Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2011
Владимир Филатов
— профессор Уральского государственного горного университета, доктор геолого-минералогических наук, заслуженный геолог РФ. Автор книг “Тайны Каменного пояса”, “Стрела времени”, “Этюды об Урале”, “Отечества пользы для….” и др. Живет в Екатеринбурге.
Владимир Филатов
Яхта “Штандарт”
К истории основания Горного института в Екатеринбурге
3 июля 1914 года, четверг. Финский залив, Кронштадт. На бочке на “рейде Штандарт” стоит в свите пяти миноносцев — “Войскового”, “Добровольца”, “Москвитянина”, “Эмира Бухарского”, “Финна” и шхуны “Полярная звезда” — императорская яхта-красавица с тремя слегка откинутыми к корме мачтами. В ее облике сдержанная гордость, но не спесь; простота, величие и достоинство.
Августейшая семья накануне, 1 июля, вернулась на ней из Крыма. Обычное плаванье, которое из года в год свершалось уже шесть лет к обоюдному удовольствию и венценосных пассажиров, и экипажа. Яхта прекрасна и юна, как гимназистка выпускного класса; ее заложили на копенгагенской верфи 1 октября 1893 года в присутствии императора Александра III, а спустили на воду через полтора года, в день его рождения, 26 февраля, уже после смерти императора. Поэтому в первое плаванье в сентябре следующего, 1896 года ее повел капитан, присягнувший уже новому монарху, Николаю II.
Все, кто на ней плавал, любили ее великолепные интерьеры, созданные художником Л. Монтергом, и особенную атмосферу уюта и добросердечности, витавшую в каютах, кубриках, на палубе, хотя она была военным судном и без разрешения императора не ней ничего не делалось: не поднимали якорь, не опускали флаги и не изменяли курс.
3 июля. “Чудный, не особенно жаркий день с S (южным. — В.Ф.) бризом”, — записал император в дневнике. Обычный день, шедший по давно заведенному порядку, придававшему жизни обитателей яхты приятную предсказуемость. “Утром покатался с О(льгой) и Т(атьяной) в двойке. К завтракам начался обычный наряд шести офицеров от плавающих с нами судов… После чая читал и подписывал присланные ночью бумаги”, — продолжил император дневниковую запись. Что за бумаги привез ему фельдъегерь? Теперь уже неважно. Кроме одной. Ради нее я и выделил среди дневниковых записей только ту, что сделана 3-го июля.
В этот день император утвердил одобренный Государственным Советом и Государственною Думой “Закон об учреждении горного института в городе Екатеринбурге”, начертав в левом верхнем углу листа с текстом закона: “Быть по сему”.
Вот так, в обыденности императорских буден, между завтраком с кулинарными изысками пекаря Ермолаева и обедом, метрдотелем которого был известнейший петербургский ресторатор Пьер Кюба, под рюмку “собственного Его Величества портвейна” и два-три бокала французского шампанского “Гейдзик Монополь” особого купажа или отечественного “Абрау Дюрсо”, произошло выдающееся событие в истории Урала.
Не только событие, — но мечта, лелеемая многими поколениями уральцев. Чтобы мечта наконец воплотилась, нужно было преодолеть немало трудностей и препятствий. Чем меньше времени оставалось до вожделенного “Быть по сему”, тем нестерпимее становилось его ожидание. Как же медленно шла из Крыма яхта “Штандарт”. И вот свершилось!
Первые известия о скором благоприятном разрешении вопроса о Горном институте в Екатеринбурге узнали, когда императорская яхта была еще далеко от Кронштадта. 30 июня городской голова А.Е. Обухов получил телеграммы от членов Государственного Совета барона В.В. Меллера-Закомельского, В.И. Тимирязева, Ф.А. Иванова и председателя финансовой комиссии адмирала А.А. Бирилева. Адмирал, сердечно поздравляя уральцев, сообщал, что “законопроект утвержден… без изменений. Внести его на последнее заседание Совета едва удалось. На днях воспоследует высочайшее утверждение”. Меллер-Закомельский добавлял, что законопроект был “принят финансовой комиссией Совета… благодаря особенно энергичной деятельности и талантливо поставленной Ф.А. Ивановым защиты” его, а Тимирязев напомнил, как он еще в 1909 году “взывал к Государственной Думе о помощи Уралу, говоря о нем, что подобно спящей красавице он ждет не дождется, чтобы его пробудили вновь к плодотворной деятельности… Уверен, что новый рассадник высшего горного образования сослужит хорошую службу дальнейшему процветанию исконной области горнозаводского дела в России”.
