Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2012
Без вымысла
Чернобыль
— трагедия, подвиг, предупреждение
Когда начали уходить из жизни мои друзья и товарищи по “Союзу “Чернобыль”, я решил увековечить их память и создал музей. Сегодня в музее “Память” насчитывается несколько тысяч экспонатов, и коллекция непрестанно пополняется. Ведется фотолетопись чернобыльского движения. Только за последние три года при постоянном сотрудничестве с екатеринбургской библиотекой Главы города и ее филиалами удалось провести более двух десятков выставок. На эти выставки я приглашаю участников той героической эпопеи, их рассказы о ликвидации и ликвидаторах чернобыльской катастрофы тепло воспринимаются посетителями.
Но устный рассказ, при всех своих достоинствах, недолговечен. И я горжусь тем, что мне удалось сподвигнуть многих чернобыльцев на письменные воспоминания. Эти мемуары — тоже часть музея “Память”. На основе собранных материалов мы подготовили и издали книгу воспоминаний “Чернобыль: чтобы помнили…”, вышедшую к 20-летию катастрофы… Но, разумеется, книга не могла вместить все, да и с момента ее выхода появились уже новые воспоминания чернобыльцев-уральцев. В преддверии очередной годовщины катастрофы на ЧАЭС я рад возможности представить на страницах “Урала” несколько доселе неопубликованных свидетельств.
Василий Рязанцев,
кавалер ордена Мужества
Сергей Вдовин
Как я провел лето в Чернобыле
Я бы никогда не взялся об этом писать, если бы был уверен, что это сделает кто-то другой. Но годы проходят, уходят люди, которые были очевидцами тех событий, нас остается все меньше и меньше. Я очень удивился, когда понял, что даже участники ликвидации уже сегодня не знают или не помнят, что был такой объект “стена в грунте”, что уж говорить про остальных. Понятное дело, я не претендую на научность анализа или художественную остроту сюжета. Просто пытаюсь зафиксировать на бумаге то, что еще помню на сегодняшний день, чтобы сохранить возможность из маленьких фрагментов воспоминаний сложить общую картину катастрофы глобального масштаба, потому что если об этом забудут (или захотят забыть), то будет опасность снова наступить на ядерные грабли.
Итак, для тех, кто не знает, что такое “стена в грунте” и на кой она была нужна. В ночь на 26 апреля 1986 г. произошел взрыв на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС. Радиоактивное облако, содержащее (по оценкам специалистов) около 8 тонн веществ из взорвавшегося реактора, прошло по территориям разных государств, обогнув землю. Более 100 тонн радиоактивного мусора оставалось под открытым небом в виде остатков 4-го энергоблока. Сохранялась опасность дальнейшего заражения местности. Основных путей такого заражения было два: с ветром и пылью по воздуху и с грунтовыми водами по бассейнам рек вплоть до Черного моря. Второй путь некоторыми специалистами оценивается как более опасный (скорее всего, так оно и есть). В связи с этим принимается решение о строительстве двух объектов: объект “укрытие”, или “саркофаг”, и второй
— это “стена в грунте”. Задача первого — изолировать остатки реактора от контакта с внешней средой, второго — максимально снизить возможность попадания радиоактивных веществ из-под блока и с прилегающей территории вместе с водой в бассейны ручьев, рек и т.д. Конструктивно “стена в грунте” представляла собой траншею глубиной 30 метров и шириной около двух, которую по мере прокладывания сразу заливали бентонитом (жидкой глиной), создавая водонепроницаемый замок вокруг территории реакторов. Если про “саркофаг” написано и сказано немало, то про строительство “стены” практически нигде ничего почему-то нет.Но сперва нужно сказать о МНУ ВО Гидроспецстрой Минэнерго СССР. В составе огромного всесоюзного объединения (ВО) была маленькая автономная организация
