Размышления об одной литературной премии
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2012
От редакции.
Печатая этот заведомо полемический материал, мы надеемся на продолжение разговора — и приглашаем к нему уральскую литературную общественность в лице тех, кто “не может молчать” по поводу проблем, так или иначе обозначенных нашим постоянным автором.
Константин Комаров — выпускник филологического факультета Уральского федерального университета, критик, поэт. Автор книги стихов, статей и рецензий, опубликованных в “Урале”, “Новом мире”, “Вопросах литературы”. Живет в Екатеринбурге.
Константин Комаров
Что нам Бажов?.. Что мы Бажову?..
Размышления об одной литературной премии
Литературных премий сегодня в России великое множество. Автор чуть ли не любой книги или журнальной подборки обязательно увенчан какими-нибудь “Вятскими просторами” или “Псковскими далями” (названия условны, но не удивлюсь, если и такие премии существуют). Проникнувшись заочным уважением к лауреату, начинаешь читать его произведения и… понимаешь все и об авторе, и о премии, и даже можешь легко представить сам “премиальный процесс”, благо он давно унифицирован и стандартизирован.
Критик Данила Давыдов пишет о нынешней премиальной пестроте: “Все это мельтешение имен, быть может (и даже скорее всего), ничего по большей части не говорящих читателю, профессионально не занимающемуся литературой, — таков, в сущности, и есть литературный премиальный процесс. Что ж, к извечному “писатель пописывает — читатель почитывает” прибавилось “а жюри выбирает”. И все расходятся в недоумении (кроме победителя, конечно)”1.
Но сколь бы ни множились местечковые премии, читатель все равно будет ориентироваться на премии статусные (“Нацбест”, “Большая книга”, “Букер”, премия Андрея Белого и т.д.). Тьмы и тьмы же лауреатов “золотых полей” и “поющих березок” (зачастую — самоназначенные) спокойно удовлетворят простое как три рубля и неистребимое графоманское самолюбие. И казалось бы, ничего страшного… Но не замусоривает ли это все литературное пространство, и так чистотой не блещущее?!
Споры о необходимости литературных премий, их роли в литературном процессе ведутся не первый год. Достаточно вспомнить не столь давнюю телевизионную дискуссию в программе “Культурная революция” между главным редактором “Нового мира” Андреем Василевским и главным редактором “Юности” Валерием Дударевым на тему “Литературные премии губят литературу?”. За полной беспомощностью оппонента верх одержал Василевский, выступающий за то, что “не губят”. Спор, однако, не закрыт, да и вряд ли можно закрыть его окончательно.
В самой идее литературной премии априори присутствует элемент некоего “искажения” идеальной объективности. Приведу слова Вл. Новикова: “Впрочем, где ее взять, компетентность? Учреждают премии, как правило, люди далекие от литературы, а присуждают, наоборот, слишком к ней близкие. Когда писатели решают, какому из собратьев дать премию, — это все равно что первую красавицу выбирали бы другие красавицы. Никто открыто не признается в зависти и ревности, но эти чувства проявляются на уровне коллективного бессознательного. А оно неуклонно ведет арбитров и судей к присуждению премии по принципу кому не жалко”2. Добавим сюда и имеющую место “национальную специфику” — в России зачастую литературные премии, по словам Марии Галиной, “либо подкармливают авторов коммерческих (“раскрученных”), либо становятся примером корпоративного снобизма”3.
С другой стороны, трудно не согласиться с Е. Шкловским: “премии мало-мальски оживляют довольно унылый пейзаж нашей словесности”.
На мой взгляд, литературу губят не премии как таковые, а их избыточность. В. Курбатов пишет: “Большое количество премий вроде хорошо для писателя (жить-то на что-то надо!), но пагубно для читателя. А там и для самого писателя. Оно сбивает с толку и уничтожает критерии”4. Оставить бы 5–6 основных премий, да и дело с концом, не будут рябить в читательских глазах лауреаты каких-нибудь “Рябиновых кустов” или “Руси непокоренной” (опять же условно). Но эта идея утопическая, ибо ордам писателей 4-го, 5-го и далее рядов все равно нужно будет подтверждение их творческой значимости.
Своя рубашка ближе к телу, поэтому попробуем разобраться в том, какое же место занимает в нынешнем премиальном круговороте премия им. П.П. Бажова, вручаемая ежегодно в Екатеринбурге.
