Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2012
Виктор Брусницин
— уральский прозаик, лауреат Международного литературного конкурса имени Михалкова (Москва), “Русский Stil” (Германия), дипломант конкурса “Зов Нимфея” (Украина), финалист конкурса “Литературная Вена” (Австрия), его работа вошла шорт-лист сценариев VII Казанского международного фестиваля мусульманского кино. Печатался в журналах “Урал”, “Сибирские огни”, “Невский альманах”, “Русская жизнь”, альманахе “Библиотека “Русского Stil-я”. Живет в Екатеринбурге.
Виктор Брусницин
Из повести “Мой милый Фантомас”
История в стиле барокко. Сюжет занимательный, невероятные происшествия в избытке. Действие начинается в уральской деревне в шестидесятые годы XX века, затем перемещается во Францию XX и XVII веков.
Язык необычайно затейливый, замысловатый. Словесные листочки, цветочки, завиточки. Строгих ревнителей русской словесности текст, вероятно, приведет в изумление и даже негодование. Действительно, фразы порой построены против правил, комбинации слов самые неожиданные. Приходится возвращаться к началу завитка, чтобы понять. Между тем автор с видимым удовольствием и без устали плетет прихотливое кружево слов.
Печатается фрагмент повести. Краткое содержание предшествующих глав. Угрожающие послания, два трупа, пожар в клубе, таинственный всадник в маске… Расследование невероятных происшествий ведут приехавший из города старший лейтенант милиции Андрей Соловьев и местный сыщик-любитель Михаил Семенов. Михаил убежден, что к преступлениям причастны погибший при пожаре в клубе пастух Герасим и выписанный из Франции бык Антей.
В сухие октябри, это широко известно, доводятся ночи того дивного накала, когда мгла насыщенна, и тебе тревожно печалью и потенциалом пикантных поступков, что сулят вообще ночные дозы времени, и прочими разнообразными фрагментами бытия, неразличимыми глазом и, получается, отлично воспринимаемыми сердцем. И как на заклад, в ту знаменитую ночь месяц скалился особенно сардонически, звезды мигали столь предостерегающе, что лохмотья облаков то и дело замарывали их непристойное домогательство. Отчетливая прохлада хорошо студила душу, и жизнь представлялась далеко не последним занятием. Миша Семенов вкрадчиво передвигался по природе.
Не грех предварить, что после стихийного бедствия дружище приобрел замысловатый и тревожный сон. Настоятельно чудились быки, носороги и другая рогатая фауна. Поскольку у Рекса Стаута и прочих изобретателей детективного арсенала, коим владел Миша, никаких рецептов и смахивающих на происходящее ситуаций не существовало, наш приятель ударил думать сам. Выяснилось, что сие отнюдь не безобидно. Да и как не сломаться голове, когда и официальный представитель сыскных органов обнадеживающей наружности не умеет осилить очевидные факты и скептичен досуха. Посудите, проигнорировать столь мощные доказательства, не удосужиться даже осмотром Герасимова логовища, да что уж, не соорудив ни одной очной ставки и перекрестного допроса, легкомысленно отбыть. Миша вздыхал: факт, выдалась миссия. В общем, мысль о том, что Геркин кров надо тщательно обследовать, давно мытарила голову. А тут подвернулось.
Снился очередной буйвол либо какая-то дрянь из отряда бизонов, рядом некий вертлявый матадор в плаще, подозрительно похожем на тот, что укрывал Пресловутого у церкви, когда все тело встрепенулось,
— это было понятно по гулкому эху нервов, так беспричинно взрыхливших тело, — глаза отчаянно разверзлись, и наступила замечательная ясность мозга. Редко когда происходят такие психофизиологические передряги, ибо чувства, коими они спровоцированы, сомкнуты в узел до той стадии, что не извлекаемы анализом и являют единственно импульс действа.Итак, царь природы одержимо подступал к ферме. Было совсем безветренно, и гулкая пустота, казалось, имела нужную абсолютность и покорное достоинство. Пологие строения нахлобучились во тьме несколько тревожно, глухой трелью роптала блудливая лягва, замечательно ударял в нос запах навоза, кирза вязко и глубоко чавкала. Руку холодила верная сталь гвоздодера (понятно, что ключ лежит над притолокой, за окладом, однако иметь под рукой нечто железного характера
— кредо Арчи). Затявкала местная собачонка Жулик, но, вспомнив, вероятно, что Герасим в отсутствии, и уяснив напраслину, обиженно смолкла, — на ферме после пожара обретался в качестве сторожа основательно задержавшийся в жизни Митрич, однако его даже собаки серьезно не воспринимали.Хочется отметить, что в течение поступи на гражданина навалилась тонкая лирика, в груди терлись приятные ноты и выше лежала круглая мысль, что повинность, которую отбывает в подлунном заведении его личность, достаточна весьма уже посещением подобных минут. Это загадочное настроение подсказывало человеку, что возложенный урок будет сделан на твердую оценку, и актуальное производство душевных дел исключительно гармонично соответствует совокупности имеющихся в виду организма, фигурирующего как Семенов, природы, времени суток и окружающих обстоятельств.
Михаил осторожно и бесшумно отковырял замок Гериной пристройки. Зажег китайский фонарик (гордость, конфискат милицейской поры), луч, стремительно перерезав весь объем и чуть задержавшись в размышлении, автоматически скользнул в угол, к афише. Та непорочно и равнодушно заблистала в неровном свете, точка (тоже гордость сыщика, острый свет считался доблестью) исказила картинку. Миша подошел, переключился на рассеянный, сунулся внимательно вглядываться.
Надо сказать, узнать Герасима было неспособно по той простой причине, что двое “братьев Самотновых” имели на лицах маску сродни той, что укрывала мистера Икса в известной оперетте Кальмана. Собственно, являлось очевидным, что трюки стилизованы под сказанного героя,
— братья стояли в красочных позах на трапеции и имели одеяния, много воскрешающие персонаж (в отличие от Икса, цвета были шикарные, блузы более открытые), собственно об этом подмигивало и название номера, оно выглядело так: “ВОЗДУШНЫЕ АКРОБАТЫ ХХ века”. Неспроста разность шрифтов… Оп, мелькнула грозная мысль, как там поживает популярный Георг Отс? Верно, вот где выращены вокальные достижения Герасима. Черт, любопытно взглянуть на подлинное выступление коварных акробатов ХХ… Четко заискрило в сознании — “Вуаля”. Еще на том рандеву поразился он применению Геркой этого словечка. И дальше: “Вельможа…” Вот откуда, из арии мистера.Подумал включить свет
— он знал, что Митрич расположился в сторожке, откуда здешний ракурс недосягаем, да и наверняка дрыхнет, — однако вспомнил, что лампочка Герасима маломощна. Да и сама приватность предприятия склоняла к скромности. Вещдок, следовательно, был рассмотрен самым почтительным образом домашними средствами.Следующим поступком случилось исследование библиотеки усопшего. Миша отчетливо помнил, в какой закут лазал Гера, когда демонстрировал образование. Сунулся
— ага, рука нащупала фолиант. “Капитал”. Миша с досадой пустился шарить — только густая пыль любезно липла к пальцам.Рассеянный конус медленно отправился по утлым пенатам. Непроизвольно и надежно
— надо думать, движения Герасима отложились, — сдержанные шаги приблизили тело к непритязательной тумбочке. Дверка отворилась, замерцала двадцатилитровая бутыль. Брага. Свет замер, кадык Михаила звучно прогулялся по горлу… Нет, не время. Дверца нехотя скрипнула, намереваясь вернуться, и… замерла. Зрение напряглось, в углу, затененный весьма, стоял сосуд. Михаил сел на корточки, приблизил фонарь, аккуратно достал предмет, водрузил на уровень глаз. Притягательно замерцала невиданная бутыль, в ней качнулась уровнем немного ниже половины жидкость. Семенов вперился в этикетку, она гласила о коньяке марки “Наполеон”. Ничего похожего даже при своей практической милицейской бытности парень не наблюдал. Стало понятно, что посещение получилось результативным. Миша осторожно зашевелил изящную пробку, уступив наросту усилия, она выюркнула со смачным пуком. Товарищ поднес к ноздре вход, содержание дохнуло щекотливым ароматом. Откинул голову, смотрел критически и неподвижно. Решился, язык обожгла терпкая, вкусная жидкость. Пробка теперь легко вошла в стеклянное горло, сосуд был бережно поставлен на плоскость тумбы. Голова с энтузиазмом сунулась в закрома. В итоге были извлечены: “Советское” шампанское (непочатое), ликер “Кофейный”, вино “Варна”, вино “Рымникское” (тронуты в разных пропорциях).Арсенал подавлял все каноны, еще пару месяцев тому никаким воображением невозможно было представить у зачуханного Герасимеда аналогичного наличия. Миша воззрился вдаль, усиленно моргал,
— аллах, раздери в прах! Все случившееся являло фантасмагорию, и решительно небезобидных параметров… Отчего не видят окружающие злонамеренного расклада материала? Происходящее вдруг представилось подобием этой мистической ночи — мрак, разрезаемый направленной полосой обнажающего озарения. Семенов воодушевленно мобилизовался… Через некоторое время добытое было складировано в предусмотрительную сумку, таковая водрузилась на тумбочку. Свет фонаря соответственно последнему образу пополз дальше.В углу халупы
— замысловатые тени сообщали местности таинственность — возникло нечто горизонтальное. Подступил. Выявилась довольно широкая кушетка. Михаил зачем-то порыл рукой. Уже без особенного удивления обнаружилось приличное покрывало, качественное, совершенно недопустимое Гере постельное белье, аккуратно пристроенные подушки. Рядом расположился журнальный столик, фонарь выбрал на нем стопку книг. Глаза ввинтились. Ба, вот и “Французская революция”! Михаил с гулким сердцем пошел перебирать названия. Точно, преимущественную долю пары десятков книг представляли названия с наличием французской тематики. И вот оно, в самом низу, неказистые по виду и чрезвычайно ветхие, держались две книжонки… — в их названия входило слово “Фантомас”. Фонарь в руке задрожал, Миша плотно, до выперших желваков, сомкнул зубы.Пришла сосредоточенная мысль. Парень обмяк, голова стала хладнокровно вращаться, прямой взгляд был придирчив. Приник к объекту. Семенов тронулся, подошел, открыл дверку сооружения, которое с вежливым допуском можно назвать шкафом. Полки с нагромождением штук главным образом механического порядка, посуда, бельишко. Отделение для верхнего
— попало. Здесь висели редкие вещи, никоим образом не шедшие упроченному в сознании амплуа Герасима. Пальто и костюм — цивильные. Нет, костюм не тот, что знаком уже по сцене, — таковой сгорел. Строгий, отменной выделки… Михаил грузно дышал. В голове шебаршило и даже немножко прыгало. Нет сомнения, он на пороге, некоторый напряг извилин, и придет откровение…И тут произошел странный звук.
