Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2013
Евгений Чигрин — поэт, автор книги стихотворений «Погонщик» (М., 2012). Поэтические подборки публиковались в «Новом мире», «Дружбе народов», «Континенте», «Звезде», «Неве», «Арионе», «Интерпоэзии», «Вестнике Европы» и др. литературных журналах, а также в ряде европейских и российских антологий. Стихи переведены на английский, испанский, польский, французский, арабский, турецкий, украинский и др. языки. Живёт в Москве.
Абсентовое
Когда-нибудь в жёлтый Прованс, где в души подсолнухов дышит
Мистраль — заразительный джаз, да лепятся красные крыши —
По квоте Ван Гога, любви — отправлюсь с простым чемоданом,
С каким-то безумством в крови: ведомый весёлым обманом…
Ты слышишь, обманная жизнь, я двину с простым чемоданом.
Причуды Камены? Каприз? Приятельство с полным стаканом?
Там скалы, и маленький Арль, и церковь Святого Трофима,
И низкого солнышка дар, там живопись солнцем хранима,
Там свет маслянистых олив и скорбная мгла кипариса —
Безумства реальный мотив в реальное небо клубится,
Отрежь моё ухо! — в Прованс поеду под красные крыши,
Там ветер — губительный джаз, с которым намаялся рыжий.
Ты слышишь, обманная мгла? Волшба, диктовавшая строчку? —
Строфа до зимы довела: снег стелется, как по звоночку
Творца… Наливайся, стакан, в наплыве как будто удачи…
В окошке молочный фаянс да ветер и морок кошачий.
Когда-нибудь — жёлтый баул, полдневное небо в подарок.
Там дружат крестьянин и мул. Там выпорхнет жизнь без помарок
Полынью абсента в кафе, конечно, понятно в котором,
С которым заочно в родстве, в котором овечьим рокфором
Заем изумрудный абсент на улочке старого Арля,
Как будто привычный клиент, в накате хмельного удара.
Когда-нибудь, в старом кафе в обнимку с огромным везеньем,
Провансом, с которым в родстве, с безоблачным стихотвореньем.
Западная Фландрия: Брюгге
I
Сколь непоняток в житухе-подлюге,
Лечится это диковинным Брюгге —
Городом, что и с февральским светилом
На договоре? Конвенции? С миром
Жизнь обретается, точно на юге,
В северной местности, в правильном духе,
В готике, что за бессмертьем поспела,
Сделаешь шаг, и — в кармане химера…
Видишь квартал? — После Мемлинга Ханса
Даже не силился! Не изменялся!
II
Шпили, святилища, коих древнее
Сущий, что тут многократно сильнее.
Сколько распятий локальных, как будто
Здесь филиал Твой! И всё-таки трудно,
Чудаковато б жилось тут, «с приветом»
Людям, притёртым, пришпиленным к бедам,
Что шкандыбают с Россией в рассудке,
Греясь Европой не первые сутки.
Запанибрата со штучным светилом,
Выбранный город всё шепчется с миром.
III
Белфорд вовсю раззвонился не вчуже,
Хавай музы́ку, которая лучше
Этой строфы! Всё мощней амплитуда:
Колокола — бронзогубое чудо,
Все 47 переполнили время —
Местный порядок, привычка и бремя,
Складной архаикой льётся Европа
С тем, чтобы слышалась музыка в оба…
Жизнь продолжается: цок-цок лошадка,
В логове гильдии скрылась мулатка.
IV
Быстро-небыстро, но — свиделись, Гвидо[1],
В камень одетый вумнейший пиита,
Нам преглаголать бы, перешепнуться,
Вечность из рук подкормить — разминуться…
В знатном дворе патриарха Грутхусе
Стану я к ангелам ближе и к музе,
Видя, как облачко гладить стремится
Башенку, солнце ложится на лица.
В облако, так, безо всякой потуги,
Ангелы днём превращаются в Брюгге.
V
Средневековье и в жизни, и в слове
Было поддержано капелькой крови[2],
Той, что привёз на храненье Эльзасский
Деррик (не верящий в скользкие сказки).
Пахнут таверны хлебами и сыром,
Всепроникающим пивом и киром
Сорокоградусным… Средневековье.
Запах каналов запутался в кофе
Города, что засадил в мои вены
Полную дозу мистической веры.
VI
Мне бы в аптеке — какого там века? —
Рая? Бессмертья? Пилюлей успеха?
Некой микстуры Господней, что Ханса
Вверх поднимала без всякого шпанса.
Господи! — что там? За створкой, за нефом,
Ультрамариновым видимым небом?
Что я Европе? Дружбан понарошку?
Не пронести бы Европу, как ложку,
Мимо едала… Запомнить бы Брюгге —
Праздником? Музыкой? В каменном духе,
VII
В броской старухе, смотрящей в каналы,
В тусклых каналах, глядящих в анналы,
В мельницах, точно сошедших с открыток…
Фландрия к вечеру — музыка сытых.
В Брюгге, как в брюхе у Господа Бога,
Лучше — за пазухой. (Скоро дорога.)