Урал дал русской литературе одного гения — Павла Петровича Бажова. Логично, что его именем названа самая авторитетная литературная премия Уральского региона. Но отчего же в ее авторитетности возникают все большие сомнения?
Одна из главных проблем премии, как мне кажется, в том, что у нее нет (или, по крайней мере, не просматривается) четкой эстетической базы, нет необходимой идейной основательности, а ее отсутствие всегда оборачивается плохой провинциальностью (не в географическом, а в духовном плане)5. А этой провинциальности Екатеринбург себе позволить не может, являясь, на мой взгляд, одной из культурных (в частности, поэтических) столиц России, генерирующей, если угодно, эстетическую энергетику.
Валентин Лукьянин, попытавшийся осмыслить и обобщить 10-летнее существование премии6, однако, уверен, что идеология у премии есть и заключается она не в чем ином, как в ее — премии — “общелитературности”, в ее демократичности, в “ориентации не на устоявшиеся формы и признанные авторитеты, а на поиск, азарт, неведомое и нарождающееся”: “это премия для “живой” литературы — движущейся, пролагающей новые тропы, ищущей новые возможности постижения смысла и пробующей новые выразительные средства. Премия для литературы не столько “высших достижений”, сколько углубленного поиска и творческого азарта”. Но одержимость “творческим азартом” и стремление к “углубленному поиску” вряд ли могут служить достаточным основанием художественной значимости текста и творческой состоятельности и “самостоянья” его автора.
Идеология — это всегда нечто конкретное, направленное, здесь же мне чудится какая-то абстрактность и всеядность. “Провинциального шитья по столичным лекалам” никто от номинантов не требует, так же как и умения ““соответствовать” (требованиям критики, “толпы”, “тусовки”)”, но это не значит, что нужно громогласно открещиваться от “литературы высших достижений”. Плох тот солдат, который не хочет стать генералом. А вот “рядовой”, удостоенный премии, очень легко может себя “генералом” возомнить…
Любопытные мысли по поводу Бажовской премии еще несколько лет назад высказал Герман Дробиз7 — неоднократно бывший членом жюри премии. Дробиз справедливо замечает, что ввиду знаковости имени Павла Петровича Бажова для нашего края именно Бажовская премия должна стать наиболее авторитетной и весомой в ряду других литературных премий Урала и Екатеринбурга: “по своей сути и премия губернатора, и премия имени основателей Екатеринбурга никогда не приобретут ни всероссийского, ни даже регионального размаха. Другое дело — Бажовская, освященная именем всенародно известного писателя”. Но соответствует ли реальное положение вещей заявленной и ожидаемой весомости премии?
Первое — географический охват премии. Премия позиционирует себя как всероссийская. Однако за 4 последних года из 22 лауреатов Уральский регион не представляют только трое, а большая часть награжденных — непосредственно из Екатеринбурга. “Всероссийский аккорд”, получается, сплошь из “уральских нот” состоит…
Второе — премиальный процесс. Говоря об одной из премиальных церемоний, Дробиз, знающий ситуацию изнутри, констатировал “келейность в деятельности жюри и оргкомитета и полное отсутствие общественного интереса и мнения” и справедливо отметил, что утверждение организаторов о том, что лауреаты премии сразу получают выход к широкой читательской аудитории, “отдает горьким юмором”. Действительно, работа оргкомитета премии почему-то не предусматривает обнародования списков номинантов с перспективой их дальнейшего рецензирования, критического осмысления, высказывания прогнозов8. Интенсивность и динамика премиального процесса, таким образом, сводятся практически к нулю. Дробиз приводит очень точную аналогию: “Опубликуй список номинированных произведений — глядишь, появятся отклики критиков, а то и читателей. Ведь всякий конкурс — соревнование. Нечто похожее на спорт. Ну, можно ли себе представить, чтобы болельщикам на стадионе объявили что-нибудь эдакое: что сегодня в забегах участвуют тридцать девять спортсменов. Они тут побегают-побегают, а мы потом назовем вам победителей. А кто были остальные — неважно”.
