слепому, делать с нею!
— Старьё берём! Старьё берём! —
В обмен на жвачку для утехи.
Оставленный Поводырём,
Пощусь — прореха на прорехе…
***
На любой известной широте
Дух Святой не ведает границ.
Из-за крыльев спят на животе
Ангелы, похожие на птиц.
Чувствуют серебряной спиной
Благовест небесных куполов.
Кормят их с ладошки дождь грибной,
Сабельник, чабрец, болиголов.
Птицы в небе делают кульбит —
Им страховка в небе не нужна.
Нелегко нас Ангелам любить —
Нас, забывших Божьи имена…
Юрий Могутин (1937) — родился в семье дипломата, репрессированного в 1938 году и приговоренного к высшей мере, замененной 25 годами лагерей. Вместе с матерью был выслан из Москвы. Детство провел в эвакуации на Урале и в разрушенном войной Сталинграде. После войны учился в школе рабочей молодежи, работал разнорабочим на стройках по восстановлению Сталинграда, матросом на рыболовецком судне на Каспии, служил в авиации в Прикарпатье. Окончил историко-филологический факультет Волгоградского пединститута, преподавал в Забайкалье русский язык, работал в сибирских газетах. Впоследствии окончил Высшие литературные курсы. Автор многих книг стихов и прозы и многочисленных публикаций в центральной и региональной печати. Живет в Москве.
***
Подколодная память на лица настолько крепка,
Что, шмальнув в зеркала, ты убьёшь своего двойника,
А потом прекратишься и сам от вернувшейся пули.
У кормилицы вспять обратится её молоко
И свернётся в клубок путеводный, катясь далеко,
А покойники сделают вид, что на время уснули.
Кто там выцелил нас в перекрестье ночного окна?
Перед линькой осины надели свои ордена,
Хна и охра сегодня кричат из любого пейзажа.
Нежной ржавчиной тронут тюремной решётки металл.
Не сбылось, не срослось… Да ведь я и во сне не мечтал,
Чтобы нас не пасла неусыпно державная стража.
Кто в России не знает, как пахнут взрывчатка и смерть?
И меня изжевала за годы её круговерть.
Осеняет крестом Вседержитель десницей пропятой
Эти нищие нивы, болезный и пьяный народ,
Оскверняющий храмы, в безумство впадающий сброд
На Манежной, Болотной, бурленье толпы бесноватой.
Это свойство эпохи, гремучий её коленвал.
Бунт рабов на коленях — кого он когда волновал! —
Даже если они в маскировочных шкурках овечьих.
А когда-то за кипеш такой полагался расстрел.
Так что зря ты клянёшь предержащих, речистый пострел.
Не бывает в природе систем и властей безупречных.
***
Наконец ты понял: душа запирается изнутри.
Человек отворачивается, ни слова ни говоря.
Позвони себе, окуляры свои протри.
Голос Свыше тебе заменит поводыря.
Ну, а если вас с Богом просто разъединят,
Как это практикует телефонный межгород,
Сможешь ли ты прожить хотя бы полдня,
Чтобы Он не вытаскивал тебя из хандры за ворот?
Человек, для чего тебе это всё, и зачем ты весь?
Поучись изливать себя, хотя бы не матерясь.
Ты ведь не оставляешь Господу шансов. Благая Весть
Не пробьётся к тебе никак сквозь твою же грязь.
***
Вялотекущая, просроченная весна.
Тополя наконец надели зелёные ордена.
Слава Те, Господи, — выдюжил, не подох!
Дева со стетоскопом приклеилась: выдох-вдох.
Время кнутом гонит народ гуртом,
Люди, как рыбы, воздух хватают ртом.
Юная сныть прёт из корявых трещин.
Зелье и секс донашивают своих женщин.
Женщина — глина, забывшая своего гончара,
Ссохлась без ласки средь продувных и хитрых.
У тебя на меня утрачены авторские права,
Тем не менее имя твоё остаётся в титрах.
***
Старуха.
Видит вполглаза, слышит вполуха.
Сердце на корвалоле, мозги на вате.
Час собирает себя из пазлов,
Чтоб встать с кровати.
А ведь бывало, тело летало, тело давало,
Многие это тело носили, и всем хватало.
Но постепенно с него облезла былая краска.
В путь от кровати своей до кресла
Идёт с опаской.
Время смеркается, в ней просыпается
Что-то коровье, птичье,
Точно она, наконец, возвращается
В дочеловечье величье…
***
Все мы — пасомый Пастырем скот,
Пена летейских вод.
Плоть исчерпала земной завод,
Катится на извод.
Ангел-Хранитель учит терпеть,
Божий вселяет страх,
Дарит надежду на лёгкую смерть,
Упокояет прах.
Чается Рай, а назначен ад —
Третьего не дано.
— К вам прилетят, — буркнет медбрат
И растворит окно.
***
Логово Логоса не отпускает меня,
Корни и суффиксы прут сквозь рай в шалаше,
Требуют, чтоб всему дал имена.
Только стихи в тягость душе уже.
Я, словно пёс, на привязи ремесла —
Не находя глагола, цепку грызу.
Что вам ещё от скрейзившего слепца!
Как отыщу в дебрях причин стезю?
Самое время птиц покормить с руки.