Что я Европе? — Прохожий мудила,
Коему вдосталь щедрот надарила,
Некий, что так насмотрелся на Ханса
В плане какого, Создатель, аванса?..
***
«Пять апельсиновых зёрнышек» — это откуда?
Это из детства, из тихих местечек весны,
Где голубело… Где мамина билась посуда,
Где выходили на волю из книг колдуны…
«Пять апельсиновых зёрнышек» — это из книжки,
Фишка, загадка для Шерлока Холмса, для тех,
Кто понимает в подобном, всё больше мальчишки.
Это оттуда, где вместе печали и смех
Так скреплены, зарифмованы, так недоступны:
Стали ручьём и холмом за рекою, рекой,
Кладбищем южным… Мотивчик летит неотступный,
Старая музыка снова приходит за мной…
***
Снег заметает снег,
Можно писать про это,
Точно других утех
В наших пределах света
Не отыскать с огнём,
Даже Шерлоком Холмсом.
С Севером мы вдвоём,
Небо фабричным ворсом
Пялится на меня,
Медленного такого.
Полная чаша дня
Выпита, будто слово,
Выпита, словно ад
Да парадиз вприкуску,
Белой камене рад,
Что там ещё в нагрузку?
Снег застилает снег,
Сколько легло в сугробы?!
Валится быстрый сверх,
Чтоб написалось, чтобы
Было о чём сказать,
Зарифмовать дурную
Заметь… Прилечь в кровать
И понимать такую
Зиму, тупую мглу…
Много в башке маразма.
Точку поставишь — ru
Выскочит, как проказа.
До востребования
…расскажи про меня,
но — потом, но — потом, но — потом…
Расскажи про меня знатокам, прочитавшим впервой
Те слова, что горчат, что искрятся счастливой волшбой.
Распиши чужакам, стихотворцам другим расскажи,
Как в России бродил, как томилась кифара души,
Как я облачком стал, как давно обретаюсь в мирах,
Что плывут высоко и лучатся в особенных снах.
Сохрани виноград моих слов, сохрани абрикос
Сочной рифмы, что так доставала любимых до слёз,
Сохрани в кладовой своей памяти яркий мотив,
Как недолгую жизнь я упрятал в лирический миф.
Поколению NEXT растолкуй, что возник в кабале,
Как швырял эту жизнь и уродовал сердце во мгле,
Как меня провожало нетрезвое солнце домой
И мурлыкала жизнь, зеленея весёлой весной,
Как таился в больничке, где пела с надломом братва
И «Таганку», и «Мурку» — какие блуждали слова!
И раскусишь тогда: я в тебе растворён навсегда
Этой музой простой, что за горло брала города…
Приснилось
Конечно, снились те места, где сны
Как будто перепачканы вареньем
Да Южный Буг в наплывах тишины:
Там караси… Там веточки теченьем
Порою сносит… Там глотались дни…
Как хорошо, что родина приснилась:
Мешались с мутью быстрые огни,
Простая жизнь на колесе катилась.
Там Вий вставал за панночку, чтоб Страх
Смотрел с заглавной!.. И хватал, паскуда,
Затем, чтоб выпасть, как в осадок, так
Там говорили. Там случалось чудо:
Кубинский ром, да апельсины из
Марокко, да ещё индийский кофе.
Теперь всё это сущий архаизм
(Но прописалось в стихотворном слове).
Там что-то я забыл? Оставил что?
Ещё приснились жёлуди и груши.
К чему? Зачем? Подобный вздор никто
Не расшифрует… Слышались пичужьи
Там голоса… Барокко старых мест —
«Гречанка» Умань, Шаргород и Бершадь…
Ещё Ладыжин, на пригорке крест
Церквушки, что умела нас утешить.
Там обитал не зряшно? Кто поймёт?
Дни проносились, будто птичьи стайки…
Я потерял в тот мир программный код,
Живя другим, живя с Каменой в спайке.
***
Мне нашептать тебе бы, но — позабылось лето,
Лето, в котором это делалось наизусть.
Ветер листает солнце, много сегодня света,
Света, в котором крепко грусти твоей учусь.
Мне бы забыть промашки, мне бы пожить в рубашке
Фарта, молиться Богу, верить в него сейчас.
Не доверяться слухам, не отдаваться фляжке,
Передавая птицам твёрдый Его наказ…
Мне бы совпасть с тобою в музыке, как в посёлке,
В той полноте, с которой жизнь ощущает вкус.
И соблазниться ночью, будто стихом в подкорке:
Стырить кусочек счастья, словно цитатник муз.
Музы играют песни дудочкой тростниковой,
Счастливы точно дети, дети роняют смех,
Слышишь, как родниково складное дышит слово,
Стихотворенье-дудка смотрит в бегущий век…
В Ново-Никольском солнце, и в Красногорске тоже,
Ангелы над собором перетирают жизнь.
