Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2012
Без вымысла
Алексей Корюков
(1941) — родился в селе Быньги Невьянского района Свердловской области в большой старообрядческой семье. Окончил Быньговскую семилетнюю школу, Невьянское ремесленное училище, работал монтажником-высотником, матросом Мурманского буксиро-транспортного флота, горным пробщиком на Быньговской шахте. Закончил Свердловский юридический институт, после окончания которого служил в органах юстиции, в судебных органах на Южном Урале и в Екатеринбурге. Стихи, очерки и рассказы публиковал в газетах, журналах и коллективных сборниках.
Алексей Корюков
Два очерка о старообрядцах
Кержаки
— кто они?
Довольно часто
— в дореволюционное время и в годы советской власти, и в наши дни — их изображали неистовыми, замкнутыми аскетами с взглядом исподлобья, с аршинной бородищей, которые во имя своей веры могут дойти до безумства и жестокости, даже до убийства своих близких. А как они пытают своих единоверцев или иноверцев! Ну чисто злодеи с садистскими наклонностями. И такие уж они фанатики и отупевшие от молитв типы, что не знают в своей жизни ничего: ни игр, ни развлечений, ни любви, ни творчества, лишь знают с утра до вечера поклоны бить да о своей старой вере спорить.Следует заметить, что у старообрядцев не принято вступать в спор о вере, особенно с еретиками, ибо спор
— есть грех. В таких случаях они просто замолкают и уходят.На Урале их называют по-разному: кержаками, раскольниками, староверами, старообрядцами. Думаю, что самое правильное
— староверы, так как мы — православные христиане старой веры, не пожелавшие принять церковную реформу середины семнадцатого века, проведенную патриархом Никоном и царем Алексеем Михайловичем Романовым.Я тоже родился в старообрядческой семье, в большом уральском селе Быньги, что в шести километрах от Невьянска. Родился в 1941 году, когда почти половину населения составляли кержаки, как нас называли православные, как бы дразня, но мы на это не обижались, а наоборот, даже гордились своей верой, почитая себя истинными христианами.
Родни у нас было более ста человек, не считая самую дальнюю и сватов
— иноверцев, так как мои старшие три сестры вышли замуж за православных. Это были фамилии: в Быньгах — Корюковы, Коробейщиковы, Хохловы, Казанцевы, Сапожниковы, в Невьянске — Кирьяновы, в Верхних Таволгах — Матвеевы, в с. Южаково — Южаковы. В основном это была родня по отцовской линии, но были родственники и по матери. Мой отец Савва Ефимович и мать Агафья Федоровна носили до свадьбы одну фамилию — Корюковы, которая довольно часто встречается на Урале, в Сибири и в Поволжье.Недавно мы с женой Светланой Сергеевной организовали в интернете на сайте “ОДНОКЛАССНИКИ” группу однофамильцев. За несколько дней нам откликнулось 285 человек, и не только с Урала, но и с Севера, с Востока, из Сибири и даже из других стран СНГ. Но интересно, что предки многих были все-таки с Урала, Поволжья и с Севера. Думаю, что большинство из них были старообрядцами.
Были у нас в родне своеобразные, интересные личности. Часто вспоминаю старшего брата матери, дядю Лифантия Федоровича. Он жил бобылем в своем родительском кирпичном доме на берегу реки Нейвы, недалеко от кладбища. Их семья в старые годы, до революции, была зажиточной по тем временам, они имели маслобойную фабрику. Конечно, фабрика
— это слишком крепко сказано, скорее, это было небольшое строение, похожее на баню, где давили конопляное и льняное растительное масло. Но что поделаешь — фабриками у нас называли в то время и столярные, и сапожные мастерские, и гончарные, и пимокатные домашние помещения, где в свободное время производили ту или иную продукцию. Народ не любил сидеть без дела, когда на огороде и в поле заканчивались сезонные работы.Дядя после смерти родителей забросил это производство, так как, вернувшись с Первой мировой войны, не женился и жил один, бобылем. Девушку, которую любил, выдали замуж, и он дал себе обет безбрачия. Были, да и теперь есть такие упорные однолюбы. А был он очень упорный старик, очень серьезно относился к своей вере и не очень серьезно
— к своей жизни. Он не признавал достижения науки — радио, телефон, а позднее телевизор и кино, считал их бесовскими штучками.—
Это дьявол говорит и показывает себя, так он нестойких заманивает в свой ад! Ты, Сейко (он почему-то так звал меня, видимо, от слова Алексейко), не ходи в кино, не поддавайся на эти бесовские штуки, своим умом живи! Ты парнишка баскинький, не дурак, память у тебя хорошая, читай больше и думай о жизни, может, чего и добьешься. Вон твой отец нигде не учился, так научил его один еврей немного читать и считать, а остальное Савва сам дошел своим умом, жил да книжки почитывал. В армии дослужился до старшего унтер-офицера, а здесь до председателя колхоза. А все потому, что книжки читал!Не все дети старообрядцев были тихонями и послушными детьми в школе и на улице. В начальных классах я не отличался хорошей дисциплиной и послушанием, и часто моя учительница Клавдия Дмитриевна ставила мне за поведение тройки. Узнав об этом, мой старший брат Авдей, вернувшийся после войны с флота, решил меня приструнить, заявив, что, мол, с такими отметками лучше не приходи домой. Я целый день старался вести себя смирно, но на последнем уроке сорвался и получил за поведение двойку в дневник. Как на грех, это было 30 марта, мой день ангела. Помня слова брата, я не пошел домой, а направился к дяде Лифантию.
Старик, услышав мою историю, озабоченно посмотрел на меня и, почесав свою седую бороду, махнул рукой.
—
А-а, ничего! Молодец, что пришел! — Он помолчал минуту и тихо, как бы по-свойски, добавил: — Я сам в твои годы таким сорванцом был, на голове ходил. Ничего, переживем!Он словно был рад моему приходу, видно, скучно было старику одному в большом кирпичном доме. Он надел чистую русскую рубаху-косоворотку, кожаные сапоги, смазанные после зимы ароматным дегтем, овчинный полушубок и свою поношенную фетровую шапку, после чего мы отправились с ним в сельпо, где дядя купил мне гостинец
— кулек конфет “подушечка” и печенье, все-таки именинник пришел к нему в гости.Вечером мы с ним поужинали, и он опять начал сказывать о своих сражениях.
—
Пушки-то у нас были огромные, тощий солдат залезет в ствол, мы вчетвером таскали снаряды на носилках, как ухнет — земля трясется. А охраняли нас уральские казаки. Однажды напали ночью австрийцы, а часовой наш, молодой казак, выстрелил из винтовки, затем выхватил шашку и давай крутить вокруг себя, так никого и не подпустил, пока его товарищи не выручили… А однажды как шарахнуло по ним снарядом, дак только руки и ноги по воздуху летели… Да, греховное это дело — война! — грустно закончил он.И он задумался, как бы погрузившись в прошлое, словно сейчас ничего для него не существовало.
—
Дядя, а ты кого-нибудь убил на войне?Старик вышел из своего оцепенения, строго посмотрел на меня.
—
А кто знает, куда наши снаряды летели, может, и в людей! Давай спать!Наиболее грамотная в нашей родне по вопросам веры была у нас тетка Анна Коробейщикова, самая старшая после смерти моего отца, который скончался в 1946 году. Невысокая, расторопная и мудрая своим природным разумом, говорила она не торопясь, тихо, но без запинки, ласково смотря на меня своими чистыми добрыми глазами.
—
Мы все, почитатели истинной Христовой веры, пришлые в этих краях, здесь же раньше язычники дикие проживали. После Никоновой реформы это случилось. Мы оброшные, с реки Керженца, где наши прадеды дали клятву не изменять своей вере, поэтому и зовут нас кержаками, как бы дразнят так, а мы гордимся этим прозванием. Молимся же двуперстным крестом, в часовнях или дома, без священников, вот так, — и она старательно складывала мои детские пальчики в двуперстие и учила, как правильно креститься и делать земные поклоны “по-писаному”. — А те, кто ходит в церковь, те православные никониане, крестятся трехперстием, “щепотью”, не так, как мы. У них попы ведут молитву, а у нас — батюшка, выбранный от всей общины. Мы много претерпели и от разных властей, и от церкви, от тех старых времен до теперешних…Добрая моя малограмотная тетя Анна не ошиблась. Уже в наше время библиотекарь нашего села Татьяна Андреевна дала мне копию Пермской летописи за 1889 год, где в разделе “Староверы в Быньгах” подтверждено, что они переселились в эти места после пуска Быньговского завода в 1718 году из Невьянска и из Нижегородской губернии, то есть где и протекает знаменитая речка Керженец. “Благо староверов в здешнем краю было уже много, значит, дорога была протоптана, а в непроходимых лесах можно было обзаводиться и скитами. В Быньги староверы переселились из Нижегородской губернии, а доказательством может служить то, что в Быньгах есть фамилия Мягковых. Такая же есть и в селе Городце Нижегородской губернии. Говорят, что она получила название от речки Мегчечицы. В запрудной части завода на берегу пруда, в огороде Мягкова, староверы построили часовню, основание ее относят к 1775 году”.
Другая часовня была построена в 1795 году на огороде Пузанова. “В 1847 году 8 июля Пузановская часовня была передана по Высочайшему повелению Быньговскому единоверческому обществу, и единоверцы вместо часовни, уже ветхой, решились построить церковь” (Шишонко В.Н. Пермская летопись, Пятый период, часть 3. Пермь. Типография Земской Управы, 1889 год).
Еще был в нашем селе один интересный старик-кержак, Макар Екимович Пузанов. Может, потомок того кержака, на огороде которого была построена часовня. Он жил за рекой, один, в большом доме. Его старший брат пропал без вести в Первую мировую, но Макар всегда надеялся, что он когда-нибудь вернется живым. Макар с детства был очень набожным человеком, неоднократно посещал в подростковом возрасте святые могилы на Веселых горах, знал мою мать, так как они жили недалеко, в одном краю села. Макар был хорошим мастером по металлу, знал и кузнечное дело, и слесарное, мог отремонтировать любую сложную технику, даже заграничные швейные машинки и сепараторы. В довоенные годы он преподавал в школе труд, учил моих старших братьев. А когда закрыли часовню, он, видимо, обиделся на власть и стал жить несколько своеобразно, не так, как другие. Зимой спал в печи, экономил дрова, картошку копал, когда уже снег пролетал, на выборы в местные органы власти приходил за пять минут до закрытия участка, налоги не платил. “Зачем мне ваши дороги и мосты!?
— говорил он уполномоченным. — Если мне надо сходить в Таволги к сестре, то я Ольховочкой (речушкой) пройду!”Одним словом, махнули на него рукой, мол, “дуракам закон не писан!” Так и жил он на случайные заработки, кому пилу наточит, кому сепаратор починит, деньги не просил и цену не назначал, по принципу
— кто сколько даст.Однажды студентом я принес ему в починку свою старую бельгийскую двухстволку. Макар долго разглядывал ружье своим острым, вдумчивым взглядом, очки он и в старости не носил, затем переломил его, заглянул в стволы, пошатал в замке, щелкнул курками, почесал свою черную с проседью всклоченную бороду и сказал: “ Сделаем, ничего тут страшного!”
