Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2011
КРИТИКА ВНЕ ФОРМАТА
“Дура lex” Бориса Паланта
и проблемы нарранарраци
“Харьковские негры
— одно из самых малочисленных негритянских племен”.“Палант” по-польски — бейсбольная бита. Синкопированная повесть нью-йоркского адвоката по нелегалам дает думать не только за нелегалов, но за сущность рассказа. То есть что такое рассказ и зачем его едят. Ну зачем нужен рассказ? Элементарно, чтоб его рассказывать.
“— Чтобы получить политическое убежище, нужно доказать, что тебя преследовали либо на основании твоей религии, либо политического мнения, либо расы, либо этнической принадлежности. Другим надо что-то выдумывать, выдавать себя за тех, кем они не являются. Тебе же ничего этого не надо делать. Убежище, а с ним и Гарвард, у тебя в кармане.
— Что мне нужно сделать?
— Тебе нужно вспомнить все случаи из твоей харьковской жизни, когда ты был унижен, оскорблен, обделен, побит только из-за того, что ты негр. Я не буду делать эту работу за тебя. Каким бы незначительным ни показался тебе эпизод, в котором с тобой поступили плохо, я хочу о нем знать. От незаслуженной тройки по геометрии до синяка под глазом. Наиболее тривиальные эпизоды я не включу в ходатайство, но я хочу иметь выбор.
— То есть ты хочешь, чтоб я все выдумал?
— Я рассказал тебе о правилах игры. Я прошу тебя не выдумывать, а вспомнить. Ты удивишься, сколько эпизодов дискриминации придут тебе на ум, если сконцентрируешься на этом. Не ты первый”.
Чтобы рассказ заработал, в него следует поверить. А чтобы поверить в него, следует убедить себя в том, что это правда. И когда рассказ заработает (если он заработает), то он станет прецедентом, а по-русски, правдой, по факту, задним числом.
“Джастин слушал мои наставления и делал какие-то записи. На одной из встреч он попросил меня пооскорблять его немножко, чтобы потренироваться в приведении себя в нужное эмоциональное состояние. Я согласился.
— Грязная чернож… я скотина! — начал я.
Джастин рассмеялся.
— Тупая обезьяна, где хвост потерял?
Джастин опять рассмеялся:
— Это меня тоже совсем не трогает.
— Джастин, — серьезно сказал я, — ты знаешь, почему тебя пригласили в Гарвард? Дело в том, что в Америке происходит обратная дискриминация, то есть теперь дискриминируют белых. Ты получил приглашение только потому, что ты черный, требования к тебе будут предъявляться заниженные. Ты получишь “А” там, где еврею поставили бы в лучшем случае “Б”. Так белые люди извиняются перед черными за рабство, в которое черных продавали в основном сами же черные. Но рабство не имеет никакого отношения к IQ — коэффициенту умственного развития. Евреям тоже, знаешь, не сладко приходилось, а вот коэффициент этот у них почему-то самый высокий.
— И какой же у негров IQ?
— На одно стандартное отклонение ниже среднего. То есть при среднем коэффициенте 100 у вас, брат, он порядка 85.
— А у евреев какой?
— На одно стандартное отклонение выше среднего, то есть в районе 115.
— Я учусь лучше многих белых.
— Не путай способность соображать с накоплением элементарных знаний. Ты прекрасно знаешь, что в Нью-Йорке белые студенты учатся почти так же хреново, как и черные, поскольку, как и черные, они просто не учатся. А ты, в отличие от них всех, учился. На этом фоне ты и выбился в люди. Ты представляешь, что тебя ждет в Гарварде? Там все учатся, хотя и там тебе будут делать послабления.
— К чему ты мне все это рассказываешь?
— Ты же просил меня пооскорблять тебя.
— Ты на самом деле веришь во все это?
— Джастин, это не вопрос веры, это научный факт. Но не сомневаюсь, что твой IQ ничуть не ниже моего.
— Мой 135. А твой?
— Мой 127. Я довольно продвинутый еврей, а ты экстраординарный негр. Для тебя все пути открыты, только получи убежище.
— У меня почему-то нет боли за негров — меня это не трогает. Неужели со своими 135 я не обведу вокруг пальца офицера иммиграционной службы, у которого в лучшем случае 110?
— Так думать — большая ошибка. У собаки, которая натренирована вынюхивать наркотики, IQ вообще 0, а обмануть ее практически невозможно”.
Если обернуть “не веришь — прими за сказку”, получится “веришь — прими за правду”. “Не любо, не слушай, а врать не мешай, любо — денги на бочку”. Тут бывают разные нюансы. Всегда, например, приятно, когда у соседа все обстоит еще хуже, чем у тебя, и я думаю, соседи не чужды соседских чувств. Ну, хотят немцы на дасуге почитать, что где-то обстоит полный мрак и ужас, чем у них, давайте напишем: что, нам жалко, что ли. Пусть немцы порадуются, что у нас тут все так хреново. Бизнес, ничего личного. Есть такая притча. В одном городе половина жителей счастливы, а половина — несчастны. Но те, кто счастливы, считают нужным скрывать свое счастье, а те, кто несчастны, — свое несчастье. Поэтому счастливые все постоянно ноют и угрюмые, а несчастные улыбаются и веселые. Но, короче, бихевиоризм рулит, и каждые полгода счастливые привыкают ныть и действительно становятся несчастны, а несчастные привыкают радоваться и становятся счастливы. То есть меняются местами. Ну и так далее.
