Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2012
Алексей Клепиков
(1986) — родился в Тюмени, учился на филфаке Уральского государственного университета. Публиковался в журналах “Урал”, “День и ночь”. Автор книги стихов “Маятник города” (Екатеринбург, 2006).
Алексей Клепиков
Набросок с натуры
***
старая сумасшедшая на Арбате
считает дыры в своем халате,
но нет, на рай их еще не хватит.
перебирая в ладони крошки,
старуха бормочет: “Господи Боже,
откуда все эти рожи?
убери их, спрячь их обратно в глину,
дай мне краюшку, да кофту бы… сына!
зря, что ль, на шее Тебя носила?!”
закрываются магазины.
***
он согнулся над ухом речного льда,
но лед говорил ему:
— почему?
— потому,
что вся рыба ушла
в камень, в камень,
в облака, в облака.
только последняя мелочь
вьется на дне зрачка.
видишь, ветер гоняет птицы
по осеннему небу?
и в похмельном взгляде твоем клубится
трижды заброшенный невод.
золотая рыбка, синяя птица —
всех свезли в желтый дом.
но осадок счастья на дне столицы
ты видишь?
— вижу с трудом.
***
мы, наконец, останемся совершенно одни
и будем героями книжек для старших классов.
всех разобьют на главы, параграфы, пункты и
потом
но, может, кто-то эти страницы прочтет, как Беккета,
как собранье бессмысленных и беспощадных историй, —
пририсует мне темные очки и последнюю сигарету,
подпишет “Fuck you!” и навсегда закроет.
***
нет, взгляд помутнел не от зимнего солнца.
черт разберет, где какой здесь корпус.
но вот ангел мой, на четырех колесах,
смущается и смеется.
да, внутри у меня просторно —
ни до кого не… и я упорно
молчу, призывая себя нам в помощь,
а все хорошо,
просто полночь. полночь.
в трещины дня набился дым.
курю, не пью. сижу один.
привычный слушаю стук
за стенкой. перетерпел кино.
все валится нынче из рук —
им без тебя темно.
***
холод тянется, тянется,
как плохая проза,
как бессонница в хорее поезда,
идущего домой, домой,
в год от меня
двадцать восьмой,
в плодородный ужас
не новостной.
после него остается память
добрая, злая…
куда поставить
листков ослепших сухие толпы?
то — не пропьешь, а то — руки помнят.
и меня как живого встретят.
и, как живаго, пустят на ветер.
руки помнят лишь тишину.
а это все — пропись, пропись, пропись, —
обвожу по пунктиру случайную повесть.
воет фонарь на луну.
***
святой дрожащий прохожий
в четыре часа утра,
взгляд твой похож
на залитый дождем костер.
пой себя самого.
вокруг пролита Москва,
несоразмерная
бредущему под луной.
каменных лбов,
этот город почти никому
не снится,
даже бывшим поэтам.
три сестры
переедут отсюда в Европу —
потому что там реже
сбываются плохие приметы.
так сказал тебе встречный
призрак с морозом в глазах,
состоящий — кажется —
из одних только вдохов,
когда ты вздохнул,
посмотрел на часы
и увидел там вечность.
и козлиная песнь развалилась
на отдельные ноты.
***
я перепутал время
суток, стихотворений,
переводя часы на родной язык.
под ненужными фонарями,
ветрами, дождями
люди кажутся ангелами,
и свет умирает в них.
***
толкай свою речь на вершину горы,
ударник сизифова труда,
и слушай камень,
он говорит: “нам не попасть туда,
потому что комья живого людского тепла
вниз летят из-под ног,
а с вершины
подумай, Кто б это мог…
и беги от меня, беги, беги
по черным камням, запятым и точкам
к подножью страницы. жди там, старик,
новой полночи.
***
Бетховен палочкой во рту
тянул тугую пустоту,
настоянную в звуке.
протягиваю руки,
ловлю мельчайшие слова.
их нет. лишь музыка едва.
***
все умирают, а вы превратились в воздух.
в запах мокрых крыш и осколки солнца.
вся жизнь соберется в месте, где нас любили,
где уже не скрипят на ветру качели.
бог возьмет сам себя за все ваши руки,
бог отведет сам себя на все ваши реки.
бьется, бьется с ночью бумажный ветер…
но в темной воде деревья вздохнут ровней.
взгляд затрепещет, словно вода в стакане.
облако надо мной становится все длинней,
холоднее и чище. а дороги приходят сами.
***
ангел мой, ангел,
— ветер, тебя принесший,не зная, куда потом, стал вещью, ветошью,
бесцветной тряпкой, укрывшей нас всех от солнца.
а мы, мы станем гулом на дне колодца.
со дна коробки, из самой низкой ноты
нас кто-то услышит, и мы ему скажем: “кто ты?”
он ответит; не важно, что он ответит.
бьется, бьется с ночью бумажный ветер.
снова подуло — морская рябь на стене,
но не сейчас и не здесь мы в стене утонем,
а когда все звезды, молчащие в своей тишине,
ни про тебя, ни про меня,
ни про нас никому не напомнят.
***
иди со мной, но не ходи за мной.
столетней речи поступь невесома
все так же. за стеной
скрипичная истома.
поскуливает ветер за окном,
скребется, лает. но
мы незнакомы.
взгляд нарастает неприметно.
вот я
— я шел по коридору,в который всякий новый город
грозится превратиться постепенно,
и тишину молчал
нестройным хором.
в заиндевелой голове качал
простуду. что еще?
ну, бред, поэзия, ну, мрак —
стоят за левым, кажется, плечом
и вырастают в темные предметы.
и взгляд растет
все так же неприметно,
но слов еще не видит,
только знаки,
примерзшие к карнизам, проводам,
кружащиеся в воздухе.
он сам
сплошное препинание, —
хотел понять небесно-русский идиш,
чтобы с любовью броситься к ногам
старухи легкой, что его вскормила
краюшкой хлеба, каплей молока.
за небо, облака —
скажи заплечным сумеркам спасибо.
***
как-то раз я не умер.
в тот день
механически щелкали птицы,
доносился запах металла.
маленький пудель
носился вокруг хозяйки.
велосипедные спицы,
казалось,
распяли солнце,
только солнечный зайчик,
сбежавший на стену
какой-то кофейни,
трусливо косился на улицу.
но перемены
в сознании я не заметил,
шел себе прочь.
а вскоре грянуло лето.
и там я не умер.
снова и снова
не умер. привык.
не заметил.
Набросок с натуры
я замер, превратился в натюрморт
и чувствую, как жизнь во мне идет,
расталкивая пальцы и суставы,
креня меня налево и направо,
назад, вперед.
я чувствую, как жизнь идет во мне,
глазные яблоки тряся. во тьме
стеклянных легких веток не щадит.
и смерть уже отходит и дрожит,
не веря мне,
уже почти слилась с моею тенью,
уже живет в рисунках на коленях
под клекот вороных карандашей.
черты мои становятся острей,
как будто я начерчен по линейке.