Аккуратно зажав стволы в тиски с медными нагубниками, он взял деревянную выколотку из березового полешка и несколько раз ударил кувалдочкой куда следует. Затем снова собрал ружье, попробовал пошатать
— люфта не стало. Так же быстро он намотал пружинку для бойка, вставил, подтянул все винты самодельной замысловатой отверткой, и все — ружье было готово.Я заплатил ему пятерку, достал бутылку водки, кусок пирога с рыбой, испеченный матерью, и мы хорошо посидели с ним в его натопленной кухне, в остальных комнатах было довольно холодно. Оказалось, что человек он довольно информированный, хотя у него в доме не было ни телевизора, ни радио. Мы говорили с ним на разные темы: от крымских войн до настоящего времени. Говорили и о Боге и нашей вере.
—
Старообрядцы — самые праведные люди! Сколько претерпели за свою веру, но не предали ее, не озлобились!—
А где вы учились металлическому делу? — спросил я, когда он показал мне свои аккуратно разложенные инструменты.—
А все от отца, от брата, от других добрых людей. Многое и сам постиг, своим опытом, когда работал в школьной мастерской и в колхозной кузнице.Я понял, что это совсем не тот чудак, за которого его принимали люди, а мудрый, искусный мастер, который многое постиг в своей непростой жизни. Когда спросил его, почему он никого не учит сейчас своему мастерству и не передает накопленные знания, он грустно усмехнулся и как-то уклончиво и торопливо ответил:
—
Меня выбросили, как собаку, под забор, лишили веры. Жизнь не получилась, так что живу — как и не живу вовсе. Все жду, может, брат с Германской вернется. Этот дом его по наследству, а не мой, я только его содержу и охраняю./…/ У нас в селе было две кирпичных церкви и две деревянных часовни. Храм во имя Святого Николая Чудотворца был построен уже после Демидовых, Саввой Яковлевым, который купил у Демидовых Невьянские заводы, в том числе и Быньговский. Этот храм называют в народе “Белой церковью”, в ней молятся православные. Другая единоверческая церковь, во имя Казанской иконы Божией Матери, каменная, называемая в народе “Красная Церковь”. Две часовни были старообрядческие, часовенного толка, в них молились не только старообрядцы из нашего села, но приезжали на молитвы, особенно в праздники, кержаки из других сел и городов.
В тридцатые годы все церкви и часовни были закрыты. С церквей были сняты колокола, Красную церковь отдали колхозу под склад зерна. Но старообрядцы, привыкшие к гонениям, продолжали молиться по домам, где крестили детей, брачили молодоженов, отпевали и поминали умерших.
Вот как рассказала моя старшая сестра Татьяна (моя крестная мать) о моем крещении. Я был в семье последним, одиннадцатым ребенком, и все мои старшие братья и сестры с удовольствием принимали в этом участие. “Тебя крестил дедушко в своей избушке в Легушанке, на берегу Нейвы, в Алексеев день. Он был очень старый, с огромной седой бородой, я уж и имя его забыла. Он дал мне ведро и попросил принести воды из реки. Я зачерпнула в проруби воду и принесла в избушку. Там уже собрались все наши. Дед немного подогрел воду на плите, вылил ее в купель, а затем прочитал молитву и окунул тебя три раза с погружением. Иван (мой старший брат.
— А.К.) стал твоим крестным отцом, а я матерью крестной”.Примерно так крестили в те годы моих сверстников из кержацких семей. Все мои братья и сестры, друзья-товарищи по школе и улице были окрещены. Православные тоже крестили детей в Белой церкви, она действовала “втихую” все эти годы богоборчества. Затем в годы войны, с целью объединения народа и власти, все храмы по указу И. Сталина были открыты, и в них стали молиться, кроме Красной церкви и часовни посреди села, которую еще до войны стали перестраивать в клуб. Старообрядцы стали посещать другую часовню, за прудом. Я вспоминаю, что примерно до пятого класса в Пасху и Рождество регулярно посещал с матерью эту часовню, где встречал немало своих одноклассников и одноклассниц. Но затем, в старших классах, после вступления в пионеры, а потом в комсомол многие перестали посещать храм и постепенно отходили от постов и молитв.
Посты в нашей семье, как говорила мать, раньше соблюдали строго, особенно до войны, а в войну и после, в голодные годы, строго постовала лишь одна мать, что делать
— есть всегда хотелось. Так что не приходилось разбираться, ели и постное, и скоромное. Мы состояли в колхозной семье, имели приусадебный участок 25 соток. Единоличники, то есть рабочие и служащие завода, промартели, школы, больницы и совхоза получали участок в 15 соток. Многие, и мы в том числе, имели свой скот: корову, бычка, овец, коз и птицу. В селе было четыре больших табуна, не считая совхозных и колхозных. И хотя платили налог за каждую голову, что-то оставалось и себе. Кроме того, в колхозе было организовано общее питание работающих колхозников, кормили и детей в многодетных семьях. Одним словом, выживали, с голоду в колхозе никто не умер, хотя на заводе в Невьянске, говорят, такие случаи были.На зиму мы заготавливали много солений: капусту, грибы, огурцы, помидоры, сушили ягоды, черемуху. Мать постоянно делала хороший свекольный квас, паренки из мелкой моркови, сладкие, как фрукты, тушила в печи репу, которая тоже становилась сладкой, как дыня, делала кулагу, о которой сейчас забыли даже гурманы, запекала завариху. В посты стряпали пельмени с капустой, с редькой или картошкой, пекли лепешки и оладьи. Мы, дети, любили зимними вечерами запекать картошку на чугунной плите камина. Нарежешь пластами, посолишь немного и на плиту. Подпечется с одной стороны, перевернешь на другую сторону. Вкусно! На плите поджаривали горох. Насыплешь в сковороду, поставишь на плиту и ждешь, когда начнет щелкать, значит готово. Ешь за милую душу! Так и выживали, и что хочется заметить, толстяков и толстушек в те годы практически не было. Очень много работали и дети, и взрослые.
Еще одна интересная деталь из жизни старообрядцев, на которой писатели и киношники обязательно заостряют внимание, это борода, словно ее носили только староверы и она чуть ли не заменяла им паспорт и визитную карточку. Попытаюсь развеять это заблуждение.
Начну с физиологии. Известно, что не у всех мужчин на земле, даже у славян, растут бороды, ну просто не желают расти, и ничем не поможешь. Хоть плачь! Носить же под подбородком козий хвостик не каждому хочется. Так что это ошибочное мнение, а точнее, литературный штамп, что если кержак, то и борода у него как лопата, точь-в-точь как у Льва Николаевича.
До Петра Первого на Руси бороды или бороденки носили все сословия
— от крестьян до бояр, не только староверы. Время от времени подправляли их, кто ножом, а кто и топором, у кого ножниц не было, и придавали им довольно опрятный вид. Но приехал наш молодой царь на Запад, увидел бритые подбородки и воспылал желанием сделать русских мужиков похожими на европейцев. Вернулся на родину, издал указ: всем сословиям, кроме священнослужителей, бороды брить! Он еще внес много новшеств — одеваться по-европейски, особенно дворянам и военным, курить табак и пить заморские вина и водку, а не мед и брагу. Вроде бы и неплохо с точки зрения наших современников, но тогдашние мужики не захотели менять свой лик, вспыхнуло недовольство. И снова усиление репрессий, и не только в отношении староверов, но всех непокорных, им насильно резали бороды, отрезали длинные рукава и полы длинных русских шуб.Но, поняв, что силою со всеми не сладить, Петр приказал обложить всех бородатых дополнительным налогом. Так что не бригадмильцы пятидесятых-шестидесятых первыми стали бороться со стилягами, вспарывать им узкие брюки и узкие юбки, стричь высокие завитые “коки” на голове, первым борцом был сам Петр Великий. Сейчас и говорить об этом сложно, бороды опять вошли в моду и у молодых, и у старых, у верующих и атеистов, так что не отличишь старообрядца от иноверца. Как-то разговорился со старым кержаком из Верх-Нейвинска, у которого была шикарная борода, густая, белая, ухоженная, как у Деда Мороза. Узнав, что я тоже из кержаков, удивленно спросил:
—
А почему же бороду не носишь? Господь создал людей по своему подобию, и нельзя ни на один волос менять этот образ нашего Господа Бога.Я стал оправдываться, что, мол, отец еще при царе служил в кавалерии старшим унтер-офицером, носил усы, а бороду брил, вот с его образа, запечатленного на старинной фотографии, и ношу лишь усы. А в святом Евангелии, которое перечитал много раз, нигде не нашел запрета на бритье бороды. Ну а если следовать завету, что нельзя менять свой облик ни на волосок, то выходит, что вообще нельзя ни брить, ни стричь волосы и на голове, и на лице. Так поступают некоторые ортодоксальные индийские йоги, которые вообще не стригут волос и они отрастают у них на несколько метров, что явно не очень удобно для жизни и труда. Так что мода и вера не могут быть зависимы друг от друга. А носить бороду или стричь ее
— дело добровольное.Старик выслушал меня с интересом, но с моими доводами, чувствую, не согласился.
У старообрядцев сложилась своя мода, свои фасоны одежды. Одежда, которую они носят на работе и в обычной жизни, мало чем отличается от старинной, а у молодежи
— от современной европейской одежды. Те же брюки, рубашки, пиджаки, пальто или шубы. А вот на молитву они одеваются по-особому, не так, как православные. Женщины надевали черные косоклинники, белые рубашки или кофты, головы покрывали темными платками. Мужчины надевали на молитву темные брюки, однотонные русские рубашки, а поверх — черные длинные кафтаны. Сейчас все меняется, уже разучились кроить и шить такую одежду, но все же те, кто не имеют ее, стараются одеваться на молитву по-старому, в черные одежды. А в повседневной жизни и женщины, и мужчины ходят как все.У старообрядцев на Урале и в Сибири сложилась за столетия и своя деревенская усадебная культура. Кержацкие семьи, как правило, были в годы моего детства довольно многочисленные, так как аборты и прерывания беременности считались великим грехом. Жизнь в труде и духовной благости исключала пьянство, употребление табака и наркотиков, очень презирались и всячески осуждались сквернословие, воровство, скопидомство, поощрялись же честность, бережливость, трудолюбие, поэтому в основном все жили довольно справно, даже и в наше нелегкое время. Все это отразилось и на строительстве усадеб.
