Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2012
Владимир Турунтаев
(1930) — прозаик, очеркист, автор множества книг. В “Урале” печатается с 1958 г. Живет и работает в Екатеринбурге.
Владимир Турунтаев
Альтернатива профессора Трушина
Во все времена жили на свете подвижники. Люди не от мира сего, радевшие не о собственной выгоде, а о том, чтобы сделать этот мир лучше. Спустя столетия иным подвижникам благодарные потомки воздавали должное, однако в глазах своих современников они чаще всего выглядели чудаками.
Герой этого очерка не исключение. В течение нескольких десятилетий он на практике доказывал, что даже в условиях уральского климата вполне возможно получать и два, и три полноценных урожая за один год.
Результаты экспериментов, много лет проводившихся в таких крупных и стабильно работавших в свое время хозяйствах, как колхоз им. Свердлова или совхоз “Бородулинский” (оба в Свердловской области), могли лицезреть все желающие.
Дело было за малым: чтобы хоть кто-то из высоких руководителей был заинтересован в двух, а тем более в трех урожаях. Но никого из таковых мой герой на своем веку не встретил.
Василий Фёдорович Трушин родился в 1915 году, вскоре после Столыпинской реформы, и все последующие изломы новейшей истории российского крестьянства как в зеркале, этап за этапом, отразились в его биографии, которая до самых последних лет его жизни не подлежала оглашению в полном виде. Равно как и вся история крестьянства страны Советов.
Официальные анкетные данные свидетельствуют о благополучно прожитой жизни: репрессиям ни сам он, ни его родные не подвергались. С войны вернулся живым и невредимым, награжден двумя боевыми орденами
— словом, ничто не мешало ему уверенно всходить по ступеням научной и служебной иерархической лестницы. И всходил: стал профессором, доктором, заслуженным деятелем науки, заведовал кафедрой земледелия в Свердловском сельскохозяйственном институте (ныне — академия).А посадить могли запросто, хотя бы за продолжительную беседу с “махровым врагом народа”, великим Н.И. Вавиловым, совсем незадолго до ареста последнего. Или когда, будучи секретарем институтского комитета комсомола, явился к следователю-гебисту заступаться за другого “врага народа”, своего профессора К.И. Дебу, арестованного в том же 1940 году.
Однако судьба, а может, и сам Бог распорядились иначе.
Университеты
Тяга к науке перешла к нему от отца, крестьянина-самоучки, у которого в избе все стены были обклеены грамотами и почетными дипломами. Как выставка, так Фёдор Трушин из деревни Старый Город, что на Курщине, становился ее непременным участником и призером. На его полоске рос самый лучший хлеб, в саду спели самые крупные и самые сладкие яблоки. Да сколько грамот принесла ему одна лишь корова-двухведерница Зорька! И от ее дочки Машки тоже по два ведра надаивали. Но недолго.
Василию было четырнадцать лет, когда в деревню заявились уполномоченные и спешно стали организовывать колхоз. Повели на сборные пункты домашнюю живность. Фёдора Трушина, как участника Гражданской войны, записали в колхоз одним из первых. Пришлось расстаться с коровой Машкой, с овцами, гусями и даже курами. Отрезали половину сада.
Василий был пионером и всерьез считал, что всех, кто в колхозе, ждет счастливая жизнь. Потому не заплакал, в отличие от отца и матери, когда двое активистов из бедняков, ухватившись по-хозяйски за повод, уводили со двора его любимца коня Васю.
Машка издохла месяца через полтора, конь Вася пережил ее недели на две. А в тридцать третьем году на Курщину пришел великий голод. За короткий срок население деревни Старый Город перемерло наполовину. Трушины чудом продержались: варили заготовленные впрок клеверные головки, а из собранных по весне на колхозных полях перемороженных картошек готовили “тошнотики”.
Неизвестно, как бы все дальше повернулось, если бы однажды не прибыл в Старый Город посыльный из военкомата: “Трушин Василий Федорович? Распишись!” Это был вызов на Кубань, в станицу Красноармейскую, от брата Михаила, который проходил там срочную службу.
Выдали Василию в военкомате проездные документы и паек на дорогу: две буханки хлеба да еще мяса, воблы, крупы
— целое богатство! Он почти весь паек оставил дома и налегке отправился в неведомые края.Казаков в Красноармейской, когда-то цветущей станице, Василий уже не застал. Жили в ней исключительно красноармейцы, демобилизованные из рядов Красной Армии и обращенные в колхозников, но еще продолжавшие носить форму и ходить строем. На улицах дымили походные кухни, а горн играл побудку и отбой. Василию тоже выдали обмундирование и определили в МТС прицепщиком. На всю жизнь запомнились ему густо поросшие сорняками кубанские поля. Заросли бурьяна были столь могучи, что поначалу он принял их за лесопосадки.
Позднее выучился на тракториста и одновременно на токаря. А года через два после “обращения в казаки” поступил на рабфак и успешно закончил его. Имея не замаранную биографию, был принят в вуз без экзаменов.
Четвертый курс Пушкинского сельскохозяйственного института, что под Ленинградом. Идут лабораторные занятия, студенты делают срезы растительных тканей, окрашивают их и рассматривают под микроскопом. Неторопливо расхаживая меж столами, за работой студентов наблюдает член-корреспондент Академии наук СССР Григорий Андреевич Левитский, крупный ученый-цитолог, ближайший сподвижник академика Вавилова.
Здесь, близ города Пушкина, находится и опытная станция, где проводятся посевы многочисленных сортов культурных злаков и их диких сородичей, семена которых были собраны Вавиловым во время его странствий по пяти континентам. Работая на опытном поле, Василий не раз видел издали, как Вавилов проходил, не останавливаясь, вдоль делянок, и полы его макинтоша ветром отпахивались в стороны. На ходу срывая колосья, он рассматривал их и пробовал зёрна на зуб.
…Левитский остановился возле Василия и посмотрел в его микроскоп. Затем, подозвав ассистента, попросил законсервировать сделанные Василием срезы.
И однажды, когда студент Трушин занимался прополкой, к его делянке подошли они оба
— Левитский и Вавилов.—
Я посмотрел ваши срезы и послушал, что говорит о вас Григорий Андреевич, — сказал Вавилов. — У вас определенные способности к научной работе. Заходите ко мне вечером, побеседуем.В небольшом бревенчатом доме при опытной станции у академика была комната, в которой он жил и работал, когда приезжал понаблюдать за ходом испытаний новых сортов.
Начал Николай Иванович с вопроса: верит ли студент Трушин в существование генов. Не удовлетворившись коротким утвердительным ответом, попросил подробнее изложить свою точку зрения и, видимо, остался доволен его рассуждениями: по завершении беседы предложил Василию готовиться к поступлению в аспирантуру. К нему, академику Вавилову.
Но тем же летом, в начале августа 1940 года, Николая Ивановича арестовали. Какое-то время Василий верил в его возвращение. Невозможно было представить этого солнечного человека в тюремной камере.
И еще многие профессора исчезли бесследно. Профессор Константин Ипполитович Дебу приходил на лекции в латаных брюках, а в обеденный перерыв, спустившись в столовую с неизменными судочками в руке, пристраивался в одну очередь со студентами к раздатке. Он был воспитанником дореволюционной школы, лекции читал с благоговейным трепетом, как священное писание. Василий часто подходил к нему после лекций с вопросами, и порой оба так увлекались, что за разговором забывали о времени.
Но однажды профессор Дебу не явился на лекцию. Вместо него на кафедру поднялся ассистент и объявил, что профессор оказался врагом народа.
Всю ночь Василий провел в раздумьях, а утром пошел в “страшный” дом.
Следователь госбезопасности, оттопырив верхнюю губу и сузив глаза, с интересом вглядывался в необычного посетителя.
—
Сам-то ходил на лекции этого Дебу? — спросил наконец.—
Ни одной не пропустил, — ответил Василий.—
Тогда как же ты, комсомольский секретарь, не разглядел врага, который под видом науки вдалбливал студентам буржуазные идейки? А может, ты и сам?..Все же Василий сумел ввернуть, что лекции профессора записаны им слово в слово.
—
А вот и проверим! — с каким-то злорадством проговорил следователь. — Ну-ка, тащи свои конспекты!Когда Василий, сбегав в общежитие, принес свою тетрадь, на столе у следователя лежал еще один комплект: изъятые у профессора при обыске его собственные конспекты. Ничего не говоря, следователь с бесстрастно-деловым видом стал сличать тексты. А Василий сидел перед ним и ждал. Вдруг за его спиной с шорохом растворилась дверь и зашаркали-застучали шаги. Василий непроизвольно повернул голову и натолкнулся на полный горечи и презрения взгляд профессора, следовавшего в сопровождении конвоира через кабинет в другую дверь.
Немигающие, жгучие глаза следователя уперлись в Василия:
—
И ты что, готов за него поручиться?—
Готов, — чуть слышно ответил Василий. Его знобило.Следователь еще некоторое время буравил Василия взглядом.
—
Ладно, ступай. Разберемся.А вечером кто-то постучался в дверь общежитской комнаты. Василий читал, лежа на койке.
—
Кто там? Входи!Дверь медленно отворилась. Василий глянул на вошедшего и как подброшенный вскочил на ноги.