— монтажно-наладочный участок (МНУ), где работали около 30, смею надеяться, очень неглупых мужиков, а также был свой начальник с печатью и секретарша с бухгалтером. Работа у них была несложная: мотаться по просторам бывшего СССР и, где какое железо на участках не работает (от телефона в кабинете местного начальника до, к примеру, карьерного экскаватора или подъемной машины на шахте), сделать так, чтобы все крутилось и функционировало. Если учесть, что сплошь и рядом не то что комплекта документации, а и схемы хоть какой на участках было не найти, а также добавить продукты жизнедеятельности наших НИИ, которые даже теоретически были неработоспособны, то получалась у этих мужиков не жизнь, а сплошная “малина”. Мужики, как я уже говорил, были неглупые, в основном с высшим образованием, даже кандидаты технических наук попадались, короче, наладчики: электрики и механики. А меня к себе взяли (я вообще-то инженер по радиоэлектронике), потому как даже на экскаваторах и шахтных подъемах стали появляться полупроводниковые схемы и с ними стали появляться проблемы. И вот громыхнул Чернобыль, и нас стали туда посылать в командировки. Понятное дело, когда кто возвращался, все спрашивали: как там да что там, а они в основном отмалчивались, мол, кормят и платят неплохо, а остальное сам увидишь, если поедешь. Правда, вид у них был какой-то немного странный. В конце июля 1986 г. подошел и мой черед. Командировки получили втроем: я, мой надежный напарник механик Михаил Афанасьев и Вася Медведев (по кличке, естественно, “Медведь”)./…/ От Киева до Чернобыля добирались мы по реке. Места, надо сказать, там сказочные. Тепло (август же), по берегам пляжи песчаные, сосны… Просто рай на земле какой-то. Правда, местные товарищи нас предупредили, что с собой ничего не брать, т.к. вывезти из зоны обратно не получится (кроме денег и документов). По прибытии нас переодели во все белое: белые штаны, белые робы, белые колпаки, белые намордники. То ли повара, то ли врачи, то ли ангелы… Потом нас привезли в бывший профилакторий на окраине Чернобыля. Предложили располагаться и подождать, когда наши приедут с работы и введут нас в курс дела. А чего располагаться, когда у нас ничего нет, кроме пакетов со штанами и ботинками. Миха предложил на разведку сходить, посмотреть, где тут что. Сказано
— сделано, пошли. Окраина города, дома одноэтажные, сады, огороды. Через заборы видно, что двери нараспашку, и, похоже, народ тикал, кто как был: все разбросано — трусы, носки, чемоданы, игрушки. А вокруг ни души. И мы все в белом, как привидения, — друг от друга шарахаемся… Мы, конечно, и раньше заброшенные деревни видели, но все равно слегка не по себе стало. Немножко еще походили, вернулись обратно. Тут и наши подкатили, появился Борис Железняк, сходу начался инструктаж: машина наша (“УАЗ”-фургон), рулит, кто умеет, — ГАИ нет, только спецмилиция и посты дозиметристов; первые имеют приказ стрелять по мародерам, вторые нашу машину не пропускают, т.к. она у них звенит так, что приборы зашкаливают. Посему в машине иметь пару ящиков “боржоми” для взяток дозиметристам. Мыть машину бесполезно, другую не дадут, где брать “боржоми” — он покажет. Воду пить — только минералку из бутылок, есть — только то, что в столовой. Основная работа на “Касаграндах”. Это универсальный агрегат, который может быть на колесном или гусеничном ходу. В зависимости от навесного оборудования может использоваться как трактор, экскаватор, грейдер, бурстанок, траншеекопатель и т.д. Итальянцы от гарантийного обслуживания отказались. Есть документация на итальянском, обозначения в схемах с нашими не совпадают. Итальянский никто не знает? Значит, все как обычно: железо должно крутиться. /…/ Есть еще железнодорожный траншеекопатель. Здоровенная дура, которая передвигается только по рельсам. Копает мелко. Рельсы положили, но они перекособочились практически сразу (на мягкий грунт рядом с ямой их и класть смысла не было). Что с ними делать — решают наверху. Скорее всего, отправят на металлолом. Кроме основных задач могут быть дополнительные, которые появляются в основном при приезде больших начальников (это нечасто и недолго, но бывает). Решаем проблемы по мере их поступления и без базара. Осталось добавить, что запчастей практически нет, т.к. два отличных ремонтных контейнера с комплектами запчастей для “Касаграндов”, включая набор малогабаритных станков и магнитол, разворовали еще до нас. Придется обходиться тем, что сможем найти. Таблетки-накопители носим на одежде, вечером сдаем дозиметристу и получаем новые. Примерно такой вот получился вводный инструктаж… /…/Странная вещь человеческая память. По прошествии времени какие-то моменты в ней остаются четкими и яркими, как будто это было только вчера, другие словно подернуты дымкой, а что-то и вовсе пропадает и неожиданно может возникнуть снова. Наверное, нет смысла пытаться восстановить события день за днем по прошествии более двух десятков лет. Поэтому попробую остановиться на более-менее ярких (с моей точки зрения) эпизодах нашей чернобыльской эпопеи.