В тот же день Обухов всем разослал телеграммы, благодаря Иванова за блестящую защиту законопроекта, не только от себя, но и от “учащейся молодежи дорогого нам Урала”, которая “шлет русское спасибо тебе и всем тем, трудами и заботами которых город Екатеринбург стал рассадником света и знаний”, надеясь, что в будущем “беспристрастный историк города занесет Ваши имена на скрижали истории”. 30-го же июня в городской управе собрались члены комиссии по созданию Горного института для составления благодарственных телеграмм, и Обухов попросил их, чтобы они сообщали о том, что теперь молодые люди, желающие поступить в институт, могут посылать прошения об этом в Петербург на имя управляющего учебным отделом Министерства торговли и промышленности А.Е. Лагорио.
Однако император еще не утвердил законопроект, хотя в том, что он его утвердит, сомнений не было. К чему такая спешка? Но она оправдана для тех, кто долго ждал. Как тут сдержать радостные эмоции:
Ура! Наш увенчался труд!
Дают нам горный институт.
И, душу веселя свою,
За ваше я здоровье пью! —
так поэтично Обухов поздравил своего единомышленника, горного инженера Николая Степановича Михеева, с успехом их общего дела.
Известия из столицы, публикуемые в местных газетах, побуждали людей к немедленным действиям. Итак, “дают нам горный институт”. А где мы его разместим? Члены комиссии по созданию института, собравшись, поручили городскому голове не только послать телеграммы председателю и членам Госсовета, но и сообщить в Министерство торговли о том, что в городе имеются помещения, в которых можно временно разместить институт. Обухов и без их подсказки уже обратился к Преосвященному Серафиму с просьбой уступить на 2–3 года будущему институту дом братства Св. Симеона Верхотурского, что на 1-й Богоявленской улице, напомнив, что дом для этой цели был в свое время обещан предыдущим епископом Митрофаном, да и сам Преосвященный Серафим в беседе с ним, городским головой, и председателем уездной земской управы А.М. Симановым заявлял о готовности передать здание под Горный институт.
Одновременно с этой же просьбой Обухов обратился и в Совет братства.Но если на 2–3 года институт временно разместится в доме братства Св. Симеона, то где будут жить “недостающие” студенты, те, которые не в состоянии снять в городе квартиру? Для таких надо строить общежитие. А где брать средства? И тут Обухов вспомнил, что видел в бумагах покойного члена городской управы Г.И. Михайлова подписки именитых горожан, которыми они обязались внести в городскую кассу деньги на нужды будущего Горного института. Такие подписки оформили более полутора десятка человек на сумму, превышающую 45 тысяч рублей. Среди подписантов были братья Злоказовы, В.М. Имшенецкий, Г.Г. Казанцев, П.И. Беленков, П.И. Тарасов и другие. Кроме них на большие суммы подписались уральские заводоуправления. Вот и необходимые средства, если бы не одно “но”. Многие из подписантов умерли: действительны ли бумаги, которые они когда-то подписали? Обратились к городскому юрисконсульту, и тот сообщил, что “подписки действительны и в отношении живых и покойных и что деньги должны уплатить наследники”. Тогда управа и решила собрать эти деньги и построить на них общежитие, присвоив ему имена жертвователей.
Мысль о том, что в городе будет институт, мутила сознание обывателей. Как капризные дети, они хотели, чтобы он появился немедленно. Городскую управу осаждали желающие поступить в институт; иногородние слали прошения и запросы; почтовая контора была завалена письмами с адресом: “Канцелярия Екатеринбургского горного института”, но поскольку таковой не было, то контора не имела возможности передать их по назначению. Чины управы, устав разводить руками, телеграфировали в столицу, сообщая, что город подготовил для института помещения, и спрашивали, кто будет директором и профессорами. Учебный отдел Министерства торговли молчал, и тогда городская управа посоветовала вопрошающим обратиться прямо в учебный отдел министерства.
Наиболее нетерпеливые послали А.Е. Лагорио телеграмму:
“Честь имеем просить Вас не отказать сообщить, когда будет открыт Горный институт в Екатеринбурге. Будут ли при приеме в институт экзамены или конкурс аттестатов. Какая норма будет применена при приеме евреев. Будут ли приниматься в институт окончившие Уральское горное училище. Куда подавать прошения и документы и какие документы, подлинные или в копиях. Будет ли отдано предпочтение при приеме уроженцам Урала, Приуралья…”
“Уральская жизнь” писала, что на днях предполагается обратиться к А.Е. Лагорио и с мотивированным предложением открыть институт нынешней осенью.
