Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2011
Андрей Щупов — окончил Уральский электромеханический институт инженеров транспорта. Член Союза российских писателей, автор трех десятков книг. Лауреат литературных премий “ДЭМ” (премия Юлиана Семенова), премий П.П. Бажова и В.П. Крапивина, Большой национальной премии “Заветная мечта” и др. Живет в Екатеринбурге.
Андрей Щупов
Не видим и не слышим…
Не первый раз мне предлагают опасную роль оппонента. Еще более рискованно возражать людям, с которыми во многом согласен. Однако истины все-таки имеют обыкновение рождаться — пусть не в спорах, но все-таки в каких-то дискуссиях. Интересен ли нормальный ребенок детской литературе? Интересен ли он читателю? Рискну сказать, что, в самом деле, не слишком. В этом фокус любого художественного произведения. “Норма” всегда была фоном, на котором во все времена разыгрывалось нечто неординарное и аномальное: безумная любовь Ромео и Джульетты, самовольный поход за “Золотым руном” малолетних героев В. Клепова, внутренний надлом (с подъемом или падением) всех без исключения героев Василя Быкова, Бориса Васильева, Джерома Сэлинджера. А чудаковатые, выбивающиеся из среднестатистического ряда герои Василия Шукшина? Или попробуйте отыскать среди главных персонажей Достоевского серую и заурядную личность? Не найдете. Даже среди массовки. Таково свойство искусства — обращаться к яркому и наглядному, способному убедить в чем-то на собственном выпуклом примере. И в этом смысле гоголевская “Шинель” — высший пилотаж, произведение-аутсайдер, поскольку описывает “нормального” и заурядного человечка, которого по-настоящему жалеешь. Но, кстати, и здесь присутствует своеобразная аномалия. Аномалия темы. Поскольку про “нормальных-то” людей практически не пишут…
Разумеется, я обобщаю. Все куда тоньше. Но… Само понятие “норма”, конечно, условно, как условно и понятие благополучности. Наличие целой семьи — еще не гарантия гармонии в этой семье, а уж со здоровьем все порой обстоит до анекдотичности наоборот. Отлично помню, как уважал я в детстве очкариков. С ними всегда было ИНТЕРЕСНО поговорить. Более того, у меня выработался стереотип: я легко и по доброй воле сходился с “увечными” ребятами — и не из какой-то там жалости, а из смутного понимания того, что в страданиях эти ребята зачастую обгоняли нас, “здоровых и нормальных”, выучиваясь читать мудреные книги, прислушиваясь к суждениям взрослых, в тишине и одиночестве придумывая нечто свое, сказочное и особенное. Почему и отчего такое происходило, я тогда не задумывался, но с ними было азартно дружить, разговаривать, мечтать. Со “здоровыми” друзьями-приятелями я по-простецки бегал, дрался, играл, — с племенем очкариков (уж простите, что так называю) я дружил в ином — более романтическом и одухотворенном — смысле. И я ничуть не удивляюсь, что чаще всего героями книг становятся именно они.
Что же касается “модного горя”, сразу оговорюсь: время сегодня настолько спекулятивное, что и горе стало товаром. Что вы хотите, — мы топчемся на огромной мировой толкучке, где продается все — и все покупается. Ну, а чем могут торговать всевозможные массмедиа? Идеями, мыслями? Так на них спрос весьма ограниченный. Оригинальными сюжетами и нетривиальными героями? Сложновато и тернисто. Но что делать, если слухов и зрелищ публика по-прежнему требует — причем в количествах преизрядных? Вот тут-то медийные службы и прибегают к испытанным технологиям. И вполне закономерно, что на выходе получается заведомо недоброкачественный товар. Как ни горько, это свойство сегодняшних культструктур. Розы вынуждены выживать в пестром окружении чертополоха, крапивы и бурьяна.
Боже упаси, я не оправдываю существующего положения вещей, я лишь констатирую: сегодня эра всеобщей купли-продажи, а коли так, иерархия ценностей становится уродливо гипертрофированной. А потому скандалы, клубничка, маньяки и всевозможные несчастья выходят на первые полосы и первые каналы. Ужаснуть, ошарашить, напугать! Вот сегодняшний медийный лозунг. Пугать — проще, а значит, экономически выгоднее. И от банальных новостей товарная методика живо шагнула во все виды искусств. Эпатаж на сцене, грохот с киноэкранов, реки вампирской крови в фантастике, горе горькое и мат в детской литературе. Заметьте, это не злокозненность отдельных недалеких авторов, — явление практически массовое! Стресс, встряска, адреналин, дающие в итоге иллюзию “могучести искусства”. Не в этом ли тайна успеха бьющих по больному писателей и журналистов?