Бажовская премия выглядит достаточно блекло даже по сравнению с другой известной премией, вручаемой в Екатеринбурге, — “Литературрентгеном”, — премией абсолютно медийной, присуждающейся из года в год “актуальным” стихотворцам весьма сомнительного, на мой взгляд, уровня и все-таки известной и котирующейся по всей России. “Литературрентген” имеет (хотя и не заявляет отчетливо) свои эстетические приоритеты и, руководствуясь ими, формирует “длинный” и “короткий” списки премии, “рентгеновские” номинанты (не абсолютизирую, но говорю об общей тенденции) пишут в одном, мейнстримном, направлении, и если перемешать подборки — авторов можно и не различить. Это не есть хорошо, но хоть целевая установка, а соответственно и целевая аудитория понятна. Вполне ясен и идеологический “мессидж”. Четкости идеологии здесь способствует и то, что “Рентген” сосредоточился исключительно на поэзии, номинация же “Фиксаж” за культуртрегерскую деятельность позиционируется как побочная. Да и “всероссийскость” “Рентгена” являет себя не на бумаге, а на деле.
Премию же Бажова могут получить (пусть и в разные годы) один из самых глубоких сегодня в России поэтов Юрий Казарин и самоназначенный академик эфемерной “Академии поэзии” (о чем, как и о прочих своих “регалиях”, не забывает напомнить всем и каждому) Юрий Конецкий. Тут, правда, надо оговориться, что последний даже не подавал свои произведения в оргкомитет, а к лауреатам был причислен волей учредителя премии прямо во время церемонии, что вызвало негативную реакцию среди собравшихся, а один из лауреатов даже покинул сцену. Но факт остается фактом. Для премии, которая манифестирует максимализм при выборе лауреатов (“по гамбургскому счету”), — инцидент, мягко говоря, досадный.
Далее. Каждый год премию Бажова получают 5–6 авторов. Урал — край на таланты не бедный, но при таком раскладе очевидно, что количество достойных претендентов закончится довольно быстро. Не лучше ли было вручать премию одному-двум, но действительно стоящим писателям? Можно не сомневаться, достойный претендент (а в урожайные годы и не один) всегда найдется, но зачем снижать и нивелировать ценность его признания, награждая еще 4–5 человек, творчество которых зачастую представляет собой стандартную “плохопись”?
Если же оргкомитет считает невозможным уменьшение “квоты”, то рамки премии должны быть реально расширены до пределов всей нестоличной России. При этом именно художественная состоятельность текстов должна ставиться во главу угла и иметь приоритет над “различного рода “политическими” ситуативными соображениями”, имевшими место в работе жюри-2010 по признанию его председателя А. Расторгуева. К сожалению, приходится констатировать, что в последние годы этот первейший критерий подзабыт. По крайней мере, так кажется.
Теперь заострим внимание на слове “литературная” в наименовании премии. Наличие в списке номинаций публицистики, литературоведения и краеведения уже вызывает сомнения в чистой литературности премии. На мой взгляд, жанровую целостность премии как именно литературной эта линия нарушает. Безусловно, за книгой О. Сидоновой “Крепостные художники Демидовых. Училище живописи. Худояровы XVIII–XIX веков” или за исследованиями Н. Паэгле о политических репрессиях стоит немалый и вдумчивый исследовательский труд, что обеспечивает этим книгам научную ценность, оригинальность и значимость. Однако, мне кажется, такое размывание жанра не идет на пользу премии9. Такой жанровый разброс во многом нарушает единство премии как целокупного социокультурного феномена.
Наконец, нельзя не заметить, что жюри премии меняется очень редко и очень незначительно, хотя кардинальная ротация состава жюри (вплоть до его полной смены на каждый премиальный сезон) давно вошла в практику ведущих литературных премий. Отсутствие ротации в составе жюри плачевно сказывается на динамике развития любой премии.
За 10 лет существования премии ее лауреатами стали такие видные участники современного литературного процесса, как О. Славникова, Н. Коляда, В. Месяц, С. Беляков, А. Иванов и др. Но зададимся вопросом — повлияла ли как-то премия на их и без того достаточно громкую известность или на формирование этой известности? Не думаю.
Обратимся к лауреатам 2010 года. Это Евгения Изварина, Нина Буйносова, Елена Габова и Герман Иванов.
