Рассказы
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2012
Алена Чурбанова
— родилась в 1984 году в Арзамасе. Окончила Нижегородский государственный технический университет по специальности “Связи с общественностью”. С 2010 года живет в Москве. Финалист фестиваля “Молодой литератор”—2009 и 2010. Публиковалась в журналах “Новый берег”, “Бельские просторы”, “Луч”, “Контрабанда”, сборниках “Новые писатели России” и “Прорыв-2010”. Член литгруппы “ОБКЛЁП” (Общество клевой прозы).Евгений Никитин
— родился в 1981 году в Молдавии. С 2003 года живет в Москве. Окончил филологический факультет МГУ. Публиковался с подборками стихотворений в “Воздухе”, “Октябре”, “Новом береге”, “Textonly”, сборнике “Новые писатели России” и других. Вышло два авторских сборника: “Зарисовки на ветру” (М., 2005) и “Невидимая линза” (М., 2009). Член литгруппы “ОБКЛЁП”.
Евгений Никитин, Алена Чурбанова
Рассказы
За свой счет
1
Мне все надоело, и я взял за свой счет. На душе было херово. Друзья советовали расширить круг общения, приобрести какой-то новый опыт.
Опыт начался с милого существа лет пяти. Мальчика звали Кай, и он был больше похож на девочку. Чей-то ребенок, с которым иногда сидит за деньги моя знакомая. Мы периодически с ней видимся, давние отношения, похожие на старую одежду,
— линялые, но нежные.—
Почему он такой нестриженый?—
Его бабушке так больше нравится.—
А что она сама с ним не сидит?—
Бизнес.Мне представилась алчная кучерявая тетушка, волосы цвета баклажана, на руках огромные бриллианты. Все схвачено, везде свои. Директор рынка.
—
На самом деле всего лишь парикмахерская.—
Холосие сиськи, — прокомментировал Кай телеведущую в новостях.Я подумал, что не очень хочу детей.
2
Вышел покурить.
Возле дома на лавочке сидели три грустных парня в армейской форме.
Четвертый невдалеке разбирался с маленькой рыжей девушкой. Он кричал ей надтреснуто:
—
Ты, б..дь, ничем меня не купишь больше! Ничем!Девушка сплюнула семечку (не до конца, кожура прилипла к верхней губе) и рявкнула в ответ:
—
Шел ты на х…, дебил.Четвертый замахнулся на нее, но не ударил.
Трое не спеша разлили по бумажным стаканчикам водку.
Я не отказался.
3
—
А знаешь, твоя мама мне тогда понравилась, — задумчиво сообщила мне Наташа, пока мы двигались к Чистым.Единственный раз, когда Наташа осталась у меня ночевать,
— мы просто сидели на диване и шептались, мама каждые двадцать минут барабанила в дверь.—
Хватит там шебуршать! Людям отдыхать надо! Ты что же там, спишь с этой мадам?Думаю, Наташа не уловила всех оттенков этого слова.
Утром мама, горестно качая головой, поинтересовалась у Наташи:
—
Правда, ему стоит подкачаться? Ничего же не слушает, говорю ему, говорю, все бесполезно.Та только покраснела и в руку мою вцепилась. Вот как сейчас.
4
Мы сидели на скамейке и целовались.
Наташа пахла ребенком. Ну, чем там дети пахнут? Женоподобный ребенок сегодня утром так пах. Отбивает всякое желание. Вместо желания
— сострадание. Ее ступни помещаются у меня в ладони. А у нее сердце бьется, так что сама дышит с трудом, срывается. И смешно рот открывает, как скелет, — нижняя челюсть у нее падает вниз. Говорил же, прикрывай рот.—
Все, прощай. Так нельзя.—
Ты правильно поступаешь.Вот теперь я точно попаду в ад. Я-то в него не верю, конечно. Зато она верит. Вот в ее ад мне и дорога. Так должно быть со всеми. Схватила и держит.