Тут-то мы и подходим к черте, за которой рискуем низвергнуться в противоположную крайность. В крайность отрицания зла, несчастий и всевозможного негатива. Но ведь горе, даже если некто зарабатывает на нем, а кто-то возводит в моду, остается горем. И люди адекватные реагируют на него именно так, как и следует реагировать. А именно — проявляя сочувствие, помогая и соучаствуя, делая выводы, позволяя избежать повторения чего-то подобного в будущем.
Безусловно, обилие горько-скандальных тем — зло. В этом я абсолютно солидарен с писательницей Светланой Лавровой. Поливаемые ежедневно теленовостями об авариях, терактах, покушениях и переворотах, мы поневоле начинаем защищать себя метровой толщины броней. Психологи давно бьют в колокола, поскольку тиражирование горя плодит, с одной стороны, психозы, с другой — индифферентность и поражающую черствость. Один из результатов — желание подслащивать свою жизнь в пику действительности. Это еще один аналог “невидения и неслышания”. Если мне с утра твердят про бомбежки в Африке, то нате вам! — выключу все, что можно, а уши заткну наушниками плеера, куплю килограмм мармелада и погляжу мыльный сериал с закадровым смехом… Искусственное веселье становится корпоративной обязанностью! Избегать теледебатов, не беседовать с неудачниками, не читать газет и журналов! А сколько методик придумали за последние десятилетия господа психоаналитики! “Записываем неприятное воспоминание на мысленной доске и после стираем мысленной тряпочкой. Навсегда…” Если действительность нас угнетает и не устраивает, мы делаем все, чтобы не видеть ее и не слышать. Недаром в последнее время вновь разворачиваются споры о детском эскапизме — бегстве из этого мира всевозможными путями. Об этом действительно стоит говорить, поскольку детский эскапизм — еще один признак того, что с покидаемым миром не все благополучно.
Но… Встает вопрос: что происходит с бросаемым и поврежденным кораблем? Правильно, он тонет. И когда мы сознательно закрываем глаза на информацию о состоянии экипажа, о гибели капитана и размерах пробоины, мы, по сути, ускоряем гибель судна. Кое-кто называет подобное поведение новым и парадоксальным конформизмом, позволяющим выживать чуть ли не в серной кислоте. И здесь я уже двумя руками за правду. И готов возражать Светлане Лавровой одним простейшим аргументом: искусство не будет ни слащавым, ни горьким, если уцелеет один-единственный критерий. Его талантливость. И та же статистика рукописей на Крапивинской премии меня в этом мнении лишний раз укрепила. Поскольку, на мой взгляд, талантливые люди друг друга прекрасно уравновесили. И на три серьезных вещи (ни в коем случае не чернушных!), а именно повести Лавряшиной, Веркина и Турханова, — пришлись три светлых и веселых книги — Ракитиной, Лигуна и Ядрышникова. Ну, а о произведениях действительно чернушных я даже не считаю нужным поминать, поскольку ВСЕ они были, мягко говоря, плохонькие. Стало быть, и серьезному обсуждению не подлежали. В данном случае мы увидели лишь фотографический слепок современного общества, дублирующего и повторяющего предложенную временем схему мышления. Беснуются массмедиа, туда же рвутся и начинающие писатели. Но настоящий художник, слава богу, всегда стоит чуть в стороне от общих тенденций и потоков. А посему за конкурсы я как раз спокоен. Жаль, конечно, бедных членов жюри, вынужденных фильтровать горы мусора, однако в итоге на донышке лотка осаждается именно то, что светит и радует.
Светлана Лаврова пишет о чернушных тенденциях, и это действительно удручает. Но я, например, отлично помню советскую лучезарно-конфетную литературу, которую я переваривал с большим трудом. Даже “Незнайка на Луне”, не говоря уже о произведениях Лиханова или Крапивина, иной раз попадал под пресс тогдашней цензуры, как нечто подозрительное, — даже Стругацких читали в перепечатке. И насколько же мощные подпорки давали те мрачновато-правдивые крохи, которые удавалось выуживать в тогдашнем литературном море: “Кража” Астафьева, “Тень Каравеллы” Крапивина, “Мартин Иден” Лондона, “В окопах Сталинграда” Некрасова, “Весталка” Никонова и т.п.
Не хотелось заканчивать банальным, но в данном случае все и впрямь банально: не надо перекосов и перегибов. Канатоходец вынужден балансировать, чтоб не грянуться о землю. Куда протянут трос, в каком направлении мы движемся, трудно сказать, но ухнуть на полпути все равно не хочется. Лучше бы все-таки дойти. А потому мода на горе — очевидная пошлость, как пошлость и сегодняшний закадровый смех. Мир живет в кадре, и мы живем в кадре, а посему предлагаю плакать и смеяться по-настоящему. Что называется — вживую.