Памяти Агеева
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2013
В памяти потомков Агеев остался байкой из Голода-12 про своего сына, который в ответ на предложение заправить постель, спрашивал «Зачем?», а Агеев не знал, что ответить. Заметно, что Агеев часто задавал этот вопрос себе и равным образом не находился, что ответить, поэтому в Голоде-12 ругает его «капризным», в Голоде-11 «сакраментальным», а в июньском «Знамени» за 1999 г. ему «прочитавши такое, хочется вздохнуть тяжко и занудливым голосом спросить: «Чтобы что?»» «Чтобы что?» — это то же «зачем?» только вид «з боку и с лева». В этой байке отражаются все 00-е. Агеев не находился, что ответить, потому что не до конца верил в силу слова, поскольку кроме отпрыску в торец уже была изобретена магическая формула «Так надо» (см. самый конец 4 т. «Войны и мира»: «—Только для чего же в Петербург! — вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: — Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…»).
Вот сходный случай из записок Федина.
«Как-то летом Варенька пришла ко мне в комнату и спросила: «Деденька, ну скажи мне, пожалуйста, почему это так соединяется: мышей и карандашей?» Я начал ей объяснять что-то о созвучиях, довольно длинно и шершаво. Она выслушала, личико её стало скучным, она молча ушла. На другой день мать приехала на дачу и Варенька, как всегда, принялась с ней болтать. Вдруг она серьёзно спросила: «Мамочка, ну скажи мне, пожалуйста, почему это так соединяется: мышей и карандашей?» Нина, не задумываясь и продолжая красить перед зеркалом губы, ответила: «Очень просто: рифма». Варенька вдруг рассмеялась и, обрадованная, сказала: «Мамочка, мамочка! А деденька этого не знает!..»
Любое непонятное слово — миф, потому что, пока уразумеешь, легко втянуться, ну и зауважать себя за это. При этом слова, которых уже не существует в речи, можно ударять как угодно, как кн. Василий из «Войны и мира» или как наш президент, которого научили ставить логические ударения, и теперь его легко пародировать. Перед Агеевым стояла простая дилемма (в просторечии — «вилы»): ответить коротко и однозначно или — пространно и туманно. У него, бывшего ивановского лектора, была иллюзия, что большее количество слов имеет преимущество перед малым количеством слов.
Возможно, неспособность Агеева быстро и непротиворечиво ответить на вопрос «Зачем заправлять постель?» имеет глубокую подоплёку. В Голоде-18 он пишет: «полное блаженство я испытывал аспирантом первого-второго курса, сидючи в Ленинской и заказывая что душа пожелает. Разве что технически это протекало относительно медленно и не было, увы, отдельных номеров с диваном и пепельницей (а отчего бы, в сущности, не ввести в наших бедствующих библиотеках такую форму услуг?)».
Агеевский зачем-диван-кровать я вспомнил, когда количество посетителей в наших библиотеках (я пользуюсь тремя) сравнялось с количеством самих библиотекарей. Библиотеки довольно быстро превращаются в клубы по интересам. Правда, книги мешают — берут место. Поэтому я предлагаю уникальный (в точном смысле слова) проект «Библиотека одной книги». Голые стены, зачем-диван и сверху надпись: «здесь читают». Спецуслуга: топление книгами буржуйки, как Эйхенбаум в 19-м году. Книги, как известно, горят плохо, поэтому топящему следует раздирать её постранично и перед преданием пламени озвучивать первые попавшиеся строки (будет писаться на камеру). Можно печатать книги на съедобных вещах (лаваше, тульских пряниках), обоях и стенах.
«Стихов Георгия Адамовича я решительно не помню, — хвастается Агеев в Голоде-78, — (хотя и переписал когда-то от руки, в нашу «догутенбергову эпоху», пару его сборников)». Ну, я от руки переписывал «Кобзаря» не далее как в 2005 г., а Валера Ким — свои собственные стихи с монитора копьютера — в 2013-м. Просто я это делал за отсутствием сети, а Валера — потому что не знал, откуда берётся принтер.
Агеев, видимо, сперва хотел быть рок-кумиром, но потом сработала многострадальная литературоцентричность, и пришлось стать литкритиком. Колонки его от этого только улучшились. Кто, как Агеев, мог начать обзор: (Голод-46) «Слушал я недавно Пати Смит…», или проилюстрировать манифесты набиравшего тогда борзость Пирогова творчеством группы «Джудас Прист» (Голод-19). Вся мировая история делилась для Агеева (как и для всех нормальных людей) на до середины 70-х и после, когда «началось диско и слушать стало нечего» (Голод-13).
Я раньше читал Немзера и Агеева и недоумевал. Ругали они, скажем, Дмитриева, но Немзер ругал положительно, а Агеев ругал положительно во всех отношениях. И статьи у обоих были интересные. Оба хорошо писали, но Немзер ни разу не цитировал «Роллинг Стоунз» («Гена Васёкин не согласится уже на мир без Rolling Stones!»), а Агеев допустил некоторые досадные ошибки в отношении мемуарного творчества Фрэнка Заппы. Агеев считает, что книжка Заппы — это стёб. На самом деле книжка Заппы — это прагматизм. Не во всех языках существует развитая система стилей (и не всем носителям языка, в котором они всё-таки существуют, об их существовании известно), а следовательно, нет разных словников для указания на повышение/понижение стиля. Поэтому соответствующие указания даются графически (капслоком), передвижкой букв, ругательными или хвальными наращениями (вставками). А могут не даваться вообще — это и есть случай беспримесной иронии, каковую можно попытаться вменить Фрэнку Заппе.
А во Краб, ам!!!
Но Агеев — это интеллигент, уходящая натура. Что идёт на смену книге?.. На смену книге идёт говорящая книга (и для этого не пригодились костры). Я недавно отслушал цикл лекций от «Культуры» и был сокрушён.
