Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2011
СЛОВО И КУЛЬТУРА
Юрий Казарин
Третья литература
На Земле около пяти тысяч языков. А литература одна. Да и язык (с пятью тысячами своих фонетических, словообразовательных и лексико—грамматических вариантов) тоже один. Это если оторвать взгляд от политической карты мира, от социальных и этнокультурных форматов. Это, так сказать, взгляд Лермонтова (“Спит земля в сиянье голубом”) или точка зрения Бога. Действительно: в третьем тысячелетии после Рождества Христова пора, да — пора (цивилизации нашей от 16 до 20 тысяч лет), наверное, перейти от анализа (в основном политико—экономического характера) к синтезу, потому что воздух — и тот, которым дышим, и тот, который звучит, — поменялся, изменил свои качественные параметры и характеристики. Пора привстать и оглянуться окрест, как Радищев, и укрепить, и расширить взор так, чтобы стало по—гоголевски видно во все стороны света. И — тьмы.
Человек (человечество) есть язык. После перестройки и перекройки всех типов сознания (от социального и культурного до сексуального и религиозного) у человека осталось лишь одно средство самоидентификации — язык. Единственное конститутивное, системообразующее и всё еще функционирующее свойство человека (на планете только он [человек] обладает [и — им обладает — язык] ментальным языком, имеющим три генеральные составляющие: физическое [звук], метафизическое [значение, смысл, семантика] и интерфизическое [образность, мифологичность, духовность]), единственное уцелевшее (уцелевающее до сих пор) в каком—то почти первозданном функциональном виде качество полубога — язык / речь / текст. Язык — не орудие познания (Гумбольдт) и не сочиняющая человеком тексты субстанция (Бродский); язык — это само познание. Познание прежде всего себя как части человечества и мира.
Я не лингвоцентрист. Напротив: я духоцентрист и считаю, что язык — самое духопроводное (термин Б. Зайцева) и духопорождающее вещество на нашей планете, имеющее тройственную природу (повторю: физическое, метафизическое и интерфизическое) и не выделяющее человека из мира животных и вообще природы, но, наоборот, соединяющее человека с миром, со Вселенной. Язык и поэзия (проза, драма — суть в глобальном смысле поэзия тож), язык и текст, язык и литература — не оппозиции, не антиномии: эти пары называют две стороны одного в высшей степени загадочного явления (филология не разгадывает, а описывает: до сих пор идя за Аристотелем, филолог ходит по кругу, как та слепая лошадь; а ведь есть и другие дорожки, например, тропа Хайдеггера), абсолютно энигматичной и волшебной сущности, которую принято называть языком. Язык — человечен, и язык — божественен. Язык — это и психика, и нейрофизиология, и вообще центральная нервная система, в целом соматика, порождающие мышление, воображение и обеспечивающие смыслопорождение, именование и духопроводность. То бишь язык — и во мне, и вне меня, — внутри и окрест. Понять трудно. Поверить можно. Даже нужно. Чтобы не пропасть в сплошной виртуальности.
Бродский (как поэт и римлянин душой, vates, т. е. предсказатель, пророк) предвидел “последнюю” войну на Земле — “культурную” (ещё Иосиф Александрович сетовал на глобальность демографической проблемы, которую номинировал чуть ли не концом света). Мы знаем качественно разные войны: экономические, дипломатические, локальные, освободительные, захватнические, отечественные, холодные, ядерные, идеологические, эстетические, религиозные и т. п. Культурная война, или война культур (?), — видимо, уже идёт. Тихой сапой. Незаметно. И это чувствуется. Ощущается.
Язык — первооснова всего, и культуры в том числе. Язык первоприроден. Язык — наше мышление (Карл Прибрам). Значит, война культур (двух? трёх? четырёх? каких вообще?) — это война языков? Но ведь язык один (в нём пять тысяч земных, “человеческих” языков) и един? Так ли это? К сожалению, уже не так. Децентрализация любого пространства, любой сферы (физика — кинетика, гравитация во всех смыслах) приводит к распаду целого. Делитературизация культуры, исчезновение литературы как центра (словоцентричность; сердцевина культуры, середина, сердце мира, — об этом писала О. А. Седакова) привели к появлению сегментов в целостной системе, которая теперь функционирует вразнобой и скоро пойдет вразнос. Дрожь, вибрация (духовного порядка) переходит в трясение, в сотрясение, когда всё дребезжит (включите телевизор), расшатывается, взрывается и разваливается. Полицентричность культуры — мечта демократии, но законы гравитации, энергопорождения и движения — демократии не знают, ей не подчиняются, а реализуются — централизованно. Язык есть центр культуры, литература была (бывала; будет ли?) центром культуры. Язык — монолитен при наличии широкой многосторонности, многоаспектности, полисферийности и межпространственности. Был монолитен. Сегодня мне, как литератору и лингвисту—текстоведу, видятся (не мстятся, не привидиваются!) те же процессы, которые происходят во всех сферах жизни.
