Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2011
Николай Семенов
(1972) — родился в поселке Пресновка (Казахстан), учился в Екатеринбурге в Художественном училище им. Шадра. Публиковался в журналах, антологиях, альманахах и газетах, автор книг стихотворений “Озимь” (2001) и “Тем временем” (2007). Лауреат литературной премии им. П.П. Бажова. Живет в Дубне.Николай Семенов
Воздух полусладкий, крепленый…
***
Воздух
полусладкий, крепленый.
Ясно, жарко,
в лимонном блеске
целое количество кленов
центр живописи и перелеска.
За исхоженным
хвойным бором
листьев клена
костры, златницы.
Небольшой подмосковный город —
сам в руке сентября синица.
***
Город, освещенный вечером души,
возле века тонет; на карандаши
трудятся деревья, но горящий след,
алый, акварельный, всех умыл
жадного терпенья, сытости живой —
только сон растений, только дом чужой.
Страх иной печали так забавно глух…
Облака пропали… в тополиный пух;
шерстяную лужу пуха и пера
пламенем наружу подожгут с утра
маленькие дети,
подымят росой
на возникшем свете, на земле босой.
***
С невысока небесный камень
незвучно падает на плес,
мошка плетеными дымками
роится разницей берез;
от масла дней, под кровлей лета
себя перемогла трава,
мельчают в жирных самоцветах
тропинки, бывшие с утра.
Духмяный нрав поит изжогу;
строчки поют не в череду;
зари неясная тревога
смеркается на всю беду.
Река притихла, как не знает,
за уплывающим плывет;
всему позору вместе с нами
смеется смертный пересчет.
***
Хотел я, однако
ответить не мог —
что ближе, чем благо,
вернее, чем Бог?
И в чащу забросил
доверчивых лет
смешные вопросы,
в которых ответ.
***
За окошком-полочкой
тонко, сгоряча
в слюдяную корочку
заросла свеча.
На кривых растениях
трещинками дня
брызжет невечерняя
капелька огня.
Греясь домовиною
неопрятных сил,
очи вечной глиною
залепляя, жил…
С новою рубахою
мелко вознесен,
крашеными плахами
крепко окружен…
В ледяное морочье
ни о чем молча,
на “живые помочи”
отошла свеча.
Вечером
В олифе солнечного ручья
на западе празднично светло:
ковриги жирные, сгоряча
питают алчущее число;
пусть тьма, о крышку земли стуча,
уже толкает свое весло.
Но кипяток интересных сил
так искренне блещет, долго ждет;
кисельный берег в молочный ил
страною мысленною растет,
и город
народы радостные жует.
А на востоке лежит вода,
темнея горестной высотой,
роняя тяжкие холода…
Однако о том, что сей Восток
не будет светел уж никогда,
не скажет, наверное, никто.
***
В этих листьях свет течет
внутренним теченьем,
незаметный, как полет
неба, тихий, как исход
часовых мгновений.
Вот уж гаснет летний цвет,
тлея белой ночью.
Или то, в чем света нет,
мнет окна стеклопакет?
Или дремлют очи?
***
Тонкий дождик роется в сирени,
в зелени, в игрушечной глуши;
и цветы у ветра на коленях
в середине мая хороши.
Так немного ценен мокрый веник:
возле неба внешнюю траву
и меня купает дождь весенний,
как сегодня, рядом, наяву.
***
Ты, закрывающий книги пророков,
каждое дно исчисляющий вточь,
нежно поправил кровати высокой
снежные ветоши в русскую ночь.
Ты, населяющий умные бездны,
всех понимающий, словно слова,
что Тебе, Господи, вечно известно,
если я рядом остался едва?
***
Именем масляной влаги полесья,
Кыевой палицей на холме,
плавленый снег, сокрушенные песни
снятся тебе в подмосковном сне.
Горней судьбой зажурились поленья
северных иноков и мирян.
Южную слушают юность, болея
нежностью, свойственной дикарям.
Трогая радугу что было силы,
брошены соколы
Свадебным боем посажены вилы
в матицу, крики — в Молочный путь.
***
Тяжелеющий юным золотом
рыжий газ или зимний свет,
протекающий мимо города,
замолчит, сообщая цвет
беглым, ясным глубинам (кажется
населенному нежитью дну);
тучи снежные плохо плавятся.
Но скорее, чем я усну,
чьих-то песен кусочек воздуха,
сытный звуками грузовик
дотемна повторит апостола.
Слышу вкусный соленый крик.
***
Старинная снежная плоть увядает на склонах
ландшафта “москва”, а дороги повысохли в пыль,
и нежной печалью нездешнего Неба икона
устам проповедует святоотеческий стиль.
Кочуют на север игрушки прочитанных святок:
по городу
А где-нибудь там и сейчас, в Абиссинию спрятан,
пасхальный и русскоязычный взлетел соловей.
***
“…самоубийцы не отпеты…”
Вкусный дым живущих у дороги
банным эхом и оркестром мяс
дует в ус собаке-недотроге
черной меланхолии приказ.
Только пси-надежды ненамного,
если эта псина, все зверей,
убежит пугающей дорогой
до немых, голодных пустырей.
Удержите странную нестрогой
щепетильной скрипкою дверей.
***
Во время тех тысячелетий,
когда на собственной земле
ходил и я по спелой мгле,
цвела словесность о рассвете,
росою мысленные дети
играли в огненном котле.
И с этих пор, пока я, жадный,
кропил на внутреннюю даль
надменной тупости печаль,
творили
звук Иудеи, знак Эллады
и слух Руси — одну скрижаль.
***
Незаметно безумное ремесло,
незлобивое смертное средство,
дуя в нечеловеческое число
дорогих и напрасных приветствий,
на стеклянное место окна над землей,
оставляя подлунные лаки,
наряжают мое небольшое жилье
в серебристые камни и злаки.
И тогда невозможный, небуквенный слог
о словах, неизвестных отсюда,
чью-то речь на письме кристаллических строк
мне прочесть почему-то нетрудно.
Повторяя за Ним, так же нарисовать,
для ответов составить вопросы…
Талый мякиш дыхания не удержать
под нарочным красивым наростом.