То ли шорох, то ли шепот. Некая зудящая нота, едва заметный мотив дополнительного инструмента. Так случается, когда в насквозь пасторальные тона полдня вмешивается мотив телеги: он вполне идет общему строю, но и придает восприятию чуть тревожное колебание. Миша замер и часто заморгал, выключил фонарь. Вслушивался. Звук был горизонтален, пакостлив своей настойчивой неизменностью.
Этот тон и, соответственно, вслушивание длились несколько минут. Вдруг вплелось новое: глухие, странные удары. Неравномерные. Миша противоестественно выпрямился, сконцентрировался до крайности. И вот оно, раздалось пение
— ноты отчетливо и стройно, размеренными порциями, брали разные высоты с покушением на гармонию — однако слова отсутствовали. Вокализ. И до Миши дошло: арию тянет Антей, — он, подлец. До словечка вспомнилось Герино: “Опеть жа мычит, ровно песню поет. И копытами скёт впопад — будто барабан шшолкат. Дело нечистое…” И то сказать, вслед воспоминанию достоверно вычленился мерный стук копыт и шорох — знать-то, о нем говорил Герасим, разумея: “трется о тёс”. Типичный подлец!.. А мелодия нарастала, несомненно, все больше членов фауны входило в состав исполнителей.Михаил стоял еще мгновения, напряженно размышлял. Двинулся вовне. Первым делом рука нашла гвоздодер.
Приблизился к коровнику, имея в настроении смесь пощипывающей жути, деловитой строгости и торжества, пальцы, охватившие железо, играли, словно разминали резиновый мячик. У двери в сооружение остановился, припал ухом к щелястым доскам. Собственно, это было излишне, обособленная великолепной тишиной ночи оратория громогласно владела пространством. Теперь это была какофония
— неровный строй коровьих голосов, хаотическая мешанина ударов и нераспознанных вкраплений составляла кромешную, где-то сатанинскую смесь, и только внимательным ухом — Семенов такое нашел — можно было различить отдельную партию, повелительную и гордую, отчего-то сильно кодируя даже неродовитому потребителю зов к победам… Михаил взял гвоздодер двумя руками, потряс его перед собой. Отпустил здесь же одну, ибо открыть дверь в предыдущем состоянии было несподручно. Поступил.Открывшееся взору Мишутку потрясло. В вороватом свете от протянутой над проходом между стойлами гирлянды
— над замурзанными плафонами толкалась мошкара — происходило умопомрачительное действо. Около десятка представителей — что-то возле четверти всего стада — в достаточно широком пространстве натурально откалывали вальс (остальные подпевали по стойлам). Они кружились на одном месте, причем с довольно любопытными махами ног и все в одну сторону. По неизвестному сигналу — Миша данный так и не вычислил — останавливались и пускались в фуэте обратного направления. Без каких-либо сомнений, возглавлял ансамбль Антей. Он грациозно и высокомерно кружился, задрав голову, и планомерно покачивал ей, ведя, помимо двигательного процесса, голосовую партию. Притом хвост его периодически щелкал о древесину ограждений… Пан — оргия, шабаш!Нечего сказать, Антей был пленителен в этот прекрасный миг. То, что он вытворял вокальным образом, никаким сравнениям не подчинялось. Это был густой хромированный баритон, властный и придирчивый, который, выйдя из хозяина, тут же грозно расширялся и заполнял помещение, инспектируя доступность каждого закоулка и отчетливо желая удостовериться в порабощении всякого кусочка объема. Только теперь понял Миша, что ни о какой какофонии речь не шла,
— все было отменно связано: звуки Антея постепенно и стройно, гуськом, будто вполоборота держась за руки, следовали друг за другом. Порой, поступая согласно желанию повелителя, некая нота приостанавливалась, и звенья становились тесней, тон в этом месте замечательно плотнел и с приятной пользой давил на мембраны. Далее цепочка разряжалась, ничуть не портя хорошее напряжение и внося в общую методу похвальное и тугое воздействие. Ноты лились ровно, затем по экспоненте возносились ввысь, осаждались и замирали в почтительном равновесии, юркали, пятились, рассыпчато падали. Ноздри быка нервозно шевелились, точно подгоняя и апробируя очередной бемоль. Глаза были кровавы, и большущие зрачки мрачно неподвижны. В совершеннейшем соответствии действовали буренки, отзывались отменным контральто, подчиняясь непонятным движениям или сигналам, каждая сосредоточенно и тщательно поднимала в законный момент морду, и с ботоксных губ слезали четкие, шлифованные звуки. Прибавим уже описанные движения и поступь, которые делали определенные шумы, и теперь, когда сник первый непривычный строй ансамбля, становилось понятно, что каждая партия вносила точную долю в общую гармонию и контрапункт. Собственно, стало ясно, что и стеганье Антеева хвоста имело непосредственную задачу вести учет общих действий. Ядреный запах помещения вносил дополнительные мелизмы в молочное бельканто.Впрочем, гражданин Семенов осознал вышесказанное безвольно
— уяснение произошло не самопроизвольным, а напротив, гипнотическим средством. Сказать точно, уже после пары минут восприятия в Мишином организме что-то сломалось, потекло, задрожало, ударило пульсировать знойно и методично. Звуки поступали никоим образом не в уши, а прямиком в грудь. Отсюда оболочка невразумительной тоски, опутавшая давно сердце, будто лопнула — орган загулял размашистым, синхронным с насущным произведением ритмом. И вот уже кровь, горячая и милая, распрямляла под напором путепроводы и неслась ровным потоком, захватывая соринки и прочие паразитирующие окаменелости, впившиеся в бока артерий гнусно, и уничтожала их в стремнине. На нужных же изгибах юшка весело вихрилась и ликовала чудесными водоворотами. Она, пронизывая капиллярным методом агрегат тела, ясно давала понять, что все, начиная от скромного ноготка до лукавой извилины мозга, есть великолепная, сцементированная затея получить в употребление облако и море, свежий душистый хлебушко и молоко мамаши, первый поцелуй с противоположным нежным созданием и назидательное пестование ребенка, собственно, время и пространство.Звуки а капелла бежали вприпрыжку, водили плавный хоровод, рыдали, молчали, стиснув рты, и рассказывали. В повествовании расположилась и надежда, которая приходит с утренним весенним воздухом, и веселая свежесть зимы, и терпкая влажность размеренных будней, и сосущая тоска расставания с человеком или местом, томящая прелестью и потерей невозвратных минут, и светлая скорбь по утратам вечным. Расположилось это не в нотах и переливах мелодии и голоса, а в самих слушателях, коими были исполнители, удивленные и очарованные собственным творчеством, чьи сокровенные запасники душ по случаю выпростались от эфемерного, и оные облегченно шуровали теперь свободным и естественным проявлением. Миша сочувствовал всецело. Ему казалось, что он сам тащит арию, и, не иначе, происходящее уже не песня, а восторг познания, квинтэссенция присутствия на земле, вещественное подтверждение опресненного рутиной существования, но, пристально говоря, ошеломляюще высокого слова “Человек суть продолжение бога”.
Это был экстаз.
При входе в представление Миша, понятно, фонарь выключил, пытаясь соблюсти скрытые намерения, и на самом деле, животные были так увлечены творчеством, что посетителя не заметили. Что его сунуло нажать кнопку теперь, анналы уже не восстановят,
— возможно, просто нервный импульс. Итак, фонарь загорелся, по танцорам прошелся острый луч. Надо признать, поступок мало сбил увлеченный народ, и только Антей, грозный сатир, свернул шею на пришельца. Не сказать мгновенно, но и не растянуто остановился. Вперил выступившую и неумолимую зеницу в фигуранта. Глухо, недоверчиво сказал “Му-э”, щелкнул хвостом. Вальяжно, развалисто развернулся анфас разведчику. Оба ока теперь угрюмо буравили субъекта. Группировка недружно остановилась, однако аккомпанемент из секций соблюдал инерцию. Эйфория дознавателя мгновенно и предусмотрительно схлынула, впрочем, оставляя некую полость, где пьяно шаталось эхо оратории. Организованное пространство о чем-то просило, и на предложение откликнулось недоброе предчувствие, — оно резвой щекоткой пробежало по всему телу сапиенса.Недобрые предчувствия, как известно, не обманывают…
***
Для сохранения интриги пока остановимся, к тому же есть потребность перенести эту чудесную ночь в другую местность
— там происходили не менее злополучные события. Относительно освещенной дислокации заметим, однако… Утром в сельсовет примчались с фермы. Семенов обнаружился посреди присоседившегося к коровнику манежа в лежачем и бессознательном состоянии. Складировали пока в каморке Митрича, так и не очухался. (Хотели поместить к Герасиму, но там война: емкости перебиты, запах спиртного неистребим, наклейки на стенах обезображены в клочья, книги разодраны — в общем, беспорядок). Собственно, и в коровнике царил кавардак. Полы изрыты, стены и стойла исцарапаны, дверцы в них отворены. При всем том стадо чинно разобрано как ни в чем не бывало по собственным закутам.Но… Антей исчез.