Такой напор заставил Лагорио разомкнуть уста и телеграфировать, что “к сожалению, открытие Горного института в настоящем учебном году состояться не может. Закон об учреждении Горного института министерством еще не получен. Вопросы, затронутые в телеграмме, будут разрешены по назначению директора, сформирования учебного персонала и выработки правил приема”.
Пыл нетерпения постарался погасить и член Государственного Совета Ф.А. Иванов, написав Обухову и гласным Городской Думы П.В. Иванову и С.А. Бибикову, чтобы уральцы не настаивали на немедленном открытии института, не торопились с подбором профессоров и директора и занялись бы лучше подготовкой к строительству здания института “путем заготовки строительных материалов”. Члены комиссии по учреждению института вняли советам и все хлопоты возложили на городского голову, предложив ему съездить в ближайшее время в столицу и там в учебном отделе Министерства торговли договориться “о представлении в распоряжение хотя бы начальника уральских горных заводов П.И. Егорова специальных кредитов на заготовку строительных материалов”.
Обывательская среда, раскипевшаяся, как самовар, стала постепенно остывать, чтобы разгореться уже от другой новости, о приезде в Екатеринбург Их Высочеств принцессы Виктории Баттенбергской с дочерью Луизой. Накануне приезда почти всю ночь и до самого утра 15 июля город чистили и украшали. Охочая до зрелищ публика с 6 часов утра стала занимать места на вокзале, терпеливо выстояв четыре часа до прихода поезда с венценосными особами.
С текстом закона о Горном институте уральцы познакомились в двух номерах “Горных и золотопромышленных известий”, в разделе “Узаконения и распоряжения”. Читая и перечитывая документ, они впервые смогли увидеть “абрис” будущего “рассадника знаний”.
Итак, в законе он звался “Екатеринбургским горным институтом” и наделялся статусом высшего учебного заведения; его прототипом был Петербургский горный институт императрицы Екатерины II. Поэтому студентов, выполнивших “программу занятий и испытаний, установленных узаконениями о горном институте императрицы Екатерины II, и защитивших установленные для получения диплома работы”, удостаивали “звания и преимуществ, присвоенных лицам, окончившим горный институт Императрицы Екатерины II со званием горного инженера”. Форменные сюртуки будущих уральских выпускников должны были украшать знаки “особого образца”.
А пока министр торговли и промышленности должен был озаботиться, чтобы не позднее 1 июля 1916 года были назначены ректор и пять профессоров из числа лиц, удовлетворяющих требованиям, предъявляемым к профессорам горного института императрицы Екатерины II, с образованием “из означенных лиц совета горного института в городе Екатеринбурге”.
Мозг вуза
— ректор, профессора, совет. Им закон давал право определять структуру института, его факультеты, кафедры, специальности и численность студентов. Поэтому закон молчал об этом, зато он был многословен (но точен до рубля), когда речь шла о финансах. Расходы по сооружению и устройству института были определены “в сумме не свыше двух миллионов девятисот сорока двух тысяч рублей”. В 1914 году из этих денег Государственное казначейство должно было “отпустить… на приступ к постройке и устройству… института” не более 300 тыс. рублей и на содержание личного состава, учебной части и хозяйственные расходы 78 515 рублей “с отнесением сего расхода на счет ожидаемых сбережений от назначений по государственной росписи расходов на 1914 год”.Из каких источников должны были черпаться средства на создание вуза? Для этого в доход казны обращались пособия Государственному казначейству: “от Пермского губернского земства
— в размере пятьсот тысяч рублей, от Екатеринбургского городского управления — трехсот тысяч рублей, Екатеринбургского уездного земства — двухсот тысяч рублей и Оханского уездного земства — пяти тысяч рублей со внесением означенных сумм в Государственное казначейство в течение 1914 и 1915 годов равными долями”.Эти деньги в миллион с небольшим рублей уральские земства и власти Екатеринбурга собрали загодя. Государственное казначейство только с 1918 года обязано было отпускать средства на содержание личного состава института, учебную часть и стипендии по 236 630 рублей в год, а до этого “размер потребных на те же надобности кредитов определять в сметном порядке в пределах исчисленного по штату кредита”.