Точно помню, что постоянно хотелось спать. То ли дело в хроническом недосыпе, то ли еще в чем, но стоило зафиксироваться в неподвижном положении, как глаза закрывались сами собой. Работа шла своим чередом. “Касагранды” стояли рядком вдоль траншеи на расстоянии 50–100 м друг от друга. Всего их было то ли 10, то ли 12. Все вокруг по щиколотку залито жидким бентонитом. Если встать лицом к этой шеренге, то (говоря языком военных) правый фланг почти упирается в развалины 4-го блока, а слева виден рыжий лес. (Для непосвященных: рыжий лес
— это след радиоактивного облака. Там, где оно прошло, все живое сгорело, но не обуглилось, а завяло и засохло, и кусок леса стал рыжим.) Сама траншея отмечена вешками, чтобы было видно, где глубина глиняной жижи увеличивается до 30 м. Для меня главная неприятность “Касаграндов” заключалась в том, что основная электро-электронная начинка находилась у них в коробах под брюхом. Решение технически разумное, т.к. позволяет освободить площадь кабины и сделать ее более комфортной и просторной. Но подозреваю, что ремонт у итальянцев производится в оборудованных мастерских, где из освещенной ремонтной ямы, в которой тепло, светло и сухо, ковыряться в этих коробах — одно удовольствие. А вот что такое ремонт в полевых условиях, да еще с болотно-глиняными нюансами… Набиваешь карманы всем, что может потребоваться для ремонта. Ныряешь пузом в грязь и ползешь по направлению к этим самым коробам. Потом изворачиваешься червяком, чтобы оказаться лицом к лицу с “противником”. Ощущение грязевых ванн становится все более и более проникновенным, и все бы ничего, если бы в новом положении грязь с днища машины не шмякалась в морду, норовя залепить глаза. Дальше надо взять в зубы фонарь. Оказывается, сделать это невозможно, т.к. рот закрыт намордником (бумажно-марлевым респиратором, который строго—настрого приказано в рабочей зоне не снимать). Правда, в процессе этого елозания он уже прекратил выполнять функции респиратора, превратившись в гибрид кляпа с глиняно-марлевым компрессом, и сместился в направлении глаза и уха. Рвем его завязки, стараясь не потерять колпак с головы. Наконец берем фонарь в зубы, ощущаем во рту специфический вкус жидкой глины и, не имея возможности ни плюнуть, ни матюкнуться вслух (рот уже занят), бодро приступаем к работе. Откручиваем болты, открываем короб и начинаем уже подрагивающими от напряжения руками тыкаться по контактам, стараясь не перемкнуть соседние, что, учитывая высокую плотность монтажа, и сидя за столом, не всегда бывает просто сделать. Главное, ничего не уронить — т.к. в этих хлябях что с возу упало…Чтобы дальнейшее изложение было понятно, надо кое-что пояснить. Например, то, что ваш покорный слуга является потомственным офицером и в свое время окончил высшее военное училище. Военных у нас готовили на совесть. По “Защите от оружия массового поражения” (была у нас такая дисциплина) занятия вел подполковник по кличке “Экскаватор” (видимо, по форме челюсти, слегка напоминавшей ковш). Знания он нам вкладывал не только в голову, но и в печень, и во все прочие органы, где эти знания могли задерживаться. Так что тему “Действия личного состава на территории, подвергшейся радиоактивному заражению” я помнил если не дословно, то очень близко к тексту. И я знал, что у личного состава, действующего на зараженной территории, должны быть ИДП (индивидуальный дозиметр прямопоказывающий), дабы при резком нарастании этой самой дозы была возможность принять неотложные меры. А на нас цепляли какие-то таблетки, как бы накопители (которые ни прямо, ни криво ничего не показывали), да еще после ужина надо было тащиться к дозиметристам и стоять в очереди, чтобы эту таблетку сдать и взять следующую. И уж совсем было непонятно то, что дозиметрист, сидя за столом, спрашивал фамилию, организацию, добросовестно записывал, а дальше писал циферку
— несколько ноликов и чего-нибудь еще, после чего смахивал эту таблетку в ящик стола в кучу таких же. Во время этой процедуры сама таблетка ни в какой прибор не попадала и на вкус, цвет или запах не оценивалась. Короче, никак она в процессе не участвовала.В первый день я просто не обратил на это внимания