А тем временем… В отличной районной больнице, тропу к которой мы проложили уже добротную, в ту же исключительную ночь спала неровным сном прекрасная еще недавно и коварно поврежденная неизвестными силами девушка Маша. Да, ей снились образы и поступки, однако их рисунок, как ни добивалось воспроизведения впоследствии дотошное следствие, так и останется сродни великой мазне Малевича по той уже причине, что у самой прелестницы в актуальный период сложилась одна мечта
— поскорей их забыть.Итак, девушка почивала в свежей палате в эксклюзиве
— дело в том, что вообще контингент Советского Союза, особенно сельский, в те годы был здоров и больниц чурался, о женском сегменте и говорить нечего: детей орда, оную и пахаря накорми, образуй, ублажи, — гендер веселился на полную; кроме того, Маша нашла привычку во сне делать разнообразные звуки, доходящие подчас до крика. Иначе взять, обычная советская ночь.Снилось некое
— ну, продадим (следствию ни гугу, упекут заодно с Мишуткой) — бабуля ужасного вида, волосато-бородавчатая, растрепанная, с глазами виляющими и страшными. Разорялась, плюясь и прекрасную брань расплескивая вместо пунктуации: “И зной будет, всколыхнется сердце… И упадет, растает в кислотах, а взамен камень усядется… И будешь вся, как из чугуна литая, и станут птицы заморские крыльями омахивать и клювами лупить… И звон возьмется”. Пойми тарабарщину, расшифруй предсказание. Невольно проснешься потным, как Маша и поступила, и глаза растворишь. Да лучше бы за последнее не бралась — лежала б себе, потея, в кромешной мгле.Длился симпатичный полумрак. Из печального окна, от настырного неба, вооруженного полчищем звезд и все той же косой ухмылкой месяца, лился флегматичный свет. Стояла необыкновенная тишина, усугубленная исчезновением недоброй провидицы,
— и правда, должно было стучать сердце, однако подобного не осуществлялось. Мария пока не стала удивляться обстоятельству, резонно рассудив, что следует эксплуатировать улученную минуту. Следовательно, склонила голову вбок, в силу этого обозревая очередной сектор пространства. И… В таковом стоял человек. “Ой!” — сказала Маша, не имея в виду ничего, кроме силуэта, что четко, но плоско фигурировал на фоне сумрачно бледнеющей стены. Возможно, это тоже было зря, ибо именно вслед восклицанию данность слегка качнулась и начала переступать ногами, что создало приближение ее.Первая реакция девушки была естественна
— попритчило запустить чем-либо в контур. Сообразно она и поступила: подвернулся будильник с тумбы. Удивительным явилось вот что, товарищ оказался безразличен и не отклонился ни на йоту. Будильник соразмерно пролетел совсем рядом, угодил в стену, жалко звякнул и, уныло отскочив, шмякнулся. Фигура продолжила путь как ни в чем не бывало. Маша же непроизвольно осунулась, прижала руки к груди и вжалась в совсем новые матрас и подушку.Дальше и случилось то, отчего раствориться, скажем, в кислоте по предсказанию ведьмы было бы отнюдь не гадким занятием. Особь приблизился совсем, его голова, как это случается в фильмах, где операторы, сговорившись с режиссерами, каверзно ставят свет с намерением в насущный момент озарить фас героя, как бы вынырнула из тьмы. Значит, лицо содержало нос, взгляд и все детали, сопутствующие утверждению, что настоящее принадлежит вполне законченному организму жизнедеятельного разряда. И вообразите с ужасом…
— физиономия изображала Герасима.Как поступают потерпевшие в столь радикальной ситуации? Есть несколько вариантов
— вплоть до подпустить в исподнее. Кричать — самое доступное. Маша простой не числилась, но, будучи обожженной, да и в разобранном виде, — наконец, Герасим в любом состоянии считался мужчиной, — согласилась на примитив. Однако только она раскрыла рот, демон, точно заранее ожидая подвоха, ловко приложил ко рту девушки свою ладонь и прижал как следует. Мария совсем лишилась воли. Глаза ее истово вспучились, зрачки, полные эмоции, стеклянно уставились в строгое лицо призрака — она даже не сделала попытки сдвинуть прислонившуюся конечность. А нечисть поднес палец свободной ладони к своим губам и, сердечно улыбнувшись, просвистел: “Тсс”.Дальше завертелась совершенная пакость. На девушку внезапно навалился покой, ладное и необычайное терпение, сотканное снизошедшим вдруг волевым вдохновением, осознание благости и терпкости простой жизни, каждого поступка, движения, изумительное состояние озарения,
— нирвана. И Герасим вдруг преобразился, волосы мило закучерявились и зашевелились, словно под уютным сквознячком, и глаза лили безмерную добропорядочность, в зрачках светились ум и преданность. Он невзначай будто приподнялся в воздухе, и над лопатками нечто мерно заколыхалось, ровно крылья. Во всем облике проснулось нестерпимо и сладострастно ангельское. И так стало хорошо, так необыкновенно…Поутру Маша систематически вступала в боевую истерику: раскидывала покрывало и прочее белье, сучила ногами и визжала добротными извержениями. Когда прибегали врач или сестра и переполошенно спрашивали, что с ней, девушка умолкала, с невыразимой жутью уставлялась в потолок и страстно стискивала зубы. Эти эксцессы продолжались несколько дней, и только приступивший к непростой задаче Андрюха Соловьев посредством своего высококвалифицированного вида добрался до вменяемой беседы.
***
Вернемся, однако, к утру дня, следующего за ночью апофеоза. Царящий на ферме разгром, исчезновение Антея и, ясная вещь, отсутствие самочувствия Михаила,
— ну, граждане, это даже событием некультурно обозначить.Андрей, Иван Ильич, местный врач Жариков, Юрий Карлович, собственно, все высшее общество, явились. Осмотрели сперва потерпевшего, Жариков нюхал ровное, безобидное дыхание, недоуменно поджимал губы; безрезультатно совал нашатырь
— Миша даже не поморщился. Разводил руки. В ожидании машины — завзято намеряли везти в районную больницу — проводили прочий досмотр. Домогались до Митрича, но от того так настоянно и перегоревши разило, что махнули рукой. Знаменательно, собачонка Жулик — внимание обратила одна из доярок — прежде привередливая и говорливая, нынче была нема, побито жалась в сторонке, вжимая голову в острые ключицы. Доярка Клава, она первая обнаружила весь скандал, бухтела, сопровождая начальство:—
В жизни такого страху не терпела! Сердце как занялось, так и трепешшот. Эко чо, в коровнике бадлам, Мишкя лежмя, Антей растворился, а гурт хоть бы хны. Утренний надой жуткай, испокон подобного не бывало. Вымя подмою, первую сдойку налажу, они, как одна, сами опрастывают — где видано?.. В хибаре у Герки татарин гулял.Перепуганный директор фермы ошарашенно бубнил:
—
Загадочный бык, поперешный. Я давно неладное чуял.Осмотр жилища Герасима растерянности не поколебал. Андрей вошел один, но вскоре пригласил Фирсова и Юрия Карловича. Когда приглашенные присоединились, молодой человек ткнул пальцем в стол, на котором он, аккуратно сняв плачевные останки со стены, как мог восстановил компрометирующий плакат.
—
Картину эту видели? Герасим вправду акробатом был? Это он?Ответы последовали невразумительные. Выносили стол на свет, чтоб снять фото. Следующие вопросы касаемо внутренности помещения тоже случились практически попусту: жизнь Герасима никого не интересовала. К тому же по распоряжению директора доярки прибрали халупу, предвидя появление инспекции,
— население в те годы было в детективном смысле безграмотно. Уж и преимущественно бражный запах почти выветрился. Впрочем, наличествующие книги Андрей аккуратно реквизировал… К тому времени, как окончательно выбрались наружу, приторопился народишко — наш следователь поморщился — исходил догадками:—
Эка притча, в кои веки схожего не видывали.—
Знать-то, в буржуйском быке примесь напичкана. Ноне ученые на всякие ушлости горазды.—
А не бык ли Василий колобродил? Поди, ревность к иностранцу одолела.—
Нда, Герка-то шваль швалью, а стадо в дисциплине держал.—
Окстись — о почившем так-ту.—
Да я ж напротив — хвалебно.Кто-то высказал соображение в том роде, что тут мстительные происки некрасовских.
—
А не Меньшикова ли рук дело (председатель соседнего совхоза — у него на Антея слюна выделялась)?—
Да Мишкя-т отколь здесь оказался? — Это замечание сводило на нет все версии.Измышлений нашлось достаточно: отчаянных, глупых, шершавых
— разделялись, пересекались, кучерявились. Люди поглядывали на горожанина, тот натужно молчал. Сильное заключение сделал Карлович: “А погодка нынче недурственная”. Точно, опрятное солнышко, любезные облачка, все дела.
***
Михаила увезли. Андрей остался на ферме и еще пару часов в одиночестве угрюмо толкался. По возвращении в сельсовет получил сообщение о припадках Марии
— вернувшийся шофер доложил. Усиленно скреб подбородок, набрал городской номер:—
Я задержусь в Измоденово. Тут — в общем, дело, похоже, не закрыто… Что?.. Да при чем здесь Фантомас! Впрочем…Оставшийся день штудировал библиотеку Герасима, погряз до той меры, что хозяйка
— поселили у Куманихи — только третьим кличем стронула к ужину… На другой день был замечен в библиотеке у Карловича, имел крайне сосредоточенный вид и слов практически не произносил.Еще назавтра, хвала господу, Миша очнулся
— Андрей, конечно, переместился — однако озон не пропадал: Семенов хоть физически пришел в себя, но отнюдь не душевно. Он периодически бредил и нес несусветную ахинею. Лейтенант пытался вникнуть, но в результате только нос обострялся… На третий день пошли периодические просветления, однако воскрешалось бытие ровно до того момента, когда Михаил направил луч на Антея и тот повернулся к нему. Случай пострадавший комментировал так:—
Взгляд был острый, соленый. Помню, голова закружилась, я будто куда клониться начал. Как хочешь, а гипноз. И дальше пропасть, бездна.Фрагмент. Беседа шла уж полчаса, следователь предпринял психологические штучки, настаивая вспомнить, зачем Михаил вообще пошел на ферму. Вяло ходя по комнате, произнес: “Хорошо бы знать, во сколько это все происходило. Ну да откуда”. Андрей после ту минуту будет настоятельно воспроизводить… Миша
— он безвольно сидел поперек своей кровати — вдруг напрягся. Озабоченно сомкнулись брови, глаза уставились в точку, на щеках выступил бисер пота. Воспаленный взгляд ударил в посетителя.—
Проснулся я ровно в три четырнадцать. Засыпать не стал. Здесь и потащило.—
На часы, что ли, смотрел? — недоверчиво посетовал Андрей.—
Не сразу, минут через десять. Часы стояли.Андрей усмехнулся:
—
Отчего ж непременно три четырнадцать?Михаил, пристально глядя, подался вперед.
