Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2011
СЛОВО И КУЛЬТУРА
Юрий Казарин
Исповедь предателя
Когда-то, в юности, я думал, что любовь — это измена всему и всем на свете ради двоих, ради жизненно необходимого и прекрасного одиночества вдвоем — сплошное такое ромеоджульетство. Может быть, так оно и есть. Любовь — это предательство по отношению к близким и дальним, к миру вообще. В широком (глубоком и высоком) смысле жизнь есть несомненное предательство нежизни, пустоты и смерти (и наоборот: смерть — предательство жизни etc). Т. е. — без схоластики — голыми глазами различаешь в человеке то, наличие чего обеспечивается прежде всего инстинктами и физиологией, физикой вообще, видишь нечто глобальное, мощное и непреложное — предательство.
Когда обращаюсь к студентам с вопросом: назовите генеральную функцию языка (как части мышления и сознания), — слышу вот уже 30 лет одно и то же (от филологов, журналистов, литераторов, вообще гуманитаров (!)): коммуникативная, то бишь общение… К разочарованию не привыкнешь: такое понижение своего божественно-антропологического статуса повсеместно, всеперсонально и тотально. Куда как легче, важнее и приятнее просто общаться! Говорить-говорить-говорить, болтать, лепетать, шептать (и хочется добавить: а потом целоваться и бежать, взявшись за руки, к морю — размножаться и т. п.). Да, это — прекрасно, но здесь работает не язык — а речь. Речь, которая прорвалась сначала в СМИ, а затем и в литературу, в словесность вообще (вот откуда мусор, и вот он каков: мусор речевой). Так проще. И — понятнее… И когда я говорю, что главное предназначение (и тайное, и явное) языка — познание, которое осуществляется через называние, а затем порождение смыслов (значения, семантики, информации, — здесь студенты делают глаза: так ведь все это есть в Интернете!). Вот — человек языковой! Он — познает: сначала себя, а потом уже мир и его окрестности — дальние, высокие, низкие, — бездну, прорву, Вселенную, Космос и т. д. Такое отношение к себе как к не познавателю, а как к существователю есть предательство той Цели, ради достижения которой мы появились здесь: на этой планете, в этой природе, в данной экономике, в политике, в литературе и в культуре в целом. Цель — самопознание с расширением и углублением (возвышением) его в познание вообще. Цель не уяснена. Забыта. Заспана. Проета. Мы предали сами себя, перестав быть частью вселенского разума (наука уже не спасает, т. к. работает на пылесосы), частью общего природного сознания (труд не спасает: он стал конвеерным, поточным и бессмысленным), частью общей космической (ну хотя бы планетарной) души (культура развалилась на свои субчасти и децентрализировалась до амнезии, до болезни Паркинсона), частью плоти галактической (убиваем друг друга — странами, народами — ради денег). Мы предали познание, подменив его игрой (от легкой до кровавой). Первые люди познавали прежде всего себя: что я люблю, кто я, чего я боюсь, почему я есть я — я как часть природы etc. Мы (тотально!) познаем законы рынка, товарооборота, купли-продажи, бросив на такое познание все силы науки, техники и так называемого искусства. Мы предали метафизику, воображение (визуализируя все на свете), мы отказались от решительного опыта истины (термин Филиппа Серса). Жизненная, бытовая, социальная правда удушила духовную истину (“духовный” — от “душа”, “сознание”). Истина — прекрасна и страшна. Нет: ужасна и величественна, она — нестерпимая красота: я есть часть всего, и дерево обнимает меня, и я кланяюсь ему в корни и прошу прощения у него — и разрешения! — за мой топор. Все просто. Первые люди — все художники. Поэты… Познаватели, называтели и смысловики. Не мудрецы, но мыслители, мифологи и сказители.