— как все, так и я. На второй появились смутные сомнения, и я начал вспоминать своего преподавателя по ЗОМП (защита от оружия массового поражения). На третий я поделился своими сомнениями с Борисом Яковлевичем Железняком, замом старшего прораба и нашим непосредственным начальником. Он отреагировал очень быстро: “Твои предложения?” Я примерно такой реакции и ждал (мы с ним вообще хорошо понимали друг друга), а предложение напрашивалось само собой. Вокруг полно вояк, и любой взводный за бутылку даст тебе на денек попользоваться целую коробку ИДПшек, а уж один карандашик — поди, и даром получится (ИДПшки по внешнему виду на карандаш или авторучку похожи). На том вроде бы разговор и закончился, а уже на следующий день в нагрудном кармане Бориса торчал ИДП, а так как он действительно похож на авторучку, внимания никто из наших не обратил.Как я уже говорил, с запчастями были проблемы, а в округе было много чего брошенного, в том числе и всякой разной техники, которая могла пригодиться для дела. /…/ И случись же так, что нас понесло в сторону Припяти. За рулем сидел Мишка, Борис рядом. Через несколько минут ходу Борис первый раз посмотрел в ИДП, зажав его в кулак. Я сидел сзади и по мере возможности наблюдал за действиями и выражением лица начальника. Лицо это особой радости не выражало. Мишка поинтересовался: чего это такое у Бориса? Боря без заминки ответил, что это авторучка с голой бабой, а на Мишкину просьбу посмотреть
— посоветовал ему смотреть на дорогу. Когда показалась “колючка”, которой по периметру была огорожена Припять, Боря опять посмотрел в ИДП. После этого, как он ни скрывал, на лице его явно отразились озабоченность и тревога.—
Миша! Быстро разворачиваемся и едем обратно! Я совсем забыл!…Мишке погонять на машине
— это только дай. Обратно мы не ехали, а летели, выжимая из “УАЗа” остатки его ресурсов. Вечером я не удержался — отвел Бориса в сторонку и спросил: “Сколько там было?” В ответ Борис попросил меня никому ничего про эту историю не рассказывать. Потом помолчал… И добавил: “Много… Очень…” Потом мы посмотрели друг другу в глаза — говорить было нечего.Не могу сказать, что я испугался или занервничал. Подумал о работягах, которые вешали эти треклятые таблетки на самый низ штанины (чтобы она побольше радиации насосала, а им потом за это больше льгот дадут). Потом была мысль, что там, где работали “Касагранды” (и где мы проводили основную часть времени), дозиметристы появлялись
— может, они хотя бы обобщенный усредненный контроль вели… Ведь до реактора сотня-другая метров… В противном случае получалось, что всех нас списали заживо?! Но вот об этом думать не хотелось совершенно. Ведь пока все было нормально.
Как нас “шлепнули” с вертолета
Непосредственно при въезде на территорию АЭС стоял пост дозиметристов. С утра, когда мы ехали на работу, перед постом транспорт останавливался, и иногда получалась небольшая очередь из машин. Первые дни всем было интересно, и народ с любопытством таращился в окна. Интереснее всего было наблюдать работу вертолетчиков. Основных видов работ у них было два. Первый
— катать над развалинами реактора больших ученых, чтобы полюбовались на плоды трудов своих. Другой вид работ был еще интересней. К вертолету привязывали тросом огромный бидон крышкой вниз. Размером он был, пожалуй, побольше, чем бетономешалка на грузовике. Вертолет зависал над реактором (тем, что от него осталось), и из этой бочки, висящей ниже вертолета метров на 50 –100, выливалась, как из ведра, какая-то гадость. В то утро мы, как обычно, остановились перед постом. Интерес первых дней уже несколько поостыл, и я понемножку кемарил, уютно устроившись на сиденье. В этот момент произошло нечто, что и описать довольно сложно. Сначала раздался звук, похожий на шипение утюга с отпаривателем, только гораздо более сильный. Потом что-то похожее на глухой хлопок, словно лопается надутый пакет, если в пакете была дырка (только тоже гораздо сильнее). После этого машину прилично качнуло, и наступил полумрак. Первая мысль была, что нам кто-то наподдал сзади. Но сквозь стекла задних дверей ничего, кроме пустой дороги, было не видно. А вот с лобовыми стеклами было явно что-то не так. Ощущение было такое, что кто-то накинул снаружи почти непрозрачное покрывало. Мы дружно полезли на выход. /…/ Весь передок машины представлял собой довольно занятное зрелище. Было похоже, что на него кто-то прилепил гигантскую жвачку. Непосредственно перед машиной на дороге было большое пятно, на вид той же консистенции. Мишка задрал голову вверх, я последовал его примеру: там стрекотал удаляющийся вертолет. Кое-что стало проясняться. Похоже, бравые ребята вертолетчики перепутали нашу машину с четвертым блоком, куда они должны были эту гадость выливать. А может, просто у них шутки такие? (Как это могло получиться на самом деле, я узнал гораздо позже, когда лежал в одной госпитальной палате с пилотом вертолета, который одновременно с нами был в Чернобыле. Мы с ним долго обсуждали: мог ли это тогда быть его вертолет? Но это уже тема другого рассказа.)