Может, и ангел примет с ладони корм…
Ночью с небес просыпался куль муки,
А поутру землю устлал попкорн.
Логово Логоса дарит адреналин —
Чистой воды наркотик и алкоголь.
Нужный глагол выскальзывает, как налим.
Не пожелаешь недругу эту роль.
***
Химик сутулый, с шаркающей походкой,
Вечно несущий немыслимый вздор.
Алкаши обожают его, посылают за водкой,
Дамы не замечают в упор.
Это какая-то малоизвестная популяция,
Редко встречающийся в природе подвид,
На которого, очевидно, не действует гравитация,
Ибо он над мирскими делами парит.
Есть в нём с печальным лемуром некое сходство,
Сущность малопонятная, как и его труды.
Гений, от которого в итоге ничего не остаётся,
Кроме формулы получения горючего из воды.
***
Зной обтекает уступы скал,
Лепит купальню, пирс,
Ты изваял ту, что ласкал, —
Нежность свою слепил.
Зной искажает формы вдали,
Степь меняет окрас.
Как на безумных холстах Дали,
Ноги растут из глаз.
Ангел в обиду тебя не даст.
В голос воет прибой.
Шторм утащил надувной матрас
В небо вместе с тобой.
В облацех — Бог, да смущает Босх.
Божий гнев — как напалм.
Смертный для Бога всего лишь воск:
Вспыхнет — пиши пропал.
***
Воспитатели, мордатые, как менты.
Год Великого перелома.
Переломали всё, чтобы ты
Стал приёмышем спецдетдома.
Чтобы давился малосъедобной кашей
И в тарелку сочились слёзы — кап-кап.
Дабы скрыть их, ты симулируешь кашель
И забиваешься в шкап.
Этот дом так и не стал для тебя родным,
Заточение в нём так и не стало детством.
Вот уже и Система рассыпалась в дым,
Но остались химеры страха — её наследство.
Переломный век. Срастётся ль когда-нибудь?
Перемолот каждый сустав…
Когда машинист ищет новый путь,
С рельсов сходит состав.
***
Жив ли следак, что пытал отца?
Если и жив, то стар…
Помнит ли сей Малюта мальца,
Чью судьбу растоптал?
Много таких осталось в стране —
Псов кровавых эпох.
Все эти люди простили мне,
Что до сих пор не сдох…
***
Где былые мои подруги ? —
Чёлки, ласковые глаза…
Во дворах седые старухи,
Их скрипучие голоса.
А ведь я вас помню другими.
И глаза увлажнились вдруг.
Как вы сдали, мои богини!
Я не плачу — я чищу лук…
***
Я совсем не давлю на жалость…
В.П.
Не жал на жалость — само нажалось,
И сразу — ближних жалейный зуд.
Попричитают для виду малость,
А после горло перегрызут.
Не оскудели дары данайцев.
Они толпою валят смотреть
Мою с тобою борьбу нанайцев,
Конец которой положит смерть.
Когда в Адама вцепилась Ева,
Он понял: это — матриархат,
И попытался уйти налево.
Так проторили дорогу в ад.
Беги попуткой, «стрелой», багажным
От причитаний и лживых клятв
На Крайний север, на юг — не важно —
Пока неврозы в Москве бурлят.
Пока раскатан рулон дороги
Сквозь перебранку колёсных пар
До горизонта. Подай Бог ноги —
Хоть на Чукотку, хоть в Сыктывкар.
***
Безмолвного, с бумажкою на лбу,
Везут на ритуальной колеснице.
Он, лёжа, за собой ведёт толпу
Желающих бесплатно похмелиться.
Он всем чужой — никто не голосит;
Снег на челе пергаментном не тает.
Лишь паровозный вопленик — Транссиб —
Костями зэков мёртвых громыхает.
Конечно, как в процессии любой,
Здесь могут быть былые вертухаи.
Но мы со всеми пьём за упокой
И граждан сих огульно не охаем.
Поскольку перед смертью все равны —
Сидельцы, конвоиры, активисты —
Все в эту бездну улетим со свистом —
Кто к Богу, кто в угодья Сатаны.
Весною кости вымоет вода,
Зимой оплачут русские метели,
Обгложут ледяные свиристели,
Оставят в стылой почве навсегда…
***
Твой день последний настаёт.
Глядишь, он снова — предпоследний.
И жизнь не в жизнь, и смерть нейдёт,
Надежда топчется в передней.
На сто-заброшенной версте
Я жил без крова и прописки,
Но выжил бы и в Воркуте,
Пусть и без права переписки.
Перемогаюсь как могу
И выживаю как умею.
Иголку не ищу в стогу:
Что мне, слепому, делать с нею!
— Старьё берём! Старьё берём! —
В обмен на жвачку для утехи.
Оставленный Поводырём,
Пощусь — прореха на прорехе…
***
На любой известной широте
Дух Святой не ведает границ.
Из-за крыльев спят на животе
Ангелы, похожие на птиц.
Чувствуют серебряной спиной
Благовест небесных куполов.
Кормят их с ладошки дождь грибной,
Сабельник, чабрец, болиголов.
Птицы в небе делают кульбит —
Им страховка в небе не нужна.
Нелегко нас Ангелам любить —
Нас, забывших Божьи имена…