Герман Иванов номинируется на премию уже не в первый раз. Прежде его кандидатуру отклоняли. Возможно, потому, что, например, такие опусы трудно счесть серьезной поэзией:
Запрессованный в дымный автобус,
Нашпигованный в ребра и в зад,
Собираюсь, коплюсь и готовлюсь,
Ведь на следующей вылезать.
Или вот еще:
Никогда мы не имели
Ни богатства, ни земли
От Ивана, от Емели
Нас с тобой произвели.
Крестьянское происхождение лирического героя, однако, не повод игнорировать комические эффекты на стыках слов (“от Емели”) и не освобождает автора от необходимости вслушивания в свои собственные строки и поверки таковых на элементарную адекватность, которой (необходимостью) поэт, “нашпиговывающий” своего лирического героя “в ребра и в зад”, явно пренебрегает.
Премию Герман Иванов получил “за гармоническое философское отражение связи человека и природы в книге лирических стихотворений “Весло и лодка”. Перлов, подобных процитированным выше, в ней нет. Кажется, Г. Иванов нашел свою тему
— тему природы. Однако поэтическое описание ее взаимосвязи с человеком, на мой вкус, поверхностно и наивно наивностью любителя. Не пастернаковская “неслыханная простота”, в которую “нельзя не впасть к концу, как в ересь”, а упрощенность. Кстати, о Пастернаке. Программное стихотворение, открывающее книгу и задающее ей обертон (и выделенное по такому случаю жирным курсивом), выглядит бледной пародией (и содержательно, и ритмически) на пастернаковское “Во всем мне хочется дойти до самой сути”:
Чтоб на земле оставить след,
Будь я художник,
Я б написал седой рассвет,
Весенний дождик.
Иванов пытается “рисовать словом”, но картинки зачастую выходят обесцвеченные, обездвиженные, лишенные необходимой плотной лирической конкретики. Лучшим стихам Иванова не откажешь в подлинной пронзительности, но непрофессионализм дает себя знать то тут то там
— то неоправданным употреблением затертого эпитета (“за немыслимым пределом”), то приевшейся или неуклюжей рифмой (по переулкам — на живульку, осенней — обновленье, солнце — оконце, побеги — снега), то искусственно звучащей строкой (“околдован игрою живого огня”), то набившим уже оскомину клише (“И гроздья красные рябины веселым пламенем горят”), то просто банальностью (“Есть конец у любой из дорог — остается надежда одна”).В одном из стихотворений декларируется”:
Нехоженым следом нехоженой тропки
По первому ль снегу бреду неторопко,
Иль еду в слепом и гремящем трамвае,
Я заново жизнь для себя открываю.
К сожалению, как раз эффекта остранения, необъяснимого сдвига ракурса восприятия, позволяющего поэзии открывать жизнь заново, здесь не хватает. Философия человека и природы в книге (а ведь за “философское отражение” автор получил премию) сводится к благостно-наивному мироприятию (“вера в силу доброты”) с нотками печали и формулам типа: “Мы живем, и это значит
— в перспективе дни ясны”, “Пока на склоне лет / Есть к жизни любопытство, / На неизвестный свет / Не стоит торопиться”, “Все тропки к дороге ведут, / Все речки кончаются морем” и т.д.В искренности автора, в том, что он действительно “ощущает живую причастность к первородству, земле и воде”, не усомнишься, но передать это ощущение во всей его пластичности он зачастую не в силах.
Читатель, однако, не должен думать, что я пытаюсь навязать автору “Весла и лодки” роль “козла отпущения”. Все относительно, восприятие часто корректируется контрастом, и по сравнению с лауреатом 2007 года
— омской поэтессой Татьяной Четвериковой — стихи Г. Иванова смотрятся вполне симпатично. Хотя Четвериковой, по ее собственному признанию, “не хочется думать о литературных штампах”, рассыпаны они (видимо, помимо авторской воли) в ее текстах широко и обильно. Художественная беспомощность налицо чуть ли не в каждой строфе. Вот выдернутые наугад цитаты из разных стихотворений:
А если даже и не любит,
Что за трагедия, бог мой!
Ведь не его
Звезда над полночью немой.
………………………………………
И только если город полночью
Накроет снега пелена,
Я буду нежностью девчоночьей
И тихой радости полна.
…………………………………
Ни дня, чтоб не пытались за нос
Кого-нибудь да поводить.
