Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2011
Сергей Вараксин — родился в 1957 году в поселке Чупа (Карелия). Окончил Ленинградскую лесотехническую академию. Фотограф, член Союза фотохудожников России. Рассказы опубликованы в журналах “Нева”, “Южная звезда”, сборнике лучших произведений конкурса им. В.М. Шукшина. Живет и работает в Петрозаводске.
Сергей Вараксин
До-дес-ка-ден
А нынче ждут меня лимоны с абрикосами,
прибой неслыханный и новый горизонт вдалеке.
Локомотив гремит железными колесами.
Как будто говорит со мной на новом языке
М. Щербаков
Николай Карпович поворочался с боку на бок, вздохнул, окончательно проснулся и стал смотреть на проносящийся мимо пейзаж. “Москва — Сухуми. За полцены билет. Я еду к морю. Мне девятнадцать лет. А за окном мелькает жизнь моя. Но молод я. И не смотрю ей вслед…” — запел кто-то по радио. Николай Карпович отчего-то разволновался, достал очки, потом снова спрятал в футляр, опять стал смотреть в окно.
“До-дес-ка-ден, до-дес-ка-ден, до-дес-ка-ден”, — стучал бесконечный поезд. Колька сидел на старых, сложенных в штабели шпалах, смотрел на мелькающие вагоны. Это был пассажирский. “Мурманск — Новороссийск”,— было написано на нем. Кольке кто-то махнул рукой, Колька улыбнулся и помахал в ответ. Колька знал, что когда-нибудь он тоже поедет на таком поезде к морю, так же будет глядеть в окно на проплывающие мимо деревья, выходить на станциях, покупать лимонад и снова сидеть, смотреть в окно, пока не стемнеет. Колька лег спиной на теплые шпалы. Мысли закружились у него в голове, как ласточки, которые мелькали сейчас над ним в этом бескрайнем, счастливом для Кольки небе. Земля большая и круглая, думал Колька, а жизнь длинная-длинная, как поезд, и огромная, как море. На море живет Маринка, вспомнил он. Колька подумал еще про Маринку, потом немножко про папу, маму, бабушку, про то, что все они его любят, и он любит их, и вообще, все будет хорошо. От этой последней мысли у Кольки сделалось приятно, горячо в животе, и он заснул.
— У-у-ууу! — разбудил его тепловоз. Товарняк застучал колесами на стыках. Это был Колькин поезд. В смысле, Колька ждал именно его. Над вагонами возвышались горки камней, и некоторые от тряски скатывались вниз и выпадали через борт на землю. Колька подождал, пока лязгающая, грохочущая гусеница уползет за поворот, и полез вверх, на насыпь. Он долго шел по рельсам за поездом и нашел три камня. Маленький он выбросил, а два больших оставил. Они были тяжелые, как гирьки, шершавые, с рваными краями, посверкивали золотом. Стало темнеть. Колька ударил камнем о камень и высек сноп искр. Запахло серой. Колька положил камни в карман, сел на велосипед и поехал домой, в деревню. Теплый, ласковый ветер шуршал в его волосах.
Все лето Колька скучал: ловил подлещиков, пас деревенских коров, валялся с книжкой под яблоней. Но вчера к ним приехала Маринка из Севастополя. Маринка была загорелая, высокая, совсем взрослая, и от нее пахло чем-то, чего никогда не было здесь в деревне. Морем, решил для себя Колька. Он привез ей два камня со станции. “Ж-железная р-руда”, — сказал он, краснея. Маринка прижала его к груди и поцеловала в лоб. У Кольки остановилось сердце, потом оно снова забилось, но где-то уже высоко, в горле, и пошла носом кровь. Он вырвался и убежал к себе, долго сидел в прохладном углу в сенях, слушал, как ворчат куры под полом.
“Навстречу с юга, крича “пора! пора!”, летят составы с утра и до утра. Туда, туда, где холод и простуда. Туда, откуда я укатил вчера…” Николай Карпович смотрел в окно, слушал песню. Мимо него проносились какие-то заборы, дома, столбы с проводами. “И везде люди живут”, — сказал он вслух неожиданно для самого себя.
Колька позвал ее на рыбалку. Он уже схватил весла, но Маринка отобрала и положила их на свое загорелое плечо. Она побежала вниз к озеру, мелькая длинными, тонкими ногами. Колька схватил удочку и припустил следом. “Как там у тебя поезд стучит?” — крикнула, обернувшись к нему, Маринка. “Д-до-дес-к-ка-ден”, — попытался изобразить Колька. Маринка улыбнулась: “Фильм такой есть, японский, почти про тебя”.
Пескарики тыкались в пальцы, болтаясь в солнечной, теплой, мелкой воде. Маринка смеялась и брызгалась в Кольку. “С-садись!” — приказал Колька, и она послушно уселась в корме на лавку. Колька с грохотом опустил цепь на дно пахнущей свежей смолой лодки и привычно уперся пятками в песчаный берег. Лодка пошла вниз, и Колька, пробежав несколько шагов по воде, залез на борт, замочив штанину. “Щ-щас п-поедем”, — сказал он, устраиваясь и вставляя весла в уключины.