Человечество переродилось (во всех смыслах): сегодня человек — часть искусственно скроенного урбанистического общества, коллектива, корпорации, компании, совета, партии и проч. Человек сегодня должен быть бездарен, но — ухватист, сообразителен, прагматичен, целесообразен и приличен, респектабелен, нагл, напорист и обаятелен. Толпе таланты не нужны. Они еще были нужны автократам (для беседы, совета, для смеху — как шуты). Но толпе они бесполезны. Талант сегодня — атавизм первого, природного, земляного, небесного, божественного, вселенского человека (человека, который разумом, душой, сердцем и воображением был повсеместен и вечен). Талант есть атавизм. Любой талант: интеллектуальный, духовный, художнический, нравственный, божественный. Широкая, эпидемическая, пандемическая смерть таланта в человечестве привела к оскудению мышления (сознания в целом), духовности (как способности глубочайшего и высочайшего — по вертикали — проникновения в бытие и способности пребывания в нем — интеллектуально, душевно, эмоционально, сердечно — с целью познания и уважения непознаваемого, эмоциональности), чувственности (смерть эротики и технологизация секса как развлечения, игры и проч.), эстетичности (смерть прекрасного и художественного и подмена их недопрекрасным и недохудожественным, то бишь — имитациями), нравственности (когда добротой считается безответственность [я и сам “добрый”: ставлю “зачеты” невежественным глянцевым дурам, — чтобы не допекали потом пересдачей], равнодушие, бездействие, вообще любая “нулевая подлость”, пассивная подлость и т.д.) и, главное, человечности, или — божественности (тотальная антигуманность во всех сферах жизни: душегубы Александр Македонский, Чингисхан, Наполеон, Гитлер, Сталин, Пол Пот и др. считаются крупными личностями, героями), — т. е. происходит (да и произошло уже, произошло, свершилось!) расчеловечивание и разбожествление человека с утратой сердцевины, центра, сердца Мира. Мелкое и ничтожное пожрало великое. В человеке.
(Вижу, как стереотипизированный расчеловеченный индивид начинает сейчас негодовать, не понимая, что он давно — в инстинктах, в своем животно-социальном тепле, но бездушен и безмозгл: нервы, гениталии и хитрость (ум дураков) — вот его сознание, душа и эмоции. Предатель себя, автопредатель, он никогда не поймет того, что не касается его гениталий, комфорта и еды).
Словесный дар — атавистичен. Подлинных поэтов, прозаиков, драматургов, литераторов — единицы (и так продолжается в течение последних трех тысячетелетий: попытка явления народам Иисуса Христа, Пророков и иных Воплощений привела, как видим, сегодня лишь к регламентации духа, к откровенной не-любви, к крови, к диктатуре искусственно-ритуальных форм и контентов: Бог ускользает! Человек предал себя. Уже предал — онтологически, бытийно и тотально. И даже попытка создания рукописного Кодекса Чести Человечества (свода правил, нравоучительных, сентиментальных, угрожающих, в целом дидактических историй, пропитанных насквозь истинно правдивым мифом, предположением Божественного происхождения бытия), — Библии как Книги Книг оказалась запоздалой и неэффективной, так как великая книга сия стала, к сожалению, не духовно-вербальным спасением нашим, но по определению наказанием. Бог уходит от нас. Выходит из нас вон — и уходит. Здесь ему делать нечего: автопредательство свершилось. Планета разорена. Автотрофность (самопитание: энергией солнца, воздуха, стихий и проч.) единиц — тоже атавизм. Мы — гетеротрофны и уже поедаем друг друга. Философский, бытовой и действенный монизм (Вернадский, Циолковский и др.) уступил агрессивной идее переделки мира (планеты) под себя. (Единство живого и неживого [как проявление монизма] выражается лишь в фетишизме: дура наращивает себе все на свете, дурак готов жениться на автомобиле “Феррари”).
Технологии съели естественность (“Жить естественной жизнью” — Пушкин). Деньги съели все, и всех, и вся. Даже талант (редко, но бывает) поедается рынком, деньгами (Никита, например, Михалков; жаль: ранние фильмы его конгениальны). Даже преданные сами собой бизнесмены предают единокровных своих (в прямом смысле), разоряя и поглощая бизнес, дело родственников (родителей, братьев, детей), — явление в России очень распространенное, но неисследованное.
Главное предательство себя как человека божественного породило иерархическую систему предательств: от бытового, межличностного до высших социальных — политических, государственных сфер.
Человек предал себя. И ему хорошо. Человек предал родного, любимого человека ради чего угодно: комфорта, денег, обывательского мягкого, теплого (хочется добавить “коричневого”) вещества, в котором удобно, спокойно и, главное, покойно. И человеку хорошо. Подлость именуется целесообразностью. Автопредатель-предатель никогда не признает себя таковым — тем, что он есть. Более того, он обидится навсегда на того, кого он предал. Он затеет номинативную игру (чтобы самооправдаться) — и обвинит в предательстве того, кого он только что предал (или — то, что он предал). Мы все больны предательством. Все.
