Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2012
Александр Костарев
(1990) — родился в Екатеринбурге, учится на философском факультете Уральского Федерального университета. Стихи печатались в журнале “Волга” и др. изданиях. В “Урале” публикуется впервые.
Александр Костарев
Самое жаркое лето…
***
И двадцать лет назад ещё бы проканало:
писать про фонари, дворы, скамейки, про
подвыпивших людей, прошедших вдоль канала,
спустившихся в метро.
Писать про Петербург, писать благоговейно,
в лирический бульон добавив матерка,
что, мол, я здесь гулял и даже видел Рейна…
Как будто он
***
О.Л.
Всё о тебе да о тебе
и не могу переучиться.
Наверно, мне пора лечиться.
Всё о тебе да о тебе.
Иначе нужно, о другом.
Я пробовал
Я пропитался, облучился,
и вот отныне ты кругом.
Кафешка, университет,
нелепые, смешные встречи,
скупые, сдержанные речи.
— Привет.
— Привет.
Обнять тебя. Прижать к груди.
Не уходи. Не уходи.
Останься пёрышком на свитере.
Февральским прошлогодним Питером.
Полоской света позади.
***
Будет у нас своё
самое жаркое лето,
небо и водоём,
фото, где мы вдвоём.
Будут у нас свои
зимы за минус сорок,
кровопролитные ссоры,
кухонные бои.
Будет у нас совсем
как у людей. Собака,
кошка, “погладь рубаху”
и “заведи на семь”.
Будут у нас гостить
и оставаться на ночь.
Мы позабудем напрочь
тех, с кем могли бы жить.
Будут свои у нас
стены и в окнах щели,
маленькие качели
на турнике и газ
в каждой конфорке. Ты
будешь сидеть на кресле
и говорить: “А если…”
Я принесу цветы.
Будут еда, вода,
белая в пятнах скатерть,
зеркало, где мелькать мы
будем туда-сюда.
Лет, например, до ста
будем, но переста…
***
Февраль в России дольше, чем июнь,
июль и август, но не нужно плакать.
Повсюду грязь; плевки
Совместными усилиями — слякоть.
Дойду до дома, Пушкина прочту:
К Овидию, Друзьям, Из Пиндемонти.
Подлодка современности в порту
стоит на основательном ремонте.
Я думаю, действительно к чему?
Мы не пророки — иллюзионисты.
Не лю… В метафизическую тьму
всё валится, к чему ни прикоснись ты.
Платон мне друг, но истина в вине,
я пью за вас, заложники прогресса,
чтоб в комнате не хуже, чем вовне,
чтоб в гости заходила поэтесса.
…и не одна? Звезда, не говори,
пришла, бесцеремонно так спросила:
“Кто натолкнул на это попурри
тебя, какая муза укусила?”
***
Я плохой заклинатель трамваев –
постоянно приходят не те.
С шумом двери свои открывают,
исчезают, гремя, в темноте.
Ни один мне из них не подходит,
на пустой остановке стою.
И уходят, уходят, уходят,
ускользают трамваи на юг.
В страны тёплые, к морю
Довезут за двенадцать рублей.
Ну а мне остаётся напиться:
в окружении трёх голубей,
на конечной, замёрз, скулы сводит,
не звонит и не пишет никто.
Только мимо неспешно проходит
бесконечность в осеннем пальто.
***
Говоришь о вселенской разрухе,
будто всюду взрывается газ
бытовой, но
есть руина, лежащая в нас.
И её не заставить лесами,
не завесить плакатами, в ней
то, что мы понемногу списали,
то, что старше нас, то, что сильней.
Но дана нам печальная лира
и зарытый внутри Аркаим,
чтоб не путать безумие мира
с персональным безумьем своим.
Наивная космогония
Да здравствует ничто,
завёрнутое в тело,
одетое в пальто,
снующее без дела,
услышавшее звук –
ответившее слово,
лишившееся рук,
вернувшееся снова
туда, где без границ
весёлый воздух пенный
перетекает в птиц,
а птицы в птичье пенье.
***
Так на Крещенье мы спустились в бар
(он был в подвале) пить и слушать вирши.
Друг звал купаться, да опять не вышло:
наждачка в горле
плюс холодно, прям по календарю.
И вот я здесь, в стекляшках отражаюсь.
Меня спросили: куришь? Не курю,
но в этот дым, как в прорубь, погружаюсь.
Воспоминания о ближайшем будущем
В те древние, нетрудные года
я жил по большей части в Интернете,
повсюду процветала джигурда
такая, что стыдились даже дети.
И каждый сам себе
издатель, идеолог, СМИ. Наверно,
однажды это назовут порой
безудержного перепостмодерна.
(Да, кстати, это слово я украл
у некой новгородской поэтессы.)
Так вот, я выходил почти в астрал,
из дома выходя, — такие бесы
встречались мне, что, мама, не горюй,
но мама, как 2/3 населенья,
не горевала (я благодарю
её). Ведь не по щучьему веленью
дожил до двадцати, сказать честней:
за пазухой, под Богом (или боком).
И мне приятна память этих дней.
Но ширился контент, лилась потоком
неправды обезличенная речь,
и мы, как растревоженные угли,
ещё могли кого-нибудь обжечь.
Эпоха? Я не знал её. Погугли.
***
Полночь крыла меня трёхэтажным молчаньем.
Шестикрылое слово язык обожгло,
прежде чем повторить то, что было вначале, –
было слово, и слово звучало
Как там слышно? Никак. И в конце будет тоже
фейерверк. А пока я иду вдоль строки,
и прохожий в ночи чертыхается — Боже…
И над небом сквозным раздаются гудки.
***
Я по Питеру бродил,
ничего не сочинил
и купил себе коньяк (200 грамм).
Я открыл тогда коньяк
и подумал
ничего не сочинил, стыд и срам.
Сделал маленький глоток,
а потом ещё чуток
из бутылочки своей я отпил.
Сразу стало хорошо,
только дождик вдруг пошёл
и рубашку мне, дурак, намочил.
Я зашёл под козырёк
и мечтательно изрёк
что-то вроде: рыбий жир фонарей…
Долго я вот так стоял,
попрошайка мне сказал:
что задумался-то, пил бы скорей!
Я очнулся, в темноту
по какому-то мосту,
ничего не понимая, побрёл.
Недвижимые, увы,
провожали взглядом львы
мой светящийся в ночи ореол.