—
Часы ходить перестали, звук исчез… вот и проснулся, — уверенно, приглушенно пояснил он.Андрей даже отклонился чуть заметно. Задал еще несколько вопросов, подошел к окну, напряженно смотрел во двор. Сердце тупо стучало… Помните будильник, что фигурировал в ночном покушении на Машу, оборотившийся залпом в злодея? Хронометр-то о стену кокнулся. Расколотый циферблат показывал три четырнадцать…
Все бы ничего, но периоды вменяемости неизменно заканчивались безобразно: болезного внезапно начинали одолевать конвульсии, доходило до небезобидных, приходилось налегать персоналу и ставить смирительные уколы; самое покладистое было, когда Миша сваливался в бессвязные, головоломные фразы, вмешивались отчетливо французские слова (Андрей умел отличить)
— движения, глаза безукоризненно являли помешательство. Раз нашего отважного дознавателя в небольшую оторопь окунул. Говорили было вменяемо, рыбалку применяли, и вдруг Мишу одолел приступ. Схватил за ворот Андрея Павловича, душил, хрипел люто: “Не Антей это — Герка. Переселение душ. Отметь в книжечке, офицер”.Еще соуском подмаслим. Уполномоченный, понятная вещь, просил сестер запоминать галиматью пациента, одна нашлась любопытная и внимательная. Вот что как-то выдала:
—
Правда, все у него бессвязно. Фразы странные: “осторожно на поворотах”, “не буди во мне зверя”. Антея другой раз вспомнит и стонет. И как бы зовет — (…), дескать, Антей! А то плачет и про какое-то бесчестье хнычет. Либо убить требует непонятно кого. Потом совсем худое: мину преобразит, глаза выпучит и ругается непонятно. Очень, вообще-то говоря, на французский язык похоже — Я Сальваторе Адамо обожаю, так понимаю. Жутко.В скобках специально не указано слово, Андрей и сам не обратил на него сперва внимания. А вечером тюкнуло (недаром штудировал он библиотеку Герасима)… Ну так хотите узнать словцо? Получите. Слово было… гей… Тогда пикантного значения термина в России не знали, но в библиотеке пастуха нашлось. Таким образом: “Гей, дескать, Антей!” Не откладывая, следователь вспомнил: все сетовали, что бычок гнушался телочек. Парень усиленно заскреб подбородок. Еще ударило. Мама античного героя Антея
— Юрий Карлович дал расклад — звалась Гея. Оно хоть и Земля, и никакой крамолы пока не нащупывалось, казуистика, а… Мать твою Гею, тесанула мысль, а ведь Жан Маре, по слухам, тоже из этих. Зуд — подбородок приобрел царапину…Как вам? История принимает весьма залихватский окрас (а мы всё
— маркиза де Фросью).На следующий день очередная новость: Мишутка наш пел.
—
И вы знаете, — охваченная пламенем, сообщала все та же сестрица, — каким-то нечеловеческим голосом.—
В смысле?—
Натурально. Будто из утробы голос, прямо что-то коровье. Ей-богу, у Зинки спросите… — испуганно тыкала рукой в пособницу. — А мелодия красивая — ровно Бабаджанян с Пахмутовой.Андрей Павлович сощурил глаза. Медперсоналу был оставлен заграничный портативный магнитофон
— гордость молодого инспектора, эксклюзивный служебный атрибут, по существу, знак отличия. На другой же день была получена запись: бред и нечто отчетливо музыкальное, поистине исполненное странным, глубоким тоном. Собственно, Андрей с изумлением различил даже и многоголосие, что совсем не шло в физические установки. На другой день такая же петрушка, и мелодия ровно та же. Здесь не только подбородок повредишь.И это не окончательное. Все та же доярка Клава стукнула однажды в окно избы бабки Куманихи. Когда отперли засов, сунулась к Соловьеву и впихнула в руку предмет. Была это маленькая статуэтка. Ну, вроде бы в чем недолга? Ну да, рога, нечто карикатурно похожее на быка, ибо без вымени; так слоники фарфоровые, прочая живность
— в большой моде. Правда, тут явно кость, не иначе, старинное изделие. Но больше-то словесное сопровождение кучерявым состоялось.—
Што ись в то кошмарное утро нашла в манеже — гляжу, блестит некоё. Ну и… сунула в карман, младшенькая охоча. А ночью снится ожившая скульптура, да сны все негожие… — Тетя Клава помяла руки сконфуженно. — Срам, в общем, разный… Я сразу подумала — находка куролесит.Смутно мелькнуло что-то недавно виденное в памяти Андрея, дальше стрекотало в голове бесплодно, и в минуту просветления Миши беседу сыщик имел, предъявив обстоятельство:
—
Знакомо устройство?Семенов жадно спросил:
—
Где взял?—
Доярка Клава нашла в манеже.Парень аж сел.
—
Не может быть. Я эту фигурку нашел в каморке Герасима… Меня сразу цепануло. И положил я ее в сумку, хотел домой забрать. Точно помню, в лачуге оставалась.Нос нашего сыщика обострился будь здоров. Потащился к Карлычу, тот свернул с полки фолиант и предъявил фото
— библейский Золотой телец, фигурка в точности совпадала.Тем сроком главврач все настоятельней требовал отправки пациента в известный дурдом, который в народе величали Агафуровские дачи. Андрей, как мог, оттеснял акт, но Михаил однажды устроил настоящий погром. Унимали своими силами, однако главврач теперь попускать не собирался. И тут подсобил Иван Ильич. Семенова по его протекции приспособили в некое заведение, что расположилось подле села Некрасово. Тоже психолечебница. Однако…
Наряду с этим постепенно утихомирилась Маша. А как не утихомириться, когда вот уж куда свалилось форменное увечье. Девушку, конечно, остригли набело, и здесь-то горя не существовало, ибо обещано было полное восстановление волос. А вот прочее! Нормальный человек из обыкновенного такта не станет описывать то непотребство, что представила из себя одна половина лица. Врачи категорически пообещали наживить новую кожу, ибо родимая являла черт-те что. Всяк способен вообразить, какой в итоге может получиться результат. Так и завершилось: оставшуюся жизнь Маша будет носить в пол-лица розовую, как у новорожденного, безжизненную и отвратительную маску. Когда-то дивные карие глаза без бровей и ресниц отторгнут и малый намек на очарование… ну и так далее. За что, спрашивается! Собственно, от сходных эксцессов недолго не то что утихнуть, а напротив, революцию какую изобразить. Но Андрей нашел подход.
—
Я, Маша, в детстве до ужаса любил Беляева читать. То Ариэлем себя воображал, то Ихтиандром. — Так, сидя свойски подле кровати убитой морально девицы, исповедовался он. — Какие сны переживал — летал натурально. Понятно, что все летают, когда растут, однако я под впечатлением книги парил по-настоящему. К тому же у меня друг был, сосед, мы в коммуналке жили, дед Спиридон, он, подтрунивая, внушал кефир на ночь пить, очень-де помогает в летных махинациях. Веришь ли, действительно содействовало… Вообще, Маш, людей хороших много, и человеческое участие штука неизбежная. И вообще, дышать отлично… даже в самую окаянную жизненную распутицу.Допросами не донимал. Чутье подсказывало, пострадавшая может немало отворить, и важно добраться до дружбы. До этого хоть не дошло, а некие сведения раздобыл. Вообще, Андрюша ошибся, числя по наущению некоторых за Марией надменную особу
— постепенно открылась вполне милая девушка. На очередном сеансе закрутил парень рассуждения об интересных отношениях и ввернул Ваньку Докучаева. И угадал. Посвятила Маша в ироническом наклоне, что Ванька не раз склонял ее познакомиться с одним таинственным человеком. Будто имеется секретное дело, предназначенное сугубо ей. Однако здесь же обособилась, сообразив, что последуют вопросы об этой личности. Андрей скумекал и не полез. Последующая замкнутость, по крайней мере, доказывала, что в деле присутствует важный и неизвестный персонаж. Маша, без сомнения, некоторое умалчивала. И твердо исчезала, когда речь заходила о пресловутой ночи. Кажется, как и Семенов, подлинно мало помнила. Сумма обстоятельств, как видно, твердила о присутствии ненадуманных мистических признаков.
***
Состоялась аудиенция с Ванькой. Хоть следователь запросто мог вызвать, поехал сам в Некрасово, соблюдая доверительную манеру следствия. Новое приключение. Дело было вечернее, Иван дома. Углядев в окно представителя органов
— догадаться было нетрудно, — выбрался на крыльцо и в избу пригласил неохотно, что вовсе выходило против правил. Андрей заподозрил желание что-либо сокрыть, но после допуска ничего не обнаружил. Чуть позже, когда оглоед — грубовато, прямо скажем, — родителей с глаз отослал, понял — от них оберегает. Допрос состоялся путаным. Никакого таинственного лица не знаю, наговаривает Мария. Отстаньте от меня, улик нет, чего цепляетесь. Держался не тонко, угрюмо, нервно и безвольно сгущая подозрения. Сняв показания, Андрей Павлович откровенно потопал в избу напротив. Там сразу и шабаркнуло. По показаниям самого Ивана, тот работал в совхозе механизатором — соседи тут же опровергли. Никаких механизаторов. Пробавлялся Бык в Лощинках. На каких должностях, неизвестно, потому как заведение тамошнее темное.Андрей гневно зашагал обратно к Докучаевым. Ивана след простыл… Да, мямлили тщедушные, забитые родители (в кого удался, любопытно, парень?), работает в диспансере, боле ничего не знаем,
— уважения к родителям Иван не испытывает. Еще походил по соседям, поспрашивал — внятного не нарыл.А о Лощинках-то Андрей слыхал. Помните протекцию Ивана Ильича? Психонервический санаторий, куда наметили Мишу,
— он и звался Лощинками.
