Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2011
Слово и культура
Юрий КАЗАРИН
Адресат
Люблю книжные магазины. Все. И не только потому, что не представляю свою жизнь без книги. (Читаю одновременно 8–12 книжек; и если не увижу глазами и не произнесу вслух два-три хороших стихотворения (сегодня это Мандельштам, Рильке, Б. Поплавский, Д. Новиков и
О. Седакова) — начинаю заболевать: как? чем? какой болезнью? — пошлостью, суетой, пустословием, равнодушием и безответственностью, а там и до подлости недалеко.) Книги, по мне, должны быть везде: в гостиной, в спальне, в кабинете, в коридорах, в ванной и т. д. Т. е. чувствуешь себя как в книжной лавке, как в букинистическом, как в библиотеке.В книжном магазине я не только и не столько покупаю или листаю новые издания (или старые, “букинистические”), сколько (но и) смотрю по сторонам: на книжные полки, стеллажи и на покупателей, которые нынче очень помолодели (у пожилых нет денег, зато есть свобода и демократия: покойный Алексей Решетов, как вспоминает его жена Тамара, устраивал, влекомый свободой демократического выбора, музейно-познавательные походы в магазины
— поглазеть на тысячи роскошных изданий, на сотни новых сортов сыра и колбасы (это в гастрономе уже). Печально, да? И я заметил, что большая часть покупателей перестали открывать книгу перед тем, как купить ее: они осматривают ее снаружи! Глянцевая обложка (суперобложка), на которой, на лицевой стороне, обычно изображено нечто, возбуждающее интерес — любой (от сексуального до циркового), это может быть фотография (фотошоп) огромной голой женской груди или окровавленная рожа маньяка, шпиона, мачо; на тыльной стороне — фотография автора (скорее, лидера проектной команды сочинителей) и рекламно-протемнительский текст-аннотация. Книгу берут, как колбасу, по внешнему виду, или как джинсы. И идут к кассе…Вот
— современный адресат третьей литературы, или нелитературы для третьего читателя, или нечитателя, к которому обращается третий писатель, или не писатель. Третий здесь — значит посткультурный, тотально рыночный, жаргонно-свободный и к языку вообще никакого отношения не имеющий. Прямо говоря, адресат третьей литературы — рубль, и меня, ортодокса и человека книжной культуры, он не интересует.Адресат, вообще-то, категория крайне сложная, комплексная: одновременно и речевая (собеседник, визави), и текстовая (“пролетарская”, “куртуазная”, “крестьянская” и т. п. “поэзия”), и жанровая (адресат послания), и “почтовая” (коммуникативно-текстовая), и языковая (монолог-диалог всем и со всеми), и “посвященческая” (уже не столько адресат, но передатчик-переводчик или кодификатор, шифровальщик текста), и коммуникативная
(проза, драматургия, литературное стихотворчество), и игровая (аттракция, привлечение внимания всех и вся), и психологическая (обобщенный образ адресата), и духовная (Главный Адресат — сами знаете Кто). Видимо, необходимо различать три очень родственные категории лирического субъекта (“героя”), Музы и Адресата. Первый — так, камуфляж, маскировка, человек в камуфляже (Есенин, Рыжий — “хулиганы”). Вторая (Муза!) — есть вдохновитель (вместе с тем может быть и адресатом, и… автором (!), — ср.: автометафоризм сочинявших (sic!) себе, любимым, Северянина, Маяковского, Бродского. Третий — это скорее “увековечиватель” текста, или хроносоводчик, хроносоводитель, усилитель смысла.Не буду показывать элементарные и, возможно, примитивные типологии Адресата: боюсь увязнуть в степенях конкретности-абстрактности, прототипичности и персонификации
— скучно, да и нечистое это дело — расшифровывать, кого любил, разлюбливал, разлюбил, полюбливал вновь А. С. Пушкин в стихотворении “Я вас любил…”: после 45 лет ношения этого текста (или его образа) в душе понимаю, что поэт обращался к любви, просто к любви, к чувству, к любви вообще, любви как таковой. Лишь скажу, что есть два крупных вида / типа Адресата: конкретный / внешний и alter-ego / внутренний. Чтобы не обижать кого-либо первым иллюстративным ударом, — начну с себя (взгляну на свое стихотворение с точки зрения характера Адресата).Волк
— в клеткена требухе и воде.