Нам не напиться лаской, не поквитаться позже,
Не сотворить какую прихоть, мечту, каприз…
POSTE RESTANTE
…всю ночь ему мерещилась
«Женщина в Красном» Поля Гогена…
K. S.
Просыпается снег и метёт, как в пустыне самум,
И не тает, как тает во рту из Египта хурма,
И дома понимают ветра, как таинственный шум,
И любовь в сновиденьях — какая-то вязкая тьма.
Разлетается снег, будто счастье, которое где?..
Во дворе темнота, точно с неба упала зола.
Я живу без тебя… Согреваю на старой плите
Старый чайник, что сходит с ума, беспокоится зря.
Только белая мгла, только дольками тает хурма,
Только Женщина в красном от Поля Гогена блазнит.
Да играет то глуше, то громче на дудке зима
Над бемолем пространным, подобно Сальери, корпит.
Раскрывается снег и летит, как в пустыне самум,
И не тает, как тает во рту из Египта хурма.
Я ветра понимаю как некий таинственный шум,
Всё, что вижу вокруг, — маскирует крутая зима.
Потому повторю: я живу без тебя хорошо…
Я — херово живу… Я глотаю чудесный мате.
Подбирается жуть, на душе совершенно нищо,
Будто Кински Настасье, что в фильме сыграла Мэтте.
Апрельское
Апрель. Тяжёлый, сероватый,
Уставший крепко снег.
Какой-то мальчик простоватый
И взрослый человек
Гуляют возле дома, подле
Глазастых голубей.
Оттенков светлого в природе
С преображеньем дней
Всё больше, больше, больше, больше…
Дожили до весны
Свалившие за угол бóмжи,
Поэты-болтуны
И этот мальчик, что вздыхает
Совсем как взрослый… Луч
В бесцветной луже отдыхает,
В мозгах струится ключ
Кастальский (греческой легендой),
Всё точно, Аполлон?
Всё так, друган, творец латентный?
Ты сам как пантеон!
Всё так. В апреле и подснежник,
И гиацинт цветёт.
И мой стишок — такой безгрешник —
Весеннее поёт.
И крокус крокусу кивает,
Слепые корни трав
Земную твердь толкают. Тает
Снежок… И длится лайф!
И мальчик, о котором выше,
Напоминает мне
Кого?.. Задумаюсь, и ближе
Какой-то мир, что вне
Текущего, сдаётся, вижу:
Ребячество? Лафа?
И позабытый голос слышу,
Какие-то слова.
Как будто друг, сломавший дружбу,
Всё тщится разъяснить:
Связать слова и вынуть душу,
Но — ускользает нить…
«Глория Скотт»
«Глория Скотт» поднимает парус,
С этой строкой попадаешь в детство.
Видишь, в окне тормознул Ikarus,
Деревом старым глядится лето.
«Глория Скотт» — это сказки Дойла:
Чай из Китая, рабы и драки,
Самое крепкое в мире пойло!
(Призраки прошлого: метки, знаки…)
Это читалось-смотрелось… Это
Так и осталось в мозгах забитых
Бредом, с которым какое лето
Я обретаюсь в давно обжитых,
Старых местах, о которых птица
Так говорит, что строфа, пожалуй,
Так и примнится, так и случится,
Чтобы какой зачитался малый?
«Глория Скотт» — это мне приснилось?
Парус представишь — увидишь море,
Сколько хорошего не случилось,
Не прописалось на мониторе?
…Вот и глядишь во вчера, как будто
Что-то посеял, кулак разжавши…
Солнцем большим молодеет утро,
Старый автобус, в лазурь попавший,
Тщится от солнца уйти направо…
«Глория Скотт» — это бунт и деньги!
В детство пролаз и стихам приправа.
…Чуешь, как пахнут на кухне гренки?!
***
Возле мола, возле моря
Выскажусь сполна:
С кем-то споря, бездне вторя…
Жизнь таким сильна.
Возле моря, возле мола
Прошепчу слова:
Каплю горя, строчку вздора,
Жизнь таким права.
Холмская осень
Осень в тумане вязнет,
В мареве берег моря.
Кошка дворняжку дразнит,
Яркий листок у мола
Шастает, как бродяга…
Ветер вздыхает тонко.
Воздух — сплошная влага,
Словно Творца пелёнка,
Этот туман, который
В Холмске (не путать с Холмсом)
Так и висит, тяжёлый…
Небо — колючим ворсом
Выглядит. Смотрит зверем
Призрачный юго-запад.
Тут я слегка потерян,
Точно туманом заперт?!
Этот холмистый город,
Этот пролив Татарский
Осенью переборот,
Жалкие всюду краски.
Впрочем, паромы эти
И корабли вот эти —
Праздники-самоцветы
Знали, как знают дети.
Холмообразный остров,
Некогда здесь возникший
Жизнью, землёй форпостов
Господа, — знает Вышний.
Остров. Туман. В бамбуке
Сопки. В тумане море.
Я, словно в неком круге,
В Холмске. Смотаюсь вскоре,
Чтоб вспоминать стократно.
Каяться? — Стопудово.
И объясняться складно,
И уповать на слово.