Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2012
Александр Вавилов
(1982) — родился в Свердловске. Публиковался в журналах “Урал”, “День и ночь”, “Дети Ра”, “Звезда”, “Наш современник”, “Нева”, “Новая Юность”, “Сибирские огни” и др. Лауреат премии журнала “Урал”. Автор книги “Итальянский ноктюрн”. Живет и время от времени работает в Екатеринбурге.
Александр Вавилов
Свет горит о своем…
Граненое молчание
Граненое молчание. На дно
Ложатся спирт и запах винограда.
Ты, кажется, отсутствуешь. Не надо
Отсутствовать. Снимая кимоно,
Ты пробуешь присутствовать. Я здесь,
Но ты стабильно там. А между нами
Граненое молчание, татами,
Трибуны и этиловая смесь.
В такой почти готический момент
Молчание отождествляет кому
С молчанием. А если по-другому,
То лучше снова лечь под монумент
И беспробудно жить. Не в этом суть.
Всегда “не в том”, и вот теперь “не в этом”,
Но свет луны пробит фонарным светом
Насквозь. Во всяком случае, чуть-чуть.
Чуть-чуть. Во всяком случае, насквозь.
И травматолог ночь обводит мелом,
Чтоб между делом (как бы между делом)
Граненое молчание срослось.
Потом стакан. Потом двойное дно.
И запах спирта возле винограда
Пытается присутствовать. Не надо
Присутствовать, снимая кимоно.
Итог
В свежем цинке газет.
В чем угодно. В итоге
Антрацитовый свет
Громко светит о Боге
Канонической тьме.
По секрету. Помимо.
По финальной зиме
Безысходности мимо.
По-любому. Хоть как.
Но мгновения эти
Культивируют мрак
В антрацитовом свете.
По глазам. По судьбе.
Понарошку. В итоге —
Свет горит сам себе
Ни о чем. Не о Боге.
Не совсем. Не о нем.
Не сейчас. По секрету
Свет горит о своем
Никакому не свету.
Никакую не тьму
Забывая, но все же
Не горит никому…
И не светит, похоже.
Безответно. В ответ.
В тишине. В некрологе.
Антрацитовый свет
Не всегда, но в итоге.
Каждый шаг
Вышел из подворотни. Похоже, зря.
Спьяну молчал, зачем-то считал собак.
Можно сложить их в стопку. До фонаря.
Можно идти по жизни. За каждый шаг
Спросят. Потом отправят на карнавал.
Спросят. Потом опять начинать с нуля.
Память преодолеет любой провал,
Если поймет семантику бытия.
От ритуальной маски болят виски.
Музыка утомила. Оркестр, туш!
До гробовой доски (хоровой тоски)
Можно нести рубанок, а можно
Дождь — не вода. Вода — не вода. Вода.
Птицы стучатся в окна вторую ночь.
Если у них письмо — из письма тогда
Вычеркни многоточия (обесточь).
Поздно. В глазах двоится. Повсюду тьма.
Тени гуляют парами вдоль стены…
Ветер бы, кстати, тоже сошел с ума,
Если бы понял синтаксис тишины.
После такой прогулки — за каждый шаг
Спросят. Потом вдвойне. А потом заря.
После зари опять, а потом — ништяк…
Вышел из подворотни. Похоже, зря.
Кинохроника
Когда-то все было иначе. В холодный барак
Заходит барочная тень, тишиною звеня…
И весь коридор погрузился бы в камерный мрак,
Но свечи внушают периметру мысли огня.
Сквозняк замирает, фиксируя пыль у двери.
Статичность во многом оправданна. Статика плюс
К тому, что внутри тишина, а когда-то внутри
Была тишина, но немного другая на вкус.
Была темнота, но немного другая на цвет.
Была пустота, но немного другая на вид.
Когда-то все было не так. Фрагментарный рассвет
Формально ничем, но фактически всех удивит
Своей фрагментарностью. Видимо, в каждый фрагмент
Такие заложены гены, что вне пустоты
Он выглядел (бы) неуместным. Из траурных лент
Случайные выпадут буквы, засыпав кресты.
Потом на экране появится внутренний двор…
Точнее, не то чтобы внутренний,
И трезвые ангелы будут везти разговор
В условный гротеск на условном своем языке.
Потом будет видно, что камера плавно скользит
По серым крестам (позвоночникам серых крестов).
Была пустота. Но немного другая на вид…
Поэтому мрачный сценарий пока не готов
К финальным этапам затянутых съемочных дней.
И кажется, будто бессмертие будет всегда
Опрашивать все поколения местных теней:
“Когда-то все было иначе?” Наверное, да.
Мир на фоне
Темнота. А в пустом стакане
Курят клоуны. Мир на фоне
Не всегда, но всегда на грани,
Наизнанку. В ночном циклоне
Мы когда-то молчали рядом,
Открывали альтернативу —
И с распахнутым звукорядом
Восходили на перспективу.
А сегодня в пустом стакане
Курят клоуны. Курят много.
В сигаретном густом тумане
Бог в себе не признает Бога,
Не увидит. Но будет хуже,
Потому что внутри системы
Утопичнее, чем снаружи…
Нам не выйти из этой темы
Побежденными. В этом плане
Все нормально. Необходимо
Усложнить. А в пустом стакане
Только клоуны в центре дыма.
Только клоуны в каждой роли.
Только эти. Другие — редко…
Всюду карцер. Хотя на воле
Тоже та еще, кстати, клетка.
Так всегда. Но всегда на грани.
Потому что в ночном циклоне —
Тишина. А в пустом стакане…
Все по-прежнему: мир на фоне.
Сквозняк
Дышали свободой внутри мельхиоровых урн…
Молчание света сплавляло готичность во мглу…
И длился весь этот безмерно гротескный ноктюрн
Всю пьесу. Сквозняк. А на кафельном лежа полу,
Казалось, что это сквозняк, возведенный в квадрат.
Потом в абсолют. И менялся скорее овал,
Чем форма лица. Или маски. Такой “маскарад”
Простой карнавал обращал в карнавал-карнавал.
Короче, двоились не мысли, а только слова…
Короче-короче. Двоились-двоились. Да-да.
Пусть в каждом кальяне по-разному тлела трава,
Но всем одинаково весело было тогда.
Потом драматург приобрел на торгах особняк.
Писал круглый год, но скончался зимою (зимой).
А в морге опять проявлялся знакомый сквозняк
Из пятого ящика дуло в седьмой и восьмой.
Всю пьесу казалось, что можно молчать ни о чем.
Всю пьесу казалось, что цель перманентно близка.
Казалось, что можно дружить с безобразным врачом,
Казалось, что лезут в бутылку друзья коньяка,
Казалось, что главным героям плевать на друзей.
Друзьям, соответственно, тоже плевать с высоты.
Фантазия местом событий звала Колизей,
Но реплики были скорее пусты, чем просты.
И длился весь этот безмерно гротескный ноктюрн
Всю пьесу. Сквозняк. А герои, познавшие мглу,
Дышали свободой внутри мельхиоровых урн…
С последней страницы. На кафельном. Лежа. Полу.