Старообрядцы рубили просторные, высокие, зачастую пятистенные избы, простые по убранству, но светлые, с множеством окон, которые на ночь запирались ставнями и железными “баутами”. Во дворе, на главной средней верее ворот, прибита иконка или медный крест, конечно же, восьмиконечный староверческий, а не латинский и не мальтийский, чтобы входящие и исходящие могли положить три поклона. Проход с улицы шел через крытый двор, внутреннее крыльцо, сени и в прихожую. В ней, сразу у порога, вешалки для одежды и полочки для головных уборов и рукавиц. У некоторых над головой широкие полати из толстых строганых досок, где спят двое или трое детей или подростков. Слева большая русская печь с камином, на которую забирались по деревянному приступку. Печи делались с широкими лежанками. Например, на нашу печь в морозные зимние дни забиралось до пяти человек взрослых и детей. Там на горячих кирпичах, широких, старинных, отшлифованных человеческими телами, лечили простуду, радикулиты, читали вслух книжки, дети играли. Когда за окнами воет вьюга, на печи рай и для взрослых, и для детей.
Между печью и задней стеной
— неширокий проход к умывальнику. Когда в морозы телилась корова или ягнилась ярка или коза, малышей заносили в этот проход, чтобы они не простыли в стае, и закрывали проход приступком, чтобы они не скакали по комнатам, а когда они обсыхали, их уносили обратно к матери.Дальше, от печи к окну, отгораживалась заборкой кухня, где стоял стол для стряпни, шкаф для посуды, а в углу у печи закуток для ухватов, кочерги, помела и веника. В углу кухни, у окна
— маленькая полочка, на которой небольшая иконка Николая Угодника. Наискось от печи, в правой стороне, красный угол, где тоже небольшая божница на несколько икон, на которые обычно крестились все, и свои, и приходящие верующие люди: гости, соседи, просто зашедшие посторонние или прохожие. В этом же углу стоит большой обеденный стол, за которым обычно садилась есть вся наша семья. У передней стены, под окнами, широкая толстенная лавка, на которой в случае необходимости могли спать один или двое останавливающихся на ночлег путников или гостей. Проход в кухню закрывался плотной занавеской, у некоторых дверями. У старообрядцев не принято, чтобы посторонние или мужчины из своей семьи, включая детей и подростков мужского пола, заглядывали туда и видели, как женщины готовят еду. Даже к кадушке с водой, если в кухне стряпали женщины, старались не подходить, а просили, чтобы им дали напиться, и, приняв кружку, пили, не заходя в это царство женщин. Воду из колодца всегда носили на коромысле женщины или девушки. Если в силу каких-либо причин за водой приходилось сходить мужику или парню, он старался делать это затемно и при этом нес ведра в руках, без коромысла.Завтракать, обедать и ужинать садились все вместе, предварительно помолившись на иконы. Кто не молился (как, например, наш старший брат Феоктист, он был комсомольцем, в войну ушел на фронт добровольцем и погиб), тот стоял со всеми вместе и садился за стол тоже вместе со всеми. Были и такие, кто стеснялся молиться со всеми, а уходил для этого в другую комнату, после чего садился со всеми вместе, и только тогда все приступали к трапезе. Из-за стола также выходили все вместе и заканчивали трапезу молитвой. Если кто из детей забывал это и убегал на двор, мать обычно говорила: “Ангел-то, покушав, помолился да полежал, а бес-то потянулся да побежал!” И мы всегда при этом смеялись над бесом и над тем, кто поступил так же.
Самой большой, чистой, светлой и святой частью избы являлась горница. В ней большая божница, где самые лучшие, “намоленные” иконы, лампады, кадило, коробочка с ладаном, лестовки. Здесь же самая хорошая мебель, зеркало не стене, портреты и фотографии семьи, коврики и украшения. В горнице принимали дорогих гостей, справляли праздники, играли свадьбы, отпевали умерших членов семьи. Зеркало в такие дни обычно занавешивалось. Полы в горницах были или крашеные, или застилались цветными самоткаными половиками.
В некоторых больших домах были еще маленькие горенки или спальни. Там, как и в горнице, стояла большая кровать, столик для книжек и всякой всячины, шкаф для посуды, сундуки для разной одежды, скатертей и прочего белья. Жили скромно, имели по одному комплекту одежды и обуви, которая переходила от старших к младшим. Повседневная одежда хранилась в прихожей, сушилась на печи или полатях.
К избе пристраивались “зады”, то есть сени, чулан, амбарушка и крыльцо. Дальше шел задний двор, где стояли две стаи для скота, а до коллективизации и для лошадей, амбар для зерна и корма скоту. У каждого исправного хозяина имелся сарай, то есть сеновал возов на двадцать сена и соломы. Там витал неповторимый запах ароматной сушеной травы. Летом старшие братья устраивали там лежанки для спанья и наслаждались этим запахом и ночною прохладой. Городским жителям, которые дышат дымом из заводских труб и выхлопными газами от машин, этого не понять даже приблизительно.
Рассказывали в семье, как мой брат Саша однажды в потемки отправился на сарай, шел через загон для скота и вдруг испуганно закричал: “Мама, меня кто-то пласнул!” Оказалось, его стеганула корова хвостом по лицу, отмахиваясь от мух. Посмеялись, проводили его до лежанки, а память об этом живет в нашей семье более полувека. Саше не повезло в жизни. Он осенью 1945 года в двенадцатилетнем возрасте утонул: катался на коньках и провалился под лед на разрезе. Примерзнув ко льду полушубком, он не смог выбраться из воды и замерз в холодной воде. Бедные мои родители! За годы войны они потеряли троих сыновей.
Жители, не имеющие сарая, сено и солому метали в стога на огороде, подальше от строений. У кого не было крытого двора, делали повети
— навес из жердей и покрывали его картофельной ботвой или соломой. Под поветями хранили и поленницы дров.Обязательно в каждой старообрядческой семье была баня на огороде или улице. Кто делал ее по-черному, без трубы, кто по-белому. В черной бане дым от каменки шел под потолком и выходил в специально прорубленный дымоход и в отдушину, поэтому был риск измазаться сажей, но зато своеобразный изысканный аромат шел от березовых дров, запаренного веника на мяте и крапиве и от сосновых стен. Настоящие знатоки банного искусства до сих пор делают бани по-черному. Баня по-белому тоже хороша, надо только создать в ней неповторимый колорит и аромат из разных трав и листьев кустарника. И, наконец, в наши дни многие делают бани-скороспелки, с металлической печкой. Ароматов в ней меньше, а то и совсем нет, но зато быстро все делается. Если черную баню надо готовить несколько часов, то скороспелку можно приготовить за сорок минут, в настоящее время люди привыкли экономить время в ущерб здоровому душевному наслаждению.
Без бани нет жизни в сельской местности. Раньше в банях рожали детей, стирали белье и одежду, выпаривали микробы и разную заразу. В банях парились, мылись, лечились от простуды. В Святки в банях девушки гадали себе женихов, ворожили, а некоторые постигали черную или белую магию, ну а парни устраивали различные шутки-страшилки, пугая их. Одним словом
— без бани никуда!В некоторых семьях у старообрядцев было по две избы: летняя и зимняя. Летняя
— просторная, светлая, с высокими потолками. Зимняя же, наоборот, небольшая, с низкими потолками, с небольшими окнами, высоким порогом и маленькой дверью, чтобы тепло не выходило, и с широкими полатями под потолком. В ней жили в самую холодную зимнюю пору с целью экономии дров, а весной снова переходили в летнюю избу.У нас, по рассказам матери, тоже стояла в огороде зимняя избушка, но в начале двадцатого века во время большого пожара она сгорела, а летнюю отстояли и жили в ней круглый год
— хотя и прохладно, но зато просторно.Довольно часто встретишь в литературе, что, мол, кержаки не признавали красоту, ни в быту, ни в жизни. Бани по-черному, избы без наличников, никаких украшений не делали и не терпели. Полагаю, что такое мнение полнейшая чушь! В Быньгах и других деревнях Невьянского района, где проживает много старообрядцев, я видел большое количество старинных изб с резными наличниками и воротами. В деревне Таватуй и сейчас еще найдешь не один десяток домов, украшенных деревянными кружевами, резными воротами и крашеными фронтонами. И все это делали примитивными, простыми инструментами, пилками, стамесками и лобзиками. И все население деревни составляли староверы-поморцы, такие же беспоповцы, как и старообрядцы,
— часовенные. В других деревнях района я также встречал красивые дома единоверцев, при взгляде на которые сердце радуется от этой рукодельной красоты! Все, кто посещал дома кержаков, отмечали: “В домах у них всегда чисто, бело и каждая вещь на своем месте, в переднем углу иконы, а в богатых домах — молельная в особой комнате, на устах постоянно Иисусова молитва; провинился перед кем, уже готово “прости Христа ради!” Даже домашний скот староверы содержат лучше, чем остальные”. ( Из упомянутой “Пермской летописи”.)Также неверны суждения, будто кержаки всегда суровы и угрюмы, не любят и не умеют веселиться, знают, мол, с утра до вечера поклоны бить. Традиционные семейные радости и религиозные праздники старообрядцев мало чем отличаются от православных. Так же празднуют рождение детей, приглашают женщин из родни и подруг матери ребенка на “зубок”, когда у него прорежется первый зубик. Приходят только женщины, соответственно и угощения чисто женские: сладости, пироги, наливки и сладкие напитки. Гости приносят подарки матери и ребенку.
Радостно отмечаются и дни Ангела, то есть не день рождения, а день своего крещения и того покровителя, в честь которого дано тебе имя. Мой день Ангела
— 30 марта, мать обычно в этот день пекла постный пирог (в это время пост), обычно из капусты или грибов, но учитывая, что к нему добавлялось несколько дешевеньких конфет и какой-нибудь подарок в виде карандаша или свистульки из дерева или глины, то радость моя была велика. Кроме того, весь день ощущаешь к себе повышенное внимание со стороны родных и даже соседей, поэтому праздник этот помнился долго.Праздновали и все большие праздники: Рождество, Пасху, Крещение, а также Новый год по новому и старому стилю. Обязательно праздновались 1 Мая и День Победы. Из нашей семьи на войне были трое моих братьев, из них Феоктист и Иван погибли, Авдей вернулся живым. Как же было не праздновать этот великий Праздник?!
Есть верующие, не желающие брать в руки оружие, так называемые пацифисты. Но они встречаются среди различных религий и даже среди атеистов. Старообрядцы, несмотря на гонения властей, никогда не отказывались защищать свое отечество, поэтому служили, да еще как воевали! Кто знает историю Великой Отечественной войны, наверное, помнят, что первое серьезное поражение немцам под Москвой нанесли сибирские дивизии, в которых служило много старообрядцев с Урала и Сибири. Все они носили на шее восьмиконечный старообрядческий крест. А так как это были крепкие к морозам люди и хорошие охотники, умеющие бить белку в глаз, то все это и привело их к победе под Москвой, а после и к другим успехам на тех фронтах, где они сражались.
Славно праздновали, да и сейчас еще празднуют старообрядцы свои свадьбы, но полвека назад они все же были интереснее. Я повидал немало разных свадеб своих братьев и сестры, своих родственников, друзей и товарищей, видел свадьбы городские и деревенские, был на свадьбах украинской, еврейской, казахской и немецкой. Все они по-своему интересны, но свои, по старинному нашему обряду, мне нравятся более всего.
