Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2011
Иван Белецкий
— родился, живет и работает в Краснодаре. Окончил юридический факультет Кубанского государственного аграрного университета. Стихи публиковались в периодике. В “Урале” публикуется впервые.Иван Белецкий
Лучшие времена
Забывчивость
Тот город переделали. До моря
рукой подать, до карликовой бухты.
Но мыслям тошно, в том числе от солнца.
Забывчивость: когда уже не можешь
быть там, где был; не чешутся зарубки,
и коркой покрываются суставы.
Теперь под невесомым ярким небом
теряют форму формы, а пустыня
захватывает устье без реки.
И слышно, как поодаль шелестят
чешуи пропадающих привычек.
Вернуть хотя бы ночь, но и ее
Как будто нет.
Варшава
Слова, похожие на слова,
гонят в угол, но ни о чем.
Город потрескался. Голова
осыпается на плечо
неудачи в последний раз.
Тлеет бумага, молчит связной.
Повернувшееся анфас
время ждет за твоей спиной.
Колокола не звонят, теперь
все неподвижно. Разбитый дом,
люди. Никто не кричит тебе
то ли “идут!”, то ли “сами идем!”.
Висла лежит на квадратах дна.
Стрелка встает на часах напротив,
как не видные из окна
русские роты.
***
Светлое время суток, светлые части дня.
Можно представить их как идею дома
с общей огромной комнатой, где на дне,
роясь во всем, как в отложеньях донных,
упрощается, укрупняется жизнь.
Зная, за что слезы льешь, покажи
птицу из пальцев или цветы из пыли;
я удивлюсь и поставлю
эти цветы. Каждый кривой аршин
что-то содержит. Вот, погляди — страна;
края не видно. Себе на уме просторы.
В окнах синеет сад. И стена. За стеной
мы ничего не видим, уже проспорив
вкус к изменениям. То и к чему похлеще.
Все впереди, кроме прошлого. Или меньше.
Лучшие времена
Лучшие времена выползают из-за других,
лучших дверей. Мы не чужды ностальгии
с привкусом моря; и не всегда аккуратно
роемся в энциклопедиях. Этика камня,
близость истории, завязь на дальних склонах
могут отвлечь. Могут. Но мы грустим
не по иной погоде, иной стране,
новым возможностям, вечнозеленым листьям.
Что же нам вспомнить, память? Собрать в кулак
мысли и сверить часы. Удача
не помешает.
Совы
Существуют улитки и крабы, ползущие вдоль реки.
Существуют большие птицы, не видимые отсюда.
Ты черствеешь, или думаешь, что черствеешь,
или думаешь, что черствеешь. Рвется по шву рукав
города. Ветер уносит запах
стираной ткани, сминая собой кусты
сумерек. Рыхлые небоскребы
светят над берегом. Светят, покуда совы
напоминают о будущем
все зазвучит похоже на их вопросы.
Это начало ночи. Рвется по шву рукав
города. Отсчитывая за ниткой
нитку, птицы перемещаются с места на место;
чересполосица. Физику темноты
тянет к неясному разнообразию. Мысли
кружат вокруг одного и того же: все,
все, кого любишь, живы, но и они
ждут в отдалении, в непроглядной глуши
следующих перемен
следующих перемен.
Pridie Idus Januarias
Если когорты желают крови, то дело за малым.
Избыток оружия и недостаток денег.
Смертная скука, поздний отбой, безделье.
Мир надоевших Азий, Британий, Галлий.
Перед январскими идами холодно. Неприметный
кесарь, зябко согнувшись, читает речи
под римским небом, выглядя много старей, чем
низкие тучи и оловянный ветер.
Впрочем, солдаты не слушают. Осознавая
это, старик уходит с кирпичной сцены
и впопыхах пересекает центр
охристой площади, двигаясь к ее краю.
(Город загроможден. Как в сновиденье
дверь и не можешь выйти. Сосен зеленый мрамор;
плиты молочных оттенков). Прячась в пещере храма,
кесарь чувствует камни белесой кожей.
Есть времена, когда по инерции, сонно
движется все. Чижик, сидя на ветке,
нехотя щелкает, вяло топорщась редким
желтым пером. И идут легионы —
криво, не в ногу, устало переминая
землю подошвами, барахтаясь в янтаре
вечного города. Сломанное каре
топчет по Риму. Рим покрывает пламя.
Все так и было
Лучший день для предательства. Дождь начался с полудня,
идет до сих пор. В эту погоду будет
легче стать камнем, брошенным в колизей
круглого ливня под хлопки вероятных
зрителей. Легче себя упрятать
в собственные карманы, под капюшон. Не все
дни хороши. Этот получше. Бросить
пористый взгляд. Если приходят гости
ври о плохом здоровье и застывай
складкой, твердя: “В основе лежат простые
мелкие атомы — страх, забвенье, бессилье”.
Дождь идет. Дождь идет. Как слова
обессмысленной речи. Видимо, из нее
сделаны мы. И ничего не дает
нам ничего. Облако с высоты
падает темным. И не сказать ни буквы.
Как все неплохо покрылось водою. Будто
все так и было. Будто теперь и ты
падаешь.
Америка
Сквозь сизый лес, подернутый столетним
туманом, по краснеющим гранитом
кривым камням к пустому побережью,
где китобои, разминая мышцы,
затекшие за месяцы безделья,
готовятся отдать себя пространству,
которое огромнее, чем кит.
Вглядись в густые волны с гребешками,
обсыпанными мраморною крошкой;
в круженье чаек, в бороды стоящих
на берегу людей. Полоска суши
в тисках прилива тает. Скоро осень;
и время ровно валится на гальку,
на океан, на опустевший дом.
Пакистан (набросок)
Азия. Знаешь, что арестуют;
но не знаешь, как скоро. Танки, словно мечети,
застыли на каждом удобном клочке
восточной земли. Нищий город, уснув,
пытается повернуться на бок.
Радио умолкает к полуночи, и цитаты из речи
президента тонут в холодной листве.
Проволока, как подсолнух,
следит за невидимым солнцем. К утру
не вспомнить имен
ни сослуживцев. Улица безымянных;
и язык отказывается сказать
что-нибудь связное.
Счастье
Радость перемахнет через живую изгородь
и остановится. Реку наполнят волны.
С летом все кончено. Что, дружок, не привык
к самому тихому звуку; к шагу воды; к песку
туч? Больше ничто не слепит,
не подпирает затылок, не загоняет в дом.
Можно открыть глаза, уставиться в кособокий
медленный ветер, раскрывающий вещь
за вещью, память за памятью, жизнь
за жизнью,
с неожиданной ясностью. Именно эти дни
и должны быть историей.