Она, на мой взгляд, глупа немного:
Продела шею в твою петлю.
Она без памяти любит тебя, ей—богу,
А я по памяти тебя люблю.

Она, на мой взгляд, слегка безвкусна:
И шрамы носит, и каблуки.
Она не просит бывать с ней грустной,
А я просила твоей тоски.

Она, на мой взгляд, не вышла рожей:
В ее зеленых всегда испуг.
Она дышать без тебя не может.
Я — надышаться. Замкнули круг.

— Почему все так? Почему?
Небо — кому?
Ему!
Город — кому?
Солнце — кому?
Ему!
Все ему!
— Почему?
— Просто. Руки сожму,
Обниму
Колени. Кому
Воздух да ветер? Ему!
Звезды — кому?
Нежность — кому?
Радуга? И это ему!
Почему?
Все так — почему?
Душу — сожму,
Да выжму — ему
В ладонь. Займу
Гордости каплю. Кому—
нибудь выплесну. А ему —
Теплоту да сердце — не моему.
Почему все так? Почему?
Паруса подниму
Да шаг на корму.
А лучше — на карму. Кому
Все моря мира? Ему!
Все миры, мой мир — ему!
Счастье — кому?
Улыбки да легкость? Ему!
— Небо — кому?
Солнце — кому?
Сердце — кому?
— Все — ему!
Слезы да лед на окне…
— Тоже ему?
— Мне.

На лестничной клетке громкие мысли становятся тише.
Запах подвала и бабушкиного варенья.
— Ты, что ли, стал выше?
— Зачем ты пришла?
— За спасеньем.

И дальше молчание. Тонна песочной спрессованной
тишины.
Застывшее время у ног умоляет нас дать ему волю.
Мы, как на расстреле, стоим у покрашенной в синий стены.
— Спасения нет, но могу предложить тебе соли.

Смеюсь и смотрю в почерневший, заплеванный пол.
Ты очень спокоен и, кажется, даже не злишься.
— А может, как в детстве, ворованных яблок в подол?
— Держи при себе свои чувства. Ты так разоришься.

Сегодня не будет прощальных мучительных слез.
Ты знаешь, как дико люблю целовать твои руки!
Я вызвала лифт. Ты бледнеешь.
Ответь на вопрос.
— Готов.
— Как ты там с ней не умер от скуки?

Кондуктор опять пожалел мне счастливый билет.
Какие—то пьяные дети поют про свободу.
И эхом внутри меня бьется твой странный ответ:
— Да умер я. Срезан, как роза. Поставь меня в воду…

Он никогда не перестанет болеть во мне.
Никогда не перестанет гулять во мне
по длинным аллеям нервов и вен.
Сегодня он зайдет
в “жду перемен”
и примерно на двадцать четвертой секунде поймет,
что от пере[недо]мены людей/сумасшедших запахов/мест
не становятся сухими ресницы,
не прекращают сниться
веснушки и крест—
накрест лежащие руки…
…руки руки руки… его безумные руки…
в которые больше нельзя.
Скользя
взглядом по моим небесам,
он увидит, как сам
с полуулыбкой на нежном лице — спит.
Он небрежно, но четко хранит
в памяти мои грехи перед ним.
А я кутаюсь в кружева пантомим,
которые так трогательно молчат его имя.
На поверку мы оказались другими.
Слишком горды.
На девяносто процентов из разной воды.
А я не знаю, что дальше… что дольше.
Он никогда не будет счастливым во мне.
Да и какое мне дело? Ведь я не люблю его больше.
Я меньше его не……

Но сколько бы истерики я ни вложила в удар,
мне никогда не выпнуть из себя этот футбольный мяч
мазохизма, сладкого до зубной боли во всех конечностях,
полуметровым гвоздем забитого в мои ворота парой пар
нервно переставляемых ног — вне правил — с пенальти. Не плачь,
мой нежный, совсем мне не нужный… Я — часть
бесконечности.

Я ее сердце. Мне надо летать — с подачи в холодную стену
моих сновидений совсем не на пятницу — скорее на плаху,
с которой я так люблю падать и выбивать себе пальцы и голову.
И из головы — бумерангом — людей, сбежавших по венам
подальше от дикой, рифмующей небо — со страхом
остаться вдвоем с неумеющим влить в меня олово

и выкинуть ночью под дождь за надуманной истиной.
Мне важно быть первой такой безупречно—ненужной,
которой звонят, чтоб пополнить баланс одиночества.
Мне надо, чтоб голос в душе отзывался выстрелом
двух глаз, равнодушно внушающих мне, безоружной,
что надо сдаваться, мое дорогое высочество…

Все типажи одни — карусель… круговорот…
Пересчитать по пальцам. Этого выгоню. Этот уйдет.
Разные, скажешь? Нет, все похожи
Один на другого. Я тоже. Ты тоже.
Нашла — шаг вперед — не мое —
Шаг назад — для меня. Вперед для нее,
Для другой. А по сути на месте
Кружимся, будто бы вместе.
Карусель… кто на коне, кто в карете…
Все в одной осени, в одном лете…
Все в одной жизни. Кричат:
“Я уникален!” А чем — молчат…

Медовые теплые яблоки. Сливочный чай.
Плетеное кресло. Шуршащие прошлым газеты.
Ведущая в танце со взглядом большая свеча.
Крадущие сон полупальцы апрельского лета.

Четыре стены. Разноцветная вьюга картин.
Тяжелая музыка, с легкостью рвущая душу.
Открытые окна. Смешной кружевной палантин,
Целующий плечи. Устало поджавшая уши,

Мурчащая кошка. Холодное небо без птиц.
Молитвенно сжатые руки. Дыханье в ладони.
Одно из ее безупречных, отточенных лиц.
И правда — в едва различимом нечаянном стоне.