—
Константин Ипполитович?..—
Простите меня, молодой человек! — и профессор склонил перед Василием голову. — Намедни я плохо о вас подумал.Позади остался пятый курс. За несколько дней до распределения член-корреспондент Академии наук Левитский неожиданно нагнал Василия в коридоре. Несколько шагов прошли рядом, и за это время профессор успел посоветовать ему взять назначение подальше от столиц, а получив документы, немедленно отправляться к месту работы. Через несколько дней Левитский словно канул в небытие. О его трагической судьбе, как и о судьбе великого Вавилова, Василий узнал лишь полтора десятилетия спустя.
В последних числах мая 1941 года он прибыл к месту работы
— в Зельмановский район Немцев Поволжья. Затерянный в степях совхозный поселок радовал глаз ухоженным видом и обилием светлых тонов. Аккуратные саманные дома под черепичными крышами были словно только что побелены. Размеренно вращались крылья ветряков.В совхозе молодого агронома встретили приветливо, поселили в чистой комнате. С утра он отправлялся в поля, знакомился с севооборотами, расспрашивал старожилов об особенностях здешнего земледелия, а поздними вечерами штудировал книгу “Лиманное земледелие”: здесь, в Немцев Поволжье, поля изобиловали лиманами, в которых по весне скапливались талые воды, и потому все лето, даже в засуху, в них, как в маленьких оазисах, росли густые сочные травы. Однако площади этих рассеянных по степи оазисов были так малы, что нечего было и думать о каком-то лиманном земледелии. Тем не менее “принцип лимана” навел Василия на мысль о том, что и в бороздах на пашне тоже могла бы скапливаться вода. Поделился этими соображениями с бригадирами
— решили попробовать. Перед перепашкой паров сняли, через один, отвалы у плугов — борозды стали шире и глубже. А в ходе перепашки пришла новая мысль: если борозды сделать замкнутыми, с перемычками, то вода из них вовсе не будет уходить…Уже началась война. Однако уборочная шла организованно, план хлебосдачи выполнили. Уборки оставалось самое большее на неделю, когда в поселок на грузовике прибыл отряд энкаведешников. Василия, как единственного русского, вызвали в контору и ознакомили с приказом о переселении всех без исключения немцев в восточные районы страны. Распоряжались энкаведешники, а Василий присутствовал в качестве понятого.
Не было ни плача, ни криков. Негромко переговариваясь меж собой, немцы деловито погрузили на повозки самое необходимое, скорбно поглядели напоследок на пустые дома и тронулись в путь. С тою же покорностью судьбе и приказу, прибыв на станцию, погрузились в теплушки.
Когда Василий вернулся со станции в поселок, между домами с мычаньем, блеяньем и хрюканьем металась непоеная и недоеная скотина. Увидев полуторку Василия, коровы как по команде выстроились вдоль улицы и, выжидательно мыча, смотрели, как она приближается. Василий растерялся. Вцепившись мертвой хваткой в руль, проехал мимо, и в сгущающихся сумерках в зеркало ему было видно, как, задрав хвосты, коровы неслись неуклюжим галопом вслед за машиной. Подвернув к своему дому, Василий выпрыгнул из машины на крыльцо и спрятался за дверью.
К счастью, на другой день по дороге в город Энгельс Василий повстречал большой обоз беженцев. На узлах сидели ребятишки, лошадей понукали женщины. Люди чуть не месяц были в дороге и совсем уже отчаялись, так что Василию не составило труда повернуть этот обоз в сторону “своего” поселка.
Первым делом женщины собрали скот, уже успевший разбрестись по степи. Много коров пропало бесследно, у других перегорело молоко. Женщины, умевшие управляться с тракторами и автомашинами, съездили на станцию и пригнали оттуда брошенную технику, лошадей и верблюдов с повозками.
С уборкой покончили вовремя, с осени вспахали землю, а весной провели сев. На другой год урожайность пшеницы на тех полях, где в бороздах были сделаны перемычки, оказалась в полтора раза выше, чем на парах же, но без перемычек, и чуть ли не вдвое выше, чем на обычной зяби.
Продолжать бы Василию свои опыты, если бы не война…
Тою же осенью он ушел добровольцем на фронт. Проведя два с половиной года на передовой, он, как заговоренный, ни разу не был ранен и 9 мая 1945 года на танке въехал в Прагу
— вместе с бойцами своей 170-й отдельной разведроты.
Будни без праздников
Управляющий Плавским свинотрестом, что на Тульщине, долго вчитывался в документы Трушина. Наконец поднял на фронтовика глубоко запавшие проницательные глаза и со вздохом проговорил:
—
Послушай, солдат, я хоть сейчас дам тебе совхоз. Но понимаешь, на месте того совхоза наша оборона стояла. Так что сперва съезди на место, погляди, что там и как. Дам тебе машину.—
Тогда уж сразу за вещами домой заскочу.А по дороге к дому еще остановочку сделал
— в городе Дмитриеве, где жила его невеста Оля, главврач санэпидстанции. Ничего не скрывая, передал ей содержание разговора с управляющим. Выслушав его сбивчивую речь, Оля спросила:—
Ты что, Вася, не хочешь, чтоб я поехала с тобой?—
Я-то хочу. А ты не забоишься?Покрутила головой.
—
Тогда выходи за меня — и поехали! — выпалил он единым духом.Ни он, ни она не представляли, что их ожидало на Тульской земле.
Закоченевший в кузове Василий Федорович огляделся и не увидел в рассветной морозной мгле ничего, кроме голого, уходившего во тьму пространства.
—
Где ж совхоз?—
А вон там ихняя контора, — кивнул шофер куда-то в сторону.Василий Федорович соскочил на дорогу. Оля дремала в кабине, он не стал ее тревожить. Протоптанная в снегу тропка привела к некоему подобию блиндажа. Спустившись по скользким от наледи ступенькам, он проник через низенькую дверцу вовнутрь и очутился в освещенном керосиновой лампой помещении. За сколоченным на скорую руку столом сидел на тарном ящике щуплый, небритый и лохматый человечек.
—
Вы, как понимаю, здесь директором были? — спросил Василий Федорович. — А где ж совхоз?Когда выбрались из “блиндажа” на свет Божий, уже развиднелось, и стали видны заваленные снегом кровли землянок, тянувшиеся по обе стороны тропы. Над крышами курились дымки. Чуть в стороне стояла под соломенной крышей единственная изба
— директорский “дворец”.Весь тот первый день он провел на “центральной усадьбе”. Обошел все землянки, познакомился с их обитателями. Почти одни женщины с детьми да старики со старухами. В землянках было дымно, однако тепло, и в горшках на печурках взбулькивало картофельное варево.
На весь совхоз было только шесть тракторов, прошедшей осенью едва ли десятую часть полей вспахали. Скотину опять же держать негде. Из всех хозяйственных построек уцелели только зерносклад да два полуразрушенных свинарника.
Следующим утром поехал в Кабачевку, одно из совхозных отделений. Еще издали увидел длинную приземистую постройку
— о чудо, почти целую, лишь один угол соломенной крыши зиял черным провалом. Свинарник?Над кровлей стлался сизый дымок, снег перед дощатыми воротцами утоптан, следы свежие, утренние. Потянув створку воротец за железную скобу, вошел в густой дымный сумрак. Различил тянувшиеся по обе стороны от прохода дощатые клети. Но запах был не такой, какой бывает в свинарниках, а затхлый, погребной.
Послышался тихий говор. Сперва не поверил глазам, подумал, что наваждение: в клетях на топчанах, застеленных каким-то рядном, сидели и лежали человеческие существа. Тихое покашливание, шорох приходящих в движение тел. Кто-то хрипло задышал сбоку, не то старик, не то старуха
— призрачная фигурка с замотанной в тряпьё головой. А по проходу двигались, приближаясь, какие-то тени…Спазма сдавила горло:
—
Я ваш новый директор… Ехал поднимать совхоз, а теперь не знаю: увидел вас, и страшно стало…Одна из женщин улыбнулась беззубым ртом:
—
Эт-т хорошо, что тебе страшно. Значит, все понял.И совсем неожиданно завязался хороший разговор. Выяснилось, что в Кабачевке при желании можно соорудить хоть два свинарника:
—
Фундаменты еще целы, стены сплетем из тальника, обмажем глиной, а мужики привезут из лесу лаги и соорудят кровли…Оказалось, что и мужики в Кабачевке есть.
Месяца не прошло, а два свинарника были “сданы под ключ”. Глядя на кабачевцев, такие же плетеные свинарники люди стали возводить и на других отделениях. К весне “Спартак”
— так назывался совхоз — по поголовью свиней превзошел своих соседей. Однако кормов, что выделил трест, хватало лишь на то, чтобы поддерживать свиней в живом состоянии. О привесах и говорить нечего. Но вот однажды Оля, вернувшись из областного центра, куда ездила за медикаментами, как бы невзначай поинтересовалась:—
Вася, а негодной селедкой свиней можно кормить?Оказывается, в Туле санэпидстанция забраковала большую ее партию. Василий Федорович тут же созвонился с Тулой и услышал:
—
Забирайте скорей, если надо!Незадолго перед тем трест выделил совхозу пять грузовиков, и все они были доверху загружены бочками с селедкой. Цена
— символическая. Животноводы мешали выбракованную селедку с крапивой, картошкой, комбикормами и досыта кормили свиней. Свиньи жирели на глазах.А вот как приумножили тракторный парк: прочесали окрестные леса да повытаскивали из болот и оврагов брошенную еще при отступлении наших войск гусеничную технику
— десятка два тракторов и даже танк. Больше половины тракторов оказалось в исправности.После посевной приступили к сенокосу. Травы
— по пояс, с довоенных пор не шевеленные. Сена заготовили по самую завязку.И поехал Василий Федорович в трест просить ссуду на покупку еще полутора сотен коров.