Он привязал лодку к колышку на противоположной стороне озера, в десяти метрах от зарослей камыша, достал из банки покрупнее червя, нацепил его на крючок, поплевал и забросил в воду. Рядом кто-то зафырчал, громко отплевываясь. Колька оглянулся. Вован, Колькин сосед, подплыл к ним и положил руки на бортик, слегка накренив лодку. “Танцы сегодня”, — сказал он Маринке. “Н-не м-мешай!” — зло крикнул Колька. “Ух ты, — засмеялся Вован, нырнул под лодку и вынырнул с другой стороны. — Придешь?” — спросил Маринку, заглядывая ей в глаза. Маринка наклонила голову к плечу, посмотрела внимательно на Вована. Вован опять засмеялся и поплыл к берегу. Стало совсем тихо, только стрекозы носились взад-вперед над самой водой. Одна маленькая синяя стрекозка села на Колькин поплавок, и Колька дернул удилищем. Стрекоза улетела. “Жарко”, — сказала Маринка. Она легла спиной на корму, закинула руки за голову. Нижняя пуговица ее короткого платья нечаянно расстегнулась, и Колька покраснел, уставился на поплавок. “Море такое же глубокое, как и озеро, или намного глубже?” — подумал он вдруг. “Как этот ветер грузен, не крылат! С надтреснутою дыней схож закат. И хочется подталкивать слегка катящиеся вяло облака”, — сказала Маринка. Колька взглянул на небо, никаких облаков там не было. “Клюет!” — закричала Маринка, показывая на волны, веером расходящиеся от поплавка. “Т-тихо!” — строго сказал Колька. Поплавок поплыл в камыши, продолжая подпрыгивать, потом приподнялся вверх и плашмя лег на воду. Колька подсек, и скользкий серебряный подлещик, затрепыхавшись в воздухе, плюхнулся в лодку. “Здорово!” — захлопала Маринка в ладоши.
Домой шли уже в темноте, босиком по мягкой траве, смеялись, стараясь не попасть ногой в коровью лепешку. Кто-то зашуршал вдруг в кустах, и Колька вздрогнул. Маринка прижала его к себе, погладила голову. “На полярных морях и на южных, по изгибам зеленых зыбей, меж базальтовых скал и жемчужных шелестят паруса кораблей…” — читала стихи Маринка. “К-кораблей…” — пытался запомнить Колька, но ничего не запоминалось, потому что от Маринки пахло морем, и у Кольки кружилась голова. Маринка читала: “Или, бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвет пистолет, так что сыплется золото с кружев, с розоватых брабантских манжет”. Колька молчал, думал про море, кружева и капитанов с манжетами.
“Земля уставлена помпезными колоссами. Гербы красуются едва ли не на всех воротах. Локомотив гремит железными колесами. И рельсы не кончаются. И шпалы на местах…” — звучало по радио. — “Вы не знаете, кто это поет?” — спросил Николай Карпович у парня на нижней полке. Парень посмотрел на Николая Карповича и пожал плечами.
“Я тебе на следующий год большую ракушку привезу, — сказала Маринка, — морскую”.
Колька не спал. Он слышал, как Вован с Маринкой пришли с танцев и долго шептались возле калитки. Он полежал еще немного, слез с кровати и вышел во двор. Маринки нигде не было. Колька открыл дверь сарая. Белое Маринкино платье светилось на грязном полу. Из сена торчали зад Вована и голые Маринкины ноги. Зад качался туда-сюда, как маятник на бабушкиных часах. Вован оглянулся, увидел Кольку и слез с Маринки, натягивая штаны. “Что надо?” — спросил он, закрывая собой Маринку. “Т-ты…” — попытался сказать Колька. “Ты-ты, — ухмыляясь, передразнил Вован, застегивая ширинку, — че хотел-то?” — “Т-ты г-гад!” — сказал Колька и улетел в угол. “Придурок…” — Вован вышел на улицу, хлопнув дверью.
Колька открыл глаза и увидел Маринкино заплаканное лицо. “Миленький”, — сказала Маринка и погладила его волосы. Она была не одета и закрывала грудь скомканным платьем. Колька задохнулся от ненависти. “Не надо мне твоей ракушки!” — заорал он и выбежал из сарая. Он крутил педали и размазывал кровь по лицу. “Не пахнешь морем, не пахнешь!” — повторял, не замечая, что перестал заикаться.
Колька приехал на станцию, бросил велосипед и лег рядом на землю. Небо смотрело на него равнодушно и молча, моргая холодными желтыми глазами. Колька вдруг понял, что остался совсем один. Вот только он, Колька, и все. Мама, папа, бабушка и Маринка — это все другие, отдельные, а он один, и так будет теперь всегда. Это странное, впервые испытанное чувство было так глубоко и страшно, что он несколько раз судорожно вздохнул, глотая ночной тягучий, похожий на рыбий жир воздух. “До-дес-ка-ден, до-дес-ка-ден, до-дес-ка-ден”, — стучал колесами очередной поезд. Колька лежал в траве на маленькой, затерянной в бесконечной степи станции. Лежал и плакал.
“Я еду к морю. В окно видна луна. На верхней полке лежу, не зная сна. А между тем проходит жизнь моя. Но жизнь моя — кому важна она?” — пел кто-то в поезде.