Все начинается с просватанья. Когда Авдей вернулся с Японской войны в 1947 году, все его сверстницы и подружки были уже замужем. Поэтому в дело вступили свахи. Поехали вначале к одной невесте, но получили отказ
— у нее уже был жених. Затем поехали в Невьянск, где и высватали молодую красивую кержачку Серафиму Викторовну Богомолову. Одна фамилия чего стоит! Свадьбу делали у нас в доме.А дальше все как положено: выкуп невесты, приданого, привезли целый воз разного рукоделия, белья, занавесок, задергушек, одежды и обуви и даже семиструнную гитару. Затем молодых обрачили в часовне, невеста, к великой радости мамы, была старообрядкой и придерживалась всех религиозных праздников. Затем молодые с двумя дружками и кучерами, на двух конях, украшенных лентами и цветами, с бубенцами ездили в легких кошевках с визитами, приглашали гостей на свадьбу. А вечером около нашего дома собралась целая толпа, около ста человек пришли поглазеть на невесту и ее гостей.
Всю ночь наша изба ходила ходуном от игр и плясок, от музыки гармошки. После пели песни, старинные и лирические из кинофильмов, фронтовые. Понятно, что никакой попсы и электроники не было, как блатных и непристойных, которые в нашей родне презирались. Были розыгрыши, веселые интермедии, сатирические сценки, исполненные кем-то из гостей, заранее подготовленные. При этом девушки и парни переодевались в костюмы цыган, ворожеек, разыгрывали старых глухих и глупых женихов и находчивых свах. Было очень весело и интересно не только взрослым, но и детям. Свадьбы запоминались на всю жизнь.
Несколько лет назад по телевизору показали жизнь старообрядческой общины русских беженцев в Бразилии. За двести лет эти люди, а их там целая деревня, не утратили среди южноамериканской природы ни языка, ни русской культуры и традиций, ни фасона одежды
— те же платья и сарафаны, русские косоворотки и свободного покроя порты, шляпы и картузы. Но более всего меня поразил обряд свадьбы, очень похожий на наш, в уральской или сибирской глубинке.Жениху исполнилось семнадцать лет, но он уже умеет управлять трактором, машиной и сельхозтехникой. Невесте шестнадцать, но она знает, как управляться со скотом, как работать на огороде, умеет готовить пищу.
Их неторопливый разговор на чистом старорусском наречии, поведение, все говорило о довольно высокой духовной культуре этих русских людей, давно покинувших родину.
После венчания, а их обвенчал пожилой настоятель местной часовни, с пышной толстовской бородой и разумными речами, началось застолье. Когда подняли чарки и стопки, присутствующий там наш журналист, видимо, считающий себя знатоком старообрядческих традиций и обычаев, вдруг вмешался и сказал настоятелю:
—
А как же вы пьете спиртное?! Это же грешно!Но величественный старец достойно поправил его:
—
Наш отец — Иисус Христос не запрещал вино, сам употреблял, только говорил: “Не упивайтесь, яко скоты!” А мы не употребляем крепких напитков, пьем свою банановую бражку!Много говорят и пишут, что староверы женятся и выходят замуж только за единоверцев. Да, этого желают и родители, и родня, и сам жених, чтобы в их семью пришла девушка с такими же традициями, обычаями и верой. Но это сейчас не всегда получается, и старообрядцы женятся на девушках другой веры или религии: мусульманках, иудейках, даже и язычницах. Что делать
— любовь не зальешь водой. В таких случаях невесту перекрещивают в старую веру и только после этого брачат. Так случилось с моим братом Георгием. Его невеста Александра Степановна была из православной семьи, но согласилась перейти в нашу веру, и живут они в ладу и согласии почти пятьдесят лет, скоро будут отмечать золотую свадьбу.Бытуют и такие мнения в народе, что старообрядцы никому кружку воды и куска хлеба не дадут, если он из другой веры. Даже мой любимый уральский писатель Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк придерживался этого мнения и описал такой случай в своем очерке “Отрезанный ломоть”. Приведу дословно небольшой отрывок из этого произведения.
“Единственным селением на нашем пути был Таватуй, на крутом берегу озера того же имени. Было еще часа два утра, но в некоторых избах уже светились приветливые огоньки. Это бабы
— раскольницы топили печи для раннего рабочего завтрака… Попасть на ночлег было нелегко. Наша кошевка остановилась перед избой. Илья слезал с козел, стучал в волоковое окно и “молитвовался”:—
Господи, Исусе Христе, помилуй нас!..В окне показывалось женское лицо, и слышался голос:
—
Аминь. Кто крещеный?—
А мы с Висиму, заводские… Из городу едем.—
Поезжайте дальше.Мы напрасно “молитвовались” изб у пяти, пока нас не впустили в шестую, и то, вероятно, потому что Илья сказал:
—
Не замерзать же нам на улице… Есть ли на вас крест-то!..Нас встретила довольно неприветливо суровая старуха в кубовом сарафане.
—
Эх, чайку бы напиться, — шепнул мне Александр Иванович. — Только здесь какой самовар… Раскольники чаю не пьют.Машинально, охваченный еще не остывшим чувством свободы и безнаказанности, он хотел раскурить папиросу, но пришлось бросить…
—
Да ты где? — ворчала старуха. — Образа в избе, а ты, проклятый, табачище закурить хотел.—
Ну я во дворе покурю…—
Двор спалишь!..Папироса испортила все дело, и старая раскольница смотрела на нас, как на погибших окончательно людей, которые в таких молодых летах, а уже попали прямо в лапы антихриста.
Следующая очередь оказалась за мной. Мне захотелось пить. Около печки стояла крашеная кадочка с водой, а на стене висел ковш. Я подошел, взял ковш и хотел зачерпнуть воды, но старуха налетела на меня, как ястреб, выхватила ковш из моих рук и даже замахнулась им на меня.
—
Да ты в уме ли, табашник?! — кричала она, размахивая ковшом. — Испоганил бы посудину…У раскольников считается грехом, если кто напьется из чужой посуды, и на случай необходимости держится уже “обмиршившаяся” посудина, то есть из которой пил кто-нибудь посторонний. Старуха сунула мне какую-то деревянную чашку и сама налила в нее воды…
Мы выехали, когда невидимое солнце, точно заслоненное от нас матовым живым стеклом из падавшего снега, уже поднялось. Раскуривая папиросу, Александр Иванович рассказал, какую штуку он устроил проклятой старухе.
—
Не пожалел трех папирос и раскрошил их по всем полатям… Пусть старуха почихает…”Вот недостойное поведение двух школяров уездного духовного училища, будущих православных пастырей, их отношение к староверам. Одинокая бабуля впустила их с мороза в теплую избу, где один желает курить под образами, а другой лезет к посуде и воде без разрешения хозяйки, что и по нынешним меркам негигиенично и бескультурно. Что поделаешь, бурса и не такое вытворяла в те годы.
Мне приходилось знать некоторых таватуйских староверов-поморцев. Это были люди высокой духовной культуры, и если к ним обратиться по-хорошему, с уважением к их вере и традициям, они отвечали взаимностью, даже не спрашивая, какой ты веры, добрый человек.
Наш родительский дом стоит на проезжем тракте, ведущем в деревни Таволги, Сирбишино, Шумиха, Бродово, в село Петрокаменское. Довольно часто проезжие или прохожие путники просились на ночлег. Моя мать даже после смерти мужа никому не отказывала в ночлеге. Часто у нас ночевали в прихожей незнакомые люди: верующие и неверующие, крестящиеся на иконы или не крестящиеся, мать никому не отказывала, особенно в холодное время. Но с особой радостью встречала единоверцев, с которыми долгими зимними вечерами вела неторопливую беседу о жизни и вере, о прошлом и настоящем. И благодарные за ночлег люди на следующее утро, уходя, кланялись матери в пояс, нам же, детям, иногда дарили гостинцы, чему мы были очень рады.
Мать тоже для таких прохожих имела специальную посуду. Были, есть и будут пожилые и молодые люди, которые даже в семье едят из своей посуды.
Мой школьный товарищ Володя Щербаков жил у своего деда
— старообрядца Киприяна Федоровича в большом доме на берегу Нейвы. Отец его погиб на войне, не увидев сына, и дед упросил сноху, чтобы внук жил у него. Нам было тогда лет по тринадцать, и мы дурачились однажды у них в доме. Вовка играл на баяне цыганочку с выходом, я подыгрывал на гитаре. Войдя в раж, он отставил баян, схватил две алюминиевые ложки, зажал их между пальцами и стал отбивать такт, стуча по пяткам, при этом выплясывая, как настоящий цыган. Получалось неплохо, но вдруг одна ложка сломалась пополам. А в это время в избу вбежала его бабушка, увидела все и чуть не заплакала.—
Что ж ты, Вовка, наделал?! Это же дедова ложка! Он только ею и ест, лет уже двадцать, даже в гости берет с собою. Ах, ой-ой! Что будет!?Володя тоже сообразил, что наделал. Дед его был набожным человеком, с такой вот причудинкой, даже дома ел только из своей посуды.
Мы начали склеивать ложку клеем, но в это время зашел сам дед, крепкий такой, как осенний груздочек, с окладистой бородкой, краснощекий, веселый, видимо, что-то приятное произошло на работе.
А внук потупился виновато и показывает сломанную ложку, которая не склеилась хорошо и болталась, как висюлька. Дед понял все, враз переменился в лице, посуровел, окинул всех грозным взглядом, особенно единственного любимого внука, затем супругу.
—
Ты почто ложку дала ребятам?!—
Да в огороде была, а они тут пляску устроили под музыку. Я прибежала, а ложка уже была сломана, — оправдывалась бабуля. Дед овладел собой, резко махнул рукой.—
Убери ее с глаз моих! — и ушел на кухню. Я поспешил убраться восвояси.На другой день Володя рассказал мне, как дед долго выбирал себе новую ложку, изучал ее, щупал, затем почистил наждачной бумагой и освятил святой водой. Только после этого стал есть ею кашу.
Так что были, есть и будут такие оригиналы, и не только из среды старообрядцев, а просто очень чистоплотные люди, и не какие-то скряги, которые из жадности не дают напиться из своей кружки или есть своей ложкой постороннему.
В нашем селе в годы войны некоторые старообрядческие семьи принимали эвакуированных беженцев с Украины, из Ленинграда и других областей, попавших под оккупацию. У нас жила семья из Ленинграда: учитель дядя Толя, его супруга и две дочки, Нина и Оля. Он работал в колхозе зоотехником, старшая дочь Нина училась в школе вместе с моею сестрой Таней, а жена сидела дома с маленькой Олей. Наши семьи жили как родные, пользовались одной посудой, вместе готовили пищу и ели за одним столом. Никогда никаких распрей не было на этой почве; люди попали в беду, приехали практически без вещей и посуды, и не до того было в те страшные годы, чтоб разбираться, кому из какой посуды есть. За это время мы так породнились и сблизились, что, когда они уезжали обратно в свой город, все мы плакали, и взрослые, и дети.