—
С ума сошел! — воскликнул управляющий. — Чем кормить будешь?—
Да есть у нас сено, — простодушно молвил Трушин.—
Ой, заливаешь!Сели в машину, поехали смотреть. Начал было управляющий считать совхозные стога, да скоро сбился. И разрешил купить коров.
К первой при Василии Федоровиче зимовке спартаковцы подготовились неплохо: свиней и крупный рогатый скот удалось разместить в более или менее теплых плетенках. Сена и фуража должно было хватить до весны. А вот у соседей с кормами был полный зарез.
И что сделал управляющий свинотрестом? Поздней осенью, когда начались холода, по его распоряжению привезли в “Спартак” сотни три голодных свиней из других совхозов. Сгрузили и уехали.
—
Сам понимаешь, иначе нам их не сохранить, — разъяснил управляющий на другой день после завершения операции.Напрасно доказывал ему Трушин, что в свинарниках “Спартака” тоже теснотища.
—
Изыщи возможности, — вот и весь сказ.Изыскали. Поставили шалашиком лаги, а сверху навалили сена и соломы. И загнали в эти длинные норы подкинутых свиней. С кормами теперь стало туго. Свиньи
— и свои, и чужие — сели на голодный паек. Но свои-то в плетеных свинарниках глиняную обмазку не трогали, а подкидыши моментально проели в кишках-шалашах соломенное укрытие и повысовывали наружу головы. А тут ударили морозы. Не сибирские, однако уши у большинства хрюшек к концу зимы поотваливались. А там начался падеж. Комиссия нагрянула. Ясно: во всем виноват директор. И вызвали Трушина аж на коллегию министерства.Спасла его чистая случайность
Местный фотолюбитель ради смеха запечатлел торчащие из дыр безухие свинячьи головы и преподнес отпечатки Трушину. А тот на коллегии разложил эти отпечатки перед министром. Министр сперва ничего не понял и шибко осерчал:
—
Почему ушей-то нет у свиней? А в стог их зачем посадили?Василий Федорович разъяснил, что к чему, и вопрос о “Спартаке” отложили. А буквально через две недели туда, в “Спартак”, прибыло целое строительное подразделение и с ходу приступило к возведению типовых свинарников. Подкинули и комбикормов. Так что все кончилось благополучно. Однако Трушин уже понял: чем больше везешь, тем больше в твою повозку будут накладывать. Таков был стиль работы, и с этим ничего не поделаешь. Оставалось одно: позаботиться о том, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Необходимо было создать такой запас кормов, чтобы в случае чего сполна хватило бы и своим животинам, и чужим.
Но как такого достичь? Зерна сколько ни собери
— все излишки государство выметет подчистую. Урожайность зерна определялась еще до уборки. А одним сеном свиней не откормить.Ну, да голь на выдумки хитра
— нашел Василий Федорович лазейку. Ведь незрелое зерно, находящееся в тестообразном состоянии, по питательной ценности почти не уступает зрелому, зато вместе с недозрелым зерном можно скармливать еще зеленые, а потому богатые витаминами стебли и листья.Разумеется, никто не позволит скармливать скоту недозрелые колосья
— подсудное дело! Но тут-то и весь фокус: оприходованные государством посевы зерновых не было надобности трогать. Ведь вместе с ними в севооборот каждого хозяйства в плановом порядке вводились однолетние травы. Это горох, вика — прекрасный белковый корм. И те же зерновые, опять же в плановом порядке предназначенные для скашивания на сено или на зеленую подкормку. И бывало, что иные руководители хозяйств при известной смелости дожидались полного созревания зерновых, посеянных как однолетние травы, затем обмолачивали спелое неучтенное зерно и ссыпали его в потайные закрома, чтобы зимой потихоньку прикармливать им скот. Тоже подсудное дело.Василий Федорович решил, что незачем дожидаться полного созревания зерна, а затем прятать его, рискуя головой. Когда можно сделать проще, лучше и без риска: скосить где-нибудь в середине июля однолетние травы при тестообразном состоянии зерна да и заложить всю скошенную массу в силосные ямы.
А когда скосили, то в голову пришла другая мысль, уже не из учебников: ведь с середины июля до зимних холодов целых два месяца, а потому на освободившихся полях можно посеять однолетние травы повторно! И они успеют вырасти. В закромах оставалось еще немного семян ячменя.
И вот в сентябре заколосились вторые посевы. Травостой был прекрасный, стебли и листья были нежны и сочны. Кормовых единиц получили столько же, сколько их было бы в спелом зерне. Это как же можно развернуться!
Можно, да только осторожно…
До середины зимы все шло лучше некуда. Молоко прибывало. Свиньи набирали вес. И вдруг…
Вдруг вызвали Василия Федоровича в райком партии. У первого секретаря на листочке уже было расписано: один стог “Спартак” отдаст такому-то совхозу, еще два такому-то колхозу…
—
Да ведь и в тех хозяйствах коровы не будут сыты, и у нас надои падут! — начал отбиваться Трушин.Однако Первый не дал больше ничего сказать, стукнул кулаком по столу. Все. Точка. Сено отобрали.
Но тут вскоре Василия Федоровича назначили главным агрономом треста. В этой должности ему удалось добиться того, что в целом ряде совхозов стали получать по два урожая однолетних трав с недозрелым зерном. Директора совхозов быстро сообразили, что никому не придет в голову изымать силос из таких трав в пользу государства.
Василий Федорович без устали мотался из конца в конец области и методично внушал руководителям хозяйств, что при желании они могут завалить свой скот кормами. Но вот парадокс: чем лучше шли дела в Плавском свинотресте, тем больше шишек сыпалось на голову его управляющего В.С. Куша.
Раньше Василий Федорович диву давался: как мог этот умный, знающий дело человек отдавать распоряжения, иной раз попросту подрывавшие экономику хозяйств. Теперь поражался другому: как удавалось Кушу с путами на руках удерживать трест в плавучем состоянии. Работая теперь с Кушем бок о бок, он видел, как упорно сопротивлялся тот нажиму со стороны вышестоящих чиновников и местных князьков, полагавших, что только они пекутся о благе государства. Сотни гласных и негласных, подчас профессионально малограмотных, противоречивых решений, указаний, советов, намеков, угроз. Сотни надводных и подводных камней, среди которых надо было лавировать. Искусством такого лавирования Куш владел в совершенстве. Но нередко не выдерживали нервы, он срывался, и чувство самосохранения изменяло ему. Тогда он пер напролом, вызывая неудовольствие и раздражение высоких начальников.
Но дело было не только в характере Куша. Относительные успехи свиносовхозов треста стали резко контрастировать со смехотворно низкими показателями других хозяйств Тульской области, и это куда больше раздражало местных князьков, в ведении которых находились отстающие, а подчас нищенствующие хозяйства. Выделялся Плавский трест и в своем главке. Кончилось тем, чем и должно было кончиться: Куша убрали, а на его место поставили более “понятливого” и исполнительного человека. Производство свинины в Плавском тресте вскоре резко пошло на убыль: за первый “послекушинский” год убытки составили 10 миллионов рублей, за второй
— 15, а за третий уже 25.Вслед за Кушем уволился из треста и Василий Федорович. В 1953 году он поступил в очную аспирантуру при сельхозакадемии имени Тимирязева. Материала для диссертации было сверх головы. Три года напряженной научной работы прошли без каких-либо отклонений от намеченной программы, если не считать ниспосланного ему однажды судьбою великого искушения, преодолеть которое, учитывая членство в КПСС и высочайшее положение главного искусителя, было почти немыслимым делом.
Случилось это летом 1954 года. Василий Федорович приехал в родной Старый Город на каникулы. И по роковому стечению обстоятельств как раз в ту пору первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев надумал посетить свою родную Калиновку, путь в которую пролегал через Старый Город, а Никита Сергеевич имел обыкновение делать здесь остановку и произносить перед жителями Старого Города импровизированные речи.
Когда с улицы послышалось: “Приехал!.. Приехал!..”, Василий Федорович с отцом тоже побежали к сельсовету. Стояли себе в сторонке и слушали, что говорил Хрущев.
Когда тот кончил говорить, к Василию Федоровичу подошел кто-то из свиты и велел следовать за собой.
—
Значит, аспирант? — пожимая ему руку, спросил Хрущев. — А раньше кем работал?Василий Федорович сказал, и ответ понравился:
—
Значит, должен знать, как пшеница растет! — и первый секретарь ЦК пригласил Василия Федоровича в свою машину. — Съездим-ка с тобой в поле!Кивая на проплывавшие мимо поля, Хрущев спрашивал Василия Федоровича, как тот находит посевы. Трушин что-то отвечал и не преминул ввернуть про двухурожайную технологию, однако Первый и слушать не захотел: с его подачи травопольные севообороты вскоре будут преданы анафеме.
—
Чего тебе так уж приспичило идти в науку? — спросил он вдруг. — Давай-ка переходи на партийную работу!Василий Федорович растерялся. Тем не менее хватило духу выдержать первый натиск:
—
Так я, Никита Сергеевич, уже настроился на науку…—
А мы дадим тебе возможность защитить диссертацию!Трушин продолжал упорствовать:
—
Но у меня еще много других идей…Хрущев глянул на него с досадой и махнул рукой:
—
Как знаешь. А все-таки подумай.Дома Ольга Николаевна поддержала мужа:
—
Какой же из тебя, Вася, партработник: ведь у тебя что в голове, то и на языке!Но тем дело не кончилось. Через какое-то время вызвали в ЦК партии. Там провели в большую приемную. Когда стало ясно, с кем предстоит разговор, нервное напряжение заметно ослабло
— самого Хрущева он почему-то не боялся.Тот, выйдя навстречу из-за стола, радушно поздоровался.