А я не замечаю вроде…
И в этом общем хороводе
И улыбаюсь, и живу.
Любовь всеобщая! Ау!..
Не удержусь от соблазна ернически вопросить: “Писать умение! Ау!..” Однако же
— поэт-лауреат…Воспринимать всерьез такие стихи можно только во времена поэтического безвременья. Так было в 1880-е годы, когда лучшими поэтами страны считались Надсон и Апухтин (но у тех хоть музыкальность стиха присутствовала, просодия, а не просто слабо зарифмованный набор штампов). Так и сейчас, с поправкой на лоскутную пестрядевость, на иллюзорное разнообразие школ и творческих манер.
Но не только псевдофилософскими трюизмами, малоубедительной экзальтацией и коктейлями из звезд, снегов и томлений ночных жива поэзия, отмеченная Бажовской премией. Есть и кое-что порадикальней. Так, Юрий Беликов, премированный в том же 2007 году за книгу избранных стихотворений “Не такой”, полностью оправдывает ее название. Лирическому герою “махатмы российских поэтов” (и такой титул есть у Беликова), похожему в профиль одновременно на Виталия Кличко и Франческо Петрарку, “е…ли обыденной мало”. Поэтической логики, которая по природе своей уже вполне алогична, ему, видимо, тоже мало, и изъясняться он предпочитает безликим бредом. В стихах его мелькают “щуки спасенья”, события, “раздувающие зобы”, “парящие бронтозавры”, “мизгири да мегеры”, “плескучих тайменей прабабки”, “нищеебы” и т.д. и т.п. Чего только нет в этих стихах. Кроме смысла и поэтического стержня. Густота образов очень навязчива, навязчивости в ней значительно больше, нежели оригинальности. Стихи свои Беликов аттестует как “удары по печени, с последующим ударом в голову” и терзается тем, что “жизнь проходит, а я еще морду никому не побил”. Причем в числе потенциально побитых рядом с Бодлером, Губановым, Хлебниковым стоит “Андрюша Нитченко из Сыктывкара”, что являет нам старую как мир стратегию “круговой поруки”, во многом благодаря которой нынешние авангардисты и на слуху
— поминают друг друга по поводу и без. К сожалению, стихи Беликова не бьют и даже не царапают — они только подавляют и утомляют сознание, и даже 34 публикации в “Журнальном зале” убеждают не в состоятельности автора, а разве что в нынешней популярности подобного псевдоимажинистского жонглирования беззащитными словами, ни к чему, кроме мертворожденных образных вывертов, не приводящему. И тут уже непонятно, почему Беликов — “не такой”. Такой же, как тьмы и тьмы современных версификаторов авангардистской направленности.Одна из рецензенток сравнила чтение книги “Не такой” с полетом “на ковре-самолете над Багдадом или над дремучими российскими лесами. В меру опасно, в меру быстро… и всякий раз
— на новой неожиданной высоте”10. И мне вспомнился бородатый армейский анекдот: “Товарищ старшина, а крокодилы летают?” — “Нет конечно, рядовой Сидоренко, ты что, с ума сошел?” — “А вот товарищ генерал сказал, что летают”. — “Хм… Ну так, низэнько, низэнько”. У меня эти стихи вызывают ассоциации отнюдь не с полетом, а с продиранием сквозь густые заросли репейника мыслеобразов (которые, впрочем, очень быстро с себя стряхиваешь) — продиранием, в конце коего — тупик тяжелой, дурной усталости.Бажовская премия декларирует как один из основных критериев выбора лауреатов
— наличие своей темы и своего индивидуального ее выражения, своей интонации. Отчего же тогда многие тексты этих самых лауреатов оставляют явственное впечатление вторичности? Так, вполне симпатичные сказы Нины Буйносовой все-таки остаются в рамках неплохой стилизации. Есть в них и живительная струя народного говора, и изящная орнаментальность, и добрый юмор. Но все это непоправимо вторично. Так что наградная формулировка “за продолжение и развитие русских сказовых традиций в книге “Студеный день” верна только в части “продолжения”, а не “развития” — практически никакой индивидуально-авторской нюансировки сказовой поэтики в книге не наблюдается. Однако “продолжение” — это уже хорошо, потому хотя бы, что актуально.Повествование у Буйносовой динамично, затягивает и примагничивает читателя. Абсолютно оправдывает себя чередование сказочных и реальных главок
— так читатель попадает в волшебное пространство, где причудливым образом перемешались быль и небыль. А главное — эта книга выполняет благородную задачу возвращения нашему языку его первородной студеной свежести, похороненной уже, казалось бы, под напластованиями сленга, канцелярита, иноязычной лексики и т.д. Это и было главным стимулом и основной целью автора: “…добраться до бездонного кладезя Стариных сказок и побасок и записать их я решилась, когда однажды, слушая полуграмотную, до сухарного состояния иссушенную, уже почти что не русскую, а полуанглийскую речь теле— и радиоведущих, больших начальников и политиков, поняла, что донельзя истосковалась по другой, исконно русской, искуснейшей, богатейшей, которой моя Стара говорила. Может, прочитает кто да и вспомнит про “великий и могучий” собственный, родной наш язык”.Но проза составляет меньшую часть книги “Студеный день”, в которую также включены поэмы и стихи.