А пока нам надо было как-то ехать дальше. В таких случаях за дело брался Миша. Сначала он попробовал щепочкой поковырять по лобовому стеклу. Ничего из этой затеи не вышло
— твердеющая “жвачка” к стеклу прилипла намертво. Тогда вопрос решился просто и быстро. Миша сел на сиденье водителя и двумя ногами уперся в лобовое стекло. Дальше мы поехали с ветерком. А т.к. у Бориса (он за рулем) были очки — то никто особых неудобств не испытывал. Народ с любопытством посматривал на диковинное транспортное средство. Передок был как бы из пластилина, а через дыру в этом пластилине торчала физиономия Бориса в очках, наморднике и белом колпаке. Эх, жаль, у нас фотоаппарата не было!
Как мы ездили к теще
Знаете, какой вопрос мне задавали чаще всего после Чернобыля? Ни за что не угадаете! “А правда, что в Чернобыле бесплатно водку давали?” Пользуясь случаем, отвечаю: “Нет, неправда”. И купить было негде. Уже потом я сам узнал, что у начальников разных организаций свои закрома были по линии всяких ведомственных торгов, а для простого народа
— ни-ни… Но народ, естественно, сориентировался и доставал по-разному. Чаще всего привозили с собой те, кто приезжал. Собственно, с этой темой и связан последний курьезный эпизод.Наш начальник не находился с нами постоянно. Он то приезжал, то уезжал. Единоначалие вещь нужная, особенно в экстремальных ситуациях, но в отсутствии начальника тоже есть свои плюсы. Так вот, когда мы очередной раз осиротели и перешли на режим самоуправления, к кому-то из наших подкатили знакомые мужики из местного, чернобыльского, участка Гидроспецстроя. Смысл дипломатического визита сводился к тому, что у кого-то из их коллег намечался день рождения, и было у народа непреодолимое желание это дело отметить. Но не было возможности по вышеизложенным причинам. Однако был план. У одного из участников переговоров, как выяснилось, теща проживала в деревне, аккурат на границе 30-километровой зоны. Как они объяснили
— колючка ограждения этой самой Зоны проходила точнехонько по краю деревни, и сразу за колючкой начинались деревенские огороды. А разведка (в смысле — тот же зять) доложила, что деревню эвакуировали срочным порядком (для меня было сюрпризом, что эвакуация проводилась и за пределами Зоны), но куда-то недалеко, так что наш разведчик умудрился с любимой тещей повидаться. Она ему со слезами на глазах призналась, что самое ценное она спасти не смогла. Да еще попросила зятя по возможности присмотреть за хозяйством. Очевидно, что женщина находилась в состоянии сильнейшего стресса. При других обстоятельствах она бы под страхом смертной казни не призналась бы, что у нее в погребе стоят две десятилитровых фляги отборного самогона. Да еще кому?! Получалось, козла попросили охранять огород… Те, кто жил в деревне, знают, что любое спиртное приравнивается к валюте, только жидкой. Вспахать — пузырь, дрова поколоть — два, крышу покрыть… навозу привезти… и т.д. и т.п. История нам открыла тайну клада. 20 литров — это уже не шутки! Сам зять был прописан в этом доме — он продемонстрировал свой паспорт — и, если бы не Чернобыль, никогда про этот клад и не узнал бы. Первый вопрос, который возник с нашей стороны, — по мародерам стреляют сразу или сначала паспорт спрашивают? Вопрос был актуальным, т.к. в народе упорно ходили слухи, что сразу после начала эвакуации мародерство, мягко говоря, имело место быть. По поводу чего и был отдан приказ милиции стрелять на поражение, и пару мужиков вроде бы таки завалили. Но все это особо не афишировалось и больше гуляло на уровне слухов. Впрочем, при мне случаев мародерства уже не было.В ответ на наши сомнения оппоненты привели свои весомые доводы. Что из этой деревни у них не только этот зять. И они там сто раз уже были. И милиции никакой там не видели. И что если стреляют, то в Зоне