—
Ну, как делишки, товарищ ученый? Как видишь, не забыл я тебя! На днях говорил с тульскими товарищами, они тебя помнят и не возражают против твоей кандидатуры.Внутри у Василия Федоровича все сжалось: вопрос решен…
—
Но, Никита Сергеевич…Никита Сергеевич его не слышал:
—
Значит, рекомендуем тебя секретарем Тульского обкома партии по сельскому хозяйству! — и с улыбкой стал ждать ответной реакции.Ох и тяжелая же была пауза!
—
Никита Сергеевич, большое вам, конечно, спасибо за доверие, но… — и запнулся, захватило дыхание от того, что решил сказать, но все же нашел в себе силы: — Я не люблю партийную работу!На какое-то время в кабинете повисла тягостная тишина. Лицо у Хрущева побагровело, глазки сделались совсем крошечными, колючими. Выбежал из-за стола.
—
Ты… Ты кому такое говоришь?! — Но взял себя в руки, походил по кабинету и махнул пухлой рукой: — Ну, коль не любишь, какой из тебя к х… секретарь обкома!Не чуя под собою ног, Василий Федорович поспешил домой успокоить жену.
Крестный путь
В 1955 году он досрочно защитился и стал преподавать в Свердловском сельскохозяйственном институте. Ему предлагали заведование кафедрой земледелия, но он отказался: вскоре по приезде на Урал в голове зароились новые идеи.
Еще шли занятия, когда на кафедру заглянул председатель шалинского колхоза “Луч” Александр Григорьевич Шекотько
— решил посоветоваться с учеными, как в производственных условиях самим получить полноценные семена клевера, а то в последние годы их совсем не стало в продаже, хоть плачь…Василий Федорович пообещал помочь с подбором семенных участков, а затем повел речь об эрозии почвы, в борьбе с которой клевера
— первые помощники. Шекотько подтвердил: почва у них на полях вымывается по-страшному.—
А клевера сильнейшие, по два укоса за лето берем.Василий Федорович предложил сделать колхоз “Луч” базовым хозяйством, форпостом в борьбе с почвенной эрозией. И Шекотько с радостью ухватился за эту идею.
И вот в начале лета молодой ученый приехал в колхоз. Рано утречком, переждав шумный, но скорый ливень, они с председателем уселись в бричку и поехали смотреть поля.
Жуткая картина представилась глазам Василия Федоровича. Склоны холмов и взгорков, на которых зеленели всходы хлебов, сплошь были изрезаны руслами ручьев. В низких местах еще пенилась мутная вода. С хилыми, невзрачными всходами пшеницы и ячменя на соседнем поле резко контрастировали мощные, густо-пенные клевера.
Василий Федорович выпрыгнул из брички, захватил в горсть влажную, антрацитно поблескивающую землю, снесенную ливневыми потоками к дороге. Помял, пригляделся, даже понюхал:
—
Родненькие мои, да ведь это же гумус! Самый что ни на есть перегной, без которого почва мертва и бесплодна. Ему цены нет, он столетиями накапливается в почве. А у вас вот так, за дорово живешь, вымывается!—
Так ведь дожди, стихия, — удрученно повздыхал Шекотько.—
Да кто же сеет зерновые на склонах! Тут нужен густой травяной покров, как и предусмотрено природой, — возразил Василий Федорович и добавил: — Только наши с вами травы должны быть намного урожайнее естественных.—
Да я разве против? — сказал председатель.И они дружно принялись за дело. Года через три-четыре стали заметны первые результаты. На склонах холмов, где буйствовал клевер, где однолетние травы зеленели с ранней весны и до поздней осени, где пахоту вели поперек склонов гребневым плугом, который изготовили местные умельцы по чертежам Василия Федоровича, вымывание гумуса значительно уменьшилось. Шекотько был несказанно доволен.
Пора было начинать такую же работу и в других хозяйствах района. Районные руководители в принципе не возражали, однако, прежде чем дать свое добро, решили своими глазами посмотреть на то, что уже сделано. Посмотрели, послушали и посоветовали… вместо трав посеять кукурузу. Как раз в те годы “королева полей” повсеместно стала вытеснять травы. Однако Шалинский район считался морозобойной зоной, кукуруза здесь не приживалась.
—
Но, может, наука скажет свое слово? — предрик выжидательно и поощрительно посмотрел на Трушина.—
Да-да, — покивал Первый. — Мы на вас рассчитываем.Однако ученый со свойственной ему категоричностью заявил, что сеять кукурузу на склонах
— чистое безумие.—
Ну, а если по парам? — предложил предрик.—
Да что вы! — воскликнул Василий Федорович. — Такой смыв пойдет, что всем чертям тошно станет.Возникло неловкое молчание, которое нарушил предрик:
—
Похоже, вы не согласны с тем, что травы — это вчерашний день нашего земледелия.Кровь прилила к лицу Василия Федоровича:
—
Да ведь вы только что видели поля, на которых травы отрастают для второго укоса! Столько зеленой массы и с таким высоким содержанием белка никогда не получить от кукурузы!—
Жаль, что мы с вами не поняли друг друга, — сухо обронил Первый и обратился к председателю колхоза с вопросом, не имевшим к разговору никакого отношения И вот уже все трое, не обращая внимания на Трушина, переключились на текущие дела.Месяца через два после описанной встречи с районными начальниками Василий Федорович снова наведался в этот колхоз. Председателя на месте не оказалось
— куда-то убежал, никому ничего не сказав. Прежде такого не бывало: Шекотько всегда дожидался автобуса, которым приезжал Василий Федорович, словоохотливо делился новостями, а бричка наготове стояла у крыльца — садились в нее и ехали смотреть поля.Делать нечего, посидел Василий Федорович в приемной час, посидел два. Но вот приспичило туда, куда и цари ходят. Этот дощатый, с трех сторон обросший крапивой скворечник с тех пор запомнился на всю оставшуюся жизнь. Только отпахнул побеленную известкой дверь, как взгляд уперся в пачку бумажных, густо исписанных листов, насаженных на кривой ржавый гвоздь. Сорвал с гвоздя верхний лист, нацепил очки и узнал собственный почерк. “Елки зеленые, да как это?..”
План освоения почвозащитных севооборотов, над которым он просиживал поздними вечерами всю первую зиму. С десяток листов уже было употреблено…
—
Что дальше-то будем делать? — спросил Василий Федорович у Шекотько, когда тот наконец явился в контору.Председатель сделал несколько коротких затяжек, сплюнул соринку и коротко, с нескрываемой досадой проговорил:
—
Кукурузу будем сеять! Так что все это без надобности, — и кивнул на пачку продырявленных листов, которую, свернув трубкой, Василий Федорович сжимал в руке.—
Но вы, надеюсь, понимаете…—
Понимаю! — не стал возражать Шекотько. — И меня тоже поймите: вы приехали и уехали, а мне тут жить и работать!Это была их последняя встреча.
Ачитский район. Старенький, дребезжащий автобусик неторопко бежал по пыльной проселочной дороге, петлявшей среди холмов, по склонам которых поспевали жиденькие хлеба. Кукурузу убрали, но землю еще не успели вспахать, и она щетинилась обрубками стеблей, на которых мотались лохмы иссохших, измочаленных листьев.
Когда автобусик одышливо взобрался на взгорок, на склонах холмов хорошо стали просматриваться разветвленные русла ручьев. Глядя из окна автобусика на обезображенные поля, Василий Федорович прикинул масштабы бедствия и, хотя направлялся в другой район, сошел на ближайшей остановке, у “Афанасьевского” совхоза.
В конторе оказался главный агроном Бахарев, молодой, с приятным открытым лицом. Когда Василий Федорович назвал себя, тот обрадованно воскликнул:
—
Так это вы и есть Трушин? А я на днях собирался к вам!Нашел Василий Федорович общий язык и с директором совхоза Юриным, и с начальником райсельхозуправления Козловым.
Поначалу все шло как по маслу. Год от году расширялись посевы клевера, однолетних трав и озимой ржи. В совхозе забыли, что такое бескормица.
А дальше повторилась старая история: в совхоз пожаловали руководители района, посмотрели кормовые поля и обратили внимание на перекос в структуре посевных площадей: многолетние и однолетние травы основательно потеснили “королеву полей”, а озимая рожь
— пшеницу.
…Тот неурочный звонок Бахарева явился для Василия Федоровича полной неожиданностью:
—
Район гневается. Похоже, будет буря.Василий Федорович решил, что это какое-то недоразумение:
—
Да ведь все идет хорошо!—
Есть симптомы, — помолчав, обронил в трубку главный агроном.По телефону подробно не расспросишь, а съездить в совхоз в этот раз не получилось: Василий Федорович готовился к защите докторской диссертации. Да к тому же на него возложили заведование кафедрой земледелия. И прежде чем удалось выкроить время для поездки, пришла дурная весть: Козлова сняли с должности начальника райсельхозуправления.
Из воспоминаний И.В. Елькина
“С Василием Федоровичем я познакомился в начале шестидесятых, когда еще работал старшим агрономом по зерновым культурам в Свердловском областном сельскохозяйственном управлении. И знакомство это наше было не из приятных. Он представил в облисполком записку о своей двухурожайной технологии, а оттуда ее передали нам “для рассмотрения”.