Язык — сильнее социальной жизни. Так я думал, думаю и буду думать. Да, связь языка с жизнью очевидна (хотя Даниил Андреев, проведя долгие годы в тюрьме с языком наедине, создал свой Космос, точнее — его язык создал Вселенную): язык (и мышление) крестьянина и рабочего лексически абсолютно конкретен; язык ученого — терминологичен, или — понятен; язык военного — милитарен; язык интеллектуала (интеллигента?) — абстрактен и т. п. И редкий сын сапожника станет императором (Сталин) или откроет, сформулирует теорию относительности (кто?). Но: есть один чудовищно действенный механизм, который способен привести язык к расщеплению и распаду. Это — иной язык. Искусственный. Язык СМИ, кинематографа, театра, шоу—бизнеса, рынка (базара по—русски), улицы, ночного клуба, любой тусовки, тюрьмы, зоны, лагеря, чиновника и т. д. и т. п. Уникальная ситуация: речь разрушает язык как сознание и мышление. Речь лишает человека способности мыслить!
После слияния (а оно уже, к сожалению, произошло) трех жаргонов: уголовного, общего и молодежного — в России начал появляться новый, абсолютно искусственный язык, формирование которого интенсифицировалось языком сферы развлечений (СМИ сегодня также в этой сфере) и интернет—жаргоном, который не имеет никаких определенных рамок, являясь надтерриториальным, надкультурным и надъязыковым. Се — третий язык. Наряду с общенациональным русским (№ 1), и стилистически, функционально обусловленным, т.е. наряду с речью как общенародной реализацией языка, его устной и иной, кроме виртуальной, формой (№ 2). А началось всё с уголовщины (в речи), с речевого нигилизма СМИ и с виртуально—речевой игры (“превед”, “медвед” и проч.). Третий язык — наднационален. Он — не русский. В нём нет примет вообще какого—либо языка (и фонетика, и словообразование, и грамматика, и лексика, и синтаксис — уже нерусские). Это язык искусственный (но не как эсперанто), его не вводили насильно, как графику, например. Он появился сам. И не совсем сам. (Здесь необходимо производить специальное исследование; у меня на это уже нет ни времени, ни сил).
Именно интернет—жаргон стал синтезатором трёх упомянутых жаргонов. Третий язык — результат такого синтеза. Игра обернулась реальностью. Единицы третьего языка не называют (т. е. не познают предмет), а переназывают (ср.: позиционировать, по чесноку, жить мимо, прессовать, спецом [специально], реально, конкретно, как бы, респект, мажор, мажорить, мажорик, озвучить, на самом деле, эксклюзив, эксклюзивный, гламур, гламурный, гламурненько и т.д., — да, в них есть приметы и жаргонизмов, и слов—паразитов, — но: функционально и номинативно они вполне самостоятельны). Третий язык — не просто пустой и лишний, он — опустошающий сознание, мышление и воображение (любое кино, театр и цирк куда беднее воображения, — даже Феллини, даже Пазолини, даже Тарковский). Третий язык вместе с визуальными видами информации убивает воображение. Убивает и замещает его театральной визуальностью и третьей литературой.
До сих пор литературы было две (всегда и везде): неразрешенная (Мандельштам) и разрешенная, элитарная и популярная, духовная и развлекательная, трудная и модная и т. д. Сегодня первая литература пишется в стол и очень редко публикуется в толстых малотиражных журналах или издается мизерными тиражами. Вторая литература, как правило, есть порождение или идеологии, или рынка. Первая — язык в чистом виде. Вторая — речь, товар. Третья литература проявится и уже проявляется (Курицын, Пригов, Денежкина и др.) в сфере коммерческой, рыночной литературы. Не буду ничего оценивать и размазывать слёзы по щекам. Что толку? — так есть. И так будет. Вторая литература крадёт язык и сюжеты у первой (постмодернизм), третья — присваивает всю и всяческую пошлость жизни (от женского детектива до порнографии).
А где же война? Война культурная? Наличие третьего языка, третьей культуры выделит из человечества, из человеческой массы нового антропоса — иного человека, иночеловека (человотного?) без мышления, без воображения, без души (о Боге — молчу: Он сам в человеке не появится, Его нужно выращивать в себе!). Иночеловеку нечем страдать, думать и переживать: у него иные органы восприятия и отображения (нет — отражения, так точнее) — нервы и гениталии. Или наоборот. Как хотите. Для него актуальны только нервы и гениталии. И всё (именно — всё!) актуальное искусство рассчитано на восприятие нервами и гениталиями. И соц—арт, и поп—арт, и прочий арт. Генитально—нервическое искусство. Масс—искусство. Масс—культура. Масс—литература.
Дм. А. Пригов (ныне покойный), ровесник, кстати, Бродского, как—то посетовал на кризис перепроизводства художественных текстов (канал “Культура”). Мол, слишком много их создается, притормозить бы… Подлинно художественных текстов действительно мало. Очень мало. Слишком мало (по крайней мере — публикуется). А вот постхудожественных и нехудожественных текстов реально многовато: значит, и читателю третьей литературы повезло — у него есть выбор.