Меня часто занимал вопрос, почему в годы богоборчества, когда закрывали храмы и снимали колокола, верующие не оказывали противоборства властям? Да, собирались около храмов, осуждали эти действия, но кроме тихого ропота и отдельных выкриков, так я слышал от односельчан, никакого сопротивления не было, народ не бунтовал, а некоторые жители сами принимали участие в реквизиции храмового имущества. Народ голодал после Гражданской войны, а в монастырях и храмах было накоплено немало ценного имущества. Власти же говорили, что все ценности пойдут на закупку хлеба и паровозов. Помнил народ и то, что в годы Северной войны сам царь Петр Первый снимал со звонниц колокола и переливал их на пушки и реквизировал церковную казну и утварь. “Что ж, царю можно, а нам нельзя?”
— думали те, кто участвовал в изъятии храмовых ценностей.Но были и такие, кто участвовал в этом разорении храмов из-за своей неприязни к религии. Читал у Владимира Солоухина такой эпизод: местный механизатор-активист во время выпивки с товарищами посмотрел на купол с крестом закрытой сельской церквушки и вдруг объявил:
—
А что она стоит здесь!? Сейчас я ее столкну трактором. Хватит, постояла!Зацепил тросом купол, привязал к трактору и давай рвать его, но сорвал только крест, а сам купол выстоял, только покривился немного. Чистое хулиганство! Неужели не знал этот активист, что эти церкви делал народ, своими руками, как правило, на народные деньги! И никто не оказал ему сопротивления.
У нас в селе еще до войны в одной из старообрядческих часовен сделали клуб. Сняли купол с крестом, сделали на первом этаже кинозал, на другом танцплощадку.
Однажды мой двоюродный брат Петр Коробейщиков зашел в свою бывшую часовню, где его когда-то крестили, увидел этот вертеп, расстроился, а был выпивши, и устроил там погром. Парень он был здоровый, крутой, ну и повыгонял праздную толпу, как Христос торгующих в храме. Поломал заодно некоторые перегородки, говорят, даже несколько половиц выворотил из пола.
Его арестовали, судили за хулиганство, и он отбыл за это около двух лет в лагерях. Думаю, что хорошо еще отделался, а могли вменить и политическую статью. Спасло то, что был сильно пьян и не произносил политических лозунгов. Так и закончился этот единственный протест против осквернения храма в нашем селе.
Вторую часовню сломали позднее, летом 1969 года. Я был в это время в Казахстане в студенческом строительном отряде. Когда осенью вернулся домой, мать со слезами сообщила эту печальную весть. Часовню, как я выяснил позднее, снесли по решению местного совета под тем предлогом, что она находилась рядом с сельской больницей и мешала ее работе.
Триста лет стояла на пустыре, ядреная, срубленная на месте из кондового леса старательными кержаками, и вдруг кому-то помешала! Явно что раздражала она местные партийные власти, так как во время религиозных праздников сюда приезжали молиться верующие не только с Невьянска, но и с Нижнего Тагила и даже со Свердловска. А какие иконы были в часовне! Это были образа старого Невьянского письма, искусно писанные талантливыми мастерами неповторимой школы иконописи.
Понимая всю неправедность решения местных властей, я обратился к заведующему кафедрой истории КПСС нашего юридического института, профессору Покровскому, который только что защитил докторскую диссертацию по проблемам религии в нашей стране. Он внимательно и с интересом выслушал меня и сказал грустно:
—
Знаешь, советую тебе — оставь это дело. Пусть свои гражданские права защищают твои односельчане. А ты студент спецвуза, у тебя впереди государственная служба, готовься к ней. А с вашими стариками поступили, конечно же, несправедливо и незаконно. Если часовня действительно мешала больнице, то власть должна была перенести ее на другое место за свой счет.Так и не стало в большом уральском селе, где почти половина жителей старообрядцы, ни одного храма. Но люди молятся, кто у себя дома, а некоторые ездят в деревню Верхние Таволги, где есть молельный дом, некоторые в Невьянск, где на старом кладбище действует старообрядческий храм. В нем ведет службу наш земляк Васильев Василий Панфилович, наставник Невьянской общины. Я знаю его с детства, как и всю их благочестивую семью: отца, мать, братьев. Сам он после нашей семилетней школы закончил Невьянский техникум, затем Нижнетагильский педагогический институт, преподавал, а когда вышел на пенсию, по настоянию местных старообрядцев стал их пастырем. Человек он умный, убежденный до глубины души в своей спасительной вере, грамотный, много читает современной религиозной литературы, страстно верит в возрождение старообрядчества и все делает для этого. Но не все сейчас верят в возрождение старой веры. В недавно изданной книге “Демидовские гнезда” напечатан очерк “Страна древнего благочестия”. Автор его, Всеволод Слукин, не видит перспектив выживания старообрядчества в наше время. Вот что он пишет.
“Сломить, подавить и официально уничтожить старообрядчество удалось только большевикам. Правда, вместе с вечным врагом старообрядцев
— православной церковью, хотя многие ревнители древлей веры видели схожесть своих идеалов справедливости и правды с провозглашенными большевиками идеями всеобщего братства и равенства. И если православие нашло силы подняться, то старообрядчество оказалось без этих сил. Оно продолжало и продолжает дробиться на толки и согласия, оно не стало привлекательным для молодежи, в его рядах мало благотворителей, уходят из жизни вероучители старообрядства, а новых “старцев” уже нет”.Очень печальная картина заката страны древлего благочестия. Я думаю, что автор в большей мере имел в виду старообрядчество часовенного толка, то есть беспоповцев. Но существует еще Русская православная старообрядческая церковь во главе с митрополитом Москвы и всея Руси Корнилием (Белокриницкое согласие), ставка которого на Рогожском кладбище в Москве. Существует также Древлеправославная старообрядческая церковь Новозыбковская, Московская и всея Руси во главе с патриархом Александром. Есть Древлеправославная Поморская церковь, а так же многочисленные общины староверов за рубежом, даже в Северной и Южной Америке, многочисленные общины “часовенного согласия”, и не только на Урале и в Сибири, но и в других регионах России и странах СНГ. Никто не считал их и не делал переписи, поэтому число староверов остается тайным мерилом числа сторонников древлеправославной веры.
Не надо торопиться со скоропалительными выводами и прогнозами в этом сложном явлении
— старая вера. История все поставит на свои места!Описывая жизнь и быт кержаков, нельзя не остановиться на иконописи уральских мастеров, особенно самой известной школы г. Невьянска.
Иконы для православных христиан
— святыни, представляющие особую духовную ценность. Они почитаются как святой образ Господа Бога, его сына Иисуса Христа, его матери Пресвятой девы Марии, Святых Апостолов — учеников Христа, пророков, святых и т.д. Православные молились на иконы, как на настоящие лики святых, забывая, что они написаны художниками, таковы сила и талант настоящих художников-иконописцев.В мире с давних пор существуют две главные школы иконописи: греческая и итальянская. Русь, крещенная по греческим канонам и традициям, конечно же, приняла греческую школу. Сначала иконы и храмы на Руси расписывали только греческие мастера, но примерно с четырнадцатого века у нас появились свои иконописцы, в том числе известный всему миру Андрей Рублев.
После раскола, когда множество старообрядцев пришли на Урал и в Сибирь, где обосновались на постоянное проживание, у них появилась большая потребность в иконах. Они строили тайные скиты, часовни и молельные дома, которые нужно было обустраивать и обставлять иконами, поэтому стали появляться тайные школы иконописцев
— старообрядцев. Они возникали не только в Невьянске, но и в Нижнем Тагиле, Старой Утке, Соликамске и в ряде других городов и поселений Урала.В основе Невьянской школы стояли такие талантливые мастера, как династии Чернобровиных, Богатыревых, Филатовых, Романовых, Анисимовы, Коськины, Челышев, Германов, Заверткин и другие. С середины восемнадцатого века невьянские иконы стали известны по всей стране. За ними приезжали со всех концов России и даже из других стран.
Невьянская иконопись значительно отличалась от академической, так как здешние мастера отстаивали старые обряды и традиции не только в молитвах, но и при написании икон. В то же время верность старине не могла препятствовать внесению в иконописную манеру своих индивидуальных творческих начал и некоторых изменений в образы святых.
Мне с детства запомнилась большая икона Святого князя Александра Невского, которая находилась в нашей часовне. По словам стариков, она была написана местными мастерами в Невьянске. На ней лик Святого князя отличается своим мужественным и воинственным видом и грозным взглядом. Но после, посещая другие православные храмы Петербурга и на Русском Севере, я видел там другие иконы Александра Невского, более позднего периода, с которых он взирал на меня как святой отец, а не воин.
Сейчас иконы Невьянской школы также известны не только в нашей стране, но и во всем христианском мире. Немало их находится в государственных и частных музеях России. В 1999 году в Екатеринбурге был открыт первый музей “Невьянская икона”. Его создатель Евгений Вадимович Ройзман много сил и энергии вложил в создание этого музея. В наше время, когда вырождаются и исчезают деревни и села России, разрушаются и ветшают храмы и молитвенные дома старообрядцев, участь древних икон невьянского письма непредсказуема. Горожане-дачники, покупая кержацкие дома, иногда просто выбрасывают иконы с божниц как хлам, или выносят их на чердак, где они ветшают и портятся от смены температуры. Любителям и ценителям искусства иконописи раньше было трудно узреть шедевры невьянских мастеров, а сейчас они могут познакомиться с ними в музее, где собрано около шестисот экспонатов.
Некоторые из старообрядцев отрицательно относятся к тому, что иконы помещают на выставки и в музеи, мол, раньше наши предки молились на них, а сейчас их вешают на стены на обозрение публики, как картины. Мне приходится в таких случаях привести такой пример: когда в нашем селе Быньги главную старообрядческую часовню переделывали в клуб, а работы производили учащиеся школы ФЗУ, то эти юные безбожники, находя на чердаке и в кладовках святые образа, бросали их в туалет или сжигали на костре, о чем они рассказывали нам с некоторой гордостью. Моя бедная мать, ныне покойная, услышав о таком святотатстве, чуть не упала в обморок, так как была окрещена в этой самой часовне.
Поэтому я всей душой за то, чтобы иконы и другие предметы богослужения старообрядцев: книги, лестовки, лампады и кадильницы, одежду, в которой справляли службу, не подвергали надруганию, а передавали в действующие храмы или местные музеи как историческую память. Эту память надо хранить!
Веселые горы
Впервые я узнал о паломничестве старообрядцев на Веселые горы в раннем детстве от своей матери. Однажды в конце лета ехали с ней на колхозной лошади, запряженной в телегу, со своего покоса и когда спускались с горы к мосту, через реку Нейву, мать, увидев вдали вершины Уральских гор, цепью протянувшиеся с юга на север в золотистом сиянии заходящего солнца, вдруг как-то взволнованно произнесла:
—
Вон они, наши святые горы! Там могилы наших праведников.Страдающий с детства повышенной любознательностью, я стал приставать к ней с вопросами об этих горах, куда она, оказывается, несколько раз ездила в детстве со своими родителями и ходила туда пешком, будучи взрослой. Вечером, после ужина, она повела свой рассказ.