Почитали мы эту записку и пригласили автора. И вот в присутствии Василия Федоровича каждый из сотрудников отдела, и я тоже, высказался в том смысле, что изложенные в записке идеи не представляют никакой практической ценности. А между собой мы вообще не стеснялись в выражениях: фантазия, бред. Понятно, что автор записки ушел от нас разобиженным.
Дальше
— самое интересное. Я уже тогда собирался уходить из сельхозуправления. Просто невмоготу стало: за какое бы серьезное дело ни взялся, какие бы благие намерения тебя ни обуяли — ничего нельзя было пробить. В хозяйствах говорят: для получения качественных семян нужно такое-то и такое оборудование. А я знаю, где пылится это оборудование. Пылится и потихоньку приходит в негодность. Пытаюсь найти концы и выхожу на обком партии, потому что все вопросы решались там. А в обкоме мне говорят: не суй нос куда не следует!Такое было чувство, что только понапрасну теряю время, а годы идут.
Но вот кафедра земледелия в сельхозинституте объявила конкурс на замещение вакантной должности ассистента, и я подал документы. Прошел! Считаю, что дико подвезло: Трушин в это время находился в докторантуре. Однако через год он вернулся, увидел меня, и глаза, как сейчас помню, сделались у него квадратными. Его можно было понять: на кафедру пролез чиновник, который, еще будучи студентом, ровно никак не проявил себя в научной работе. Увы, так и было: в студенческие годы научные опыты меня ничуть не интересовали, а свои способности я проявлял в отличном знании учебных предметов да в общественной работе.
Наши с Василием Федоровичем столы стояли лицом друг к другу, но Василий Федорович со мной демонстративно не разговаривал. Только через секретаршу. Было чертовски тягостно. И так продолжалось с полгода, на виду у всех, пока руководство деканата не решило предложить мне вести свой предмет на другой кафедре. Василий Федорович пришел в неописуемую ярость. Нарушив долгое молчание, он заявил мне, что я могу катиться хоть к чертовой матери, но никто не давал мне права забирать с собой учебный предмет.
Тут настал мой черед удивиться и вознегодовать: я сказал, что впервые слышу о своем переходе на другую кафедру. Моя непричастность к этой акции тут же подтвердилась телефонным звонком. И что же Василий Федорович? Положив трубку на рычаг, он заговорил со мной таким дружелюбным тоном, словно и в помине не было между нами никаких недоразумений. А вскоре он предложил мне для разработки на выбор две темы. Одна была связана с его двухурожайной технологией. Я выбрал другую, связанную с изучением способов обработки почвы, но в летнее время вместе с сотрудниками кафедры помогал Василию Федоровичу в его опытах на делянках и в скором времени освоил технологию получения двух и даже трех урожаев.
Я уже готовился к защите диссертации, когда Василий Федорович предложил мне присоединиться к эксперименту, который он проводил в совхозе “Афанасьевском”.
…Осенью, когда мы заложили опыты по гребневой и ячеистой обработке почвы, в совхоз приехал сменивший Козлова новый начальник райсельхозуправления Выдрин. Оказалось, что он весьма своеобразно представляет себе эрозию почвы. Ну подумаешь, вымывает на полях канавки, да ведь их можно заделать бороной или плугом!
—
Самое главное — вовремя заделать, — несколько раз повторил он. — А вообще-то мне плевать на вашу эрозию, у меня голова болит за зерновые!Зерновых в совхозе было под завязку.
—
Мало! — заявил Выдрин. — Спрашиваете, где взять землю? А распахать половину клеверов. Для начала…—
Только через мой труп, — сказал главный агроном Бахарев.—
Мы за счет клеверов только и спасаемся от смывов почвы, — поддержал его директор совхоза Юрин.—
Как бы вас самих не смыло! — пригрозил Выдрин.На другое утро появился приказ: Бахарев и Юрин были уволены.
Новый директор Жданов сразу мне сказал, что наши опыты ему нужны как щуке зонтик”.
Случилось Василию Федоровичу читать лекции на шестимесячных курсах переподготовки сельских специалистов. Народ серьезный, с солидным опытом практической работы. Неудивительно, что Василий Федорович на первой же лекции поведал будущим директорам совхозов и председателям колхозов о двухурожайной технологии.
И как раз во время лекции у сидевшего в первом ряду Чеснокова, главного агронома артинского совхоза “Ударник”, случился приступ радикулита. Боль в спине была невыносимая, но терпел, не уходил с лекции. А как услышал про двухурожайную технологию, не выдержал, негромко застонал: “Господи, да за кого этот горластый профессор-теоретик нас принимает! Бывал ли он хоть раз в хозяйствах? Видал ли, какая там техника, какая организация труда? Два урожая!.. Что, даже три? Этот чиновник от науки издевается, что ли, над нами?.. Уже выполняли три плана по мясу, подчистую вырезали весь скот…”
Сразу после лекции Чеснокова увезли в больницу. А когда дней через десять вернулся на курсы, сокурсники сказали:
—
Профессор частенько вспоминает, как ты его отбрил, чиновником от науки назвал.—
Да ну?! — ужаснулся Чесноков. — Я что, вслух это?..—
В полный голос! Неудобно, слушай, получилось. Ты подошел бы к нему, извинился…Подошел, что-то стал плести в свое оправдание, и вдруг профессор его прервал:
—
У меня к вам предложение. Скоро вы станете директором, так давайте попробуем вместе получить в вашем будущем совхозе два урожая! Сотрудники кафедры и я тоже будем вас консультировать, а студенты будут проходить на ваших полях практику.Чесноков для профессора оказался прямо-таки находкой: все годы, что работал главным агрономом, он проводил опыты с новыми сортами, сроками сева, способами обработки почвы. А в первый же год своего директорства заложил опыты по составленной Василием Федоровичем методике.
Артинский совхоз имени Свердлова образовался при разукрупнении другого совхоза, в результате чего на балансе повисло триста тысяч рублей убытка. Коровы едва держались на ногах, кормили их одной соломой, да и ту возили издалека. Поэтому молодой директор был весьма заинтересован в резком увеличении производства кормов. И еще одно обстоятельство сыграло роль: в те годы в хозяйства области усиленно внедрялись агрегаты по производству витаминной муки, и предприимчивый Чесноков смекнул, что двухурожайная технология, по которой уборка ведется непрерывно с мая по октябрь, гарантирует равномерную загрузку агрегата. И уже на другой год эти расчеты полностью оправдались: “авээмка” произвела за сезон тысячу тонн витаминной муки. Столько же на другой год и на третий. А всего-то под двухурожайную технологию было отведено не более двухсот гектаров земли
— отдача с них оказалась невиданно высокой. В начале июня скашивали озимую рожь, в середине июля — отаву этой ржи и всеянную в нее смесь белковых трав, а если август выдавался достаточно влажным, то в середине сентября опять поднималась отава трав.Всякий раз, когда подходило время уборки второго или третьего урожая, Василий Федорович посылал записки секретарям райкомов и обкома партии
— просил подъехать и поглядеть на все своими глазами. Но так никто и не подъехал. Зато до ушей профессора дошло мнение первого секретаря Артинского райкома партии Алексеева: “Все это нужно только Трушину, чтоб стать академиком, да Чеснокову для диссертации”.Чесноков действительно защитился, и его тут же взяли на руководящую работу в район. Он пообещал Василию Федоровичу сделать все возможное для внедрения двухурожайной технологии в других артинских хозяйствах. Но прошло совсем немного времени, и Чесноков тихо и бесследно исчез из района. В бывшем его совхозе новая технология вскоре сошла на нет.
На протяжении первых двух свердловских десятилетий помимо описанных выше предпринимались профессором Трушиным и другие отчаянные попытки продвинуть в колхозно-совхозное производство новые методики и рекомендации. Но всякий раз он и его сподвижники наталкивались
на глухую стену непонимания и даже враждебности со стороны партийных и советских чиновников. Разговоры, которые время от времени возникали у Трушина с его властными оппонентами, неизменно велись на разных языках.
Тогдашний первый секретарь Свердловского обкома партии и будущий член Политбюро ЦК КПСС А.П. Кириленко пару раз вызывал Трушина для “консультаций”.
—
Ты!.. — устремлял он на профессора кулак с зажатым пучком разноцветных карандашей. Василий Федорович поднимался на ноги, и Кириленко вопрошал: — Кукуруза в нашей области может давать спелое зерно?—
Нет, пока не может, — отвечал профессор. — Нужно выводить скороспелые сорта. Пока у нас таких сортов нет.—
Когда будут?—
Потребуется несколько лет. И неизбежны огромные расходы. Но мы и сейчас можем получать много зеленой массы, причем очень питательной, не уступающей спелому зерну…Взмах короткопалой руки:
—
Садись! Ни черта не понимаешь!Тот же вопрос к другому ученому. Приблизительно тот же ответ. Взмах:
—
Можете уходить! — И вдогонку: — Вот я поеду к звеньевой, простой деревенской бабе, и попрошу рассказать вам, как в наших условиях можно получать спелое зерно кукурузы!