***
Лощинки были в округе учреждением даже нарицательным по естественной причине
— о нем никто ничего толком не знал. Ну да, некое заведение психотерапевтического фасона, но что, тем более к чему — тишина. Куценько ведал Иван Ильич, потому как там работала санитаркой одно время жена. Но и она путного не умела сообщить, вестимо единственно, что руководил заведением солидный ученый. Из Ленинграда. И два других основных врача прибыли из столиц. С одним из них Фирсов сиживал раз за стопкой, но, следуя военной закалке, в исподнее не лез. Собственно, благодаря стопке Мишу определить и договорился… Нынче дозвонились по горячему настоянию следователя до одноразового сотрапезника. Есть такое дело, исполняет обязанности Докучаев Иван в качестве санитара. На рядовом счету: себя блюдет, в проказах не замечен, к пациентам лоялен. Никаких событий, выходящих за рамки функциональных обоснований предприятия, не имеется. Каковы обоснования? Ничего особенного, сугубо в тематической кондиции.В тот же вечер Андрея затомило, в позвоночнике зудел странный звон, которого приспичило лишиться, и парень гнусно маялся, не зная, как бы избавление соорудить. Прянуло наитие, вспомнилось: аккурат после первого знакомства с Мишей (“армянский коньячок” для уточнения эпизода) произнес в сердцах: “Дурдом!..” Резко вслед воспоминанию нытье исчезло. Отсюда и поделился чудом с Фирсовым
— как раз у него ужинал, ибо созванивались недавно с Лощинками. Так возьмите, у председателя хлеб из рук выпал. А когда прошла первая оторопь, обозначенная больным взглядом и мертво сомкнутыми челюстями, поведал мужчина о своей фразе, сказанной накануне пожара: “Гори оно синеньким…” В другой-то бы раз хихикнули, ну уж улыбнулись, что ли, непременно, а нынче упористо глядели друг в друга и поступок молчанием сопроводили.Дальше
— ядреней. Призвали к ответу Антонину Степановну, супругу председателя, — все досконально выкладывай, что о заведении известно. Замерла во фрунте, усиленно морщила лоб. Да, существует в организации некая заковырка. Там ведь как — два отделения: одно незатейливое, сюда Михаила и сунули, собственно, здесь и работала, а вот другое как бы потайное, допуск туда редкий имеет. Переступать не довелось. Слухи разные; в том числе будто производит отдел некие исследования военного назначения… Относительно Ваньки Быка: в расположении не встречала, поди, в заковыристом отделении и трудится. Впрочем, год как уволилась, может, тот позже поступил?.. На другой день Андрей Павлович стоял перед высокими воротами загадочного учреждения.До Некрасово ехали всего ничего
— пять км неплохого асфальта, — а дальше вроде и километры те же, однако дорога мерзкая, рытвина на рытвине — шофер весело матерился. Небо висело гадкое, с безразмерной, тянущей на пашню тучей, едва зеленоватой и будто прокисшей, — казалось, солнце навсегда утонуло в ней и жизнь мало что сулит. И ветер шел недобрый, мокрый, чудилось, туче мало погубленного солнца и она дышит недугами, скверным отношением к людям. Наконец, длинные и повсеместные лужи морщились и сильно вносили впечатление одра в окружающее. Заведение расположилось в густой куще, могучий забор вынырнул неожиданно.Следователь долго эксплуатировал кнопку звонка у калитки рядом с воротами. Зачавкали шаги, заскрежетало, окошко на пол-лица отворилось, и приникла безразличная, плюшевая физиономия.
—
Ну?Андрей почти в нос ткнул удостоверение. Обитатель незряче скосился и тут же вяло уставился обратно в лицо гражданского офицера.
—
Говори, чего надо.—
Главврача. То есть самого старшего. Я следователь из города, — недовольно проурчал Андрей.—
Погодь. — Окно резво затворилось. Чавканье удалялось.Потешалась контора минут двадцать. Андрей, к слову выразиться, высморкался и принципиально вытер руки о калитку. Теперь рожа появилась моложе, но юркие зрачки пощады не предвещали.
—
По какому делу?—
По государственному, не сомневайтесь.—
Документальный запрос.Андрей, весь в сомкнутых губах, сунул удостоверение.
—
Нужна официальная бумага. Кроме того, обязателен предварительный звонок, — отчетливо заверила рожа.—
Вы какого… тут мне представление устраиваете, — люто прошипел наш уполномоченный.—
Как хотите, — окошко смачно захлопнулось.Андрейка разразился обсценными заявлениями. Чавканье удалилось в издевательски спокойном темпе.
Однако немного свезло, Антонина Степановна кой-какое раздобыла. Месяца два назад из Лощинок, как раз из секретного отделения, исчез товарищ. Вроде бы пациент или кто там у них. Переполох имел место, и даже нагрянула комиссия из города. Дальше покрыто мраком… И минутку внимания, Фирсов Иван Ильич обострил нос, тронул ус:
—
А знать-то, месяца как два приключения с этим… ну, Фантомасом… и пошли.Супруга, гордо встряхнув головой, перевязала платок. Этим же вечером Андрей Павлович Соловьев отбыл в город.
Подполковник Ушаков, снисходя по душевности и симпатии к невразумительному требованию подопечного относительно допуска в коварную обитель, с удивлением шмякнул трубку:
—
Дела-а… Не прошло. Там штука не простая вообще, а нынче и того карантин.—
Когда начался?—
Пару месяцев как.—
А что я говорил! — одержимо надавил Андрей.Добродушный очерк глаз начальника исчез, щека вошла в ритмичный тик, что случалось со старым сыскарем редко
— в минуты душевной сосредоточенности.—
Ну ладно, — виновато велел он, — иди, Андрей. Я порою.Господь, однако, на свете существует (может, и рогатый
— человек-то явно ему изменил), который нынче случился в лице девушки Надюшки, с которой у товарища Соловьева имела присутствие обоюдная приязнь. Отличная советская девушка: целомудренная, симпатичная, скромная (не совсем активистка, совсем комсомолка, в меру физкультурница). Собственно, дело шло к свадьбе. Спокойными осенними вечерами, когда плотные сумерки концентрируют мир до узкого пространства, под ногами хмуро чмокает влажная листва и дыхание величественно, Андрей и Надя имели привычку размеренно передвигаться, сомкнув изящную ладонь и мужественный локоть. Эта конструкция располагала к словам. Именно здесь выпрастывал Андрей сокровенное — что в силу выражения “иметь лицо” не проходило в профессиональной среде. И вот что услышал в ответ на очередные откровения.—
Ой, Андрюша, — увлеченно проворковал милейший советский голосок, — да я же эту Марианну знаю (Надежда училась в консерватории).На другой же день Надя нетерпеливо потребовала встречи. На заветной скамеечке рядом с прелестницей располагалась еще девушка, как вы понимаете, Марианна. Во время кратковременной операции знакомства Андрей досадливо подумал: “А ведь девицу я единственную не охватил в смысле снятия показаний. Как-то забылось в кутерьме. Нехорошо”.
—
Как прекрасно, что именно вы этим делом занимаетесь!—
Будем на ты, без церемоний, — реабилитируя возможную претензию, о чем подумал только что, и умножая доверительность, душевно, однако, и умеренно засветился наш друг.—
Я просто не знаю, что думать. Ты понимаешь, шла буквально два дня назад по улице, задумалась. И будто что-то кольнуло. Поднимаю глаза, навстречу идет… кто бы ты думал?.. — Марианна вонзила мятежный взгляд, согласно градусу момента. Через короткое мгновение выпалила: — Герасим!—
Извини?—
Ге-ра-сим! Нетленный и здоровый. Я оторопела. А он еще так посмотрел… м-м… лукаво и прошел мимо как ни в чем не бывало… Да вот ведь что ужасно. Я, конечно, испугалась, даже колени ослабели, и, может, не сразу, но обернулась. Он исчез. А улица была малолюдная, я замечательно помню.—
Хм.—
Наваждение? Но я готова поклясться, что видела именно его. Этот иронический взгляд. Ночь не спала — как вспомню, что там со всеми происходило… Послушай, Андрей, мне страшно.Парень помялся.
—
Тебе, насколько я знаю, карточки не было.—
Нет.—
Ну вот. — Андрей знакомо почесал подбородок, сделал рабочий взгляд. — Помнишь, как он был одет?Задумалась.
—
Достойно. Плащ с пояском, очень такой… (повиляла ладошкой) шарфик. Шляпа чуть набок, виски аккуратные… Однако я не договорила. Понимаешь, на одной репетиции я ему указала, ну, в профессиональном плане. Он так посмотрел… нехорошо. Что мне делать? — Голос предательски пискнул, глаза резко намокли.—
Перестань волноваться. Как бы то ни было, ты к тамошним делам отношения не имеешь. Собственно, я оттого и показания у тебя не брал. Случайность, всякое бывает.—
Ой, не знаю, — блюдя творческий статус, насупила бровки девушка, — неизвестно еще, чей состав бы выиграл.Марианна затеребила носовой платок, уполномоченный убрал взгляд, задумался, пришло горячее молчание. Вероятно, отсюда, и вообще от жадного участия, шмякнула Надюшка:
—
Точно он?—
Да он же!Андрей тронул локоть девушки.
