Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2012
Евгения Риц
(1977) — поэт, литературный критик. Родилась в г. Горьком (Нижний Новгород), окончила Нижегородский педагогический университет, кандидат философских наук. Автор двух книг стихов. Публиковалась в журналах “Октябрь”, “Воздух”, “Новый мир”, “Новый берег”, “Волга XXI век”, “Урал” и др., в антологии “Братская колыбель”, на сайтах “Сетевая словесность”, “Молодая русская литература”. Участник интернет-сообщества “Полутона”.
Евгения Риц
С жизнью накоротке…
***
Чего ты боишься, дитя, дитя?
Эхо по перелескам, по долинам твоих долин.
Это золотой октябрь
Заговорил.
Ловишь мелодию, но какой из тебя ловец?
Сеть выходит неловкая, топкая из твоих волос,
А осенний колокол-колос из не твоих словес
Так и прет, и всходит, как висельник на помост,
И уже кончается на развес.
Тянутся-тянутся гласные а- и о-,
Долгие, открытые, как ладонь.
Пусть не целая жизнь, но ее ИО
Входит в полную силу, как свет в огонь.
***
У нас очень маленький дьюти-фри,
Очень большое небо.
Говори
Мне, куда поедем, куда полетим.
Нам никто не встретится
По пути.
Говори мне в ушную раковину,
Касаясь случайного волоска.
Только так и можно услышать море на рубеже,
То есть если приблизишься к сорока,
Это совсем уже.
Эмбрионы жизни, которые позади,
Рукотворные дети своих неслучайных дней.
Тянется белая
Линия по груди
Или еще длинней.
***
Ты во сне преследователь и беглец,
Ящерица выходит греться на камне,
Насильник и жертва и жизнь на двоих,
Крик переходит в шепот: “Подойди ко мне”,
За спиной иглы смыкает лес,
И двоится родной язык.
Он думает все его мысли,
И жалость моя притворна, и покорность моя до поры.
Южный день растекается в подсолнечном масле
Жары.
Это такой ориентальный вестерн,
Твой восторг и твой изумленный стыд
Проходят вместе
В белый город из серых плит.
Он его прощает, а он его ненавидит.
Ветер трогает высохшую траву.
Кадр застыл в его совершенном виде.
Ты неожиданно понимаешь, что и это все наяву.
***
Памяти М.В.
Она не умеет ни шить, ни вязать,
Ни дать, ни взять,
Но острые спицы ее колес
Мелькают, как благодать,
И сердце бьется
Отсюда и добела,
И небо втянет ее в иглу,
Как будто она была.
***
Запах синильной косточки, вишневая кислота,
Сладко вздыхают хозяйки у непрощальных плит,
Скоро пойдет варенье временем изо рта,
В ухо заговорит.
Солнце плывет в обманчивом запахе миндаля
Мимо долины города заливом земных забот.
Небо
Разевает рот.
***
Поздний май, ледяной июнь
—Только лета и было, что прошлый год.
Золотые юга, как стога,
Отползают за фронт работ
На атмосферный фронт.
Нет, не июнь ледяной, но плоть —
Чем мне ее согреть?
Ветвь — это тот же свет, но ее оплот —
Жадный ствол, корневой скелет.
Жадный ствол, ледяной стилет,
Костяная походка — идет моряк.
Это лето будет, как сотни лет,
В самых разных ягодах и мирах.
Не мираж, но пламя. Не моряк, но жнец —
Это так и будет — стога, стога.
Капля точит камень еще нежней,
Чем текущий год — старика.
***
Наливалась Земля моя водами до седин,
Напивалась временем до краев.
Между веком двадцатым и тем, что пришел за ним,
Был рубеж, как нитка, вытащен и суров.
Запах жвачек со вкладышами и мороженого “Пингвин”
Что еще вспоминаешь, пока ты жив?
Проносилась Земля по кругу, и падал к ногам моим
Белый налив.
