Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2011
Екатерина Полянская
— поэт, переводчик с польского и сербского языков. Лауреат конкурса “Пушкинская лира” (Нью-Йорк, 2001), премии им. А.А. Ахматовой (Санкт-Петербург, 2005), премии им. М.Ю. Лермонтова (Тарханы, 2009). Автор четырех книг стихотворений. Родилась и живет в Санкт-Петербурге. Врач травматолог-ортопед.Екатерина Полянская
Маятник мгновенья
Дымной тенью, тонкой болью
С явью сон непрочно сшит…
Привкус горечи и соли —
Одинокий воин в поле
За судьбой своей спешит.
Словно бы неторопливый,
Мерный бег, широкий мах.
Птица стонет сиротливо,
Тускло вспыхивает грива,
За спиной клубится прах.
Бесконечен щит небесный,
Безвозвратен путь земной —
Обреченный и безвестный…
Голос ветра, голос бездны,
Голос памяти иной.
Воин в поле одинокий,
Дымный морок, млечный след…
Гаснут сумерки и сроки,
В омут времени глубокий
Льет звезда полынный свет.
***
Скажи, куда мне спрятаться, скажи,
От жалости слепой куда мне деться?
Пролетами цепляются за сердце
Стекающие с лифта этажи.
И тянутся канаты, провода
(Мгновение — и полутоном выше)
Туда, где голубям не жить под крышей,
И ласточкам не выстроить гнезда,
Где ты меня давным-давно не ждешь,
Где скомкано пространство в снятых шторах…
По лестнице — шаги, у двери — шорох,
И им в ответ — озябших стекол дрожь.
Где паучок безвременья соткал
Из памяти и тонкой светотени
Раскидистую сеть для отражений
Немеркнущих в бездонности зеркал.
Где контуры портрета на стене
Еще видны в неверном лунном свете,
И наши неродившиеся дети
Спокойно улыбаются во сне.
***
Бредут в ночи, дорог не разбирая,
Кружат, своих не ведая путей,
Слепые миражи земного рая —
Больших идей и маленьких затей,
Сквозь вечный марш уценки и усушки,
Где лай собак страшней, чем волчий вой,
Где пролетарий над гнездом кукушки
Похмельною качает головой.
Сквозь песню, где баян доносит тихо,
Кому — неважно…
Колкий звездный жмых,
Любимый город, дремлющее лихо,
Мерцающая речь глухонемых,
Насущный хлеб, чуть влажный на изломе,
Обломки кирпичей, осколки слов —
Смешалось все, как в чьем, не помню, доме,
В сияющей бездомности миров,
Рождений и смертей, летящих мимо,
В беззвучном вопле обреченных “Я”…
И легкость бытия невыносима,
И неподъемен груз небытия.
***
Мне приснилась жизнь совсем иная,
Так приснилась, будто наяву:
Лошади вздыхают, окуная
Морды в серебристую траву.
До краев наполнив звездный улей,
Светлый мед стекает с темных грив.
На земле табунщики уснули,
Седла под затылки подложив.
Светлый пот блестит на темных лицах,
На остывших углях костерка,
Склеивает сонные ресницы
И былинки около виска.
Спят они, пока вздыхают кони,
Вздрагивая чуткою спиной.
И полны еще мои ладони
Горьковатой свежести ночной.
Спят, пока обратно не качнется
Маятник мгновенья, и пока
Хрупкого покоя не коснется
Снов моих невнятная тоска.
***
Рай находится на спине у скачущей лошади.
Арабская поговорка
И работа, и дом — все тюрьма да тюрьма.
В этих стенах давно бы сошла я с ума,
Но спасение — в детстве подаренный мне
Рай, который вовеки — на конской спине.
Только здесь никогда и никто не ведет
Моим промахам и прегрешениям счет.
Нет начальства, соседей, долгов и обид…
Здесь никто никогда меня не оскорбит.
Жизнь давала взаймы, смерть с процентом брала,
Но не вышибли обе меня из седла.
Ошибется любовь, отвернутся друзья,
Но останусь пред вечностью всадником я.
Ни кола, ни двора — лишь поводья в руках.
Ветер выдует боль, ветер выдует страх,
Удивленно присвистнет в дырявой груди:
Дескать — ишь тебя как!.. Но уже впереди
По-весеннему зазеленеют поля,
Зазвенит под копытом иная земля,
По которой коню будет странно-легко
Уносить седока далеко-далеко.
***
Что остается, если отплыл перрон,
Сдан билет заспанной проводнице?
Что остается? — Казенных стаканов звон,
Шелест газет, случайных соседей лица.
Что остается? — Дорожный скупой уют,
Смутный пейзаж, мелькающий в четкой раме.
Если за перегородкой поют и пьют,
Пьют и поют, закусывая словами.
Что остается, если шумит вода
В старом титане, бездонном
Если ты едешь, и важно не то — куда,
Важно то, что отсюда, и — безвозвратно?
Что остается? — Видимо, жить вообще
В меру сил и отпущенного таланта,
Глядя на мир бывших своих вещей
С робостью, с растерянностью эмигранта.
Что остается? — Встречные поезда,
Дым, силуэты, выхваченные из тени.
Кажется — все. Нет, что-то еще… Ах, да! —
Вечность, схожая с мокрым кустом сирени.
***
Находясь в эмиграции, силишься вспомнить порой
Нечто самое главное, а вспоминаешь — синицу
За окном кабинета, карман с незашитой дырой,
В долгожданной маршрутке потерянную рукавицу,
Звон пустого трамвая, нелепо осевший сугроб,
Два окурка крестом на нестираном кружеве наста,
По десятке петрушку и явно поникший укроп
У ядреной торговки, такой разбитной и горластой,
Покосившийся столб, что немного похож на весло,
Ржаво-серых собак на проталине теплоцентрали,
И замерзшую лужицу, гладкую, будто стекло,
И свое отраженье, мелькнувшее в темном овале.
И когда так банально левее и ниже соска
Вдруг проклюнется боль, осознаешь, что жизнь твоя длится,
Пока дремлют собаки, торговка кричит и — пока
За немытым окном шебаршит коготками синица.
***
Получив от судьбы приблизительно то, что просил,
И в пародии этой почуяв ловушку, издевку,
Понимаешь, что надо спасаться, бежать что есть сил,
Но, не зная — куда, ковыляешь смешно и неловко.
Вот такие дела. Обозначив дежурный восторг,
Подбираешь слова, прилипаешь к расхожей цитате.
Типа “торг неуместен” — и правда, какой уж там торг! —
Невпопад говоришь и молчишь тяжело и некстати.
А потом в серых сумерках долго стоишь у окна,
Долго мнешь сигарету в негнущихся, медленных пальцах.
Но пространство двора, водосток и слепая стена
Провисают канвою на плохо подогнанных пяльцах,
Перспективу теряют и резкость, и странно-легко
Истончаются, рвутся, глубинным толчкам отвечая…
И вскипает июль. И плывет высоко-высоко
Над смеющимся лугом малиновый звон иван-чая.