Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2012
Дмитрий Мамин-Сибиряк
Душа проснулась
Еще с вечера честная братия маленького раскольничьего скита, затерявшегося в далекой и неприступной глуши Уральских гор, готовилась к чуду, повторявшемуся из года в год. Никто не знал об этом чуде, кроме братьев-иноков, и они готовились к нему целонощной молитвой.
— Брат Касьян беспокоится, — сказал первым келарь Пафнутий. — Душа в нем начинает просыпаться…
Скит назывался “На Проталинке”, потому что стоял на угреве горного откоса, где из горы выбивался холодный ключик, не замерзавший зимой. Собственно говоря, это была небольшая, вросшая в землю избушка, разделенная внутри на три упокоя: в крайнем направо помещалась моленная, где днем и ночью шла упорная раскольничья служба, в крайнем налево устроена была келарня, а в среднем братия работала и почивала. Всех иноков было только пять человек, да и те едва тянулись. Бедный был скиток, и мало кто из раскольничьих милостивцев и доброхотов знал его, чтобы послать инокам подаяние. Случалось братии и голодать, особенно летом, когда в скит нельзя было пройти ни конному, ни пешему — не пускали болота. Что успевали запасти с зимы, тем и были сыты до осени. Трудно приходилось братии, и давно бы она разбрелась в разные стороны, если бы не брат Касьян.
Последним пришел в скит брат Касьян, и с ним пришла в скит великая милость Господня, подкрепившая пустынножителей. Больше всех полюбился ему келарь Пафнутий, и Касьян проживал всю зиму в келарне. Он не выходил на общую молитву всю зиму, ни с кем не говорил и молча сидел где-нибудь в уголке. Пищу принимал редко, и только из рук одного Пафнутия.
Итак, все готовились к чуду.
Стояла весенняя ночь, какая только бывает в такой лесной глуши. Мохнатые серые ели пустили уже свои зеленые лапки, почки на березах и осинах разбухли, из-под быстро тающего снега выглянули желтыми глазками анемоны, кое-где на проталинках высыпала яркая зелень. Смешанный лес облегал кругом, скрывая под своей столетней сенью тихую обитель. Но этот лес оживал только ночью, начиная с вечерней зари, когда начинала играть всякая птичка. О, это было великое чудо… Вся тварь ликовала. Пролетала с теплого моря перелетная птичка и хлопотала больше всех. В скиту всю ночь шла служба, слышалось тихое иноческое пение, и лес пел тысячью голосов, как живой.
А брат Касьян лежал на своей лавочке в келарне и слушал. Иногда он поднимал голову и широко раскрытыми глазами смотрел в окно.
— Брат Касьян, близится час великой милости… — повторял келарь Пафнутий. — Пролилась вода с гор, налетела всякая пташка из-за теплого моря, пора и тебе воспрянуть!..
Брат Касьян только вздрагивал и закрывал глаза. Исхудал он за зиму, в чем душа держалась, и оставались живыми одни серые глаза…
Близилось утро. На востоке по небу легли утренние отбели. Где-то незримо наливался ликующий утренний свет, а тьма исчезала. Меркли желтые огоньки скитских свеч, кончалась иноческая служба, поднималось весеннее солнце.
— Пора… — сказал келарь Пафнутий.
Вышла братия из моленной и стопилась у выхода. Пафнутий ушел в келарню и вышел оттуда вместе с братом Касьяном. Бледен был Касьян и едва мог держаться на ногах. Его подхватили под руки и повели по скитской тропе к ключику, у которого земля прогрелась и зеленела весенней травкой. Касьян шел с закрытыми глазами и открыл их только тогда, когда раздалось иноческое пение. Он с удивлением посмотрел кругом, как проснувшийся от тяжелого сна человек. На щеке повисла слеза.
— Брат Касьян, слышишь ли?
— Слышу… Был мертв и ожил.
Иноки плакали от умиления, плакал и Касьян: к нему вернулась жизнь. Он видел и слышал и мог говорить и удивлялся. Неужели прошла целая зима? Живая душа вернулась в это изможденное тело, как перелетная птица в старое гнездо. Брат Касьян мог теперь молиться и славить Бога.
Каждую весну повторялось это чудо, и все лето брат Касьян оставался здоровым. Молился вместе с другими, пел и читал, работал; а с первым снегом его душа засыпала на всю зиму. Что с ним было в это время — он никому не рассказывал.