Где твои детки,
волчица где?
Кто это рядом? —
Я до сих пор стою,
встречным взглядом
вкопанный на краю
двух клеток —
этой и остальной.
Глухонемой трехлеток
с крыльями за спиной.
Здесь явно выражены три адресата: волк, я
— ребенок и мир (“остальная” клетка). Наличие этих объектов очевидно. Но! В тексте есть также и глубинный, внутренний, имплицированный, закрытый адресат. Он — я сам. Стихи написаны в то время, когда я писал стихи не просто в стол (не было ни книг, ни публикаций), я писал их в себя. И Он (адресат) не был моим alter-ego — он был просто мной, то бишь душой моей, которая, видимо, передавала все это сами знаете Кому. Состояние мучительное, безвыходное, безысходное — герметичное, “клеточное”, “камерное” (в обоих смыслах), но — продуктивное.А. Блок как-то сказал, что поэт, задумавшийся о читателе, перестает быть таковым (Мандельштам говорил о другом явлении
— о собеседнике, т. е. о провиденциальной обратной связи (то же самое должно быть и в прозе, и в драматургии).Б. Рыжий “работал” одновременно с несколькими адресатами: читатель (во вторчерметовских стихах), Эля (одноклассница, рано ушедшая из жизни: “Элегия Эле”), другой поэт (поэт
— не-я), конкретное лицо (сестра, мать-отец, Ирина, Дозморов, Леонтьев и др.), alter-ego, Главный Адресат и др. Текста безадресного в природе не существует: место нулевого адресата моментально занимается тем, что является наиболее сильным и валентным, — Природой (Фет), Космосом (Тютчев), Богом (все) и т. д. И тем не менее исчезновение Адресата (“пустой период” перемены Адресата) происходит, и тогда возникают (в сознании пишущего) нулевые стихотворения (Ахматова: весь день гоню от себя стихи), нулевые потому, что не пишется. Состояние “не пишется” — одно из самых загадочных и потенциально (футуристически) продуктивных. Именно в этот период происходит обновление Адресата или перемена, изменение его качества, количества, его очертаний, его масштаба. Периоды неписания стихов у разных поэтов — писателей — драматургов — разные: от двух-трех дней до нескольких месяцев и лет (Фет, Мандельштам, Заболоцкий, Ахматова). Это самое смутное и душевно смятенное время.Сергей Гандлевский:
жене
Все громко тикает. Под спичечные марши
В одежде лечь поверх постельного белья.
Ну-ну, без глупостей. Но чувство страха старше
И долговечнее тебя, душа моя.
На стуле в пепельнице теплится окурок,
И в зимнем сумраке мерцают два ключа.
Вот это смерть и есть, — допрыгался, придурок?
Жердь, круговерть и твердь — мученье рифмача…
Нагая женщина тогда встает с постели
И через голову просторный балахон
Наденет медленно и обойдет без цели
Жилище праздное, где память о плохом
Или совсем плохом. Перед большой разлукой
Обычай требует ненадолго присесть,
Присядет и она, не проронив ни звука.
Отцы, учители, вот это — ад и есть!
В прозрачной темноте пройдет до самой двери,
С порога бросит взгляд на жалкую кровать,
И пальцем странный сон на пыльном секретере
Запишет, уходя, но слов не разобрать.
Это стихотворение С. Гандлевского если не гениально, то прекрасно и необычно тем, что Адресат в нем двойной: смерть и Смерть. Явления (чуть было не сказал “сущности”, “субстанции”) незнаемые, но общезнакомые (В. Познер спросил у С. Говорухина: “Вы боитесь смерти?”
— на что художник ответил: “Нет. Мне интересно, какая она. Жду, чтобы узнать ее”). Нет, смерть оглядывали все. Издалека. Соучаствовали в ней. Некоторые ей даже помогали и помогают. Но Смерть — твоя, персональная, знающая тебя в лицо, — действительно, как раз та дама, знакомство с которой неизбежно.Майя Никулина:
Я так долго со смертью жила,
что бояться ее перестала —
собирала семью у стола,
ей, проклятой, кусок подавала.