— а там если и поймают, то человек же к себе домой пришел, и паспорт у него имеется. И вообще, если бы не отсутствие на данный момент у них транспорта, они бы с нами и разговаривать не стали. Вроде бы аргументы выглядели убедительно, и откровенного криминала не просматривалось. Ключевым звеном в поисках клада становилась наша машина. Значит, можно было поторговаться. Мы предложили наше участие в деле и транспортные услуги всего за 50% — т.е. по-братски. Товарищи покочевряжились, но согласились. Выезд наметили на девять вечера. После того как договаривающиеся стороны пожали друг другу руки и разошлись, мы еще посовещались и решили, что наших будет трое (местных двое), на случай, если у них возникнет желание пересмотреть договор в одностороннем порядке, да и если толкать придется — пять человек лучше (“УАЗ” — не “Жигули”). Нас в то время было пятеро, значит, двое оставались на хозяйстве для подстраховки. За полтора-два часа рассчитывали обернуться. Согласно достигнутым договоренностям, в 9 вечера отправились в путь навстречу заветному кладу. Мишка сидел за рулем. Дорога пустая. Вечерело. Разговор сам собой зашел о шитиках. Тут надо опять делать отступление, чтобы было понятно. “Шитик” — это уникальное, чисто чернобыльское слово. Ни до, ни после я его нигде не слышал. Грубо говоря, это был синоним слова “рентген”. В более широком понимании — это обобщенное название всего комплекса вредных воздействий на человеческий организм, имевших место быть в Зоне. Отсюда и поговорка (тоже чисто чернобыльская): “Или шитиков нахватался, или что-нибудь съел.” Так говорили, когда у человека начиналось головокружение, тошнота… В Зоне таких, как правило, больше не видели. Высокоинтеллектуальная дискуссия возникла на тему: “Могут ли быть шитики в самогоне, стоящем в глубоком погребе?” Тема вызвала оживленную дискуссию, в результате которой получилось два научно обоснованных вывода. 1. Если самогон ядреный, то он сам по себе сильнее всяких шитиков. 2. Глубокий погреб по своим защитным свойствам не уступает другим известным науке бомбоубежищам. Соответственно шитики туда не пройдут! Споры могли бы и продолжаться, но в этот момент машина остановилась. Раздался Мишкин голос: “Мужики, давай-ка поглядим, чего тут”. Все вылезли из машины. Наступили сумерки, но видимость еще была вполне приличной. Поперек дороги были ворота, сваренные из уголка и опутанные колючей проволокой. Вправо и влево от ворот шла изгородь из той же колючки, насколько хватало видимости. По части пейзажа и справа и слева простирались поля, но это сейчас мало кого интересовало. На воротах висел внушительного вида замок. Дальше по дороге, за колючкой с воротами, поля продолжались. “Ребят, может, ну его?!” — это была Васина реплика. “А где огороды с погребами?” — это уже Мишка обращался к местным. — “Да мы еще не доехали… Не было тут раньше этого… Тут езды осталось минут пять… Деревня сразу за полем… А слева лес будет… ”Я подошел к воротам вплотную
— прикинуть наличие сигнализации. Я уже говорил о своем армейском прошлом — кроме всего прочего, оно включало и командование караулами разных назначений и масштабов. На одном из столбов, на которых висели ворота, была полочка с козырьком, а на ней стоял полевой армейский телефон. От него тянулись провода. Других признаков наличия сигнализации было не видно. Воображение тут же нарисовало грибок с часовым, но такового, слава богу, не наблюдалось. А наблюдалась, при ближайшем рассмотрении, очень интересная вещь — столь внушительный на вид замок висел на одной проушине. Проще говоря, ворота были открыты. “Эй, народ! Мы тут будем торчать, как тополя на Плющихе, или дальше поедем? Ворота открыты! ” Стихийно начатый несанкционированный митинг тут же закончился. Мишка подошел ко мне, и вдвоем мы распахнули ворота. Все загрузились в машину, еще немножко поспорили — стоит ли включать фары, т.к. уже основательно стемнело. Большинством голосов решили ехать со светом. Мне это не понравилось, но пришлось согласиться с большинством. Да и перспектива влететь в кювет тоже выглядела не очень привлекательно. В общем, шансы все увеличивались, а бриллиантов пока было не видно. Двинулись дальше.Вскоре по левой стороне дороги начался лес. А правее за полем обозначились в лунном свете силуэты деревенских домов. Все! Приехали! Дальше пешком.