Да, чудо свершилось, и братия шла в келью, оставив Касьяна одного, чтобы он на вольном воздухе мог отойти. Не нужно было мешать…
Обыкновенно целый день брат Касьян проводил на молитве. Так было и теперь.
Вечерело. От леса потянулись длинные тени. Воздух похолодел. Солнце быстро клонилось на закат, а Касьян все еще стоял на молитве.
— Нужно его позвать, — сказали иноки келарю Пафнутию.
Келарь пошел на проталинку, а брат Касьян лежит ничком мертвый.
Душа проснулась в последний раз, чтобы больше не засыпать…
_____________
Скит развалился. Братия разошлась. Осталась у горного ключика только одна могилка брата Касьяна. Каждую весну к ней идут со всех сторон благочестивые люди, чтобы вспомнить о том, что все мы — только короткие гости на земле, что у всех спит душа и что есть другая жизнь…
***
“Душа проснулась” (авторское жанровое обозначение “эскиз”) — образец духовной прозы, своего рода стихотворение в прозе. Эскиз был напечатан впервые в № 15 “Нашего времени” за 1893 г., позднее перепечатан в сборнике “Святочных рассказов” (СПб., 1898). Затем эскиз вошел в состав 12-го тома Полного собрания сочинений, подготовленного издательством “Т-ва А. Ф. Маркс” в 1917 г. В последующих изданиях Мамина-Сибиряка это произведение не печаталось.
Эскиз примечателен в нескольких отношениях. Прежде всего установкой на ожидание и переживание чуда, его онтологическую реальность, что уже знакомо нам по рождественскому рассказу “Последняя треба”. Только в данном случае речь идет о пасхальной истории, связанной с оживлением души расслабленного инока-раскольника Касьяна. Отметим лейтмотивную структуру “чудесного” сюжета: “Еще с вечера честная братия маленького раскольничьего скита… готовилась к чуду…”; “Никто не знал об этом чуде, кроме братьев-иноков…”; “Итак, все готовились к чуду”; “О, это было великое чудо…”; “Каждую весну повторялось это чудо…”; “Да, чудо свершилось…”.
Вот она, кульминация рассказа — обмен реплик келаря Пафнутия и брата Касьяна:
— Брат Касьян, слышишь ли?
— Слышу… Был мертв и ожил.
Цитируемое в данном фрагменте текста изречение “Был мертв и ожил” прямо уводит к концовке евангельской притчи о блудном сыне (Лук., 15: 24). Смысл его — в воскрешении согрешившей и раскаявшейся души к новой, вечной жизни. Именно оно и уподобляется настоящему, истинному чуду!
Сюжет оживления души подкрепляется особо колоритным “одухотворяющим” сравнением героя с птицей: “Иноки плакали от умиления, плакал и Касьян: к нему вернулась жизнь. Он видел и слышал и мог говорить и удивляться. Неужели прошла целая зима? Живая душа вернулась в это изможденное тело, как перелетная птица в старое гнездо. Брат Касьян мог теперь молиться и славить Бога”. Данный фрагмент текста, как мы можем догадываться, перекликается с известной песней-романсом В.А. Жуковского “Весеннее чувство”: “Чем опять душа полна? / Что опять в ней пробудилось? / Что с тобой к ней возвратилось, / Перелетная весна?” Однако, как показывают наблюдения над другими произведениями писателя, мотив-сравнение человека с птицей представляется не просто сверхчастотным, но, пожалуй, даже личностно-архетипическим для Мамина-художника. Вот только несколько примеров: Груня “затрепетала, словно подстреленная молоденькая птичка”, “Словно птица в клетке, забилось у Архипа сердце…” (“В водовороте страстей”); “Агния Ефимовна очутилась на полной воле, как выпущенная из клетки птица” (“Пир горой”); “Маремьяна Власьевна вся почти насторожилась, как птица над своим гнездом” (“В последний раз”); Мосевна “бросается к ногам лошади и бьется, как подстреленная птица” (“Бабий грех”); “Ему вдруг стало жаль вот эту несчастную, которая, как ночная птица, летела на окно, освещенное чужим светом” (“Нимфа”).
Публикация и комментарии О. Зырянова