Посмотрел Баркову. Всем писателям срочно бежать учиться у Барковой излагать. Были, конечно, Радзинский, который запоминался фирменным блеянием пополам с взвизгами, и Гришковец с шизоидной вязкостью. Я всегда больше ценил Черномырдина за формулировки (compositio по Квинтилиану), а за исполнение (oratio) — Жириновского.
Кратко разберём Марию Александровну Баркову.
Что делает Баркова? Она шокирует студентов, что для шикарной женщины несложно: бижутерия и дубинка, замаскированная под трость (кстати, может быть, там внутри пулемёт?..), довершают резкость формулировок. Студентов вообще полезно припугнуть, чтобы они на лавках не слишком уснули.
Баркова избегает главных ошибок лектора: стремления читать по памяти книжку (хотя бы и свою собственную), и вообще вводить в речь (лекция переводится как «чтение», но это в данном случае неважно, Коран тоже переводится как «чтение», и ничего) книжные слова. Я вообще заметил, что, когда лектор пользуется книжной лексикой (словами, попросту), у него сразу и тон изменяется на лживо-театральный, потому что, видимо, сам лектор начинает не понимает того, что говорит. Либо если книжная лексика совсем зашкаливает, лектор начинает излагать в темпе поезда-електрички, а это убаюкивает самых крепких. (Любителей читать непонятное надо отправить на выучку к рэпперам.)
Баркова делает очень правильно: 1) говорит от себя («читает, что об этом написано в учебнике, а потом 2 часа ругается»), 2) переходит от скороговорки до «как будто после каждого слова ставит точку», как Гаспаров (можно ещё по слогам читать). Такой ритм не даёт заснуть, хотя бы и выглядело похоже на объяснение младенцев или речь тов. Сталина на съезде победителей. Далее, Баркова не боится пауз и смачно пьёт воду. Иные же так боятся пауз, что излагают или в убаюкивающем ж/д ритме, или таким тоном, будто они до сих пор экзамены сдают. Пауз бояться — лекций не читать. А впрочем, надо приучить студентов хлопать лектору не только по завершении, но и в патетических местах. А если они ещё не научились различать, где в речи лектора патетические места, то пусть, как Сталину, аплодируют после каждой фразы. Но сейчас, конечно, лекторы должны равняться не на гос. младенцев, а более на диджеев и рэпперов и темп речи держать не ниже. Яснее всего об упадке риторики говорят повторы там, где следовало поднять голос, и таким образом дать слушателям знак «чтобы что».
Общеизвестен совет молодым прозаикам — прочти написанное вслух, хватает ли дыхалки, не короблет ли фонетика?.. Они почему-то ему не следуют, в отличие от «Стихи писать научить нельзя», после которого дети в Липках вместо семинара с горя идут за горилкой. Тут ещё мешает известный мем от Льва Толстого, что, чтобы рассказать, о чём «Анна Каренина», следует пересказать её слово в слово. Ну сам-то старик в половине своего ПСС только и делал, что перетолковывал «АК» в АКМ.
Дети (и взрослые) просто не умеют излагать.
Поэтому я предлагаю организовать при библиотеках и ДК клубы повышения риторической культуры (рабочее название «Народные витии»). Собираются на троих, один излагает любимую телегу 15–20 минут, никто не перебивает, всё фиксируется на камеру (диктофон), потом — работа над ошибками. Ну и так далее. Вполне потом можно будет шоу сделать по телевизору или провести эту инициативу по линии борьбы с алкоголизмом.
Баркова понимает, что говорит, даже если и понят(н)ое ей — полная ахинея. Ну это нас ещё Алексей Фёдорович Лосев учил — любую ахинею понимать эйдетически-расчленённо, фигурно-статуарно и нераздельно-неслиянно.
Но «знаете, какая штука?..» Чему может научить изучение мифологии?.. Научить думать мифологически?.. Возможно, но содержательно её лекции формальны, как это любят пятикурсники филфака. Я стиль «мне в принципе совершенно безразлично то, о чём я говорю, но я могу изложить это точно» люблю, но с возрастом чаще начинаешь спрашивать себя: «Зачем мне знать то, что я знаю?..» Тут против Барковой играют два фактора. 1) Рост медиа (как это по-русски?.. — «посредственность», «опосредованность»?..) дал такой разгул мифологии, что культовый двухтомник «Мифы народов мира» несколько поблек и его место в умах занял проект «Лукоморье». 2) Баркова сама настолько мощный мифологический персонаж (чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на неё секунд 30), что слушать от неё о Мокоши… Ну это типа как бы встретиться лично с Христом, который при встрече стал вдаваться в подробности взаимоотношений Зевса и Великово Кутха. То есть вопрос, а что Мокошь сказала бы о Барковой, не встаёт, потому что, очевидно, Баркова — это и есть Мокошь. А Троица — это Иванов, Топоров и примкнувший к ним Успенский.
И чтобы несколько освежить литжизнь, предлагаю писательский гексатлон:
1) в первом раунде противники дискутировывают, «как цивилизованные люди»,
2) во втором раунде допускается прибегать к софизмам, аргументам, в чём кухонные боксёры поднаторели в бытность свою on-line,
3) в третьем раунде соревнующиеся соревнуют (корень «реветь») на непечатном наречии,
4) в четвёртом дерутся на кулачки и ногами, как Тарас Бульба,
5) в пятом — на ножах, как герои Борхеса,
6) в шестом — короткоствол, как у Евгений Онегина,
ну и так далее.
Такие забавы реально освежат нашу литературную и интеллектуальную жизнь, я думаю, этот гексатлон можно ввести и в программу Олимпийских игр и далее.