Я таких смельчаков и юнцов
уступила ей, суке постылой.
Наклонялась над ветхим лицом,
и она мне дышала в затылок.
Что ей мой запоздалый птенец,
вдовья радость, цыганские перья?..
А она караулит за дверью…
– Уступи мне его наконец.
Ну сильна ты, да все не щедра,
я добрее тебя и моложе…
И она мне сказала:
–
посмотри, как мы стали похожи…
В этом замечательном стихотворении тоже два адресата: жизнь (внутренний, альтерэговский) и смерть (Смерть) как субъект, подслушивающий диалог поэта с самим собой (автодиалог), в котором говорят нечто о ней, что-то для нее, смерти, очень важное. Поэт
— жизнь, яростно констатирующий и утверждающий Жизнь, знает, что Та (Смерть) обязательно вмешается в разговор (авторазговор, автомонолог, автодиалог), проявится — и назовется. Сестрой…Уверен, что лучшие стихи имеют самый неопределенный, непостижимый, неизъяснимый Адресат. Чем определеннее адресат
— тем конкретнее, литературнее стихи (в прозе и в драме все это не совсем так: писателю трудно / невозможно избавиться от давления повествователя, рассказчика, драматурга, — т. е. избавиться от себя!). Чем шире, комплекснее Адресат — тем богаче и глубже художественная картина мира. Поэт, в отличие от стихосочинителя, естественно, в лучших своих вещах, — вообще то ли ждет, то ли ищет своего адресата; он постоянно прислушивается — сквозь мир — к себе: исчез — не исчез? изменился — не изменился? что со мной? Господи, что со мной?! — Кто исчез? Что исчезло? — Адресат. Наличие Адресата, в широком понимании, и есть талант, или дар слова, — называйте как хотите. Или часть дара — важнейшая.Осип Мандельштам:
Дано мне тело — что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?
Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.
На стекла вечности уже легло
Мое дыхание, мое тепло.
Запечатлеется на нем узор,
Неузнаваемый с недавних пор.
Пускай мгновения стекает муть,
Узора милого не зачеркнуть.
Раннее, гениальное стихотворение Мандельштама. С кем разговаривает Осип Эмильевич? Кого вопрошает?.. Риторика?
— Нет: поэт есть и садовник, и цветок, сотворенные Главным Садовником — Природой, Космосом, Им. В стихотворении номинируется, выражается и разрешается главная для поэта оппозиция, антиномия, дихотомия Творец — творец. И здесь, в этом стихотворении, у творца есть тоже свой узор и свой цветок, и жизнь — теплая и, простите за тавтологию, живая (живая жизнь), — жизнь, которой нет у Творца (он в ней не нуждается: он вечен, всесилен и вездесущ). Мысль страшная и обжигающая. Энергия этой мысли чудовищно велика и безмерно сильна, — вот почему субъектная пара, пара деятелей Творец —творец, или — творец — Творец, — не антиномия, но дихотомия — оппозиция, реализующая между этими двумя сущностями не родовидовые (творец — Творец), а родо-родовые отношения. Отношения равных. Без социально-религиозных условностей и оценок, без мании величия. Видимо, так оно и есть…У поэзии (у поэзии прозы и у поэзии драмы) Глобальный, Главный Адресат. Тексты, адресованные Ему, как правило, энигматичны, эвристичны и поэтому обывателю не понятны. (“Нравится
— не нравится” — такая шкала оценки художественной [Первой, в отличие от Второй, развлекательной, и от Третьей, товарной] литературы не просто неприемлема, но — убийственна). Ну кому могут нравиться Велимир Хлебников (гений рациолингвистический) или Осип Мандельштам (гений музыки нездешней и смысловых провалов и пустот)?! Кому? — Только такому читателю, который отверг роль адресата потому, что избрал себе иную — более тяжелую, трудную и ответственную — роль. Роль со-поэта. Роль со-прозаика. Роль со-драматурга. Роль со-Творца.