Завтра я буду сплетничать о ней с Серегой.
5
Она отсутствующе смотрела на меня. Всегда так. Наташа смотрит с участием, а Она
— безучастно. Потом вдруг спросила:—
А где твоя борода?—
Сбежала, — сказал я.Мы сидели на полу под лампой в темном абажуре, так глушившем ее сияние, что казалось, она не светится вовсе.
Я принес вино и сыр. Шла беседа о человеческой природе. Серега убеждал нас, что человек должен менять окружающий мир. Это в его природе. Если человек бездействует, следует признать его инвалидом. А инвалидов надо уничтожать, как в Спарте.
—
Фашист, — сказал я.Я защищал бездействие.
—
Ты что — специально побрился к сегодняшней встрече? — спросила Она.—
Глупо, да? Тебе же не нравится моя борода.
6
Еще месяц назад я специально отловил ее и за чашечкой кофе объяснил, что любовь прошла.
Хотел положить этому конец.
—
Мстить не будешь? — спросила Она тогда.—
За что?—
Многие в таких случаях вымещают разочарование за неразделенное чувство.—
Нет, — сказал я. — Ты близкий человек для меня. Я рядом, если не прогонишь.—
Это хорошо……Хорошо, как же.
7
Однажды я заблевал Сереге всю ванную. Блевать в унитаз казалось неудобно и унизительно. Ведь пришлось бы стоять перед унитазом на коленях. Включил воду, хотел помыть. Но все забилось, пришлось звать на помощь. А на коленях я стоял в жизни только в шестом классе, перед своей школьной любовью. Протягивал ей цветы и стишок. Стишок отправился в мусорный бак.
—
Алло, Серег. Что делаешь сегодня?—
Э-ммм. Сколько времени?—
Четыре уже.—
Дня?Со временем я забурел и на одной из пьянок встал все-таки на колени. Там и уснул. Сосед, свежевыпущенный зэк, бережно отодвигал мою голову, чтоб попасть в отверстие.
Серега сильно любил раньше одну девушку. Но она его променяла на кого-то. Он очерствел. Стал ходоком.
Жалко его, ужасно.
8
—
Что такое действие или бездействие? Это социум дает тебе иллюзию выбора, — я спорил с Серегой на полном автомате, словно в моей голове был чип. — Тебе кажется, ты можешь что-то изменить, но в действительности ты — часть системы. Что бы ты ни предпринял, ты только выполняешь свою социальную роль, даже если это роль низвергателя основ.На самом деле мне было все равно. Социум-шмоциум. Я хотел казаться умным.
Она знала и это, и вообще все.
Через час мы стали собираться. Она позволила одеть себя. До метро дошли молча. Я пытался что-то говорить, ничего не получалось. Я остро чувствовал свою ущербность. В метро мы не смотрели друг на друга, но, когда освободились места, сели рядом, и я обнял ее за плечи.
9
—
Я бы хотела, чтобы мои отношения с Глебом тоже были такие, — сообщила Она ни с того ни с сего.Я растерялся.
—
Такие, как… со мной?—
Да. Это обожание, и забота, и бережная дистанция. Когда начинается все остальное, это уже не то. Все портится.Электричка приближалась к моей станции.
—
Тебе пора.Она вдруг поцеловала меня в щеку, потом рядом с ухом.
—
Я провожу тебя, — сказал я.—
Нет, иди. Мне еще статью надо прочитать.Я вышел из вагона и остался один. Домой брел без всяких мыслей, как деревянный, а на щеке и рядом с ухом чувствовал ее губы. Прокрался в свою комнату, чтобы не будить маму, и лег спать.
Утром на работу.
Чейндж
Ему казалось, она отличается от всех остальных.