Поэтическое творчество Нины Буйносовой неоднозначно. Поэма “Трава живая”
— достаточно мощное лироэпическое произведение, пронизанное неподдельной и суровой болью о том, что “стала жухнуть, словно травы, / Тяга кровная к земле”, о том, что “в родове взялась местами / не зелеными листами — паутиною душа, / обеспамятела память”. Забвение родовых связей, земляной тяги, языка, пропущенное сквозь призму авторской горечи, безусловно, оказывает сильное эмоциональное воздействие на читателя. Поэма “Вода живая” значительно слабее. О стихах же говорить не приходится — слишком пафосна и наивна претензия Буйносовой на философскую космогонию. Живая, непосредственная лирическая эмоция абсолютно неразличима сквозь абстрактные “очаги мироздания”, “тьму нетленную”, “тьму бездонную”, “безмерное дальнее где-то” и т.д.Другой лауреат 2010 года, Елена Габова, получила премию “за цикл рассказов и повестей, раскрывающих мир и проблемы современного подростка”. На страницах ее очень неровных
— и композиционно, и стилистически — рассказов и повестей современные подростки в основном только и делают, что ведут наивные (временами до приторности) диалоги да занимаются затянутой и скучноватой саморефлексией. Тексты эти достаточно аморфны и блеклы. Повествование лишено нерва и зачастую сводится к унылому нарративу, разворачивающемуся, как кажется, исключительно по инерции. Смотрится все это очень искусственно, и у человека, хоть немного знакомого с современными подростками и их внутренним миром (а чаще — его полным отсутствием), ничего, кроме удивления, вызвать не может. Думается, что даже Валерия Гай Германика с ее скандальными работами “Все умрут, а я останусь” и “Школа” проникла в этот пресловутый внутренний мир глубже.Дети у Габовой изъясняются весьма специфически: “А еще у нас новая учительница по литературе. Почти наша ровесница, только что пединститут закончила. Прислали бедного агнца к нам на заклание”. Чуть ли не в каждом абзаце попадаются весьма замысловатые смысловые конструкции. Так, например, 17-летняя девочка, которую несколько пьяных мужиков пытаются затащить в машину и, видимо, изнасиловать, спокойно иронизирует над тем, что прохожие не собираются ей помогать, да еще и включает образное мышление, применяя к машине злодеев странноватый эпитет
— “раскормленная”: “Какой-то парень, шедший впереди меня, убыстрил шаг. Парочка, что была на другой стороне улицы, мгновенно завернула во двор. Спасибо, родные. А они вдруг согнули меня в три погибели, еще секунда, и я была бы в их дурацкой раскормленной тачке…”.В целом персонажи Габовой весьма схематичны и безжизненны. Современным подросткам с их переизбытком витальной силы они вряд ли окажутся близки. Но допустим, что это произведения не для подростков, а о подростках, но и в этом случае приходится констатировать, что ничего нового Габова взрослому читателю о смятениях и переживаниях переходного возраста не рассказывает.
О премиальной книге Е. Извариной “Времени родник” я уже отзывался11. Книга сильная, но не лишенная недостатков, связанных, в первую очередь, с избыточной затемненностью смысла и немотивированными лакунами, временами разрывающими органичное развертывание стиха. Но именно Изварина кажется мне самым достойным и бесспорным лауреатом 2010 года.