—
Там собирались толпы верующих старообрядцев со всей России. Старики и дети ехали обычно на лошадях, в бричках, а молодые и здоровые шли пешком по лесным дорогам и тропам. Нас было много детей и отроков, так как родители всегда брали детей на святые горы. Ночевали у костра, спали в шатрах или палатках, некоторые на подстилке прямо под телегой. А утром и вечером молились на могилах святых отцов: Гермона, Максима, Григория и убиенного отца Павла. А как кричали в это время кликуши! О-о! Бились и бесновались в истерике, так что их не могли удержать двое здоровенных мужиков. А однажды одна из них ночью повесилась на поднятых оглоблях телеги. Говорят, бес ее заставил. Утром ее сняли родные и увезли домой на лошади.—
А какие они, кликуши, страшные, наверное? — спросил я, чувствуя на спине холодок от страха.—
Да нет, обыкновенные люди — молодые девушки или женщины. А когда начиналось моление, они начинали кричать, биться, говорят, бес в них сидит. Я однажды слышала, как одна из них, молодая, приятной наружности женщина, рассказывала, что в нее вошел бес, когда она стала пить из кружки молоко, не перекрестившись. “Словно ком сахара, — говорит, — проглотила. С той поры он меня и мучает, а выходить не хочет…”После рассказа матери я слышал о Веселых горах еще от одной женщины из нашего села. Ее звали Зина-маленькая, так как ноги ее были коротенькие, непропорциональные телу, говорили, что ее в младенчестве нянька уронила на пол. Однажды она после моления в нашем доме (были поминки отцу) и после трапезы по просьбе моих сестер и теток рассказала о своем посещении святых могил, а после спела стихи, которые услышала там, на горах. Я запомнил только начало, так как был еще мал и не записал их.
“Я стою на краю,
Вижу гибель свою…”
Она пела тонким пронзительным голосом, что-то о жизни, вере в Господа и о святых горах и произвела на всех очень сильное впечатление. Пожалуй, я тогда впервые задумался о смерти, потустороннем мире и неизбежной кончине.
В студенческие годы, в зимние каникулы, я гостил однажды у своего однокурсника Александра Любимова в поселке Карпушиха, раскинувшемся неподалеку от Веселых гор. Саша рос без отца, и его воспитывал дядька Савелий Яковлевич Третьяков и его жена Домна Петровна.
Они были раскулачены в годы коллективизации и сосланы в этот горняцкий поселок. Савелий Яковлевич был невысокий, но крепкий, коренастый кержак с кривыми ногами, мощными узловатыми руками, познавшими труд с детских лет. Вечером поужинали, и он рассказал, почему у него ноги стали кривыми.
— Когда меня в войну призвали на фронт, то, узнав, что я с Урала и к тому же охотник, направили сразу же в разведку. — Он вытянулся на стуле, и взгляд его поплыл в прошлое, лицо посуровело и слегка напряглось, словно он и сейчас находился там, на передовой, и собирался идти за линию фронта. — Пошли однажды впятером на задание, перешли ночью к немцам, сделали свое дело, что надо было штабу, языка взяли в их уборной, видно, брюхо у него было не в порядке, один побежал в лесок. А когда обратно переходили линию фронта, немного шумнули, а может, немца нашего там хватились и объявили тревогу, одним словом, провал, нас обнаружили. Я даже боли не почувствовал, когда меня секануло пулеметной очередью и обе мои ноги повисли, на коже болтаются да на стеганых штанах. Перекрестился я и думаю, ну, отходил ты свое, Савелий, пора на тот свет перебираться. — Он задумчиво уставился на образа и, помолчав минуту, продолжал. — Но ребята не бросили, двое были с Урала. Подползли, перетянули обе ноги бинтом, положили их на спину одному из наших, он ползет, а я руками отталкиваюсь, ползу за ним, как рак, задом наперед, а один сзади прикрывает… Однако доползли до наших окопов, нас уже там ждали, помогли огнем, так что все вернулись и даже немца живьем приволокли. Можно сказать — случайно жив остался! — с улыбкой закончил он. — Ноги срослись в госпитале, немного криво, да ничего, не на танцы ходить! А так все сам делаю, и на работе, и по дому, даже на охоту ходил в начале, да сейчас бросил. Ничего, носят они меня, родимые! Видно, Господу Богу так угодно было.
Узнав, что я тоже из кержацкой семьи, а моя мать несколько раз посещала Веселые горы, старик оживился.
—
Да, тысячами сюда собирались наши единоверцы на Петров день, в начале июля. Мы тоже с Домной ходили, тут рядом. А после, в шестидесятых годах, запретили власти, мол, лес палят эти паломники, а один шахтер-дурак взял на руднике взрывчатку, да и взорвал могилу отца Павла. У него там мраморный крест стоял. Вот тогда и запылали леса, то ли от засухи, то ли из мести их поджигали, но много леса выгорело.—
Сано, — обратился он к племяннику, — ты завтра своди парня на могилы святых отцов, особенно к отцу Павлу, его второй раз убивают! Встаньте на лыжи и пошли, снег-то нонче неглубокий.Так я впервые попал на Веселые горы в зимнее время.
Густая тайга у подножия и на склоне гор, могучие ели, как великаны в боевых шлемах, пушистые зеленые сосны, кедры, лиственницы, голые березы и осинки, поющие на ветру, лесные поляны и болота, покрытые ослепительно белым снегом, делали эти места очень живописными, даже зимой, в двадцатиградусный мороз. Удивительно, как же сюда летом через топи и чащобу проходили толпы людей и даже проезжали на конских повозках.
Мы дошли до самой дальней могилы отца Павла, неподалеку от горы Старик-камень. Мой товарищ показал место, где стояла могила с мраморным крестом убиенного старца Павла, но от нее практически ничего не осталось, к тому же снег скрыл все тропинки и основу могилы.
—
Его старообрядцы более других почитали, — сказал Саша. — Некоторые паломники, особенно те, кто шел со стороны Нижнего Тагила, только его посещали. Он был убит кем-то, а по убитым больше всего страдают…
/…/ Через много лет, уже в 2002 году, мне попалась в магазине Невьянского музея книга местного издания под названием “Демидовы гнезда”, в которой был опубликован очерк В. Санина “На Веселых горах”.
На первой странице, в сноске, наш уральский писатель-краевед Юний Горбунов рассказывает, как он разыскал забытый очерк забытого журналиста. “В. Санин
— псевдоним уральского журналиста Владимира (Василия) Николаевича Афанасьева, который в 1908 году был фельетонистом газеты “Уральская жизнь”. Однако очерк “На Веселых горах” был издан отдельной брошюрой в 1910 году и отпечатан в типографии газеты “Уральский край”, и больше не переиздавался. А брошюра, насколько нам известно, наличествует только в фонде библиотеки Свердловского областного краеведческого музея”.Этот очерк сильно меня заинтересовал. Я попытался выяснить судьбы некоторых героев очерка, в том числе возницы автора Григория Селиверстовича Ваганова, невьянского начетчика Афанасия Трофимовича Кузнецова, Николая Трефиловича Филатова
— иконописца из Уткинского завода, сына известного в свое время на Урале начетчика и иконописца Трефилия Филатова.Староста Невьянской общины старообрядцев Василий Панфилович Васильев, выслушав меня, сказал, что Вагановых среди Невьянских староверов было много, но Григория Селиверстовича он не знает и не слышал о таком. А вот о начетчике Кузнецове он слышал много хорошего:
—
Это был очень грамотный человек, не раз вступал в горячие споры и диспуты о старой вере. Как активный борец за свою веру, он в тридцатые годы был репрессирован, осужден и отправлен в лагерь для заключенных на Алтае, где впоследствии был расстрелян.В. Санин кратко описал в очерке историю Невьянской башни, к которой паломники, собираясь в дорогу в Невьянске на Веселые горы, шли поклониться этой башне, где, по преданию, долгое время томился в заключении один из старообрядческих подвижников.
Пытаясь разгадать, кто же из старообрядцев страдал в ней, я случайно наткнулся на книгу “Проблемы самоидентификации горнозаводского населения Урала”, где вычитал, что в башне сидели несколько кержаков, помещенных туда именно за свою веру. Один из них, инок Максим
— старообрядческий писатель. Возможно, это тот самый инок, схороненный на Веселых горах, куда вначале и направлялись паломники.Другое предание
— о Изосифе, который жил в лесу возле деревни Галашки. Власти разыскали его скит и посадили старца в тюрьму башни. Люди помогли ему бежать. “Они подпоили стражу, передали Изосифу носки, связанные суровой ниткой, и велят ему распустить их, сделать шнур. По нему старец поднял на башню веревку, по которой он и спустился. После этого старца никто не видел. А случай этот был исключительный, сбежать из темницы башни — это небывалое событие!”Все это рассказал житель Галашек Симон Павлович Замоткин (жил он в 19 веке), и быль эта долго переходила из уст в уста в династии Замоткиных (с. 211 указанной выше книги).
Третий сиделец башни был “прадед Виктора Афанасьевича Неклюдова, жил в Быньгах и долго не женился. Наконец-то выбрал себе невесту из старообрядок, а управляющий Быньговского завода и заодно с ним церковные служители заставляли его венчаться в церкви. Старообрядец отказался, тогда его посадили в тюрьму башни. Однажды вывели его на балкон связанного, с повязкой на глазах, и говорят: “Будешь венчаться?”
“Нет, буду брачиться только в своей часовне!”
Тогда тюремщики стали угрожать, что столкнут его с балкона, а старообрядец только просил развязать ему руки для последнего креста: “Я умру в своей вере!” Но его снова увели в подвал. Так повторялось несколько раз. Но вот на Быньговском заводе случилась авария, и срочно понадобился кричной мастер (им был Неклюдов). Тогда управляющий, несмотря на то, что церковь весьма активно вела борьбу за переход из старообрядчества в православие, таки приказал освободить нашего героя: “Отпустите этого непокорного кержака, пусть женится, как ему вздумается!”
Так и остался старообрядец в своей вере”. (Т. Шубина, Е. Медовщикова. “Легенды Невьянской башни”, с. 209–213 указанной выше книги).
Так что любой из этих перечисленных героев вполне заслуживали поклонения паломников.
Истинность событий, описанных выше, не подтверждена историческими документами, старообрядцы опасались хранить письменные доказательства причастности к своей вере, на которую были гонения со стороны властей и церкви, поэтому все события имеют лишь устные пересказы, семейные предания и легенды. Но, учитывая, что ложь у них, как кража и сквернословие, почитались за великий грех, думаю, что этим устным доказательствам вполне можно доверять.