Другие девушки были как расплывчатые синеватые покойницы, бесшумно скользящие по офисному пространству, только изредка обретая ясные очертания,
— тогда он видел их близорукие глаза и опавшие, грустные щеки.А эту девушку Митя заметил сразу. Воздух вокруг нее уплотнялся, контуры сохраняли ясность. Она сидела сгорбившись и составляла налоговый отчет на вмененный доход для отдельных видов деятельности. На пальце, которым она колотила по клавише Enter, торчал обкусанный розовый ноготь. Она была живая и очень нервничала.
Девушку звали Таля. Она не слишком гордилась редким именем, потому что назвали ее в честь шахматиста Михаила Таля. Это было страшной семейной тайной. Она рассказала только ему. На самом деле ей повезло. А то ведь могли назвать Капабланкой. Капабланка Сергеевна Смирнова. Как жить тогда? А Таля
— нормально. Похоже на “Таня”.—
Аську установи, — сказала она ему в тот день.Он установил. Днем они вместе спустились в столовую и радостно сожрали по супу грибному с лапшой и чаю в индивидуальной упаковке с сахаром. Он сказал, это сплошная вода, а она ответила, что хочет на море.
Вечером по аське пришло сообщение: “Ты клевый”.
Он ответил: “Ты тоже”.
Таля написала: “Мне скучно”.
Он ответил: “Приходи на сеновал”.
Митя только что стал свободен, а Таля была замужем за двухкомнатной квартирой в центре города.
Мегаплан состоял в том, чтобы изменить сразу все.
—
Нам нужен чейндж, — так она сказала, смеясь.—
Еще как нужен, — согласился он.—
У нас ведь есть шансы? — с надеждой спросила она.—
Не может быть, чтобы не было, — уверенно ответил он.В отличие от нее, Митя был человеком из ниоткуда. В зеркале он сам вряд ли сумел бы выделить себя из десяти сотрудников фирмы. Черный костюм, короткая стрижка, правильные черты лица, пустые глаза, бодрящая корпоративная улыбка. Одно его выдавало
— торчащие уши. Такие уши не бывают у роботов, потому что это нарушение заводских стандартов.По вечерам они ездили к Тале и смотрели кино. Посмотрев “Дорогу перемен”, они решили, что у них-то, в отличие от героев Кейт и Лео, все получится.
Подруга Тали полгода назад уехала в Индонезию, бросив семью и квартиру, и с тех пор исправно вывешивала в ЖЖ сумасшедшей красоты фотографии
— серф, волны, океан, загорелые вольные люди. “Акула здесь стоит три доллара, — писала подруга. — Третий день ем акулий суп. Вкуснятина. А еще филе. На две недели хватает”.Они сделали все, как задумали.
—
Больше никаких компромиссов, — так она сказала, смеясь.—
Никаких, — согласился он.—
Никогда больше мы не будем такими, как сейчас, правда? — с надеждой спросила она.—
Да уж хватит, сколько можно, — уверенно ответил он и улыбнулся бодрящей улыбкой.Они купили недорогие билеты
— и вот он, чейндж.Все было как в кино. Две недели они валялись на пляже без движения, а потом Таля нашла наконец свою подругу, которая почему-то до того никак не реагировала на звонки.
Та жила в облезлой хибаре и прочно сидела на наркоте. Все это выглядело пошлой шуткой. А как же серф, волны, океан, загорелые вольные люди?
—
В жежешечке-то? Это просто картинки из нета, — призналась подруга, — я не хотела расстраивать маму…. Ну и остальных, в принципе, тоже.—
Она всегда была бесхарактерной, — твердо сказала Таля, когда они вышли. — Мы с тобой сильные личности. С нами такого не произойдет.Митя согласно махнул ушами. Он редко говорил что-нибудь. Через месяц им надоело есть акулий суп и акулье филе, и они перешли на моллюсков. Утром они спали почти до обеда, потом трахались, ели по моллюску и шли купаться. После купания сразу наступал вечер. Можно было выпить, перепихнуться и еще поспать. Появился некоторый автоматизм. Таля не выдержала. Она снова начала грызть ногти, а потом ее увел на яхте первый подвернувшийся фриц с лысиной, похожей на головку члена.