Но: мир пока жив. Несмотря на глобальное потепление, поглупление и всеобщий смех (глубокий — до гениталий, потому что природа современного смеха прежде всего генитальна). Несмотря на войны и мор, несмотря на стихийные бедствия, которые ненадолго превращают толпу в народ, в этнокультурную единую силу, в интернациональное сочувствие и мощь. Хотя очевидным является то, как мы наказаны. Главное и череда производных от него предательств привели нас к духовному, культурному бесплодию и к биологической (точнее — зоологической) плодовитости. Но! Но природа дает (дала изначально, с первого мгновения нашего существования) нам подсказки.
Время — вот главная подсказка и основной объект познания. (А мы все спешим. Боимся куда-то опоздать.) Природа преподнесла нам материализованные образы Времени: вода, огонь, земля, воздух, небо, Бог, душа, жизнь, смерть и любовь. (Вот почти все составляющие Прекрасного, Поэзии, Вечного, Чистого, Сердцевинного, Главного.) Наука до сих пор не осознала феномен воды, огня, земли, воздуха и жизни (смерти и любви).
И слава Богу! Они — непознаваемы. Но! — их необходимо познавать: мучиться, страдать, изнывать от бессилия, мыслить, вникать — но познавать. В этом бесконечном процессе познания непознаваемого — наша онтологическая цель, задача, наш смысл, смысл существования и жизни. Культура (наука, художество) до сих пор сопротивляется нашему онтологическому автопредательству. Memento mori! Помни о смерти — и жизнь пребудет бесценной! В этом нравственный закон и нравственная энергия, мощь. Нравственная сила: помни о смерти — значит, помни о жизни, о любви и душе.
Боюсь, что строки эти будут восприниматься как проповедь. Нет, Боже упаси! — они исповедальны. То, что сказано здесь, — есть исповедь. Исповедь предателя. Который пытается осмыслить свое онтологическое предательство — и не покаяться (что тоже необходимо), а искупить (вина, чувство вины за все — главное и постоянное мое ощущение). Каяться поздно — пора искупать свою вину. Не вымаливать у Природы прощения, а вернуть ей то, что мы украли, предали, испоганили.
Художник, в отличие от обывателя, всегда пытается быть крупнее жизни. Быть крупнее судьбы. Быть крупнее себя. Он хочет быть миром. Как первый человек. Не частью мира (самой милой, прекрасной и грязной, гадкой), а всем миром. Быть крупнее себя — вот заповедь художника.
Однажды в Екатеринбург (тогда еще в Свердловск) приехал поэт. Алексей Парщиков (Царство Небесное). Он читал стихи в ДРИ на Пушкина, 12. Его “Элегия”, на мой взгляд, есть материализованная интенция, усилие преодоления постпредательского пространства в процессе мучительно прекрасного синтеза Природы и Культуры.
Элегия
О, как чистокровен под утро гранитный карьер,
в тот час, когда я вдоль реки совершаю прогулки,
когда после игрищ ночных вылезают наверх
из трудного омута жаб расписные шкатулки.
И гроздьями брошек прекрасных набиты битком
их вечнозеленые, нервные, склизкие шкуры.
Какие шедевры дрожали под их языком?
Наверное, к ним за советом ходили авгуры.
Их яблок зеркальных пугает трескучий разлом,
и ядерной кажется всплеска цветная корона,
но любят, когда колосится вода за веслом
и сохнет кустарник в сливовом зловонье затона.
В девичестве
вдруг насмерть сразятся, и снова уляжется шорох.
А то, как у Данта, во льду замерзают зимой,
а то, как у Чехова, ночь проведут в разговорах.
Чистокровная поэзия. С тройным взглядом Бога, Природы и поэта.
С предложением (имплицитным, потаенным, тайным) выбора пекла (ледяного!) и тепла (постчеловеческого, то бишь, мне возразят: человеческого). И я выбрал:
В полуслезах, в полубреду
с подземной музыкой иду
к другой
оборонять мою беду
и слушать ангелов во льду…
Мне хорошо в твоем аду
молчать над бездной.