Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2011
Александр Калужский
(1958) — поэт, переводчик. Родился на Чукотке, жил и работал в Свердловске. Сейчас живет на юге Калифорнии, куда ежегодно приплывают серые киты, чтобы продолжать свой род. С Чукотки. Напрямик.Александр Калужский
Окнами на север
1
Холодный дом на площади Труда;
поодаль — маслянистая вода
колышет окон желтые квадраты,
и в свете, исходящем от воды,
казенных коек смутные ряды
всплывают в гулком сумраке палаты,
где ты лежишь, тоскуешь и не спишь.
Взошли огни агиток и афиш;
проспект, пустея, льнет к витринным стеклам;
и света сноп в троллейбусе двойном
промчится прочь и возвратится сном
о чем-то невосполненном и теплом.
Во сне — ты вновь с родными, но они
не знают, что вечерние огни
таят в себе твою тоску по дому,
твоей руки трассирующий след,
писавшей им без малого пять лет
печатными по воздуху ночному.
Но утром нет ответного гонца —
под небом цвета сланцев и свинца
туман белесый стелется по скверу;
зависшие в просветах фонари
свой жар бесследно спрятали внутри,
и ты поспешно следуешь примеру.
2
Уже в палате гомон и возня;
в окне раздачи — каша-размазня;
внизу, в передней, высохли обутки;
и значит, в пору выступать в поход —
твой самый долгожданный отдых от
продутых коридоров круглосутки.
Еще бы! — восхитительный овраг
влечет к реке; а поверху барак
волочится за величавой башней,
как рваный шлейф за пленною княжной,
и обдает благою стариной,
а то и дарит денежкой тогдашней.
Но стоит повернуться на восток —
вечнозеленый “Каменный цветок”
совсем иной державы воду дыбит,
с ее пустопородным языком,
воздвигшим, в частности, Уралобком,
конструктивистский параллелепипед,
в котором… расположен интернат
как в доказательство победы над
достоинством и духом частной жизни.
Иных домой родные заберут,
другим — взглянув им вслед, смотреть на пруд
подкидышами в дремлющей отчизне.
***
Ненастье минуло, и с веток,
меняя краски на лету
в лучах нахлынувшего света,
срывались капли в темноту
теснивших просеку валежин;
и лес, еще совсем немой
после грозы, стоял, завешен
по корни мокрой бахромой.
Подсобник в плотницкой артели,
ты нес полотнище стекла
перед собой; за ним летели,
сверкая, капли
покуда ты, идя по лужам,
в ненастье вымокший сполна,
выплескивал ее наружу
с натруженного полотна.
***
К полуночи барахлом
своим загрузив фургон,
ты выйдешь, оставив дом,
и дом погрузится в сон.
Надежды, что жили в нем,
по голой сползут стене
и ткнутся в дверной проем,
закрытый тобой извне.
Пронзительная, как дрожь
сквозь уличную листву,
догадка мелькнет.
ты весь теперь наяву,
как вольные тополя,
как воля снести нужду
и снова начать с нуля
на сорок седом году.
Памяти Николая Слуднева
Среди облаков порожних,
редеющих на бегу,
услышишь ли ты, дорожник,
мой голос на берегу?
Расскажешь ли, звездный кореш,
ночную нарушив тишь,
какие мосты там строишь,
какие пути мостишь?
Песок на пустынном пляже
да лунной дорожки ртуть
и не простились даже,
а выпал неблизкий путь.
Срываются в темень скаты
за кромкой материка;
Колумб говорил, “покатый”,
и я говорю, “пока…”.
***
Растянутой на мили вереницей
они проходят в декабре вдоль этой
полоски суши, где листва пылится
из лета в лето;
где дни, как листья, меж собою схожи…
И ты глядишь вдогонку каравану
и произносишь: год прошел и тоже
как в воду канул…
И видишь, как свечой взмывает пена,
а следом
от ледовитых пастбищ Уэлена
к лагунам юга.
Как будто бы подхваченный откатом
волны, хлестнувшей по настилу пирса,
всплываешь на Чукотке, где когда-то
на свет родился;
где снова в непроглядных водах лона
сжимаешься в предчувствии кочевий,
как сл‹ва убоявшийся Иона
в китовом чреве.
Июльский блюз
На корте, залитом бетоном и зноем,
где тень моя скрыться спешит подо мною,
потомки невольниц стучат баскетболом
и походя чавкают жвачкой с ментолом.
Они мускулисты, стремительны, метки;
и звенья цепей, что висят вместо сетки
на кольцах, гремят от прямых попаданий
над кровельной дранкой обшарпанных зданий.
Июльского марева видеотрюки:
все будто бы в сепии
все в тон Миссисипи, что неторопливо
несет свою глину к болотам залива.
И тянется блюз, словно эхо из бездны:
Корзины бездонны, и цепи железны…
Ранняя Пасха в Сибири
Н
‚ небе тьма и пурга: местных метеорологов сводкине обманули — метель разыгралась по полной программе.
Ночью, в страстную субботу, в иркутской рабочей слободке,
в тщетной попытке тебя отыскать в переполненном храме,
в море бесчисленных спин, заслоняющих спины другие;
на монастырском дворе, где сечет по щекам непогода;
на берегу Ангары, погасившей хоры литургии,
я потерялся в пурге по скончании крестного хода;
то есть я знал, где я был, но я ведать не ведал, куда мне,
окоченевшему, деться от этой сырой круговерти,
с этого гиблого берега, где на заснеженном камне
пел искупитель иной накануне мучительной смерти…
Наледью блещущий крест, уходящий в небесные шири, —
место слиянья двух рек — заливается алым с востока;
вот уж воистину, брат, ранняя Пасха в Сибири —
экий знобящий размах! экая жертва до срока!
***
Не спится, и за дверью непогода —
так хлещет только на краю земли;
и колокольцы медные у входа
звенят, как будто кони понесли.
Полозья хлопают через ухабы
и поднимают тучи воронья,
на берегу белье роняют бабы,
и коренного валит полынья.
Темно кругом. Ломотно. От озноба —
ни слова молвить, ни разжать горсти.
Лишь перезвон с порога да хвороба
мотает душу, Господи, прости!