В Большом Сером Доме в должности заведующего сельскохозяйственным отделом возник бывший ученик Василия Федоровича. Отличник, склонный к научной работе, но пошел по партийной линии. В.Н. Романов. Одно его слово и…
Несколько дней вся кафедра трудилась в поте лица над запиской в высокую инстанцию. Двухурожайная технология настоятельно рекомендовалась к поэтапному внедрению на территории области. Которая это была по счету записка в верха
— Василий Федорович давно уже сбился со счета.…Бывший ученик поднял на бывшего учителя скучающий взгляд и, похлопывая рукой по записке, молвил с мягким укором:
—
Ну что ты мне тут понаписал, Василий Федорович, дорогой мой человек! Это же рассчитано на перспективу, а нам надо сегодня — понимаешь, сегодня накормить народ!—
Но, может быть, пока хоть в двух-трех хозяйствах…Бывший ученик одарил профессора снисходительно-жалостливой улыбкой и со вздохом развел руками:
—
Василий Федорович, я пока не готов что-то обещать…Через двадцать лет после этой аудиенции В.Н. Романов сделался в Большом Сером Доме еще более значительным лицом
— секретарем обкома партии по сельскому хозяйству. Но за это немалое время так и не сумел накормить народ.Напрасно Василий Федорович ратовал за интенсивное использование земли в течение всего бесснежного периода, с апреля по октябрь. Такая технология никаким боком не вписывалась в прокрустово ложе командно-административной системы. Чиновников всех рангов как нельзя более устраивало экстенсивное земледелие, ведь им не продукция была нужна, а показатели. Не делом они были озабочены, а в первую очередь видимостью дела.
…В 1978 году, в самом начале октября,
— зерновые, по обыкновению, на большей части территории области либо лежали в валках, либо еще и скошены не были, — неожиданно случился большой снегопад. И на протяжении всего октября, а где и до ноябрьских праздников полчища мобилизованных из городов рабочих, служащих, учащихся и научных работников вручную, вилами выцарапывали из-под снега тяжелые, заледеневшие валки, по которым, увязая в снежно-земляном месиве, буксируемые тракторами, ползли комбайны. Нередко к одному комбайну цепляли по два трактора. Уж сколько там намолачивалось зерна, и какого качества оно было! А сколько техники угробили, сколько горючего напрасно пожгли!..На место катастрофы (по нынешним критериям, это была именно катастрофа) приезжал министр сельского хозяйства Флорентьев. Ознакомившись с положением дел, выслушав руководителей области, он заключил, что “для спасения урожая было сделано все возможное”. В общем-то оно так: что смогли, то сделали, а за волосы себя поднять, как известно, еще никому не удавалось. Но вот что поразительно: согласно официальным сводкам, в том году был собран прямо-таки отменный урожай, самый высокий за всю историю области
— по 20 центнеров с гектара. Так что по показателям вышло все о-кей.Однако весной следующего, 1979 года мне, автору этого очерка, довелось побывать в нескольких хозяйствах Алапаевского района, и я своими глазами видел, как главный агроном колхоза имени Чапаева, Герой Социалистического Труда Евгений Константинович Ростецкий, поджигал перезимовавшие хлебные валки, освобождая для весенней вспашки землю. И мы с ним шли меж дымящихся валков, как сквозь строй. В черном бархате обуглившейся соломы глянцевито поблескивали в утренних солнечных лучах золотисто-коричневые, почти не поддавшиеся огню полновесные колосья.
А директор совхоза “Голубковский” подвел меня к еще не закрытой силосной траншее, возле которой трудились скотники, загружая превосходным силосом подводу, и пояснил:
—
Прошлогодний ячмень из валков, которые после уборки остались. Из-под снега вытаскивали. Свиньи его здорово жрут, привесы ошеломительные. Жаль, мало заготовили, хотя могли бы, но, знаете, дело-то подсудное, побоялись.—
Да почему? — наивно полюбопытствовал я. — Почему подсудное? Валки ведь все равно пропадали.—
Пропадали, а силосовать их было строго запрещено. Мы уж на свой страх и риск…В 1983 году опять было объявлено чрезвычайное положение на полях. На этот раз не октябрьский снег помешал уборке, а теплые августовские и сентябрьские дожди вызвали массовое прорастание зерна в валках.
В течение всей этой уборочной я безвыездно находился в Талицком районе, в колхозе имени XXII партсъезда, и от начала до конца видел своими глазами, как “спасали” урожай. Пока стояла сухая, солнечная погода, стояли и почти все комбайны из-за отсутствия автотранспорта (из города еще не прибыли машины). А когда во второй декаде сентября вступило в свои права затяжное ненастье, откуда что взялось: и запчасти в неограниченном количестве появились, и автомашин пригнали из города с избытком. И опять “сделали все возможное”: “спасши” не более половины зерновых, как-то сумели вывести приличный показатель урожайности: 18 центнеров с гектара. Лично свидетельствую: первые намолоты ячменя давали до сорока центнеров с гектара
— урожай был и в самом деле невиданный. Ну, а потом, в авральные денечки, когда комбайны буквально выдирали вросшие корнями в землю валки, намолоты не превышали и десяти центнеров. В среднем и получается…Десятки тысяч гектаров зерновых погибли в 1986 году. И
— победный рапорт: новый рекорд по урожайности — 21,4 центнера с гектара. Явная липа, как потом выяснилось, но в том году “за достигнутые успехи” аж четыре заместителя начальника Свердловского агропромышленного комитета были награждены орденами. Да на кой ляд им вторые урожаи!Два десятилетия тщетно бился крупный ученый лбом в глухую стену, казавшуюся несокрушимой и вечной. Чудак! На что он рассчитывал?
А вот поди ж ты: на третьем десятке лет, еще при советской власти, по этой стене поползли, да все расширяясь, трещины.
Единомышленники
Красуский
Юрий Георгиевич Красуский в семидесятые годы был известен и как ученый
— работами в области программирования урожайности применительно к условиям Среднего Урала, и как агроном-практик, самыми высокими чуть ли не во всем российском Нечерноземье урожаями зерновых — по 50 и более центнеров с гектара. В среднем по совхозу!Правнук выдающегося ученого, первого русского физика-теоретика, профессора Московского университета Н.А. Умова и внук известного агрохимика, члена-корреспондента АН СССР К.А. Красуского, в студенческие годы Юрий Георгиевич был в числе учеников В.Ф. Трушина и, уже находясь в зените славы, понял, что трушинская технология может принести его хозяйству немалые выгоды. Причем он принял ее, несмотря на то, что в ходе освоения этой технологии ученому-агроному пришлось поступиться кое-какими своими основополагающими принципами. Прежде Красуский был убежденным сторонником чистых паров, считал их залогом высоких урожаев и ревниво следил, чтобы за ними был надлежащий уход. А Василий Федорович посоветовал… занять все пары однолетними травами, одновременно увеличив площади под озимой рожью.
—
Но ведь рожь испокон веку только по парам и сеяли! — возразил Красуский.—
А давай, голубчик, спокойно подумаем, — сказал Василий Федорович. — Съездим в поле, поглядим…Был конец июля. Ячмени налились зерном, еще неделя-другая, и можно пускать комбайны.
Василий Федорович прикинул на глазок:
—
Вот это поле, пожалуй, центнеров по сорок пять даст.Главный агроном не возражал, а Трушин продолжал:
—
Я бы предложил сразу после уборки ячменя посеять здесь озимую рожь на зерно. Поле чистое, пахать не надо, только проборонить. И поглядим, что получится!Получилось так здорово, что после этого в совхозе совсем не стало чистых паров! Теперь в “Бородулинском” стали сеять рожь и после гороха, и после пшеницы, и после картофеля. А на другой год, скосив рожь в конце мая на витаминную муку, еще ухитрялись после отрастания отавы получить и полноценный урожай спелого зерна. Двухурожайную технологию в этом совхозе освоили в совершенстве. Кормов стали получать так много, что вторые урожаи на некоторых полях дирекция отдавала своим рабочим. Да, кормов, что называется, девать стало некуда…
Но вот однажды Юрий Георгиевич
— он уже стал директором совхоза — позвонил профессору в Свердловск:—
…Завтра к нам пожалует большой начальник из Москвы. Так вы уж, пожалуйста, приезжайте!Василий Федорович приехал пораньше
— вместе с Красуским успели посмотреть поля, наметили маршрут, по которому собирались провезти высокого гостя. Затем вернулись на центральную усадьбу.Вот у подъезда конторы притормозила черная “Волга”. Из нее вышел первый секретарь райкома Шалин и
— к Трушину:—
Вам надо вернуться в Свердловск. Можете на моей машине.Василий Федорович решил, что чего-то недослышал. С Шалиным они были хорошо знакомы, не раз вместе ездили по полям, и было такое впечатление, что если первый секретарь еще и не сделался убежденным сторонником двухурожайной технологии, то, во всяком случае, проявлял к ней живой интерес. Даже бывало, что сам приглашал профессора на какой-нибудь престижный семинар, просил непременно выступить.
…Василий Федорович смотрел на Шалина с вопросительной улыбкой. Красуский в это время разговаривал с кем-то по телефону. Краснея от неловкости и досады, Первый повторил просьбу:
—
Василий Федорович, вы, видимо, не поняли меня. Вам не надо здесь оставаться.А Василий Федорович отказывался что-либо понимать:
—
Да почему же? Я ведь специально приехал!..Шалин перешел на тон дружеского участия:
—
Поверьте, мы вам премного благодарны за помощь, и, разумеется, наша работа будет продолжаться, но… Василий Федорович, сейчас вам надо вернуться домой!..—
Но в чем все-таки дело? — профессор смотрел Шалину в глаза.—
Ну, что я вам буду объяснять? — нахмурился Первый. — Приезжает инспектор ЦК, у нас свои разговоры, вам они вряд ли будут интересны…—
Или вы чего-то боитесь? — напрямик высказал догадку Трушин. — Но я не собираюсь на вас жаловаться, буду говорить не о том, что сделано или не сделано в районе, а прямо в поле покажу этому инспектору преимущества двухурожайной технологии.—
В самом деле, ведь лучше Василия Федоровича о новой технологии никто не расскажет, — встрял в разговор Красуский.Шалин бросил на него сердитый взгляд и снова
— к Трушину:—
Нет, я вас прошу!.. Вон моя машина… Прошу!..Красуский упрямо сжал губы и твердо проговорил:
—
Я считаю, что Василию Федоровичу надо остаться!Даже не поглядев на него, Шалин решительно отрубил:
—
Вопрос решен!Что ж, мы сели в райкомовскую “Волгу” и воротились домой.