Опять завязалась дискуссия
— прятать машину в кусты или оставить на дороге. Решили развернуться и встать на обочине в тени деревьев. Вроде и не прячемся, но и не на виду. Местные диверсанты пошли вперед краем леса, вдоль дороги, и быстро исчезли из виду. Мы остались ждать у машины. Ждать было муторно и тревожно. Откуда-то со стороны деревни послышался звук мотора и быстро затих. Покурили. Звуки ночного леса к разговорам как-то не располагали. Прошло минут сорок. Неожиданно на противоположной стороне дороги, со стороны поля, возникли два силуэта. Ускоренным шагом они пересекли дорогу и оказались рядом с нами. “Ну, как?!” — полушепотом выдохнули мы.Хотя и так было уже все более-менее ясно. Наши десантники были, как и положено, все мокрые и грязные, но вот руки у них были пустыми. Новости, которые они нам сообщили, были плохие и очень плохие. Дом тещи уже обчистили до нас. Причем капитально
— с чердака до погреба. Все перевернуто вверх дном. Пресловутого самогона и след простыл. По деревне шарятся вояки на БМП. То ли ищут кого, то ли просто патрулируют. Пришлось ползком, огородами. Короче, надо валить отсюда по-шустрому. И в этот момент возник ослепительный свет. Он был настолько ярким, что казалось, слепил даже через закрытые глаза. “Стоять, не двигаться! Стрелять будем!” — прогремело через мощный матюгальник. И тут же прогремела очередь. Мы все стояли, позорно повернувшись спиной к противнику. Смотреть на источник света было невозможно. Темноту ночного неба прорезали светящиеся черточки трассирующих пуль. Слышны были противный шипящий свист и шорох опадающих, срезанных пулями листьев и веток. “Пулемет. Слишком басовито для автомата. Значит, БМП, — непроизвольно подумал я. — Хоть бы не молодые бойцы — эти с перепугу могут дров наломать”. Хотя, судя по тому, как близко над головами прошла предупредительная очередь, — стрелял человек опытный. Во всяком случае, можно было на это надеяться. Появилась шальная мысль нырнуть кувырком из полосы света за машину, и дальше можно было бы скрыться в лесу… Но от нее сразу пришлось отказаться. Я-то, может, и ушел бы, но что потом? Да и вояк такой кордебалет мог вполне спровоцировать на открытие огня. “Вась, — почти ласково предложил я, — попробуй сходить к ним договориться” — “А почему я?”. — “А потому, что этих грязно-мокрых показывать вблизи нельзя. Ишаку же понятно, где они так изгваздались. Вояки, судя по всему, держат периметр снаружи — значит, в Зону соваться, скорее всего, не будут. А мы заблудились в темноте и едем обратно”. — “А чем докажем?” — “А на тебе этикетка висит, не забыл?” (У нас у всех на куртках висели пропуска в виде бейджиков, закатанных в пластик. Этот пропуск в Зону и по сей день хранится у меня.) /…/Вася повернулся, одной рукой прикрыл глаза, чтобы видеть хотя бы то, что под ногами, другую поднял вверх (типа он сдается, хотя никто его об этом не просил) и пошел навстречу ослепительному свету. Опять началось томительное ожидание. Прошло не менее получаса по моим ощущениям. Потом свет погас, глаза никак не хотели привыкать к темноте, Васьки все не было. Наконец показалась фигура, шагающая в нашу сторону посередине дороги. Это был Василий.
— “Ну, что?!” — “Они записали все наши фамилии. Сказали, что завтра нас всех если не посадят, то уволят — это точно”.Со стороны деревни раздался звук двигателя и стал, удаляясь, затихать. В гробовом молчании Мишка сел за руль, все остальные в кабину. Двинулись в обратный путь. Но оказалось, что наши приключения еще не закончились. Когда подъехали к воротам с телефоном
— они оказались не просто закрыты, но и заперты на замок. Кто-то успел отрезать нам путь к отступлению. Очередной раз посовещавшись, мы решили попробовать действовать мирными средствами. Т.к. телефон был ближе к моей специальности, получалось — мой выход на сцену. В свете фар я подошел к аппарату, снял трубку, поднес к уху. Фон в трубке был — значит, линия была куда-то подключена (знать бы еще, куда). Поалекал, покрутил ручку, еще поалекал. Отвечать мне никто не собирался. Если на том конце провода и был какой-нибудь караул, то там все спали достаточно крепким сном. Подошел Миха. — “Ну, чего?” — “Да ничего хорошего. Тишина. Нужны радикальные меры, но по возможности аккуратно. Таранить машиной здесь не пойдет: ворота с забором покорежим, шума будет больше, чем от всей нашей поездки, да и колеса об колючку попротыкаем. И придется пешком идти. Давай, твоя очередь!”Мишка подошел к машине и стал греметь железками в поисках подходящего инструмента. Нашел самый подходящий
— кувалду. После третьего или четвертого удара путь был открыт, хотя замок и проушины для дальнейшей эксплуатации стали явно непригодны. /…/ Как ни странно, до базы мы добрались благополучно.Ни на следующий день, ни позже никаких последствий наша диверсионная вылазка не имела.