Государство, дав уральцам право на создание института, выступало не в качестве спонсора, а как требовательный кредитор, предоставляя, правда, и некоторые льготы в виде беспошлинной покупки за границей учебных пособий и различных машин, а также бесцензурного приобретения книг, рукописей и “повременных”, т. е. периодических, изданий “ученого содержания”.
Над законом о Екатеринбургском горном институте работало множество чиновников из различных ведомств, его просеивали через сито дискуссий, споров и обсуждений в комиссиях и комитетах, в Государственной Думе и Государственном Совете,
— и на удивление, бюрократический наждак придал первоначальному аморфному замыслу неплохую огранку, особенно той части закона, в которой речь шла о пенсиях и окладах содержания. Чиновники, вероятно, представили себя на месте профессоров и преподавателей в маленьком уездном городе. Представили и поняли, как нелегко будет им, рафинированным жителям столицы, интеллектуалам, эстетам и, возможно, снобам, жить среди семидесяти тысяч мещан, крестьян, мастеровых, рабочих и купцов; ходить по немощеным улицам, на которых ветер в жару поднимает минеральную пыль, а ненастье делает их непроходимыми от грязи; жить в домах, где есть электричество и телефон, но нет канализации и водопровода; пить привозимую в бочках ключевую воду, правда, “замечательно вкусную и чистую”; посещать два театра, читать три газеты да “Записки” УОЛЕ и медицинского общества. Местные достопримечательности? Их можно пересчитать по пальцам и обойти за неделю: Кафедральный и Екатерининский соборы, Ново-Тихвинский девичий монастырь; чугунные бюсты царствующим супругам Петру I и Екатерине I на плотине городского пруда и памятник Александру II Освободителю на Главной площади; старейшая в России магнитная и метеорологическая обсерватория, сейсмическая станция, Императорская гранильная фабрика — вот, пожалуй, и все.Правда, по мнению всезнающего “Брокгауза и Ефрона”, Екатеринбург был одним из лучших и многолюднейших городов в Европейской части России, красиво обустроенным, с садами, бульварами, парками, прудом в центре, оправленным в гранитную набережную, и… железнодорожными мастерскими в самом его центре. Но мне кажется, составители “Энциклопедического словаря” польстили городу, доверившись автору справки о нем.
Здравомыслящие составители закона решили, что скудность и неустроенность жизни в провинции должна быть оплачена не энтузиазмом профессоров, а окладами содержания, которые состояли из жалованья, столовых и квартирных денег. В 1914 году российский ординарный профессор получал в год 4500 рублей, на 300 рублей больше, чем депутат Государственной Думы, и в пять раз больше, чем самый квалифицированный рабочий, каковым тогда был машинист паровоза.
По закону штат Горного института должен был состоять из ректора, декана, секретаря совета, 19 ординарных и экстраординарных профессоров, преподавателя богословия, 15 штатных преподавателей, 19 старших и младших лаборантов, препаратора, хранителя музея, шести лекторов, библиотекаря и его помощника, семи служащих канцелярии, смотрителя здания, архитектора, врача и фельдшера.
Квартиры предоставлялись только ректору, двум делопроизводителям, смотрителю здания института да фельдшеру, который имел самый малый оклад содержания в 480 рублей в год; самый большой — ректор, ему к содержанию по должности ординарного профессора за вычетом 750 рублей квартирных добавлялось 2500 рублей, т.е. он получал 6250 рублей и ни рубля больше.Раздел закона об окладах и пенсиях обширен. Приведу из него только три пункта: “Пенсия по выслуге двадцати пяти лет и более до тридцати лет и половинная пенсия по выслуге двадцати лет и более до двадцати пяти лет назначается из окладов в три тысячи рублей для ординарного профессора и в две тысячи рублей для экстраординарного профессора, а по выслуге тридцати и более лет означенные лица получают пенсию в следующих размерах: ординарный профессор четыре тысячи пятьсот рублей и экстраординарный профессор
— три тысячи рублей (т.е. пенсия равнялась окладам содержания. — В.Ф.). Оклады сих пенсий не увеличиваются последующею, сверх тридцати лет, службою”.Очень гуманен закон был и к профессорам, “одержимым тяжелыми и неизлечимыми болезнями, которые лишали их не только возможности продолжать службу, но и обходиться без постоянного постороннего ухода”. Такие “при отставке в пенсию: прослужившие от пяти до десяти лет — одну треть оклада; прослужившие от десяти до двадцати лет — две трети оклада, а прослужившие двадцать лет и более — полный оклад”.