Я, однако, не утверждаю, что наградили не тех. В прозе Габовой есть трогательность зарождения первой любви, изображенной не без психологической тонкости; в сказках-побасках Буйносовой
— живая стихия народной речи, воспроизведение которой требует неординарных стилизаторских навыков; Иванов в лучших своих строфах действительно демонстрирует сложность и глубину взаимодействия человека с природой, а в поэзии Извариной нередки прорывы в подлинную метафизику. Вполне можно поверить, что эти писатели действительно были лучшими из представленных на суд жюри 67 авторов.Никак
— повторюсь — нельзя сказать, что Бажовской премией в последние годы не награждались хорошие книги. Так, в 2007 году ее получила “Бажовская энциклопедия” — монументальный труд многих ученых под редакцией В. Блажеса и М. Литовской. В 2008-м премирована книга Т. Катаевой “Алексей Решетов. Материалы к биографии”, значение которой для пропаганды творчества крупнейшего и незаслуженно мало известного в России поэта достаточно велико. В 2009-м премию получила Зоя Прокопьева за роман “Своим чередом”, вызвавший немалый резонанс в литературной критике. Роман этот представляет собой широкое эпическое повествование, сочетающее реальность и фантастику, “патерик XX века”, в котором “представлен новый вариант современной космогонии” (А. Рудалев), пропитанной духом “любви сострадательной, материнской жалости к русскому народу и материнской же веры в него” (К. Кокшенева). И хотя претензии С. Белякова к роману за отсутствие в нем “концепции истории”, за то, что для написания “современного исторического романа автору не хватает подготовки исторической и технической”, за искусственность превращения “сказки-были… в соцреалистический роман о строительстве завода-гиганта” совершенно справедливы, — это значительное произведение. Не зарекусь, что среди премированных нет и других талантливых произведений (всего не прочтешь). Но общей уверенности в основательности и подлинной весомости премии как не было, так и нет.К тому же (возвращаясь к вышесказанному) премией уже награждены едва ли не все известные уральские литераторы. Недалек час, когда награждать станет некого
— и тогда придется либо сократить число номинаций и, соответственно, количество лауреатов (почему бы не оставить только поэзию и прозу?), либо пойти по второму кругу, либо сделать так, чтобы всероссийский статус премии декларировался не только на бумаге (помня, что никакая географическая широта не скроет низкого уровня произведений), что достаточно затруднительно, пока одним из ключевых критериев для допуска к конкурсу будет “духовная сращенность с Каменным поясом” (что это? кто и как ее измеряет?).Наконец, стоит затронуть и немаловажный вопрос о материальном обеспечении премии, ведь именно “прокорм” писателя является одним из главных аргументов за существование литературных премий. Лауреат премии Бажова получает 15 000 рублей. “Лучше, чем ничего”,
— скажут многие, для иных писателей и это деньги. Но как ни крути, премия с таким бюджетом (особенно в нашей не самой бедной области) выглядит априори несерьезно. А премиальный фонд немаловажен для утверждения престижности премии, достаточно вспомнить, какими суммами оперируют такие премии, как “Большая книга”, “Поэт” или премия “Дебют”, возросшая с этого года до миллиона рублей. Есть, впрочем, и престижные безденежные премии. Так, например, лауреат Гонкуровской премии не получает заветный чек, — зато получает мгновенную известность и выход к пресловутой “широкой читательской аудитории”. Тиражи, которыми обеспечен гонкуровский лауреат, приносят ощутимые материальные дивиденды, которые можно считать премиальным вознаграждением. Другой пример: отечественная премия Андрея Белого (вознаграждение — рубль и бутылка “беленькой”) не сулит лауреату больших тиражей, но она из разряда статусных, элитарных. Бажовская премия должна определиться в этом плане: либо серьезно увеличить свою материальную составляющую, либо, напротив, обозначить свой сугубо символический смысл, но для этого необходимо обеспечить статусность премии, чтобы ее лауреаты автоматически становились реальными величинами в литературном процессе. Третьего, как мне видится, не дано.Учредитель премии Н. Тимофеев пишет, что “за годы своего существования этот литературный конкурс постепенно превратился в одно из тех явлений российской культуры, которые следует рассматривать как предмет нашей великой уральской гордости”. Мне здесь чудится некоторая идеализация реального порядка вещей. Иногда я задумываюсь, а как оценил бы премию своего имени сам Павел Петрович Бажов? Не стало ли бы ему
— не скажу стыдно, но немного не по себе? Ведь мало назвать премию звучным именем, надо, чтобы она реально соответствовала своей знаковостью авторитету того, чье имя носит.Бажовскую премию, безусловно, следует сохранить12. Но ей требуется коренная модернизация в самых разных аспектах. В сегодняшнем формате премия не просто неконкурентоспособна с большими российскими премиями, в ее жизнеспособности в целом приходится усомниться.