А Митя подсел на иглу заодно с Талиной подругой. Та была уже совсем никакая
— умерла от передоза через четыре месяца. А потом вернулась Таля — стала приходить к нему вечерами.—
Мы еще зададим им жару, — говорила она, смеясь.—
Еще как, — соглашался он.—
Шанс ведь всегда есть? — с надеждой спрашивала она.—
Конечно, есть, — бодро улыбался он.Было странно, как с такой улыбкой он не стал в свое время директором подразделения.
Что доконало Сару
Сарочка была жгучей брюнеткой из фильмов Вуди Аллена, с которой, я точно знал,
— у нас ничего не получится. Но все же в нашем разрыве виноват был не я, а чертова старая Голда.Я жил тогда в хайме для переселенцев, а на первый этаж подселили древнюю как порох бабушку
— эту самую альте хексе по имени Голда.Жить на первом этаже ей было несладко. Дело в том, что на первый этаж обычно ходила в туалет молодежь. Она всю ночь танцевала на траве под магнитофон, потом спускалась в подвал и курила марихуану. Периодически всем надо в туалет. Ближайший туалет в этом крыле здания
— на первом этаже, где жила Голда.Каждое утро Голда находила туалет обосранным с пола до потолка, как будто молодые люди становились на голову и выстреливали шайзе прямо в небо. В один прекрасный день туалет забился. Голде ничего не оставалось, как ходить в туалет на втором этаже. Но на втором этаже жили казахстанские немцы. Весь их родной дорф от директора завода до последнего сторожа на протяжении многих лет постепенно собирался на этом этаже. Им не очень нравилось, что на их территорию с весьма сомнительными целями вламывается старая еврейка.
—
Они смотрят на меня так, будто знают, что я собираюсь делать, — жаловалась Голда.Мы с Сарочкой тем временем находились в самой лучшей стадии наших отношений
— только недавно я просто помогал с трудным для девочки из Бельц немецким языком, а теперь она приходила ко мне, и мы сразу ложились в постель, где уже помогали с языком друг другу. Иногда мы еще смотрели вместе кино, хотя с Сарочкой это было непросто. Она любила ровно один фильм — “Морозко”, и мы ставили только его. Во время фильма она никогда не смеялась, а только плакала и скучала по цу хаузе. У нее была серебристая скобка на передних зубах и слабое чувство юмора.Общежитейская молодежь, с которой я вступал в коммуникацию два раза в день, когда проходил мимо по дороге в гимназию и обратно и выпивал с ними стакан водки за Россию, зауважала меня, когда в моей жизни появилась Сарочка.
—
Эй, ду, еврейский мальчик! — кричали мне казахские девушки. — Бросай свою фифу, иди к нам!Туалетная война тем временем становилась все более яростной. Сарочка переживала и просила меня вмешаться. Но что я мог сделать? Починить Голде туалет? Провести с казахстанскими немцами разъяснительную беседу? Наконец терпение казахов улетучилось, и они запретили Голде посещать уборную на их этаже.
По правде говоря, Голду было жаль. Теперь ей приходилось подниматься на третий этаж, где тоже жили евреи. Она мужественно преодолевала ступеньку за ступенькой. Ничего смешного в этом не было, но поди объясни это местной детворе. Пукающая на лестнице бабушка пользовалась большой популярностью. Молодежь во дворе поднимала за нее тосты. Голда терпела. Последней каплей для нее стал визит Иваныча. Иваныч был зэковского типа бородатый мужик, наставник молодежи, совершенно сумасшедший, возможно, какой-то казахский шаман, а может, просто нелегал.