“Джастин в итоге разработал довольно приличную легенду. Мы много раз встречались, подолгу сидели, играли в “адвоката дьявола”. Я пытался ловить его на всяких мелочах, а он должен был выпутываться из любой ситуации, сохраняя при этом образ негра, которого преследовали на Украине. Нельзя отвечать на вопросы едко, нельзя слишком умно, нельзя риторически, нельзя двусмысленно, нельзя долго думать над тем, над чем думать долго нельзя. Нужно помнить даты, места, имена. Учебник для работников иммиграционной службы подчеркивает, что правда всегда конкретна, а ложь, наоборот, — обща, размыта. Необходимо показать страх: если ты не боишься, то убежища не получишь. Но страх не должен быть параноидальным, он должен иметь корни в реальности”.
Нужно создавать больше новых, хороших слов.
Слова надо писать раздельно.
Наши буквы четырехугольные.
Ким Ир Сен
Вообще-то мой кумир — это Джими Хендрикс. Но на данный момент я понимаю, что это довольно однообразно. И вообще, сейчас так может сыграть любой. И я очень редко переслушиваю Хендрикса. Исключая все варианты Machine-gun подряд. Получается где-то 40 минут Machine-guna. Никто ведь не перечитывает “Курочку-Рябу” или еще более детские, юношеские книги. Хотя с “Курочкой-Рябой” такое бывает. Книги — вообще возрастное. Лев Толстой гениально решил этот вопрос, доведя размер “Войны и мира” до таких размеров, что никогда нельзя быть полностью уверенным, точно ли ты прочел его целиком. А вот “Анну Каренину” я действительно читал, как вчерашнюю газету, тем более что “Анны Карениной” не было в школьной программе, а в газетах тогда писали непонятно.
Ну или, бывает, не успеешь что-то прочесть достаточно вовремя. Генри Миллер кажется мне совершенно тягомотным, Довлатова перечитывал с чувством неловкости, а Сэлинджера, Платонова и Воннегута я не читал вообще. Но, возможно, это минус мне. С другой стороны, я отдаю отчет, что, в общем, столь же скучны и излишни Свифт, Щедрин и Рабле. Но их сдавать мне как-то не хочется. Ну, так уж карта легла.
То же самое с ныне живущими как бы авторами. Кого-то я бы сдал, а кого-то сдавать лень. Кого-то я знаю лично, они нормальные чуваки. Все пишут по-разному, ну и так далее. Вы меня извените, ради Бого, но я все-таки немножко гуманист в самых отвратительных его проявлениях.
Что убивает литературу? — То, что ее считают некой самоцелью. Она становится очень скучной от этого. На самом деле литература — это такой тренажер для языка. Но язык тоже не самоцель. Потому что когда язык становится за самоцель, он превращается в литературу и становится очень скучным. Язык — не самоцель. Языком надо пользоваться: убивать время, думать, делать из слов вещи.
Откуда взялась литература? — Юристы придумали сложный синтаксис, а потом его надо было еще куда-нибудь пристроить. Литература — это просто сложный синтаксис, используемый не по назначению. Это сложный синтаксис, используемый для поддержания самого себя, то есть сложного синтаксиса. Литература — это вообще нецелевое использование языковых средств.
Если стоит задача прочесть и обсудить книгу, что следует сделать? — Книга должна быть разбита на уроки и откомментирована. Затем следует обсудить коллективно и составить мнение: частично свое и частично не свое.
Как читать книгу в отсутствие референтной группы читателей? — Вслух. Разбить на параграфы и выучить наизусть.
Что такое чтение? — Чтение — это возрастное. Литературу придумали книжные дети, которые привыкли узнавать о жизни из книг. Конечно, о жизни не обязательно узнавать непосредственно из жизни, нахрена нам такая жизнь?.. О жизни желательно узнавать из иных источников. Вилы “жызнь — книги о жызне” придумана теми же книжными детьми, собирающимися в своей книжности подзадержаться.
Что такое литература. Зачем она нужна? — Литература нужна, чтобы учить и поддерживать в рабочем состоянии операциональную систему язык. Любая книга должна быть разбита на уроки и выучена.
Зачем нужен язык? — Чтобы делать вещи из слов.
Кто делает вещи из слов? — Вещи из слов делает три категории людей.
Первая категория людей может сделать вещи из слов с хорошим счетом и с малой вероятностью последующего преследования. Это писание законов и рытье ходов. Писать законы надо так, чтобы их никто не понял. То есть тут риторика уходет в полный минус.
Вторая категория делает вещи из слов с менее хорошим счетом и соответственно большой вероятностью последующего преследования. Это, грубо говоря, любое мошенничество на доверие. В сущности, это то же, что и первое, то есть прописывание (я не баюс этого слова) неких выдуманных норм-ходов, которые сложатся карточным домиком в обозримом будущем. То, что пишут излюбленные московские головы, тоже сложится карточным домиком, конечно, только в будущем менее обозримом.
Мошенничество на доверии — это и есть самое словесность. Сказ сказывается. Риторика цветет.
Третья категория — это писатели, которые в свою очередь часто стилизуют себя под первые две категории. Писательство — это одна из форм мошенничества на доверии, когда сброшюрованные стопки бумаги продаются за деньги. Но если первые две категории пользуются определенными протоколами, то сочинители ставят слова на бумагу в свободном (псевдосвободном) порядке. Вообще любой писатель в душе хотел бы сразу писать цифры, то есть рисовать волюту.
Для чего нужен рассказ? — Чтобы кто-то его рассказал. Чтобы кто-то его запомнил. Чтобы поверить в него самому. Чтоб ему поверил кто-то еще. Чтобы получить деньги. Чтобы убить время.
Василий Ширяев
Камчатка, Поселок Вулканный