В завершение хотелось бы вернуться к двум полярным взглядам на премию, выраженным В. Лукьяниным и Г. Дробизом, и констатировать, что статья Лукьянина написана не столько о премии, какова она есть, сколько о том, какой она должна быть. Эта статья больше выдает премии авансы (что, безусловно, продиктовано лучшими побуждениями автора), чем описывает ее реальное состояние. Если премия и впрямь станет такой, какой ее рисует Лукьянин, большая часть проблемных вопросов отпадет сама собой. Диагностическая статья Дробиза гораздо более объективна. Болевые точки, отмеченные им, по-прежнему имеют место, поэтому неутешительный вывод писателя остается актуальным и поныне: “Давайте так прямо и скажем: сегодня Бажовская премия и скромна и провинциальна. Дай Бог, чтобы она стала заметной на весь Урал, а там и на всю Россию. Но для этого еще работать и работать”.
Еще раз оговорюсь: нельзя воспринимать мою статью как призыв к уничтожению Бажовской премии и стиранию ее с лица земли уральской. Главная цель этой (возможно, весьма несовершенной) попытки проанализировать состояние Бажовской премии в последние годы видится мне в стимулировании серьезного разговора о ее возможных перспективах. Отрадно, что в таком разговоре заинтересованы и учредители премии. Председатель жюри А. Расторгуев в буклете, выпущенном к премиальной церемонии 2010 года, пишет: “Пища для обсуждений наверняка не исчерпана. Даже надеюсь на это, ибо сверхзадача самой Бажовской премии
— не просто вручать медали и весьма тонкие конверты с наличностью, а давать новые импульсы для творчества и осмысления как собственно литературного процесса, так и того, что происходит вокруг нас”. Восприняв этот призыв, я и взялся за статью с пониманием того, что только общими усилиями мы сможем сдвинуть дело с мертвой точки. В работу по усовершенствованию премии должны включиться и организаторы, и писатели, и критики, и тогда результат не заставит себя ждать. А замалчивание реальных проблем к положительному итогу уж точно не приведет.Хочется резонанса, который позволил бы не допустить стагнации премии. Сегодня, к сожалению, вектор ее развития направлен, как мне видится, в сторону все большей местечковости и дремучести. Надеюсь, уже премиальная церемония по итогам 2011 года развеет мои опасения.
1
Pro et contra. Премиальная политика: дайджест-дискуссия // http://ekmob.ru/index.php?id=1792
Там же.3
Там же.4
Там же.5
О провинциальности такого рода я писал в рецензии на сборник “Наше время”.См.: Комаров К. Приступы провинциальной грусти. — Урал, 2010, № 4.
6
В. Лукьянин. Бажовская тропа в литературном разнотравье. — Урал, 2009, № 1.7
Г. Дробиз. Размышления по поводу одной литературной премии // http://ekmob.ru/index.php?id=1798
Хотя в нынешнем Положении о премии под п. 8 декларируется: “Список соискателей доводится до сведения общественности через прессу с целью организовать публичное обсуждение кандидатур”. Возможно, я что-то упустил, но ни одного такого обсуждения не припомню.9
Почему бы не организовать для книг научно-исследовательского, публицистического и краеведческого характера отдельную премию, вручаемую по факту появления интересного и резонансного произведения этого жанра?10
http://capprice.livejournal.com/878350.html11
К. Комаров. “Дыханию не нужно предисловья”. — Урал, 2011, № 5.12
А вот “Литературрентген”, кстати, стоило бы прикрыть, а то от мутной бродскомании юных верлибристов-мейнстримщиков уже мозги скрипят.