О стихах Екатерины Симоновой
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2012
СЛОВО И КУЛЬТУРА
“Невыносимее любови, пятиконечнее звезды…”
(О стихах Екатерины Симоновой)
Подлинная поэзия нерукотворна
— это очевидно. Но стихотворение, свалившись как снег на голову неизвестно откуда и как или, вырастая, образовавшись в поэте, как друза хрусталя, как вообще кристалл и любая кристаллическая структура, — то бишь короткое лирическое стихотворение, возникнув, — записывается, дописывается, переписывается, выписывается, написывается, надписывается, отписывается и обретает статус части письменности, графики, книжности, вообще визуальной реальности, формы, в которой горячится, посверкивает, шумит, радуется и болит содержание. Поэзия — чудо, а чудо непознаваемо. Но — наблюдаемо, переживаемо и принимаемо (внутрь), претерпевая “обработку” индивидуально-субъективными рецепторами, разумом, сердцем и душой читателя. Стихи Екатерины Симоновой — чудо. Ты видишь / наблюдаешь, как это сделано (“рукодельность”, — А. Застырец о стихах Е. Симоновой), но не понимаешь, не знаешь, как и почему ЭТО сделано.Добрый десяток лет я вижу стихи Е. Симоновой. Именно так: вижу. И лишь сегодня “рассмотрел” то, что, оказывается, было уже давно. Феномен Симоновой. На фоне “тагильского стихотворного бума, взлета, взрыва”, характеризующегося прежде всего массовой просодической и формальной отвагой, безоглядностью и т. п.,
— в этом гуле, мельтешении, в обилии фестивалей, чтений, вечеров и премий было трудно расслышать нечто чудесное, произнесенное почти шепотом. Алексей Сальников, Наталья Стародубцева, Елена Сунцова и др., а главное (в теперешнем моем читательском состоянии), Екатерина Симонова, я думаю, — нет, уверен, — не суть “яркие представители” тагильской поэтической аномалии (вызванной, возбужденной и организованной, как считается, Е. Туренко), но просто (и ох как сложно и невыносимо счастливо и трудно) подлинные поэты. Русские поэты, являющиеся частью безмерной совокупной лингвокультурологической личности (“общеличности”) поэта, возраст которого исчисляется многими столетиями. (Сразу замечу: шутка о “яснополянском прозаике” стала сегодня почему-то серьезностью; провинция “давит” Москву, вообще две наши метрополии и дюжину городов-миллионников: нестоличность — явление социальное, тогда как поэзия — феномен и сущность онтологические; ну ведь правда смешно именовать Блока поэтом питерско-шахматовским, Ахматову — царскосельско-комаровским, а Мандельштама — московско-питерско-крымско-воронежско-закавказским; смешно и — глупо; ср.: вторчерметовский поэтический взрыв, подготовленный Б. Рыжим, — или уралмашевский поэтический бум: представители — Е. Ройзман, Р. Тягунов и я грешный; что уж тогда скажешь о поэтико-культурном цунами улицы Декабристов г. Свердловска (М. Никулина, А. Застырец, А. Калужский, А. Верников и др.)?)Поэтому хочу говорить о стихах Екатерины Симоновой вне социальности, географии и этико-эстетических цехов, дворов, направлений и академий.
Книга Е. Симоновой “Сад со льдом” (Русский Гулливер.