Впоследствии, вспоминая эту сцену, Василий Федорович думал: а может, надо было остаться? Назло Шалину. Выйти из конторы и у крыльца дождаться инспектора. Но всякий раз, поразмыслив, сам себе возражал: “Ну, дождался бы. А стал ли бы “большой начальник из Москвы” меня слушать?..” Слишком хорошо знал Василий Федорович эту публику. Как-то он сказал мне: “Похоже, что все они зомбированы по одной программе”.
Больше всего он боялся, как бы не пострадало дело. Но в “Бородулинском” с этим пока было все в порядке. После той некрасивой истории миновало несколько лет, а от трушинской технологии Красуский и не думал отступаться.
Краснокутский
Однажды во время очередных курсов, в перерыве между лекциями, к Василию Федоровичу подошел смуглый голубоглазый крепыш с пышной, в мелкое колечко шевелюрой. Представился заместителем председателя сысертского колхоза имени Свердлова и без обиняков попросил помочь в создании надежной кормовой базы.
—
Миленький ты мой, — с горькой усмешкой ответил ему профессор. — Да ведь я ничего не смогу для вас сделать!Он уже бывал в этом колхозе, познакомился с председателем, тот сразу повез его по полям, привычно хвалился урожаями зерновых и, надо полагать, ожидал похвалы.
На лацкане у председателя посверкивала Золотая Звезда.
—
Хлеба у вас, что и говорить, неплохие, — покивал Василий Федорович. — А кормовые поля никуда не годятся, — и пошел давать советы.У председателя сразу испортилось настроение. Сократив маршрут, он поспешил распроститься с профессором. После этого дорога в колхоз имени Свердлова Василию Федоровичу была заказана.
—
А я-то думал… — огорчился Краснокутский. — Ведь каждый год покупаем столько кормов! И дорого, и ни к чему это.—
Ну что ж, попытайтесь переубедить председателя. — А что еще мог сказать Трушин? — Если вам это удастся, буду рад продолжить разговор.Но переубеждать никого не пришлось: вскоре Герой Труда ушел на пенсию. Председателем колхоза стал Краснокутский.
Когда начинали, озимая рожь в колхозе была в загоне, как и во всей области. Ее считали малоурожайной, невыгодной во всех отношениях культурой. Василий Федорович посоветовал Краснокутскому занять ею как можно большую площадь, поскольку это наиглавнейшая, базовая культура для двухурожайной технологии.
В первую осень для нее нашлось гектаров четыреста, но год от году озимое поле становилось все больше, и именно рожь, а не кукурузу с некоторых пор стали называть здесь “королевой полей”. Даже безотносительно к двухурожайной технологии сама по себе рожь не имеет равных по питательной ценности среди зерновых культур. Кроме того, ее еще называют санитаром полей: где растет рожь
— там нет сорняков, поэтому ее можно сеять после любой другой культуры, и любую другую культуру можно сеять после ржи.Что особенно подкупало Трушина в Борисе Ивановиче Краснокутском: решительный, энергичный, за всеми работами, связанными с новой технологией, он приглядывал с пристрастием и каждую ошибку принимал близко к сердцу. Бывало, свалится как снег на голову:
—
Василий Федорович, что-то неладно выходит. Может, глянете одним глазком?Едут и прямо в поле разбираются, что не так, просчитывают варианты.
А иной раз возьмет да схулиганит:
—
Василий Федорович, может, глянете на четвертую смесь за Малым Седельниковым?—
Что такое?—
Да не знаю: какая-то необычная…Приедут, а травяная смесь там по пояс, густющая.
—
Что ж ты, милый мой, понапрасну тревогу-то бьешь?Смеется:
—
А захотелось похвастаться!Без конца у него рождались встречные идеи. Скажем, профессор порекомендует схему: “рожь
— кукуруза — рожь”, а Краснокутский распорядится вместо кукурузы посадить после ржи картофель. Сотрудники кафедры уже прорабатывали такой вариант и отказались от него: посеянная после картофеля рожь не успевала раскуститься и уходила в зиму ослабленной, со всеми вытекающими отсюда последствиями.—
А мы втиснем ее — раскустится как миленькая! — уверял Борис Иванович профессора.И втискивали: пускали сеялки тотчас после копки картофеля, выигрывая таким образом время.
Его же идея
— силосовать травяную смесь недели на две-три позднее рекомендованных кафедрой сроков, чтобы у гороха и вики успели налиться бобики, а зерно ячменя и овса достигло тестообразной спелости.Как-то поздней осенью Краснокутский примчался на своей “Волге” в институт:
—
Василий Федорович, вчера открыли силосную яму… Это та смесь — ну, знаете? — со ста десяти гектаров… Не видал еще такого силоса: запах исключительный, сам бы ел…Приехали в колхоз, подвернули к силосной яме, вышли из машины, да так и пахнуло на них хлебным духом!.. А по виду тот силос скорее походил на свежее, с зеленцой, слегка увлажненное сено.
Василий Федорович выдернул из пласта пучок, а из него свесились пузатенькие стручочки.
—
Милый мой, да какой же это силос! — растроганно молвил старый профессор. — Самый натуральный зерносенаж! Тот самый, о котором мы с тобой мечтали. Да, пожалуй, и не сенаж даже, а почти комбикорм!Сеяли и кукурузу вместе с горохом и злаками
— в этой смеси было особенно много белков и сахара, и урожайность была очень высокая. При пастьбе коровы с жадностью набрасывались на такой корм. Одно только не нравилось хозяйственному мужику Краснокутскому: при скармливании “из-под ноги” коровы съедали только половину урожая, а все остальное затаптывали.—
А давай-ка, миленький, подумаем, — сказал Василий Федорович. — Коровушек ты накормил досыта? Накормил. Ну, а теперь остатками урожая накорми и землицу: запаши, да торфу подбрось, да извести — навоз на это поле и не надо будет вносить. Весной посеешь, прибавка урожая гарантирована.А потом стали вводить однопольные севообороты. Нигде в мире такого нет: на одном поле чередовались одни и те же культуры. Озимую рожь сменяли однолетние травы, а осенью опять сеяли рожь, после которой на следующий год опять шли однолетние. И так
— без конца. Лет через пять-шесть такого чередования структура почвы заметно менялась к лучшему.За те годы, что в колхозе применяли двухурожайную технологию, пахотных земель значительно поубавилось: рядом построили новый Уктусский аэропорт
— отхватили солидный кус. Опять же лучшие земли, сплошь черноземы, оказались на пути газопровода и Нового Челябинского тракта. Как хочешь, так и выкручивайся, председатель.Однако колхоз не только не разорился, а с каждым годом креп, увеличивал производство продукции. В колхозе давно ликвидировали за ненадобностью кормоцех и агрегаты искусственной сушки травы. Рационы кормления предельно упростились. Основным кормом сделался силос из белковых трав, теперь он всегда был в избытке, и питательные вещества в нем содержатся как раз в тех соотношениях и количествах, которые необходимы для продуктивного животноводства.
Ну, конечно, не надо сбрасывать со счетов и редкостный организаторский талант Краснокутского, его предприимчивый и независимый характер. Много лет он хозяйствовал самостоятельно
— ни районное, ни областное начальство ему не было указом. Особенно с тех пор, как он стал депутатом Верховного Совета СССР.Однако это последнее
— депутатство Краснокутского — было воспринято Трушиным, мягко говоря, без восторга: “Как он будет своим колхозом из Москвы-то руководить?” И верно, с этих пор Борис Иванович почти непрерывно пребывал в Москве.Мы приезжали в его отсутствие. Ну, а поскольку Василий Федорович знал поля этого колхоза как свои пять пальцев, то видели немножко больше, чем хотелось бы председателю.
Видели застоявшиеся, не скошенные вовремя однолетние травы, из-за чего на вторые урожаи с тех полей уже не приходилось рассчитывать. На одном поле площадью в сто гектаров рожь вовсе выпала. Конечно, такое случается и у хороших хозяев, но тут другое: весной в эту изреженную рожь были врезаны травы, которые выросли с вершок и тоже сильно изредились.
—
Это не наш метод, — заключил Василий Федорович. — Эту рожь сразу надо было перепахать, а затем уж сеять травы.—
Что ж, главный агроном не знал этого? — спросил я.—
Как не знал! Надо было внести сюда навоз, торф, известь. А они решили, видимо, обойтись одной минералкой. Ну, и сами себя обманули. Чтобы получить два урожая, надо все-таки потрудиться. Тут должна быть высокая агротехника.Посеянный в конце апреля скороспелый семенной ячмень “суви” уже к 22 июня стал набирать желтизну. Колосья отяжелели крупным зерном.
В предыдущем году этот ячмень дал по 47 центнеров с гектара, смолотили его в середине июля и сразу посеяли рапс, получив еще по двести центнеров зеленой массы. Нынче так же рассчитывали. Но нынче 22 июня случилась большая беда: “суви” побило градом.