В русской высшей школе профессорам присваивалось звание заслуженного профессора, которое давало право сохранять пенсию сверх жалованья при службе вне института.
При таком бережном отношении государства к своей интеллектуальной элите “утечки мозгов” из страны практически не было. За границу уезжали те, кто был не в ладу с законом, или по политическим мотивам, но таковых были единицы. Так что был резон ехать на службу в провинциальный вуз.
Если телеграмма начальника учебного отдела А.Е. Лагорио успокоила уральцев, то телеграмма губернатора Ивана Францевича Кошко, присланная 20 июля полицмейстеру Г.И. Рупинскому, ой как встревожила. Губернатор телеграфировал: “Объявите населению: Германия объявила войну России. Призываю население в такую трудную минуту объединиться и поддерживать строгий порядок, помня, что всякое возмущение и буйство на руку нашему врагу, который будет им радоваться, так как беспорядки уменьшают силу. Да поможет Бог одолеть нам дерзкого и страшного врага”.
Началась война, которую впоследствии назовут Первой мировой. Губернатор, призывая население к порядку, лучше многих понимал, какой страшный враг покусился на Россию и какой трагически тяжелой будет с ним борьба, в которой упование только на Бога не более чем ритуальная формула. Бог-то Бог, да и сам не будь плох. Твердость и уверенность губернатора были его позицией, которой, кажется, не было у императора.
19 июля император записал в дневнике: “Утром были обычные доклады. После завтрака вызвал Николашу и объявил ему о его назначении верховным главнокомандующим впредь до моего приезда в армию. Поехал с Аликс в Дивеевскую обитель. Погулял с детьми. В 61/2 поехали ко всенощной. По возвращении оттуда узнали, что Германия объявила нам войну. Обедали: Ольга А(лександровна), Дмитрий и Иоанн (деж.). Вечером приехал английский посол Buchanan с телеграммой от Georgie. Долго составлял с ним вместе ответ. Потом видел еще Николашу и Фридерикса. Пил чай в 121/4”.
Поразительно беспечная реакция, ни тени тревоги и беспокойства, деятельности, будто не России Германия объявила войну, а император правит страной, не имеющей отношения к войне. Подданные вели себя иначе. 21 июля в половине четвертого в Екатеринбурге в Кафедральном соборе Преосвященный Серафим отслужил торжественный молебен о даровании победы русского оружия; газеты стали публиковать сообщения с театров военных действий. Вскоре в городе появились первые раненые, а через Урал на восток пошли эшелоны с пленными, настроенными миролюбиво,
— война для них закончилась, — и дивившимися огромными просторами России.Война была далеко, сознание людей еще не напиталось ее трагизмом, и, вероятно, никто не мог предсказать ее последствий, даже мистики и религиозные фанатики, видевшие в любом аномальном природном явлении грозный перст судьбы или Бога. Такие явления, подобно сейсмическим форшокам, почему-то сопровождают войны, эпидемии, революции.
4 августа в 9 часов утра дрогнули недра Уральских гор
— произошло редчайшее для нашего края событие — землетрясение. Продолжалось оно не более полутора минут, напугав людей, выбежавших из домов, громовым гулом, треском стен, звоном оконных стекол, падением посуды и ветхих печных труб. Местные сейсмологи объяснили его движением земной коры. “Через четыре дня горожане наблюдали солнечное “затмение”, а вечером, около 6 часов, над Михайловским кладбищем в сторону Московского тракта пролетел “таинственный аппарат”. Сотнями опросов и заявлений установлено, что за последние дни летательный аппарат ежедневно видят пролетающим на недосягаемой… высоте над Екатеринбургом”.Для кого-то эти явления были забавой, но многих, особенно верующих и слабодушных, они растревожили и напугали. Пошли разговоры о пророчествах из святого Писания, как “восстанет народ на Парод и царство на царство, и будут глад и трусь по всей земли”.
Чувства надежды и тревоги для уральцев слились в унисон. Радость от того, что в городе будет высшее учебное заведение, пресеклась сомнением. А будет ли оно? Не помешает ли война? Война по-хозяйски, твердо и уверенно, положила руку на пока еще пустую колыбель, приготовленную для Горного института, как когда-то, почти двести лет назад, другая война
— Северная, стояла у колыбели уральских горнозаводских школ — предтечей будущего Горного института.