Очень образно описал В. Санин могилы иноков.
“Первой оказалась могила Гермона. Перед моими глазами открылось оригинальное зрелище. Поляна площадью десятин в шесть, окруженная сплошной стеной столетнего леса, отстоящая на десятки верст от жилых центров, представляла собой густонаселенный табор. На всех направлениях виднелись сотни повозок, палаток, дымились костры, и вокруг всего этого копошилось бесчисленное множество людей
— мужчины, женщины, дети.Женщины, все без исключения, были в белых рубашках, черных сарафанах и черных же платках на голове. Мужчины
— большинство в длинных кафтанах, похожих на подрясники православных дьячков. Оказалось, ждали иконы. Со всех сторон большими толпами паломники направлялись под дощатый навес, помещающийся в самом центре поляны. Войдя под навес, старообрядцы быстрым движением творили двухперстное знамение и клали земные поклоны по направлению простой деревянной колоды, под которой и покоился прах достопочтимого старца”.Сейчас в этом месте находится старое кладбище поселка Карпушиха. Поляна заросла лесом, описанный навес отсутствует. Когда я привел строки из очерка нынешним паломникам, посетившим могилу инока Гермона, и что там собиралось около шести тысяч человек, они были изумлены и смотрели на меня с недоверием, так как не видели ни поляны, ни навеса, ни колоды. Они не могли понять, что прошло сто лет с описываемых событий, и природа сделала свое дело.
На могиле инока Максима (около трех верст от могилы о. Гермона, ныне новое кладбище в п. Карпушиха).
“Меня поразила удивительная тождественность развернувшейся картины со вчерашней, та же поляна, та же могила и навес над нею, та же обстановка, то же действие и то же оживление.
Сюда приехал несколько опоздавший на первую могилу художник В.А. Кузнецов, главная цель приезда которого заключалась в том, чтобы зарисовать наиболее типичные старообрядческие лица.
Нам указывали то на одного, то на другого популярного старообрядца. Вот богатей из Невьянска, вот из Сибири, а вот из Екатеринбурга, паломничающий ежегодно со своей семьей. Но удивительно неоригинально все они вели себя здесь. Казалось, что все пять тысяч старообрядцев, паломничающих на Веселых горах, были из одной семьи. Так у них все было общее и одинаково, начиная с костюмов и кончая последней краюхой хлеба. Я обратил на это внимание одного из своих собеседников.
—
Да, Веселые горы — это евангельская страничка нашей жизни. Здесь мы все равны, — было ответом”.На могиле инока Григория (от могилы о. Максима 5 верст).
“Местность у о. Григория была живописнее всех остальных могил. В особенности красива группа камней, расположенная у самой дороги и служащая как бы преддверием поляны с могилой. Камни носили название Потной горы. Подвижник Григорий был иконописцем и, по преданию, большую часть своих икон написал на вершине названной группы камней, откуда открывался поэтический вид на окружающий лес
— ближайшие горы и долины”.На могиле о. Павла (самая дальняя от Карпушихи).
“Могила о. Павла расположена у самой подошвы горы Старик, считающейся самой высокой в центре гор Среднего Урала.
Молились на последней могиле буквально круглые сутки. Чрезвычайно красива и поэтична была последняя ночь на 29 июня (по старому стилю). Молитва закончилась в час ночи. После молитвы над тысячной толпой на возвышении появилась худощавая хрупкая фигурка начетчика А.Т. Кузнецова с белокурой головой и с блестящими глазами. Лицо Кузнецова освещал пламенем свечи старец
— инок Антоний.Кузнецов обратился к паломникам с речью, в которой призывал верующих хранить заветы Христа, о любви и правде, которую так стойко осуществляли в жизни досточтимые подвижники Веселых гор.
Голос проповедника плавно лился в толпу в тишине звездной ночи, так гармонировавшей с народной проповедью на поляне. Наблюдавший эту картину художник воскликнул:
—
Да это же первый век, и пред нами первые христиане!Совершенно справедливо, что молившиеся перед нами христиане 20 века удивительно были похожи на первых христиан”.
Я все-таки предполагаю, что В. Санин был на Веселых горах в 1908, а не в 1910 году, то есть в период, когда он работал в газете “Уральская жизнь”. А в 1909
–1910 годах его имя, как указывает Ю. Горбунов, уже исчезло с полос газет. Напрашивается вывод, что он уже не работал в газете, и чего ради ему было отправляться в горы на могилы старообрядцев, тем более что сам он не был кержаком и шел туда не молиться, а, скорее, по заданию редактора. Свою же брошюру “На Веселых горах” он издал в 1910 году, когда уже в газете не работал, а был импресарио знаменитой тогда певицы Надежды Плевицкой и сопровождал ее в гастрольных поездках по стране. Ему в тот год просто некогда было посещать Веселые горы, так как это в те времена, при отсутствии автомашин и скоростных электричек, требовало немало времени.Полагаю, что В. Санин
— он же Василий (или Владимир) Николаевич Афанасьев, посетил святые места летом 1908 года, когда моей матери было тринадцать лет, и она в это же время ездила с родителями на эти могилы, и, возможно, пути их с журналистом пересекались./…/ Недавно я все же решил посетить Веселые горы вместе с паломниками, так как начал работать над очерком и хотелось сравнить настоящее и прошлое этих мест, описанное В. Саниным. 8 июля 2009 года я приехал на своей машине в поселок Карпушиха, откуда паломники начинают свой путь к могилам праведников.
Веселые горы
— это условное обобщенное название местности на Среднем Урале. На самом деле каждая гора имеет свое название. Это как бы череда гор, которые протянулись с юга на север по восточному склону Уральского хребта, начинаются недалеко от Карпушихи и заканчиваются у поселка Висим. Почему Веселые? Возможно, так их называли “веселые” люди, которые скрывались там от властей, демидовских стражников и гонений Никонианской церкви после раскола. А может, просто красивые, веселые места, где и дышится легко, и смотреть приятно на эту чудную первозданную природу.В. Санин не упоминает в своем очерке о поселке Карпушиха, так как его еще не было и места здешние были довольно пустынные, таежные, удаленные от заводов и деревень.
По вершинам Веселых гор проходит условная граница Европа
— Азия. Это наиболее высокие вершины: Белая, Поперечная, Билимбай, Старик-камень и другие. Среди гор через леса и болота весело бегут ручьи и небольшие быстрые речки. Те из них, что текут на Восток, впадают в реку Тагил, а которые на Запад, в чудную горную красавицу Чусовую, которая несет свои быстрые воды в Каму. Раньше, до строительства железной дороги, по Чусовой сплавляли всю продукцию невьянских и тагильских заводов. Висим — родина замечательного уральского писателя Дмитрия Наркисовича Мамина-Сибиряка. Вся территория Веселых гор входит в охранную зону Висимского заповедника.Остановился я в Карпушихе недалеко от маленького магазина, в котором местные и приезжие покупают необходимые продукты. Здесь же, поблизости от магазина, асфальтированную автотрассу Кировград
— Левиха пересекает насыпная каменистая горная дорога, уходящая от старого кладбища, где находится могила о. Гермона, в сторону Веселых гор. Там же недалеко находится и новое кладбище, где могила о. Максима.У перекрестка встретил группу паломников
— шесть пожилых женщин и статного сребробородого старца. Разговорились, они из Нижнего Тагила, посетили накануне все могилы и только что пришли с могилы о. Гермона. Сказали, что на вечернюю молитву вчера там собралось около восьмидесяти человек. В основном из Невьянска, Нижнего Тагила, Ревды, Полевского, одна семья приехала на машине из Перми. Времена сменились, сейчас пешком сюда редко кто ходит, в основном все паломники добираются на машинах или заказывают маршрутные такси. Вот и мои новые знакомые ждали маршрутку, которая вчера их привезла, а сегодня увезет обратно домой.Вскоре стали собираться другие паломники, которые посетили старое кладбище и сейчас собираются в горы на могилы других иноков. Большинство было из Невьянска, подъехал на своем вездеходике и наставник Невьянской общины В.П. Васильев. Собралось десятка три людей разного возраста. В основном это были женщины среднего и пожилого возраста, мужчин и старцев раза в три меньше, было несколько детей из Невьянска.
Узнав, что я пишу очерк о старообрядцах и намереваюсь описать свое посещение могил святых отцов вместе с паломниками, один пожилой мужчина из Нижнетагильской общины стал горячо возражать.
—
А мы не хотим, чтобы о нас писали! — азартно начал он. — И вообще чтобы кто-то узнал о нашем молении на святых могилах!К нему присоединился старец из Ревды, с клиновидной бородкой, который стал поучать меня, полагая, что я не знаю истории старообрядчества.
—
Мы не относимся к официальной церкви. Нас она всегда притесняла, поэтому мы не хотим, чтоб кто-то знал о наших молениях.Я стал объяснять, что сам из старообрядческой семьи, крещен по нашей вере, с погружением, убежденный сторонник своей веры и ничего богохульного писать не собираюсь. Привел строки из очерка В. Санина, что главы общин сто лет назад, наоборот, приветствовали, что их паломничество предают гласности, многие с удовольствием беседовали с журналистом о проблемах старообрядчества, а начетчик Кузнецов и отец Увар, руководившие молитвами, даже позировали художнику, который написал их портреты.
Но мои оппоненты смотрели на меня с сомнением.
—
Нет, мы и вот эти две женщины тоже не желают, чтобы вы присутствовали при молении и писали об этом!Сам наставник Невьянской общины в это время отсутствовал, уехал кого-то встречать. Мне не хотелось заводить распри среди единоверцев, и хотя остальные старообрядцы из других общин не возражали и с интересом говорили со мною о проблемах современной религии, я все же решил посетить могилы один.
Этот случай говорит о том, что некоторые современные староверы часовенного толка предрасположены к тайному и скрытному ведению своих религиозных обрядов. И этому не стоит удивляться, за 350 лет репрессий и гонений на старую веру некоторые верующие переходили и сейчас еще переходят к обособленному образу жизни. Поэтому за период существования старообрядчества возникло множество сект, толков и согласий. Есть обособленные согласия, состоящие из старообрядцев нескольких сел и деревень или представителей одного района. Такое дробление и обособление староверов приводит к тому, что молодежь уходит от своих общин и попадает в сети сектантов, которые сейчас действуют очень активно, вовлекая в свои организации значительное количество новых прихожан.
Некоторые из старообрядцев и сейчас стараются духовно отделиться от государства, отказываются от паспортов, пенсий, не участвуют в переписи населения и в выборах в государственные органы. Но истинные староверы никогда не уходили от мира добровольно и не игнорировали государственную власть, которая зачастую обращалась с ними не по-божески. В тайные скиты и в пустыню уходили, как правило, одинокие иноки, не терпящие суеты мирской, или же раскаявшиеся грешники для очищения души, или небольшие группы, или семьи вследствие разного рода насилия и репрессий. Так, например, ушла от мира семья Лыковых, неоднократно описанная в средствах массовой информации. Надо заметить, что все они, и последняя из них Агафья Лыкова, не возражали, что о них пишут в газете и продолжают писать. А в настоящее время и вовсе нет оснований к тайному проведению молитв и обрядов любой веры и даже секты, если она официально не запрещена законом и не наносит физических или психических травм верующим.