Эпилог
За мужество и героизм нам всем вручили грамоты от имени правительства, памятные знаки и удостоверения, дающие право на льготы на всей территории Союза. Бессрочные. Был принят специальный закон, по которому нам полагалась куча всяких льгот, включая квартиры, дачи, машины, участки. Пенсия с 50 лет. Причем весьма приличная. А уж если, не дай бог, что со здоровьем
— то вообще получалось, что вся медицина будет за меня стоять горой. А при инвалидности и того больше… Я, наивный, поверил, что при любом раскладе старость у меня обеспечена. Бесплатный санаторий, бесплатные лекарства… Два года простоял в очереди “без очереди” на квартиру. Квартиру не дали в связи с прекращением строительства и началом перестройки. Пару раз таки съездил в санаторий: в ноябре. Простудился. Последние три года (2006–2009), после приказа Минздрава, который признали незаконным, направление получить не удается. (Вроде бы и не отказывают, но и не дают под разными предлогами.) Остальная медицина — это тема для отдельного рассказа. Пенсия чуть больше учительской, с учетом выплат за вред здоровью. Когда оформлял пенсию и инвалидность (скорее не оформлял, а добивался), пришлось доказывать, что я вообще в Чернобыле был. /…/Впрочем, будучи в санатории, я с большим удивлением узнал, что чернобыльцы бывают разные. Со мной жил гражданин, как выяснилось, тоже чернобылец. Прораб из Минатома. Он полгода просидел на складах в Иванково в 1987 г. (кому интересно, можете посмотреть на карте
— это почти посередине между Киевом и Чернобылем), выдавал наряды на работу и занимался вещобеспечением. И что интересно, в санаторий он ездил два раза в год и все льготы имел по полной программе. Новую квартиру отдал сыну, сам жил на благоустроенной даче в ближайшем Подмосковье (тоже полученной по чернобыльской линии), машина из того же набора, поликлиника ведомственная и т.д. и т.п. И медалей — полна грудь (фото показывал). Да и пенсия раз в пять больше моей. Чудные дела твои, господи… А наш МНУ на волне перестройки попросту потеряли. Когда я пытался наводить справки, в Гидроспецстрое мне ответили, что в начале 90-х (я к тому времени уволился и ушел на другую работу) МНУ отделился от Гидроспецстроя, и никаких документов не сохранилось. Ни списков, ни копий — вообще ничего. Представления написать — и то было некому и не на кого. Поиски в архивах тоже почти ничего не дали. Правда, один из архивов подтвердил, что в Чернобыле, в 30-километровой зоне, я все-таки был. А то я уж и сам начал сомневаться: может, это все мне приснилось в кошмарном сне…Что касается остальных героев рассказа. Саша Ногинец
— он приехал нам на смену, и это была его вторая командировка в Зону, в начале 90-х умер от онкологии головного мозга. Миша Афанасьев попал в аварию, долго лечился. Теперь все проблемы со здоровьем врачи списывают на эту самую аварию. Не может даже инвалидность получить (хоть жалкие, но все же деньги). Боря Железняк и Вася Медведев, по моей информации, уехали на постоянное жительство в Германию — может быть, хотя бы у них все в порядке. Попытки узнать что-либо про остальных сотрудников монтажно-наладочного участка Гидроспецстороя, принимавших участие в ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы, никаких результатов не дали. Как у нас водится, нет людей — нет и проблем. Сам я — инвалид второй группы. Писать эти строчки получается с трудом — плохо работают и быстро устают глаза. Впрочем, то, что было после Зоны, — это тема отдельного рассказа. Бог даст, еще получится написать, а то некоторым господам уж очень хочется на Чернобыле и чернобыльцах поставить точку. Не дождетесь!