—
Разберемся, Марианна, доверься. Я теперь только этим делом стану заниматься.Сыщик пошевелил плечами, сосредоточился, взгляд налился. Вдруг тронулся гнусить некую вещь песенного характера. “Я не люблю весны по очень простой причине: как ранней, так и поздней порой я имею обыкновение болеть…”
— импровизировал мужчина, вооружившись классикой. Все бы ничего, но это произошло столь машинально и безучастно, что очнулся толчком, обнаружив разве не тревожные взгляды девушек. Каково же было окончательное изумление, когда увидел, что в точности воспроизводил коровью мелодию Миши.Отсюда наверняка
— такого прежде не допускал — рассказал все, что ему было известно. И неизвестно — о Лощинках, выходит. И угадал.
***
Петр Тащилин, жених Марианны и, если помните, выходец из Измоденово и родственник Таисии Федоровны, имел профессию биолога. Деревенские страсти, разумеется, были ему и кровно, и душевно близки. Когда же Марианна рассказала о встрече с молодым следователем и выложила почти наизусть все данные, Петя испытал жжение, ибо о Лощинках был наслышан не только как земляк, но и с интересной стороны. Конкретно
— биологической.Суть в том, что Петя функционировал в неком НИИ, в лаборатории довольно известного в узких кругах ученого. Этот ученый пересекался с товарищем, что возглавлял Лощинки, и краем уха слышал о направлении, над которым тот работал. Более того, проводил как-то исследования по заказу своего министерства (известно, что в те времена едва ли не все отрасли так или иначе контролировались военными ведомствами), которые непосредственно включались в пресловутое направление. Собственно, диссертация, которую кропал Петр, в определенном смысле питалась упомянутыми исследованиями. Они касались ДНК человека.
Тем временем подполковник Ушаков где-то смущенно, по большей части досадливо тер подбородок
— вот откуда слизал жест Андрюша.—
Ну, это… в общем, так. С Измоденово завязывай. Все эти фигли-мигли, фантомасы там разные… оставь. — Распрямился возмущенно. — В самом деле, бирюльки, что ли? Отчет на носу.—
Но, Иван Николаич, два трупа, — заныл следователь Соловьев, — изрядно претерпевшие имеются.Начальник обиженно зашуршал бумагами.
—
Все. Закрыто. Вот тебе дело по убийству в гаражах, чтоб завтра наметки, версии.Андрей насупился, в глазах загорелся твердый блик.
—
Одно посещение Лощинок. — Для убедительности поднял указательный палец. — Одно.Ушаков наклонился, опершись о столешницу обеими руками и размахнув локти.
—
Зачем? Какой мотив?—
Да как же, там Семенов. Показания взять. А я вообще поспрашиваю. Обязательно нужно посмотреть.—
Нету там Семенова!Андрей отшатнулся.
—
Не понял!—
И понимать нечего. Перевели. На Агафуровские.—
Иван Николаич!..Тот замахал руками.
—
И слышать не желаю! Точка!Такого прежде не случалось.
А с Петей Тащилиным впрямь повезло во всех отношениях. Во первых строках, тот заинтересовался предприятием с подлинной страстью: он и нашел подход к темному заведению, поспрашивал знакомых деревенских. И вообще, обе пары (Марианна
— Петро, Соловьев — Надюшка) разглядели обоюдную симпатию и закрепили приятельство уже оборудованной надлежащим веществом посиделкой.Все оказалось до смешного простым
— со стороны леса в изгороди, обнесенной вокруг строения, существовала еще одна калитка, проникнуть через нее не составило труда: Андрей просто подковырнул ножом немудреную внутреннюю защелку. Посещение соорудили как раз с Петей, тот горячо напросился в напарники.Для миссии наших деятелей структура загадочного поселения сложилась удачной. Сразу за забором шел довольно плотный кустарник, хоть по сезону порядочно облысевший, однако годный, чтоб беззастенчиво осмотреть само сооружение. Громоздился двухэтажный, обширный каменный особняк опрятной отделки и приличной архитектуры, судя уж по тому, что предстал виду даже где-то аристократичный тыл здания,
— лицевую крышу с кокетливыми башенками Андрей придирчиво рассмотрел еще в прошлое посещение. Печать таинственности, словом, лежала на всем. Медленно передвигались. Андрея молча ткнул в спину Петр — сыщик, повинуясь вытянутой руке спутника, увидел в стороне от домины одноэтажное длинное строение не иначе подсобного назначения, подле которого стояла телега сена с запряженной лошадью. Рядом возился затрапезного вида седой мужик в ватнике и кирзе.Петр почти шепотом сообщил:
—
Сено, что ли, с телеги ворочает?.. Точно.Андрей чуть застопорился, воинственно и вместе ненапористо ступил в сторону гражданина. Тот был невысок и щетинист. Уполномоченный улыбнулся и раскрыл удостоверение.
—
Здесь служите?Дядя постно ковырял сено.
—
А чаво мне — не здесь, подрядили.—
Ивана Докучаева знаете?—
А чаво, не слыхал.—
Ванька Бык.—
А кто ж яво не знат.—
Ну и что он, как?—
Шибкой парень, работяшшай. Крамолы за ним не ведаю.Андрей достал сигареты, протянул. Дядя воткнул вилы, вытащил одну, сунул за ухо.
—
Сено, получается, не для вашей лошади — кому?—
А мне почем знать. Сталоть, есть кому.—
И много навезли?—
А пянтый воз, чаво мне.—
Это сколько, по-вашему, фигур содержать?—
Коровенкам — паре хватит, лошаде — тройке обойдется.Андрей зашумел ноздрями
— запаха не чувствовалось, — поджал губы. Петя тоже принюхался, пожал плечами. Следователь придвинул лицо к мужику.—
Ты скотину здесь видел?—
А чаво — видал. Бычок. Да вы у Мотри спросите, она все скажет.—
Это где подобная? Как, говоришь, звать?—
Хозяйка, Матрена Гнатявна, — как зайдете, направо первая дверь. — Дядя махнул на вход в домину, что оказался как раз напротив.Тронулись. Вход оказался незапертым, дальше сразу тянулся опрятный коридор. Вправду, табличка на первой двери гласила: “Сестра-хозяйка”. Ткнулись, заперто. Потюкали
— тишина. Андрей смело зашагал, стуча и торкаясь в двери, что равномерно следовали по ходу. Четвертая, безликая, — все, кроме первой, были без табличек, — поддалась нажатию. Вошли.Совершенно очевидно, здесь содержалось нечто лабораторное: на стеллажах, столах, в остекленных шкафах размещались колбы, реторты, какие-то приборы с экранами,
— в общем, предметы исследовательского назначения. Петр жадно вылупился. Теперь же раздались торопливые шаги, в комнату ввалилась дородная и величественная, с затейливой прической дама в белом халате.—
Что? Каким образом? — испуг ее был продирающий. — Кто такие? Как вы сюда попали? — Закричала, повернув голову в коридор: — Иван!! Ваня!!!Андрей полез за корочками, но застучали бахилы, в дверях образовался Докучаев. Увидев следователя, он как-то рыхло присел, сразу же приосанился и стремглав бросился наутек. Лейтенант помешкал толику и ринулся вдогонку. Выскочив из комнаты, сразу вслед топоту повернув голову в глубь учреждения, увидел, как грузная фигура подозреваемого юркнула в один из отворотов коридора. Подбежал и прянул туда же, угодил в немалую залу, оснащенную и несколькими дверями, и двумя меркнущими проемами очередных коридоров. Куда подался зло-
— не иначе — умышленник?—
Черт, черт!! — воскликнул досадливо. Гулкое эхо было безжалостно. “Нет шума шагов, значит, где-то за дверью”, — мелькнула мысль. — А-а, — удрученно простонал Андрей и рванул ручку одной из них. Дверь угодливо распахнулась.Открывшееся взору совсем не соответствовало актуальному состоянию сыщика, и Андрей Павлович Соловьев намерился было выскочить, дабы продолжить поиски врага, однако нечто остановило. Нечто вполне шло общему тону заведения.
Чистенькая, приятная комната, безукоризненно заправленная постель и тумбочка подле. Стол, два стула, скромный шкаф. Солидное, в человеческий рост, зеркало на стене. Посреди комнаты сидел почти спиной к входу товарищ в косоворотке и старательно отглаженных брюках, перед ним на станке расположился холст, растянутый на рамке не меньше полутора метров по диагонали. Товарищ вышивал… На внедрение пришельца творец даже не шелохнулся, он ритмично и безукоризненно вводил в полотно иглу, другой рукой снизу поразительно точно делал рядом прокол, вытягивал нить и подергивал, как водится, наделяя стежок нужным натяжением. Нитка печально и славно звенела… И ради бога, вполне идиллический натюрморт, однако Андрея склонило заглянуть в лицо экземпляра.
Нормальное лицо и… странные глаза. То ли лошадиные, то ли коровьи, с длинными негустыми ресницами. Самое дикое, они были тщательно и немало за око, по манере отчаянных модниц, подведены. Словом, имел место сугубо женский разрез. По всем остальным параметрам это был совершенно мужчина
— Андрей испуганно и внимательно удостоверился, окинув целое… Следователя отшатнуло, он судорожно бросил взгляд на полотно.Позже Андрей признавался себе, вроде бы шевельнулись волосы… Рисунок был почти закончен, изображал следующее. Чудесная лесная поляна, насыщенная разнотравьем и цветами, неподалеку чарует зовущими сумерками чаща. По поляне, мирно беседуя, судя по обращенным друг к другу лицам, едут на ладных конях две вооруженные луками охотницы (так изображают Диану)
— трофеи приторочены к седлам… Спросите, в чем фишка, на кой шевелиться волосам?.. Дело в том, что рисунок состоял отнюдь не из нитей. Это была замечательная, искрящаяся, светящаяся множеством колеров канитель. И каждый стежок, прядь пейзажа… шевелились. Собственно, всадницы натурально передвигались.Оторопь, так допустимо озвучить грянувшее на молодого человека состояние. Справедливость требует признать, чувство не случилось всеобъемлющим, сопротивление здоровых сил присутствовало, о чем свидетельствовало то, что парня разбил чих. Самообладание, иначе выразиться, выкарабкалось. Немедленно в голове родились слова вопроса.