В конце моей работы над очерком у меня сам собою возник вопрос о перспективах старообрядчества и возможности объединения их снова в единую церковь, которая была до раскола.
Однажды при встрече задал такой вопрос настоятелю Христо-Рождественского храма Русской православной старообрядческой церкви (Белокриницкое согласие) в Екатеринбурге, что в районе ВИЗа, отцу Павлу Зырянову. Молодой священник глубоко задумался, видимо, сам неоднократно думал над этим вопросом.
—
Мы всегда готовы на единение и согласие всех староверов в единую церковь. Все-таки одна вера, один Господь Бог, одни обряды и книги для богослужения, одни иконы, и справляем одинаково все церковные праздники. Я тоже год назад служил молитву на могилах иноков Гермона, Максима, Григория и Павла. Нам нечего делить, но до объединения все никак не доходит. Так и будут они, видимо, постепенно отмирать, так как число верующих часовенного толка, то есть беспоповцев, постепенно уменьшается.Мы же находимся под управлением Митрополита московского и всея Руси Корнилия. Ставка его в Москве на Рогожском кладбище, при Храме Рождества Христова. У нас есть храмы, монастыри, духовные училища, где готовят священников, и действует около 250 приходов по России. А у них сейчас мало грамотных пастырей и начетчиков, так что скоро и молитву вести будет некому.
На этот же вопрос В. Васильев улыбнулся, несколько саркастически и резковато ответил:
—
Нам триста пятьдесят лет все предрекают и предсказывают, что мы скоро исчезнем в никуда или перейдем в Никонианскую церковь! А мы все живем и молимся, как наши отцы и деды, крестим детей и освящаем браки. Мы с момента раскола были гонимы, и у нас не было возможности готовить своих священников, поэтому службу ведут наиболее грамотные прихожане, старосты, уставщики и начетчики. Так сложилось исторически. Я тоже не учился духовной грамоте, все получил в семье, от отца и других грамотных стариков. А сейчас обучаюсь самостоятельно и обучаю других. А по образованию я педагог, так что и наука педагогическая тоже помогает. — Он помолчал минуту и продолжил. — Вот недавно был в госпитале, ногу лечил. Когда приходил в столовую на обед, творил, как положено, молитву, крестился и приступал к трапезе. И никто не ерничал, хотя там немало было молодежи. Народ меняет свое отношение к религии и к Богу. — Он благодушно погладил свою окладистую бороду и закончил на хорошей ноте. — А после несколько молодых мужчин подходили ко мне и спрашивали, как им окреститься. Я рассказал, что являюсь настоятелем старообрядческой часовни в Невьянске и готов им помочь, если они пожелают принять нашу веру. Так что вера наша жива и будет жить дальше!Конечно же, я с ним согласился в этом, хотя понимаю и то, что если так стремительно убывает население страны и особенно русское сельское население, без людей остаются многие деревни и села, и не только на Урале и в Сибири, но и в Центральной России, на Севере и даже в Московской и Ленинградской области, естественно, что снижается и число верующих, и в первую очередь поклонников старой веры, которые в большинстве своем живут в сельской местности.
Но не надо забывать, что кроме часовенных есть еще беспоповцы Поморской старообрядческой церкви, почти весь Север, и у нас на Урале и в Сибири есть поморские общины. А сколько живет староверов в ближнем и дальнем зарубежье. Особенно много их в Прибалтике, Молдавии, Румынии, в Белоруссии и Украине, есть они даже в Южной и Северной Америке. Кто, когда их считал?! И лишь иногда мелькнет в печати, что где-то там, далеко от исторической родины, живет большая община русских старообрядцев, которые сохранили язык, обряды и культуру своих предков!
Я задавал такие же вопросы и другим староверам, мужчинам и женщинам, в том числе и паломникам на Веселых горах.
Одна из женщин прямо и категорично ответила, что надо всем старообрядцам разных толков объединяться с Русской старообрядческой церковью, так как верующих, которые молятся, остается мало, в основном старушки и старики.
—
Мы живем в складчину, на общие деньги купили дом, собрали иконы и ходим туда молимся, молодежи нет. Сюда, в Карпушиху приехали на “газели”, которую сами наняли на общие деньги, мы ни от кого не зависим, но живем трудно, никто никакой помощи нам не оказывает.Старообрядец из Невьянска, мужчина средних лет, с небольшой бородкой, на мой вопрос ответил решительно.
—
Нас три столетия все хоронят, пугают, что скоро кончится наша вера. А мы живы! Ходим по земле, крестимся и молимся, как наши деды и прадеды — двуперстием! Изменять ничего не хотим!Какое похвальное уверование в свои силы и в свою веру!
Нынешным летом я принимал участие в субботнике по очистке мусора на старообрядческом кладбище в дачном поселке Таватуй. Собралось человек сорок, половина дачников, то есть не коренных жителей поселка, который вырос из старинной деревни того же названия.
Большинство из собравшихся
— пенсионеры, но были и молодые мужчины и женщины. Самой активной была семья Железняковых из Москвы, которые пришли с маленьким сынишкой Левой. Они дачники, но живут здесь давно и считают эти красивые места своей второй родиной. Здесь похоронены их отец и дед. Приехали и представители Поморской Древлеправославной церкви из Санкт-Петербурга и Новгорода — молодые крепкие мужчины с опрятными бородками, Л.С. Соболева — доктор филологических наук, автор монографий по истории старообрядчества на Урале.После трехчасовой работы по уборке мусора с могил первых жителей этого поселка провели собрание, на котором много было сказано по истории этой деревни и жизни старообрядческой общины Поморской церкви.
В Таватуе все жители, а их в лучшие годы доходило до тысячи человек, были старообрядцами этой общины. Представители других общин и религий здесь не приживались. У них была своя часовня, в которой крестили детей и проводили все традиционные обряды. Сейчас старожилов-староверов осталось не более ста человек, часовни нет, службы не проводятся. И вера их, понятно, угасает.
А все началось с лихих годов перестройки, когда развалили местный совхоз и рыболовецкую артель, трудоспособному населению негде стало работать, многие стали продавать свои дома в этом красивом месте и уезжать в близлежащие города Новоуральск, Невьянск и Свердловск. А на месте старинных красивых деревянных изб стали строить несуразные кирпичные особняки, окруженные крепостными стенами из кирпича и камня. Так старинная деревня со своим самобытным укладом превратилась в дачный поселок с узкими улицами и высоченными домами явно нерусской архитектуры.
Я спросил приезжих пастырей, что они думают о возможности объединения всех староверов в единую старообрядческую церковь.
—
Очень сомнительно, — ответил гость из Петербурга. — Слишком много разного у нас с другими староверами, особенно с поповцами.А о положении дел Поморской церкви оба гостя, как мне показалось, ответили очень оптимистично, что она живет и развивается, хотя положение дел в том же Таватуе говорит о другом. Дай Бог, чтобы их оптимизм оправдался!
Прошлой осенью я прошел на теплоходе “Александр Радищев” по северным рекам и озерам. Увидел много замечательных храмов и монастырей, принадлежащих Русской Православной церкви. Заметил, что храмов много, молящихся мало, в основном туристы и немногочисленные паломники из дальних мест. Что поделаешь, убывает население
— убывает и число верующих.Сейчас в стране, по моим личным наблюдениям, четыре категории россиян:
1. Кто не верует ни в какие религии, поэтому понятно, что не молится и не справляет религиозных праздников. Их достаточно много.
2. Те, кто верует, но не молится, не ходит постоянно в храмы и не соблюдает посты. Это наиболее многочисленная группа населения, представителей разных религий, в том числе и старообрядцев.
3. Те, кто еще не определился в своей вере, но на всякий случай посещают храмы, особенно в религиозные праздники, постоять со свечкой, изобразить себя глубоко верующим, а если повезет, то и засветиться на телекамеру. Среди них встречаются политики разного масштаба, члены правительства, их жены а также разного рода тусовщики из артистов, особенно полуоголенных певичек, надевающих на концерты огромные золотые кресты на живот, думая, что Господь добавит им славы, а также писателей и журналистов. То есть всех тех, кого Иисус Христос называл лицемерами. “И когда молишься, не будь как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц останавливаться и молиться, чтобы показаться перед людьми” (Евангелие от Матфея).
4. И, наконец, истинно верующие, кто верует, молится, постоянно посещает храмы или молельные дома, или комнаты и соблюдает посты. Таких, к сожалению, очень мало и у старообрядцев, и у православной церкви. Полагаю, что их не более одного процента населения России.
И на Ладоге, на острове Вааламе, и в Кижах, и в других местах Русского Севера я спрашивал у экскурсоводов, есть ли в этих местах старообрядцы и есть ли у них действующие храмы? Почти все отвечали, что не имеют информации или давали отрицательный ответ. И только один из них на Кижах сказал, что живет поблизости несколько семей староверов, на острове есть даже их могилы, но сколько всего их проживает в округе, никто не знает. А ведь как раз Олонецкая губерния (ныне Карелия), и особенно Прионежье, была после раскола центром старообрядчества. Именно там располагались первые староверческие скиты и монастыри, отсюда они тайно расселялись по всей территории России. Но, видимо, все это не входит в историческую программу экскурсоводов, которые по-прежнему называют староверов еретиками и раскольниками.
И это несмотря на решение Поместного собора Русской православной церкви в 1971 году, провозгласившее, что Собор торжественно отменил клятвы (анафематствования) на старые обряды и на тех, кто их придерживается. То есть староверы были объявлены настоящими христианами, которые могут везде креститься двумя перстами и публично справлять свои обряды и молитвы по старым книгам. Но, к сожалению, указанное решение Собора в большей части остается лишь на бумаге. А в реальной жизни они все еще остаются в глазах иноверцев изгоями, еретиками и жестокими раскольниками, которые якобы даже своих единоверцев подвергают жестоким пыткам за отступничество. Понятно, что все это блеф и литературная чушь неграмотных писак, но ведь пишут!
Не говорят о старообрядцах по радио и не показывают их по телевизору. Обходят вопрос о расколе и репрессиях староверов с момента раскола ученые историки, хотя от этих репрессий пострадало в процентном отношении к числу проживающего населения значительно больше людей, чем в годы сталинских репрессий, о которых прочитаешь и услышишь во всех средствах массовой информации. Но молчат и политики, и религиозные иерархи, словно не было сотен тысяч казненных и миллионов репрессированных староверов, отстаивающих право веровать и молиться так, как им завещали отцы и деды.
А я убежден, что старообрядцы
— это люди замечательной древней русской культуры, настоянной на истинной христианской морали, это носители высокой нравственности и человеколюбия, сохранившие лучшие духовные качества, трудолюбие и взаимопомощь. Да храни вас Господь!