Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2011
Обратная связь
Заметки о девятом номере
“Урала” (№ 9, 2010)А номер поучился знатный. Практически открывает его Олег Лукошин, выходящий в фронтмэны литературной сцены персонаж, романом
“Человек-недоразумение”. Чтоб оговорить обывательское скорей мнение, сразу признаюсь: различаю лишь после подсказки конкретных российских представителей “нового реализма” (возвращение реальности литературе, а читателю — литературы) и “постмодернизма” (приспосабливание элитарной литературы к массе), что в обоих случаях суть “демократизация” литературы. И коль скоро речь о Лукошине, то действительно язык Борхеса, столпа постмодернизма, особенно в начале произведения, просматривается. Однако хочется высказать общее мнение о номере, напирая на другую вещь, отсюда обо всем поверхностно, полагаясь на первое впечатление. Стало быть, о романе: уверенная проза, держащая уже умением делать фразу, утилизированную служению стиля общей задаче. Идеей вещи видится попытка выявить несуразность, а то и гротеск российской конструкции, манипулируя квазианомийным героем в знаковых и повседневных событиях Нового времени. Приличного вкуса ирония, чаще ерничанье; возможно, сквозит некоторое высокомерие, свойственное для формалистских, не претендующих на глубокое проникновение поисковых систем. Насколько эффективен, согласно литературной иерархии, примененный здесь ход, зависит от критиков — разгуляться есть где — и обстоятельств, во всяком случае, хваткий потенциал в очередной раз продемонстрирован.Затем замечательная подборка
“Поэзия Волошинского фестиваля”. Отменно современные поэты замысловаты и изощренны. Правда, случайно перескочив на следующую страницу, сразу не осознаешь, что идет другой автор. Однако верно, плетение фраз греет чувство высокого, сладко сжимаешься, обреченный на музыку. Уже тащит гордо вживаться в словосочетания, перечитать, — здесь и разберешься — и, само собой, обертоны, мелизм, синкопы. И дальше в “Ундервуде” (название рубрики) блуждаешь за Юлией Кокошко, поражаясь раннему мастерству, ведомый целенаправленными смыслами в лабиринтах муравейника созвучий и образов. Здесь же Роман Сенчин, юношеская несообразность, интонированная печоринскими мотивами… Любезность к памфлетного характера штукам в номере просматривается вполне: славная в этом отношении пьеса Надежды Колтышевой, озорной опус Андрея Ильенкова.Повторюсь, записки не претендуют на обзор, отсюда не стану трогать остальные произведения, продуманно неравноценные за счет в том числе симпатичного подбора рубрик, во всяком случае, так или иначе привлекательные.
И вот на фоне этой интеллигентской взвеси шельмует перпендикулярное вещество, окаянство. Цитирую:
“Покидая его квартиру, Маша так и не решила, что было унизительней — сперма в заднем проходе, кондрашовские пальцы, засунутые ей в рот непосредственно после ануса, или тот факт, что во время оргазма он кричал:—
Сука, е… п…, да, давай, б…, давай, кончаю на х…, кончаю!!!”Я хохотал… Предвижу: фу
— так самым деликатным образом будет оформлено чувство многих в отношении автора настоящих заметок после признания в реакции на это… эту… Будут правы, ибо нет контекста, и не только в рамках отдельного произведения, книжки. Представляется, мы зыбки, отсюда подчас излишне категоричны, в общем контексте, том самом конгломерате личных данных, обстоятельств, среды и так далее. И оставим пока.Итак, пожалуйте сощуриться: Упырь Лихой, Артем Явас
— “Путевка в литературу”… По смыслу очевидная перекличка с “Козленком в молоке” Юрия Полякова, конечно, более приземленная и незатейливая: продвижение в литературу через постель и прочая нечисть, куда проще. Повсеместное хулиганство (уж псевдонимы некоторым образом настраивают). Обрадовался, кстати, что один из авторов — женщина (к интриге). Не представимо, разумеется, распределение обязанностей, но в который раз подтверждено: женщины смелы. Собственно, и отчетливый рационализм вещи без прекословия отдаю ее стараниям… Слог выверен, сосредотачивает исключительно на действии, так пишут лучшие детективщики; контраст учтивого в целом отношения к фразе и местной разнузданности уточняет смыслы, я бы сказал, влечет в содержание. Коротко сказать, ключевое слово, имея в виду фактуру и идею вещи, — профанация.И в чем мессидж, как теперь принято говорить, возможно, возникнет вопрос?..