И тут вне комнаты раздался скрежет
— дверь так и оставалась открытой, — затем послышался звук убегающих ног. Сыщик, подчиняясь скорей служебному долгу, нежели другим повелениям, выскочил из комнаты и рванул в коридор, откуда доносились улики. Надо признать, спурт был инициирован и ошеломлением, которое досталось от только что виденного чуда. Стало предельно ясно, необходимо раздобыть Докучаева (сомнения, что убегает он, в голове не умещались), сюда сходятся поисковые линии, — как знать, именно эта липкая мысль заставила на бегу вытащить пистолет… Андрей, несомненно, доставал преследуемого, топот становился все явственней. Вот заколыхались размашистые плечи беглеца, молодой человек поднажал силой молодых амбиций. В продолговатом пространстве коридора возникла дверь, Докучаев расторопно рванул — широко открылся проем — и, стремительно заскочив за нее, хлопнул за собой.Враг, вне сомнения, не успел запереть задвижку, Андрей, сделав предусмотрительный прыжок, ухватил ручку и дернул на себя, створка легко подалась, парень ворвался в ровно, но негусто освещенную залу. По инерции проскочив метров пять, остановился, грозно выставив перед собой пистолет, и, грузно дыша, наскоро окинул помещение взором. Нехорошо прянуло в глаза отсутствие предметов и окон, почему-то уместен показался ровный песчаный пол.
Докучаев исчез, растворился. Однако это не значит, что Андрей оказался в одиночестве. Присутствовало существо, оно в очередной раз поколебало воспитанную и врожденную стойкость. Прямо перед правозащитником, крепко опираясь на ноги, с глубоким интересом и где-то озорством взирая ему прицельно в глаза, стоял ладный, грациозный бык…
***
В сознание наш приятель приходил тяжело. Сначала услышал звуки будто бы веселой весенней капели, несколько отдаленные, затем вмешалось тонкое журчание
— ручеек, — и уже поверх наслоились человеческие голоса. Андрей отворил глаза, это далось, станем честными, не враз, на веках лежала непонятная тяжесть. Зрение, впрочем, освоилось тотчас: взгляд удержал склонившееся, пожалуй, испуганное мужское лицом, рядом стояла полная женщина, смотрела тоже внимательно, но не особенно озабоченно, вслед медленно повернувшейся голове осветилась вместительная ухоженная комната. Однако сознание еще оставалось помрачившимся. Кажется, колючий голос мужчины, бормочущего “Андрей, ты как? Андрюха”, сопутствовал идентификации — это же Петя Тащилин. Черт, рядом та самая тетя с прической, от встречи с которой началась история. Ну да, Докучаев, погоня. Странная комната с вышивателем (-льницей?), снова вдогонку… Но что дальше? — абсолютный, очень гадкий мрак.Андрей попытался встать, Петя помог
— удалось. Голова несколько кружилась, однако вестибуляция уже присутствовала достаточно, чтоб не следить за телом, а окончательно назначить воспоминания. Не получалось, все обрывалось на погоне за Докучаевым — одновременно было болезненно ясно, после произошло нечто изрядное. Потрогал голову — ни малейшего признака удара.—
Вы меня где нашли? — Голос очутился потухший, пришлось откашливаться, вместе с кашлем образовался незнакомый привкус во рту.—
В коридоре. Перенесли сюда.Пострадавший пристально окинул взором помещение. Похоже на ту комнату с вышивкой: кровать, тумбочка. Однако огромное зеркало отсутствовало. Он грозно воззрился в “прическу”.
—
Вас зовут Матрена Игнатьевна?Во всей позе гражданки сквозило недовольство высшей фазы:
—
Вы очень ошибаетесь! Я — врач, Калерия Галактионовна, а Матрена Игнатьевна — сестра-хозяйка. И больше на ваши вопросы отвечать не собираюсь, тем более позволять устраивать здесь эти… эти…—
Где Докучаев? — вызывающе внедрился Андрей Павлович.—
Повторяю, я не стану отвечать на ваши вопросы! Разговаривайте с главным! И то… грандиозно сомневаюсь. Тем более что вы проникаете таким варварским способом. И не утруждайтесь трясти перед носом вашим удостоверением. Не на тех напали…—
Где та женщина? Идемте к ней. — Андрей грозно вперился в визави.—
Какая женщина? Прекратите сию же минуту!—
Которая вышивала. Или мужчина? Там была живая картинка.—
Что вы мелете! Вас однозначно надлежит поместить в другое отделение. И мы это провернем.Петр перепуганно вмешался:
—
Андрей, тебе, право, надо прийти в себя.Следователь охлопал себя, прорычал:
—
Где мой пистолет?—
Ах, еще и пистолет? — уже переполошенно взвизгнула врач. — Вы совсем не понимаете, что осуществляете! Вы не представляете последствий!За дверью раздались стремительные шаги, в комнату размашисто вошел сухонький, очень морщинистый мужчина в цивильном костюме, убоговолосый и седой, притом из нагрудного кармана торчала пластмассовая, но обжатая инкрустированной жестью расческа; за ним, противно шаркая, семенил тоже возрастной товарищ в белом халате, несоразмерно кудрявый и смоляной.
—
В чем антрекот? — угрожающе воскликнул первый.—
Скандал! Грандиознейший, — поделилась с жутью мадам и прижалась к уху гражданина.По мере осведомления у того натурально поползли вверх глаза, кучерявый, что тоже прильнул к паре, уже через первые фразы, произнесенные, кажется, отнюдь не по-русски, откинулся и, закрыв глаза и изобразив высшую меру негодования, застонал.
—
Можете объяснить, что все-таки здесь происходит? — окончательно без агрессии сунулся Андрей.Начальствующего дяденьку перекорчило, тон не предусматривал малейшую апелляцию:
—
Соблаговолите молчать! Хотя бы на это вы способны?..Через десять минут все пятеро сидели в весьма непримечательном кабинете. После набора номера телефона (характерно, что на другом конце провода трубку взяли споро) и фраз: “Василий Дмитриевич, у нас превосходное чепэ. К нам пробрались… Представьте себе, представители органов… А я вас предупреждал”,
— он непочтительно сунул трубку Соловьеву.—
С вами будут говорить из горкома партии.Тер лоб, пока Андрей слушал истерическое:
—
Вы что творите, собственно, какого рожна… Кто ваш начальник?После ответа Андрея следовало зловещее:
—
Вы у меня потанцуете… Вас сейчас же посадят в машину. Чтобы духу там не было! — Отлично представилось, как невидимый товарищ жесточайше хлопает трубку о рычажки.Андрей, уже смятый окончательно, попытался было вмонтировать:
—
Поймите, пистолет — это подсудное, в сущности, дело. Я не представляю, как явиться.Ответ был жёсток:
—
Еще не настрелялись? Ну так в молоко как раз угодите. В кислейшее, уверяю.Через пять минут Соловьев и Тащилин в молчаливой удрученности качались в фешенебельной “Волге” по тряской дороге прочь от коварного заведения.
***
Андрея Павловича Соловьева временно отстранили от всех дел, отправили в отпуск. Его уважаемый начальник, фронтовик подполковник Ушаков бубнил с несвойственным раздражением:
—
На кой тебя сунуло — предупреждал же. Молодые, нахрапистые… — Оседал: — Поезжай куда-нибудь, отдохни — похлопотать насчет путевки? В конце концов, ты два года никуда не выбирался, я пока все попытаюсь утрясти. Однако… ох и каша… Да, относительно пистолета. Нашелся на территории. Ты, видать, выронил, когда тырились в кустах. В общем, отдохни.Происшествие повлияло на Андрея значительно: он стал тих, озабочен, едва ли не пуглив. И не начальственная выволочка и производственные дела, кажется, тому споспешествовали, притом что Андрей понимал
— собственно, были конкретные шепотки, — его вообще в органах оставили благодаря заслугам почившего отца. Скорей история в Лощинках. Вот характерная сцена. Поначалу парень сторонился всех, кроме Надюшки, однако Петр и Марианна, соболезнуя искренне, напросились в гости. Судачили на общие темы сперва, но, естественно, свернули к экстравагантности. Андрей умеренно и нехотя высказывался, однако, быстро охмелев, — прикладывался он в поругание правил интенсивно — разжился бликами в глазах и, хоть в основном помалкивал, пристально следил за азартными приятелями. Коснулись бреда Михаила Семенова, в частности, его невесть откуда взявшегося французского и пения, высказывали предположения одно отвесней другого. Марианна возьми да выскажись задумчиво: “А может, Герасим в Михаила переселился?” Андрей побагровел, глаза остановились, охватил ладонью подбородок (сверкнуло воспоминание, как Миша душил его, настаивая: “Не Антей это — Герка. Переселение душ. Отметь в книжечке, офицер”), ляпнул гневно:—
Через жопу, что ли?!..Девушки испуганно впялились, Петр тоже удивленно воззрился, тут же деликатно отомкнул взгляд и поджал губы.
А перед сном, гости разошлись, Андрей чистил зубы, вдруг уставился хмельно и тягуче в зеркало и осознал, что он, мутноглазый, неприятный, с щеткой во рту, непроизвольно, бессмысленно мычит ту самую Мишину мелодию. Щетка выпала, печально звякнула в умывальнике. Андрей умолк и замер. Затем вяло сел на край ванны, изможденно обрушил взгляд в пол и… заплакал.
Так оно и произошло, укатил старший лейтенант Соловьев в санаторий. Страшно читал, прилежно соблюдал экскурсии и прочие мероприятия и, признаем, отмок. Восстановился в делах, трудился зверски, но о деле… хм… ну да, Фантомаса, чего там ловчить, даже не заикался. Впрочем, это на производстве. В общем, это уже выяснится через несколько лет, Андрей Павлович насовсем оказию не оставит: не сможет простить себе слезы в ванной, наконец, реализуется воспитание отца, склонного доводить дело до конца.