—
Это было что-то страшное, — рассказывал мне Василий Федорович, видевший поле на другой день после градобоя. — Колосья будто саблей кто порубал, такое бывает раз в полвека…Через неделю после градобоя мы поехали туда вместе, и
— о чудо! — ячмень “суви” уже оправился после градобоя. Соломина хоть и выглядела несколько помятой, но колосья — крупные, налитые — как ни в чем не бывало покачивались на ветру.—
Центнеров по тридцати возьмут! — определил Василий Федорович. — Да еще урожай рапса получат. Неплохо! А в том, 1990 году была засуха, в июне не выпало ни одного дождя.И еще через недельку приехали мы с Василием Федоровичем в колхоз имени Свердлова. Ячмень совсем пожелтел.
—
Гляди, как попер! — порадовался профессор. — Еще неделя, и можно косить, а числа пятнадцатого июля можно и молотить.Но ни пятнадцатого, ни двадцать пятого “суви” даже не скосили, и простоял он на корню, пока не начал осыпаться.
—
Не успели, — пожал плечами главный агроном.А когда обмолотили, то доброй трети урожая недосчитались. Да и рапс на второй урожай уже поздно было сеять.
Последний раз мы смотрели то поле в конце сентября. Рапс был редкий и низкорослый. Зато всходы “суви” от осыпавшегося зерна устлали все поле плотным, как войлок, пружинившим под ногами изумрудным покровом. Рапсу явно не хватало жизненного пространства.
—
Техники не хватает, — еще посетовал главный агроном.Это у Краснокутского-то техники не хватает!
—
Был бы дома Борис, ничего такого не случилось бы, — молвил Василий Федорович. — А то его ребятки тут без присмотра немного разболтались. Приедет — накрутит им хвоста.Накрутить-то накрутит, а вот сделать так, чтобы колхозники
— да хотя бы главные специалисты! — работали на общественных полях, как на своих приусадебных участках, — это, похоже, и Краснокутскому было не по силам.Приехал народный депутат из Москвы, когда вовсю свирепствовала засуха. Начиналась уборка позднеспелых зерновых культур, и намолоты на некоторых полях были совсем никудышные. Казалось бы, тут только руками развести.
Но Краснокутский любил повторять: “В нашем распоряжении сто вариантов решения любой агротехнической задачи!”
На одном поле (семьдесят гектаров) овес так прижало, что и на семь центнеров он едва тянул. Посмотрели они с Василием Федоровичем: в иных метелках по полтора зернышка, но в корневых узлах много почек, и, судя по их обилию, растения вовсе не собирались умирать. А еще только начинался август, впереди
— целых два месяца.Рассудили так: семь центнеров не урожай, а в августе непременно пойдут дожди. И Краснокутский решил рискнуть: не стали пока скашивать этот овес.
Вскоре действительно пошли обильные дожди. Из почек полезли новые побеги. Да еще как полезли: такой густой, такой мощный попер подгон, что и старые стебли с метелками не полегли, получили опору. К концу сентября налились новые, от подгона, колосья, и всю эту могучую зеленую массу, вместе со старыми и новыми колосьями, убрали на зерносенаж. В пересчете на спелое зерно (по кормовым единицам) получили по 35 центнеров с гектара!
Миновал еще год. Краснокутский в очередной раз сопровождал нас с Василием Федоровичем и несколькими научными работниками кафедры по колхозным полям. Все такой же он был кудрявый, пышноволосый, только седины прибавилось. Взгляд голубых глаз суров, экспрессивен и холоден, речь жива и выразительна, жесты резки, энергичны.
Двадцатое июня. Лето в разгаре, и Краснокутскому было что показать. Василия Федоровича ждали в этот день сюрприз за сюрпризом, не раз и не два прозвучало: “…впервые в сельскохозяйственной практике!..” Ячмень “суви”, посеянный в апреле по гребням, уже выбросил крупные колосья. Крепкие, многостебельные, богатые листвою кусты картофеля (тоже апрельской посадки) почти сомкнулись в междурядьях. Такого картофеля и у владельцев приусадебных участков мы не видели.
А главная сенсация ждала нас у огромной раскрытой силосной ямы. Силос был свежайший, еще зеленый, и уже пущен на корм. Вопреки всем правилам, согласно которым после закладки он должен созревать два или даже три месяца.
—
Ну да, нас тыкали носом в учебник, — пояснил Борис Иванович. — Ни в коем случае не кормить скотину силосом в летнее время. Нынче впервые не пасем телок, полторы тысячи голов, а привесы отменные. Только за счет этого нашли сотню тонн дополнительного мяса. Ведь раньше-то, на пастьбе, каждая телка худела за лето приблизительно на пятьдесят кило…Силос тоже не совсем обычный
— из озимой ржи, при выходе ее в трубку. В нем много сахаров, поэтому созревает отменно, ядовитой масляной кислоты, как в кукурузном силосе, нет и в помине.—
Одно я тебе посоветовал бы, миленький, — сказал Василий Федорович. — Попробуйте-ка на будущий год скосить рожь в тестообразном состоянии…Борис Иванович хмыкнул:
—
На будущий год… Могу и сейчас показать.—
Что, небось уже есть? — поразился Трушин.—
У нас все есть!Оголенное поле плавно скатывалось от лесной опушки в низину. Левее темнел угол еще не скошенной ржи. Там стрекотали силосоуборочные комбайны, за которыми, словно на привязи, следовали оранжевые “КамАЗы”.
—
Этот угол прикончим и переключимся на заготовку сена, тоже в траншеях, — сказал Краснокутский. — А вообще-то уже опаздываем: будь у нас три силосоуборочных комбайна и десятка два “КамАЗов”, мы организовали б второе звено…“Бедные, еще им-то техники не хватает!”
— снова подумал я, глядя на вереницу новеньких, с огромными надстроенными кузовами машин. Каждый рейс — это одной корове на целый год. Что же говорить о других хозяйствах, где председатели — простые смертные, не Герои Труда и не депутаты Верховного Совета? Может, и тут тоже надо искать ответ на вопрос, почему так туго внедряется трушинская технология. Ведь одно из главных, если не самое главное, ее требование, — это вовремя успевать.…Вдалеке над полем стелется белесый туман: идет известкование почвы.
—
Хорошо, хорошо!.. — Василий Федорович радуется как ребенок. И тут же вздыхает: — Будь у нас все колхозы, как этот, — полки в магазинах не пустовали бы…Но вот загвоздка-то: где на все колхозы и совхозы набраться Краснокутских? Потому что без таких, как Краснокутский и Красуский, нашему сельскому хозяйству, как яйца плохому танцору, все время что-нибудь мешало: не засуха, так дождливая погода, не поздние весенние холода, так ранние осенние снегопады, не недород, так неожидаемо щедрый урожай.
Всякий раз, как наш автобус останавливается, семидесятипятилетний профессор выходит из него вместе со всеми. Придерживаясь рукой за поручень, медленно, осторожно опускает ногу, словно пробуя крепость ступеньки. А после так же медленно взбирается в автобус. От помощи решительно отказывается: “Вы что же, думаете, я совсем уже и…” А выглядит много моложе своих лет, особенно как ступит на поле, откинув назад массивную голову с убегающими от высокого округлого лба вихрастыми волосами. Лучатся сквозь очки добродушно-ироничные глаза мудреца.
—
…Вот с этого поля возьмем две с половиной тысячи тонн зерносенажа, забьем еще одну полную траншею, — объявляет следующую остановку Борис Иванович.До слуха доносится далекий замирающий звон словно бы серебряных колокольчиков. В голубом знойном небе пульсирует темная едва видимая точка. Чуть в стороне
— еще одна… Жаворонки!—
Теперь у нас их тысячи! — смеется Краснокутский. — Как перестали распылять с самолетов гербициды — столько всякой живности расплодилось! Зайцы, суслики, бурундуки, белки, вот жаворонки…—
И червячков дождевых надо побольше, — вставляет Василий Федорович. — Это же лучшие рыхлители почвы.—
У нас в колхозе все есть! — опять смеется Краснокутский. — И червячки тоже. Вот на этом поле был когда-то сплошной камень. Поглядите, какая теперь земля!Василий Федорович медленно наклоняется, берет землю в горсть, разминает, всматривается, нюхает.
—
Молодцы! Прекрасная земля!
Эпилог
…Перестройка набирала обороты, “процесс шел”, и, помимо воли архитекторов перестройки, социализм обернулся капитализмом со всеми вытекающими отсюда последствиями. Многие колхозы и совхозы приказали долго жить, другие превратились в ТОО
— в частности, “Бородулинский”; на месте третьих возникли фермерские хозяйства, которые до сих пор вынуждены утверждать свое право на существование. Да и крупным хозяйствам приходится нелегко. Вот что происходило в 2005 году в колхозе имени Свердлова (по информации из Интернета):“Очередной передел собственности начался в Свердловской области. Утром 28 апреля был захвачен колхоз в деревне Патруши Сысертского района. Силовую акцию организовал бывший председатель колхоза Михаил Попов. Год назад он решением общего собрания акционеров был отстранен от должности… Он появился в Патрушах в сопровождении приставов на трех черных “мерседесах”…”
Время берет свое. Давно уже на пенсии легендарный председатель этого колхоза Борис Иванович Краснокутский, нет в живых великого подвижника Трушина и другого его верного последователя, Красуского, но жизнь идет, и двухурожайная технология понемногу пробивает себе дорогу все в новые места нашей области. Помимо Сысертского района по трушинской технологии работают теперь и в Белоярском, и в Алапаевском районах.
И пишутся по ней кандидатские и докторские диссертации.
Время всё поставит на место.