— М., 2011 — 82 с. [Серия образована и ведется превосходным поэтом и прозаиком Вадимом Месяцем]) — и есть сад со льдом (вообще с водой в любом состоянии — даже в сущности и “реинкарнации” женских волос). Лед — скорлупа времени. Вещество времени — сам сад, душа и “вода” (ее в книге много, “воды”: она существует в десятках своих реализаций — от H2O до слез). И еще одна составляющая времени — воздух: книга стихов открывается “командой” или — концептом “вдох — ” и закрывается биопоэтическим концептом “выдох — ”. Поэзия — звук. Часть воздуха, который, по Е. Симоновой, есть одновременно и уста, и слух.Эта книга
— шкатулка, в которой находится еще одна — главная. “Внешняя” шкатулка и скромна, и перенасыщенна (можно без “пере-”): в начале ее (“верхняя крышка”) шесть отзывов “виньеточного” (термин А. Жолковского) типа и предисловие Е. Сунцовой, скорее — не предисловие, а верлибрическое признание в любви; в конце книги — уже после “выдоха — ” и выдохнутого стихотворения есть послесловие (“дно шкатулки”) Е. Туренко, — небольшое, но тоже верлибр с P.S. Такова — прочнейшая — оболочка книжки, выполняющая, несомненно, функцию аттрактивно-просветительскую и превентивно-защитительную (для поэта и ее творений). Хотя внешне (типографски и дизайнерски) книга очень скромна. Не дурнушка, но и не “шедевр” самиздатовского, лучше — самоиздательского внушительного вида (кожа, золото, то-се) тома. Одним словом, книга хороша, но не пригожа. Не красавица — потому что это и не нужно, так как содержание ее и есть красота. Вот “чистое золото” поэзии (термин М. Никулиной, — на Урале, с золотом и камнями, живем) или даже как я люблю говорить: “по-моему, это — гениально” (замечу: никто не знает [и не узнает никогда, слава Богу], как вербализуется поэзия — Чистая Поэзия, Абсолютная [термин П. Валери] Поэзия, Поэзия Поэзии [термин Н. В. Гоголя], — что в ней тебя так “забирает”, так убивает — воскрешает, так возносит и швыряет от стихии к стихии, от стиха к стиху, — но очевидно то, что в стихах (как и в стихиях) есть материальные — языковые / словесные / фразовые / музыкальные / просодические / интонационные и иные знаки поэзии):
Она плачет в твоем сне
Разливая волосы по воде…
***
Волосы заполняют сад…
***
Речь сохранив читаем: сохраниться
Во сне деревьев и деревьях сна…
***
держатся за руки будто держат в руках
перепелов
***
все что случится это лишь кино
где жизнь и смерть всегда любви короче…
***
олени внутри воды…
***
время скользит сквозь в серебряной чешуе…
***
бывает страшна не сама темнота, но
отсутствие маяка…
***
… если долго смотреть на свет
хочется обратно в темноту…
***
… до треска
сучков стекла…
***
вода потрескавшись как фреска…
***
качается на качелях как в петле…
***
падать легко только если полет
не длинней листа…
***
птица, круглая, как рыба…
***
время сотрет не тебя
как ласточку на лету…
***
в тебе, трава, придуманная твердь
чужой воды…
***
песок
любви…
***
Обломится тень, как сучок…
***
речные волосы…
***
и это хорошо а значит бог с тобою…
***
и кости оголив ты принимаешь время
безвременье вобрав в себя как взгляд и семя…
***
сквозь волосы царапая предплечья…
***
девичество уставшее от тела…
***
замерзшее слово пытаешься отогреть во рту…
***
еще не на том, но уже под электрическим светом…
***
жуки-короеды прячутся в твоих волосах…
***
тугой свет…
***
О, шелест ласточек…
***
Невыносимее любови,
Пятиконечнее звезды…
***
Простые вещи всегда называют чудом…
***
Вот снова приготовлена для лука
Чулочная пустая долгота…
и т.д.
Вот словарь (тезаурус = сокровищница) поэзии чистой, абсолютной и объективной (естественно, это лишь фрагмент тезауруса) Екатерины Симоновой, поэта, как теперь видно, драгоценного, способного оязыковлять / вербализовать неназываемое, неизъяснимое, ненареченное, непознаваемое
— то, что я бы назвал “третьим веществом”, которое связывает первое (материальное) со вторым (метафизическое) и которое, несомненно, является веществом поэзии.Собранные в тезаурус фразы и словосочетания являются прямыми номинаторами-именами невыразимого (и бытийного, и социального, и биологического, и психического, и душевного, и духовного, и антропологического). Эти словесные знаки (словесность!)