Иваныч заявился посреди ночи и попросил у Голды денег. Голда не открывала. Иваныч угрожал сломать дверь. И действительно, он решил ее сломать. Даже притащил откуда-то грязную трубу. Но был для этого слишком безоффен. Заснул на пороге с трубой в обнимку и наутро ушел. Тогда Голда собрала всю волю в кулак и поднялась на последний, четвертый этаж, где жил я. Я был своем роде уникальным. Во-первых, единственный в общаге молодой еврей. Во-вторых, единственный еврей в общаге, владеющий немецким.
Голда умоляла меня пойти с ней “к властям”, объяснить ситуацию и попросить переселить ее на другой этаж. Я пошел со старушкой в ратушу, к командору общежития. Вел себя очень строго. Напирал на права человека и вину немцев перед еврейской нацией. Ура! Старушку переселили. В тот же день во дворе появилась полицай с собаками. Они искали наркотики. Наутро мне сломали нос, так что Сарочка не сразу опознала меня при встрече. Она сказала, что нам придется встречаться реже, потому что я прослыл стукачом и появляться в общаге стало небезопасно. Через несколько дней Голда снова пришла ко мне. Ей пришлось стучать условным стуком, потому что я забаррикадировал дверь и готовился к обороне комнаты. Голда попросила меня поехать с ней в соседний город, чтобы помочь найти квартиру.
Мне было не жалко поехать с ней в город. Но для этого нужен тикет на поезд. Большую часть социальной помощи я отдавал отчиму в счет долга за купленный мне компьютер, а другую часть проедал в первые дни месяца, а дальше питался запасами макарон и везде ходил цу фусс. А с городом такое не прокатит.
—
Купите мне билет на поезд в оба конца, я с вами поеду, — сказал я Голде.Голда в ответ буркнула что-то о погоде и ушла.
На следующий день по общежитию разнесся слух, что я вымогаю у пожилых людей гельд. Все евреи на всех этажах перестали со мной здороваться, а когда я проходил мимо, посылали мне заряд мировой скорби прямо в спину, так что спина чесалась.
Сарочка пришла ко мне как раз во время бурления этого наглого вранья. Голда, чтоб она провалилась, обработала и ее.
—
Ты грязный вымогатель! — заявила мне Сарочка, сверкнув серебристой скобкой во рту, и больше я никогда ее не видел.Как я смотрел Гарри Поттера
Однажды я пошел на Гарри Поттера. Я купил себе бутылку прекрасной солоноватой минералки, расположился в теплом коричневом кресле и стал ее потягивать. Зрителей было мало, потому что все, кто хотел, Гарри Поттера уже посмотрели, и пришли только те, кто не хотел. Свет погас, и начался фильм. Подробностей я не помню. Кто-то куда-то все время бежал и кричал на латыни. Но я потягивал минералку и ни о чем не думал.
Впереди сидели три интеллигентных человека. Тот, что слева, все время хотел в туалет, тот, кто справа,
— все время переживал за него, а тот, кто посередине, — все время спал.—
Может, мне пойти в туалет? — смущенно спрашивал левый правого, перегибаясь через среднего.—
Сходи, сходи, не надо мучиться, — отвечал правый. — Обязательно иди.—
Как-то это нехорошо, — мучился левый, — люди же смотрят фильм. Я не могу.—
Нет, иди, иди.И хотя левый все время бегал в туалет, никто на него не обижался, потому что он делал это с такой деликатностью и таким внутренним страданием за нас, смотрящих кино, что хотелось не обижаться, а утешить его.
То же самое было со средним. Он долго боролся со сном, но, когда Гарри сказал Гермионе “спокойной ночи”, средний нечаянно захрапел в полный голос. Левый и правый тормошили его, тыкая пальцами в бока, он говорил “м-м-м”, дергал подбородком, заваливался на другой бок и храпел пуще прежнего. Никто не сердился, потому что спал он очень трогательно, так сладко, что мы
— а я ощущал за весь зал — боялись, как бы кто-нибудь из героев фильма не разбудил его ненароком.Когда кино кончилось, мы высыпали на улицу и увидели снег. Я подумал, что фильм очень хороший и я прекрасно провел время.