[Лидик, милая… Письма с фронта. — Новоуральск: Д`Лаб, 2012.]
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2013
Актуализация в современной социальной риторике знаков, образов, мифов и даже дискурсивного опыта Великой Отечественной войны имеет малое отношение к самой войне как историческому событию, что понятно. Войну, особенно ее кульминацию в виде Победы, хотят видеть той священной коровой, поклонение которой могло бы объединить столь разнополярное современное российское общество. Эта широко артикулируемая стратегия воспринимается в обществе неоднозначно, однако в целом формирует и вполне определенную позитивную тенденцию, связанную с постулированием значимости исторической памяти как таковой. Не столь важно в данном случае, имеем ли мы дело с фактами или с мифами, созданными в ходе интерпретации фактов, важно, что ценность истории как общественной науки в эпоху тотальной недооценки социального значения гуманитарных наук оказывается непреложной. А уж история, сколь бы ни загромождали ее идеологическими, искусственно созданными конструктами, связана с исторической памятью и имеет свойство рано или поздно самоочищаться от подобных конструктов.
Но как говорить об этой войне, если она до сих пор является событием, изученным, мягко скажем, недостаточно? До сих пор, например, мы не имеем полного доступа к историческим архивам. Но и те документы, которые хранятся в архивах, также не всегда полны и объективны. На это указывают историки, например, директор Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий Олег Будницкий, который в качестве альтернативы предлагает рассматривать как серьезные первоисточники живые человеческие свидетельства: интервью, мемораты, дневники, письма и т.д. Эти документы сохраняют уникальные детали, не осознаваемые как уникальные самими носителями информации, но позволяющие специалисту, владеющему общим контекстом, восстановить исторический факт или воссоздать какой-либо фон случившегося. Чем больше свидетельств подобного рода, тем обширнее сам исторический контекст.
В этом плане военные письма Семена Александровича Климова, изданные его сыном Борисом Семеновичем (благодаря кропотливой работе Анны Молодожен, которая набрала текст, отредактировала его, сопроводила комментариями, аннотацией, предисловием), связаны напрямую с исторической памятью и могут дать исследователю исключительно любопытный материал.
Несколько слов об адресанте и адресате писем. Как мы узнаем из предисловия, С.А. Климов (1909), геолог по образованию (Казанский университет и Свердловский горно-металлургический техникум), работал в конце 1930-х гг. на Занзегурском медном месторождении (Армения), в г. Куйбышеве (разработка проекта строительства гидроузла), в начале 1940-х гг. оказался в Вытегре Вологодской области на строительстве Волго-Балтийского канала, где его застала война. Его жена Лидия Николаевна (она же «Лидик» — именно так обращается к ней муж в своих письмах) проживала в это время в Свердловске и в Камышлове, занималась лечением сына Бориса.
Первое письмо в книге датируется 21-м марта 1941 г., временем мирным, однако в нем говорится о разлуке, так как Лидия Николаевна с сыном была вынуждена покинуть мужа и уехать в Свердловск. В дальнейших довоенных письмах, особенно июньских, у адресанта появляется надежда на скорый отпуск и преодоление разлуки… В краткосрочный отпуск (2–3 дня) С.А. Климову удается вырваться только в начале декабря 1941 г. (супруги официально регистрируют брак). Этот небольшой сюжет с отпуском, в целом типичный для эпохи, многое говорит о характере писем: они очень личные. В них создается портрет человека, попавшего в водоворот истории, обреченного на разлуку с близкими, но не теряющего надежды на воссоединение семьи, которое так и не состоится, учитывая смерть С.А. Климова в Восточной Пруссии в феврале 1945 г. Его письма полны тревоги за близких: «Лида, покупай, не жалей денег, больше продуктов, питайся лучше, корми деток», полны бытовых деталей: «Снабжение в нашем магазине все так же хорошее. Плохо только, у меня хозяйка ничего не может готовить: что за человек, не знаю, старая уже, а ничего не может. И себе ничего не готовит». Именно бытовое измерение предоставляет основной массив информации в письмах и позволяет говорить об обыденной жизни простой советской семьи в довоенное и военное время, что, в свою очередь, не может быть не интересно с точки зрения истории повседневности, столь популярного и востребованного ныне направления междисциплинарных исследований в рамках гуманитарных наук. Жаль только, что до нас не дошли ответные письма Лидии Николаевны, мы лишены типичного для своей эпохи женского психологического портрета и описаний быта семьи в тылу.
Книга имеет подзаголовок «Письма с фронта». Он не совсем точен. Судьба какое-то время берегла Семена Александровича от фронта. Как и миллионы других советских граждан, он вынужден был заниматься ежедневным героическим трудом, и на его счастье — близким к специальности геолога: например, на строительстве оборонительных укреплений сначала в Брянске, когда остро стоял вопрос об обороне Москвы, или оборонительного рубежа в Мордовии, Тамбовской и Пензенской областях. Сначала война шла за ним по пятам: пару раз он попадал в окружение и был вынужден выходить из непростых ситуаций, затем он сам шел вслед за войной со взводом саперов по Белоруссии и Восточной Европе. Если бы автор писем был литератором и писал прозу, то мы, без сомнения, могли получить уникальный индивидуальный опыт войны.
Условное наклонение появилось здесь не случайно. Дело в том, что основные факты биографии С.А. Климова мы узнаем все же не из самого эпистолярия, состоящего всего из 90 писем, а из предисловия. «Письма с фронта», видимо, на то они и письма с фронта, что не содержат никаких конкретных фактов, связанных с работой и войной, а уж об «окопной правде», которая всякий раз формирует горизонт читательских ожиданий после «лейтенантской прозы» и позднего В. Астафьева, говорить и вовсе не приходится. Находясь на войне, адресант только указывает свое местонахождение, чтобы жена могла отправить ответ на какой-то конкретный адрес, пишет о тяжелой работе, о материальном положении и о бытовых ситуациях. Иногда, уже в письмах 1944 и 1945 гг., он внезапно сбивается на язык советских передовиц: «Радуемся событиям текущего времени. Особенно открытию второго фронта. Теперь наша напряженная борьба при помощи союзников даст еще большие успехи на фронте, и, возможно, скоро покончим с нашим подлым врагом» (7 апреля 1944 г.).
Так почему же в письмах с фронта не оказывается самого фронта? Вряд ли такая осторожность связана только с военной цензурой и ее предписаниями. Опыт работы в системе ГУЛАГа (а все водные системы, где до войны работал С.А. Климов, пусть и вольным специалистом, создавались именно силами заключенных) не мог не научить этой осторожности и не сформировать навыка самоцензуры. В результате в письмах остался смоделированный в риторике эпохи образ советского человека, впрочем, могущего проявлять свою индивидуальность в интимных высказываниях. Это и есть самая главная, как мне представляется, правда о войне и о человеке того времени.
Итак, перед нами классическое молчание войны, недосказанность, которая человека любопытного не может оставить равнодушным, а заставляет искать и искать дополнительные факты, чтобы создать какую-либо более-менее достоверную картину. Так ведутся поиски информации о родственниках и создаются семейные архивы, так, в конечном счете, начинаются и некоторые серьезные исследования.
Историческая память действительно важна: она делает нацию нацией, страну — страной, человека — человеком, — нет смысла объяснять очевидное. Важны и письма С.А. Климова, дающие в руки исследователю небольшие детали, и нашумевший недавно и страшный по своему содержанию бестселлер «Благоволительницы» Джонатана Литтелла, показавший войну глазами эсэсовца. Именно так прошлое — его правда и его мифы — передается от поколения к поколению.