Пример привести, встреченный Марианной Герасим не оставлял. Ну что за наваждение? Надо сказать, и раньше мелькала мысль, теперь, после девушки, окрепла. Братья Самотновы. Может, в самом деле братья
— чуете, какая чувственная версия наклевывается? Не отсюда ли у никудышного пастуха вдруг взялись столь выдающиеся данные? И неизвестно, кто именно сгорел в клубе. Таким образом, повстречаться приятельнице некто — обозначим, коль уж так сложилось, Гера Х — мог вполне. И даже очень славной получилась бы лазейка, что из ужасной клиники сбежавший пациент мог быть как раз этот ситуайен Х… По фото, которые отпечатал сыщик с изодранного плаката, сходство было сверить невозможно. Торкнулся в цирк, может, помнят, есть архивы? Нашлись старожилы с памятью. Даже обзавелся отчетливым фотопортретом. Нет, напарник на Герасима отнюдь похож не был. Где теперь, что — неизвестно, кажется, в тренеры по акробатике подался. А вот относительно падения история имела место суетиться. Любовная. Плелся некоторое время шепоток, что спустили Герасима с трапеции по ревности (это Гераська-то селадон?..) Да, пел отменно. Между прочим, изрядно отчебучивал французские песни из репертуара Азнавура, Эдит Пиаф. Дальше домыслов тут категорически не трогалось…А возьмите следующий маневр. Мы отложили признание, однако теперь обнажим: Андрей еще там, на ферме, кое-какое накопал. Дело в том, что, когда он вошел в хибару загадочного Герасима, сразу установил необычные запахи, которые по закоренелой привычке расчленил. А теперь внимание, история в Лощинках. Когда Андрей забежал следом за Докучаевым в странную залу, в ноздри сразу прянул резкий аромат, который был неотличим
— он готов сечь руку — от запаха присутствовавшего среди прочих в логове Герасима. И это было последнее, что следователь помнил.Откуда уверенность? Загиб в том, что мама Андрея Павловича Соловьева сложилась потомственным парфюмером. Родословная шла еще от далеких пращуров, которые обучались во Франции,
— сама матушка замечательно владела французским, вот отчего знал его Андрей, — ее кумиром был великий Франсуа Коти, создатель “Шипра”, “бульона из мха”, по определению изобретателя (в основе “Шанель” № 5, между прочим, лежит этот аромат), владелец колоссальной империи (не это, конечно, было для ортодоксальной мамы основой почитания) и замечательной, загадочной биографии: он состоял якобы в родстве с Бонапартом и так далее, — к слову сказать, в старости его преследовали мистические эпизоды: заговоры, несостоявшиеся убийцы. Мама определенное время лелеяла призрачную мечту видеть Андрея продолжателем, он был посвящен в некоторые аспекты мастерства, в доме для обоняния всегда располагался праздник. Стоит ли говорить, что и отец маниакально уважал летучие вещества, внушал уметь разбираться. Предъявлял методики, которые обучают по запаху отличить не только человека, но его состояние, утверждал, что оперативники старой формации на нюх могли в кромешной темноте не иметь выстрелом промаха.И наличествует настойчивая просьба напрячься. Еще на ферме, в каземате пастуха, Андрей почувствовал некое. Воздух странно качнулся, что-то неурочное начало происходить с координацией. Дальше, когда вошли Фирсов и Юрий Карлович, было отмечено
— с ними аналогичная кухня. По этому случаю сыщик на Семенова в минуты его просветлений взгромоздился:—
Ты странный запах чуял?Пострадавший словно обжегся, глаза выпучил, смотрел мощно, болезненно. Наконец, горячечно зашептал:
—
Шикарно. Меня это самого мучило. Что-то происходить начало, но описать не берусь. Кружило, по-моему, поматывало. А знаешь ли ты, мой дорогой соратник, после какого действия?.. Коньяк я Гераськин попробовал. Так вот, никакой это не коньяк.—
А что?—
Да черт его знает. Мне ведь в напитке понимать дано.Андрей вспомнил, действительно, парень угощал. Так и есть, Мишутка наш на манер Арчи Гудвина периодически дул коньяк; сами понимаете, соблюдая позы, описанные Рексом Стаутом… Между прочим, по этому поводу Андрей Павлович будет иметь дополнительные вопросы дояркам
— тогда он еще квартировал в Измоденово. Заинтересует его, почему на ферме дамы, что убирались, никак не реагировали? Спросит, директор фермы в хибару заходил? Выяснится — нет. Черт, черт — неужели только на мужчин действует? Вспомнит, что собачка Жулик повела себя странно, а наверняка к Герасиму забегала. Поинтересуется — да, Жулик доводился кобельком. Подбородок чесался неимоверно…С другой стороны, странная антеевская эпопея
— ее как ко всем приключениям присобачить (пардон, прибычить)? И при чем здесь Фантомас и эти страшные совпадения? Еще Ванька Докучаев. А вышитый и оживший пейзажик? (Уже ерзало сомнение — может, пригрезилось?) А… Ну да столько непонятного — неуловим оставался рельеф задач, разваливались азимут, методология поиска. Здравый смысл буквально распадался — дурдом очень предусмотрительно расположился в окрестностях.
***
Естественно, и Измоденово долго еще жило известными событиями в вотчинах и Лощинках, слухи роились. Возьмите следующее, лечебницу лощинскую не то чтобы прикрыли, но подвергли основательной пертурбации. Правдивее сказать, темное отделение куда-то перевели, сперва осталась доступная психиатрическая отрасль, где поначалу обретался Миша Семенов, а через полгода все заведение упразднили до тубдиспансера. А пропо, Михаил месяца через три выправился и вернулся с Агафуровских в палестины; хоть на ахинею от случая к случаю раскручивался
— безобидную, надо сказать, все больше о мировой политике (впрочем, раз доказывал: он — Фантомас), — обернулся в целом смирным мужчиной, осужденным вечно ждать несбыточного, скажем, профанаций сыскного свойства не наблюдалось. Между прочим, вскоре женится на Лидии Карамышевой.Опять же Иван Докучаев исчез напрочь, растворился в глубоком мироздании и уже на сцене так и не появится, родители его от горя окончательно осунутся и через пару лет следом друг за другом сойдут на нет. То есть тут останется некий с сатанинкой флер: согласитесь, отсутствие факта
— конкурирует смерть — делает обстоятельства живучими.Маша Бокова. Через два месяца после пожара относительно оклемается и вернется домой. Но еще через месячишко тоже исчезнет. Вот тут и поползут домыслы и молва. Дело в том, что деревенские, самым естественным образом уже пропалывая каждый штрих каверзных событий, нароют (конкретно почтмейстерша Варвара Александровна), что еще летом, накануне основных событий, имело место превязкое обстоятельство. Именно Маша и Ванька Бык были встречены в городе и теснились очень даже непосредственно. Мало того, с ними присутствовал некий товарищ весьма комильфо, и вся троица вела себя самым сосредоточенным образом. Например, Варвара Александровна,
— все происходило в центральном сквере, — хоть и маневрировала намеренно некоторое время рядом, осталась незамеченной. Но что вы думаете, Мария-то наша отнюдь не иссякнет окончательно. Опять же Варвара вычислит сердешную. Конкретно, встретит снова в городе случайно… Пресловутая девушка, потупившись и скромно, передвигалась навстречу. И несла она — что?.. Совершенно верно, очень круглый и выступающий живот. Тут уж почтмейстерша скромничать не станет — натерпелись, хватит — и преградит путь.—
Ой, Машенька, здравствуй, милая, — настырно и дотошно осмотрев сгоревшую половину лица, которую возместит обещанный мертвый и лиловый на солнце (июль довелся хищный) покров, заворкует землячка, — а мы потеряли. Родители немотствуют, никаких данных. Стало, замуж вышла (ткнет пальцем в наглядность), когда рожать?Маша запылает, маска мертвой половины почти сольется с живым лицом. Предупредительно застрочит:
—
Ну да. Муж городской, по строительству. Осенью рожать, в ноябре. Парнишка, видать, будет — крупный. Оно и муж крепок, метр девяносто. Как там в деревне? Урожай, слышала, знатный. А я в аптеку ходила, свекор хворый. Ой, Варвара Александровна, пора мне — свекор лекарство по минутам пьет. Хи-хи, такой привереда.Дальше. Месяцем позже опять окажется почтмейстерша в городе
— кажись, упоминали, дочь здесь, внуки. А Мария наша навстречу (надо понимать, в соседях состоялись). С колясочкой. Август месяц никаким краем к ноябрю не прислоняется. Тут уж путь будет прегражден практически баррикадой.—
Ай да прелесть! Ну, здравствуй, мамашечка. Мальчик, девочка?Нынче пылать лицом Маша не станет, хоть и не обойдется без извивов.
—
Мальчик вот. Очень ранненький.Варварушка полезет в кулек, Маша заслонить не успеет. Дитятко на самом деле крупный, розовенький, здоровый. Посудачат наскоро, и снова: “Ой, спешу. Свекор”.
В селе наладится алгебра, ахнут
— зачатие выходило на прошлогодний ноябрь, аккурат на больничный период. На колхозном собрании поднимут вопрос, на Фирсова будет сооружена агрессия — разузнать! Он, разумеется, и сам теми событиями хворал и соскребать грязь о решетку боковского крыльца станет уже разве не с пылом. Друг детства после второго фуфырька столичной обнажится. От молвы и отправили в город, к сестре жить, пусть там рожает. А через год чаяли обратно доставить со сказкой: де, вышла замуж в городе, но муженек отчалил.—
Кто отметился? — безжалостно насупится председатель.—
Молчит вмертвую. Пытали попервам, да ведь такую оперу закатит, такие выходы… Отцепились. Похоже, сама не в курсе, откуда насквозило.Нахалкаются, словом, друзья детства душевно. Впрочем, в этот раз, сами понимаете, Иван Ильич разные пожелания вроде “Гори оно…” делать категорически поостережется…