— самодостаточны и беспредельны. Слово Е. Симоновой именно таково: прекрасно, точно и ясно. Можно сколько угодно спорить о природе того или иного “метода” (реализм, классицизм, метаметаморфизм, акмеизм, постмодернизм, авангардизм и т.п.), — все окажется интересным, обидно и приятно актуальным, но бесполезным, так как поэзия Е. Симоновой прорывается сквозь любую форму — и ритмическую / просодическую / звуковую / музыкальную, и дискурсную (рифма-строфа-метр-etc), и графическую (эксперимент, ставший “родной” плотью симоновского стиха и стихосложения), и языковую. Приведенные в словаре контексты, на мой взгляд, не нуждаются в декодировании: повторю — они прямо именуют ненарекаемое, — но их можно интерпретировать — чем и занимается подлинный и редкий читатель поэзии, со-поэт, впадая в состояние глубокой поэтической медитации — после восприятия стихотворений Е. Симоновой.Поэзия Екатерины Симоновой настолько органична, гармонична и натуральна (в своем языковом воплощении), что стихотворения существуют в книге (и вообще в поэтосфере) в доязыковом, в доречевом и в добиблейском состоянии: они (стихи) могли быть созданы в 16 в. до н.э., и в 18 веке, и в 23-м. Доречевая речь поэзии Е. Симоновой обусловлена
— тотально — только уникальным качеством, серьезным объемом (массой) и чудовищной (от “чудо” — тоже) силой энергии ее поэтического дара. Такая особенность поэтического говорения Е. Симоновой вполне адекватна (и почти идентична) речи воды, птицы, ангела и самого воздуха, слышащего и звучащего, — воздуха и безвоздушного, вливающегося сюда, к нам, из Бездны, которая звезд полна и которой нет дна. Ощущение больно-счастливое, щемяще пронзительное и обескураживающе прямое, откровенное и чистое.Особое говорение Е. Симоновой требует и особого просодического, дискурсивного и языкового оформления. Графика Е. Симоновой в поэтическом своем функционировании очевидно уникальна: наличие непунктуации превращает стихотворение в одно огромное, бесконечное и многосамоценное слово; прописные и строчные в начале строк как раз работают, как и непунктуационность, на формирование особой связности и цельности текстов, в которых благодаря этим графическим свойствам стиха проявляются такие качества поэтического текста, как эвристичность (игра: “н (е / у) жнее шелка”,
— здесь и экспериментальность, и полисемантичность лексемы), полиинтерпретативность (многопонимаемость) и энигматичность (“загадка”, “тайна”, наличие “темнот” [термин С. С. Аверинцева], — П. Вайль вообще утверждал, что стихи должны иметь такое свойство, как непонятность). На с. 51 появляется “ѣ” (!) в словосочетании “хрипящей дырою не рта но зѣва”: здесь “зев” за счет графического усиления лексемы исторической графемой “ѣ” оказывается распахнутым — как поле — по горизонтали = 180╟! Сложная гармония стихов, книги и поэзии Е. Симоновой также обеспечивается наличием синтеза стихов метрических (силлаботонических) и стихов акцентных, тонических (как у Бродского, но Бродского поэт преодолевает, и — легко, изящно, и ударный разномерный и разносиллабический стих звучит уже вполне по-симоновски). Есть ли в стихах Е. Симоновой языковая игра? Есть; но эта игра обретает иное качество — качество новации: так сказалось, так написалось, — новация эта вполне природна и традиционна для мировой (и русской) поэзии. Утверждаю: Екатерина Симонова — поэт природный во всех смыслах этой номинации.Екатерина Симонова
— большой поэт. Крупная личность. Человек самодостаточный и цельный. Ее поэзия содержит (и — держит) в себе главные, генеральные объекты / предметы познания: Жизнь, Смерть, Любовьлюбовьлюбовь / Время, Бог, Бесконечность и т.д. И тотальная нежность человека-поэта Е. Симоновой отепляет, осветляет и делает вольным все, чего касается ее слово. Но нежность поэта — мужественна (даже в слове “ласточка” в книге буква “л” воспринимается в курсивном, в нежно прописанном облике). У Е. Симоновой очень нежные рифмы (ассоциативные), они были таковыми (вокальными) в 18 веке и не архаизировались до сих пор: поэт естественно просто, природно свободно и вольно рифмует “силён — всё”, “во рту — к стеклу”, “вода — ждал”, “вверх — тех”, “вещи — меньше”, — это рифмы тонкие, джазовые, когда не бьют в бас — или в соло-барабан, а гладят медными щеточками телячью кожу ударного сосуда или медные же губы тарелок. Тонкая гармония, но и — мощная, несокрушимая.Обидно. Обидно до слез, что у такой книги небольшой тираж: всего 500 экз. Правда, есть Интернет и все такое, как говаривал Б. Рыжий. А книга все-таки предметна. Она
— вещь. И виртуальность не полистаешь, не погладишь, не поцелуешь.Думаю, что книга Е. Симоновой “Сад со льдом” как синтез этико-эстетической памяти и свежих дуновений духа обновляющегося времени культуры и поэзии
— есть заметный и серьезный знак появления в отечественной словесности подлинного поэта.
Женщина сваливается на голову как яблоко.
Моешь его, отрываешь листочек, разрезаешь на две половины.
Твоя половина моей слаще, поэтому
Достаем следующее из корзины.
Запах садовый тяжел, как запах любви,
Падение яблока, как женщины, есть стремление к золотой середине:
Еще не пустив корней, но уже у твоих ног
В траве и глине.
Да. Sic! Невыносимее любови, пятиконечнее звезды…
Юрий КАЗАРИН