[Михаил Елизаров. Мультики. — М.: “АСТ”, “Астрель”, 2010.]
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2011
Черная метка
ГОМЕР, МИЛЬТОН & ЕЛИЗАРОВ
Михаил Елизаров. Мультики.
— М.: “АСТ”, “Астрель”, 2010.Уж не знаю, какой именно духовный багаж вывез из Германии Михаил Елизаров. Несомненно одно: стойкое убеждение европейца, что Россия — идеальный рынок сбыта для секонд-хэнда. За подтверждением далеко ходить не нужно: ООО “Елизаров & партнеры” ежегодно выдает на-гора кубометры пастишей. При этом состав соавторов постоянно меняется. “Pasternak” был откровенной новеллизацией комиксов Кейна и Фингера. “Библиотекарь” напоминал “Банды Нью-Йорка” Скорсезе в постановке заводского драмкружка. Гомер и Мильтон пока скромно ждут своей очереди, — что ж, и на том спасибо…
Прошлогодние “Мультики” — очередная атака клонов на безоружного читателя.
Повествование распадается на три части. Первая — ухудшенная копия “Подростка Савенко”. В разгар перестройки 15-летний Герман Рымбаев попадает в дурную компанию, получает погоняло “Рэмбо” и азартно приобщается к вечным ценностям окраин: бухло-бабло, терки-телки. Сага о суровых буднях гопоты написана суровым же, из одних подлежащих и сказуемых, языком милицейского протокола. И с тем же обилием второстепенных, ни-к-селу-ни-к-городу, деталей: нашлось место и нунчакам из табуреточных ножек, и волосатым соскам дворовой давалки. Все это, по-видимому, означает претензию на гиперреализм, — впрочем, безосновательную. Ибо метода требует фотографической точности, а здесь у госпо… извините, товарища сочинителя явный пробел в образовании. Как житель страны Советов с 30-летним стажем свидетельствую: детские комнаты милиции были упразднены в 1977-м, крепость “Стрелецкой” горькой настойки — не 35 градусов, но 27, а фильмоскоп и диапроектор суть абсолютно разные механизмы…
Прошу прощения, отвлекся. Так вот: невинные отроческие забавы довели бедолагу Рэмбо до цугундера. На этом Лимонов умолкает, и слово берет Энтони Берджесс. В детской комнате милиции № 7 экс-маньяк, а ныне педагог Алексей Аркадьевич Разумовский, он же Разум, долго и нудно крутит Герману диафильм о том, как встал на путь истинный, чтобы в итоге отправить тем же маршрутом Рымбаева. Елизаров умножает “Заводной апельсин” на докучную сказку, и сюжет стопорит, текст окончательно деградирует, превращаясь в сонное бормотание: Сухово перевоспитал Гребенюка, Гребенюк перевоспитал Разумовского, Разумовский перевоспитал Рымбаева, на колу мочало, начинай сначала… Синопсис и тот способен набить жестокую оскомину. Но мультяшный Bildungsroman со всем возможным тщанием размазан аж на 140 страниц, — “Никелодеон” не представляет! Не диво, что пацан в конце концов валится в обморок. Возможно, делинквентный Рэмбо и заслуживал подобной коррекции поведения, — но читатель, воля ваша, ничем не заслужил многопудовую скучищу. Из сострадания к публике автор пытается хоть как-то реанимировать полудохлый саспенс под патронатом Великого и Уж-жасного Сорокина:
“Вид беззащитной детской шеи на фоне мертвой картинки помутил Разума. Он бросился на Леню, повалил на землю и стал душить. Пока бедный Ленечка бился в конвульсиях, Алешкин зуд, прижатый к телу умирающего ребенка, истекал в трусы горячим срамом!”
Однако соотечественников Ежова и Чикатило бумажными страшилками не проймешь. Потому гиньоль на русской почве неизбежно мутирует, вырождаясь в чернушный фарс. Примером тому незабвенные садюшки, популярные на закате брежневской эпохи. И Елизарова не минула чаша сия. Ужас в “Мультиках” легко и закономерно перетекает в буффонаду:
“На газете кровавой медузой лежал Танин женский орган. А ну, Леша, покажи класс! Шлеп! Шлеп! Валеркиной галошей! По п…де-е-е!”
Лишнее тому подтверждение — пассаж про галошу, заимствованный из матерной дворовой поэмы “Дед Матвей в театре”…
После воспитательной экзекуции Герман приходит в себя в больничной палате, — и Берджесс уходит в тень, чтобы дать место чисто пелевинским заморочкам про сон во сне, который не совсем чтобы сон. То ли детская комната милиции № 7 воистину имела место быть и довела паренька до эпилептического припадка, то ли примерещилась ему во время припадка, — никому не известно. Словом, низкий поклон Виктору Олеговичу.
Вторично здесь все, вплоть до ономастики. Злой воспитатель назван Разумом, а добрый психиатр носит фамилию Божко, — подобные, с позволения сказать, приемы еще полтораста лет назад считались вопиющей банальностью. Уж не знаю, какие именно гонорары получает Михаил Елизаров от издателя. Несомненно одно: львиная доля заработка должна пойти на выплату роялтиз предтечам.
Сам М.Е. присутствует в “Мультиках” гомеопатически — в виде редких, но отменно неуклюжих метафор. Вот, не угодно ли: “велосипедная эскадрилья” (какой умелец крылья великам приделал?), “оскаленные звуки” (надо же, у звуков зубы прорезались!). Или уж и вовсе дикая, на зависть раннему Арагону, конструкция: “вдруг выпала, вывернувшись наизнанку, какая-то дидактическая кишка”. На тексты нашего героя распространяется правило Виктора Ерофеева: там есть писатели, но нет литературы.
На языке давно уже вертится школярский вопрос: что автор хотел сказать своим произведением? Во имя чего читателя до отрыжки пичкали словесной жвачкой второй свежести?
Похвального единомыслия о сем предмете в рядах критиков нет: и кто его знает, на что намекает?.. А. Семикин разглядел в “Мультиках” жесточайшую сатиру на советский патернализм (у Елизарова? полноте!). М. Бойко уверен, что перед нами беллетризованный симптомокомплекс паранойяльного расстройства. А. Степанов весьма туманно пересказал внешние приметы книги: “Текст Елизарова — лента Мебиуса, клубок смысловых уроборосов”. Подобную разноголосицу принято считать свидетельством глубокомысленного подтекста; я же смею думать, что дело куда проще — в невнятности авторских высказываний. Идею можно интерпретировать однозначно, зато отсутствие идеи — на все лады. Благо торричеллиева пустота легко поддается любой трактовке.
Александр КУЗЬМЕНКОВ