***
Фигура умолчания с веслом
На фоне парка, точно из хай-тека.
Был дом на слом,
А вот стоит полвека,
И в воздухе безлюдном и былом
Его прозрачных звуков фонотека
Вдруг сложится в натруженный псалом.
Как тяжело, когда любое слово
Уже не сказано ни завтра, ни вчера.
Так тает олово, и жаркая пчела
Уже не жалит в горло бестолково,
А рвется наизнанку из жерла.
Так жизнь прошла. Так я ее прошила,
Ее иголка. Нет, ее машина.
Что ж, мини-
Зингер с приводом ручным
Старается, но как ему паршиво
Все удается. День стоит над ним.
***
С полным ртом, с полной гортанью листьев
Продирается древо через земную жилу,
А подземное эхо звучит, как выстрел,
Как гудок по последнему пассажиру.
Между комьев коричневой рыхлой плоти
Остаются лакуны, долгие, гладкие, как лагуны.
На кого идете, по ком орете,
Разветвленные земляные гунны?
Так и трава пробивает с изнанки поверхность мира
И выходит в мир, и в сорочий пир, и в недолги люди,
И земля сокрушается
А теперь подношу на блюде?
***
Окруженные стенами, окруженные рвами,
Первые города вышли из-под земли
И стали ее садами,
И вал не девятый, но земляной
Поднимался у каждого за спиной.
Имена, которыми их назвали,
Наполнялись желчью, а не слюной.
Современные города выбрались из-за стен,
Растеклись по бывшему лесу
Мутной водой асфальта.
Каждый думал, что он лавина,
Но вслед за тем
Осмотрелся и в рамках себя остался.
А когда не станет ни имени, ни стены,
Городская пыль осядет звездной, вселенской пылью,
Кем тогда мы будем
Смяты и рождены
Вопреки грядущему изобилью?
***
Золотая земля здесь, огнем горит, золотая,
Сколько тысяч за метр
В прозрачную топкую глубь,
Там, где голубь сидит на фонтанном плече,
Города, и
Поля, и
Еще очертания губ.
Где древесная лингва
Висит себе в воздухе местной и древней земли,
Замени
Приставку на корень,
На нервное окончание -ая,
Не ключарь открывает замки,
Но ключница немолодая,
Общежитская кастелянша в приступе белой тоски.
***
Меня качает во сне
Один автобус ночной,
Полный в чужой стране
Моей страной.
Так от земли
К земле,
Так от руки к руке
Смерть говорит: “Замри
С жизнью накоротке”.
***
Я не сторож брату моему,
Не швец, не жнец.
Я не брат брату моему,
Я обрат ему и послед,
Слюдяная пленка, отвергнутая утробой.
По углам планеты
Сторонятся своих орбит,
А из них
Какую поймай попробуй,
Леденец-близнец,
Не звезда, но ее двойник.
Я ли не сторож брату своему,
Не вахтер в камуфляже,
Не вохровец с духовым ружьем?
Ранним утром свет огибает тьму,
Но даже
Так не обходит-
Ся без нее.
Парикмахер зеркало поднесет к затылку.
Что там видит брат? В небе его глаза.
А стена сама примыкает себя к застенку,
Чтоб не выпустить то, что за.
***
Так говорили летом о дожде,
Так вожделели виноград его,
Так в жажде проводили языком,
Что снег теперь в заношенной одежде
Стал пастырем, а также пастухом
И стадом стал. И так стоит столбом,
Лежит пластом пространства городского
И вертится у всех на языке,
Хоть он скорее слог, чем слово.
Стоят автобусы, и дымка вдалеке.
***
И она говорит: “Больше уже не изменится ничего.
Так и будет вязнуть в густой эмали,
Точно ветки финифтью неба себя сломали
И уже не вырастут. Вещество
Эфира сгустилось, наверно, зря.
Разве выловишь слово во временном концентрате?”
И втыкается в зиму первое января
И торчит, как скрепка в хребте тетради.