Мы, понятная вещь, живем в контексте. А таковой весьма лих. Ловко подметил Швыдкой: судя по социологическим опросам, семьдесят с лишним процентов населения уехали бы из страны
— почти такой же процент доверяет власти… Вдумайтесь — какое-то раздрипанное сознание.Когда слышим, как некий медийный властитель вальяжно внушает, что Боря Моисеев ни петь, ни танцевать не умеет (профессиональный балерун), но обладает харизмой, отсюда аншлаги, овладевает чувство стыда. Наплевать на
“ориентацию”, все мы давно дезориентированы, но что имел в виду иерарх, какая у плюшевого Моисеева может быть привлекательная, с точки зрения образованного человека, зазубринка? И при чем тут песня — теперь это способ обналичить так называемую харизму? И точно, имеем нескончаемый поток неотличимых поделок, уже перестали спорить о плагиате. Исчез талант — функционирует профессионал. Вам искусство? — в филармонию. Клиповая, скользящая культура… Да, рынок и вообще прогресс корежит психику весьма занимательно. Социумы столь, оказывается, идентифицированы, а значит, зависимы, что телевидение “рихтует” — и созидает — архетипы (в приспешниках ассимиляция, диахрономия и так далее). Раньше говорили: дураком прикинуться можно, умным — нет. Теперь можно — благодаря TV. Ибо оно способно оглупить потребителя (Швыдкой с процентами). И получите: выясняется, прелестюшка-то — оплот свободы, вот и аншлаги. И это не шутка. Аналитики подтверждают: мы алкали преимущественно возможность передвижения и безнравственность, все остальное у нас, по существу, было (ассортимент в магазинах и прочее — экономика; свобода публичного высказывания нужна была немногим, в итоге же, в общем, восторжествовал дурной вкус — профанация воочию).Когда слышишь, что либеральный депрессив суть
“правда жизни”, просится улыбка, ибо как раз либералы с тщанием обвиняют народ в этой самой правде жизни (существо премии “Большая книга”), но естественным образом кокетливо деликатничают в отношении истинных созидателей (Прилепин не боится — респект). Это снова к процентам. Особенно становится смешно, вспоминая “Околоноля” (на мой взгляд, необыкновенно успешная попытка предъявления литературных способностей, воплощенная через оформление пустой, модной и, стало быть, наглой — такая подчеркивает уверенное самолюбование автора — схемы; а не вызов ли?). Такого пиара отродясь не видывали (пусть не Сурков повеселился, но поиграл же). В результате Михалков, Серебренников тут как тут, хотя, кроме стиля, там ничего нет (чу, блистательный “День опричника”), и непонятно, как собираются тянуть литературную форму на сцену и экран (в том и штука, впечатление “сделано”, а дальше “Чехов, пепельница”). Это ли не контекст, что там Боречка.И не подобный ли механизм, вообще говоря, заложен в
“Путевке”. А если вспомнить, что тираж “Козленка в молоке”, слышал, чуть ли не превышает отдельные романы с Фандориным, то чем же это не естественный литературный демарш?Послушайте, очевидно же и понятно, власть литературу не любит, потому как
— “инженерия душ” (уж гдетолиберальный Ерофеев разве не настаивает признать “совестью нации”), настырна и аналитически оснащена. А власть неэффективна. Отсюда матушка в загоне… Собственно, и не власть. Мы живем в “стагнивающем” обществе, боимся конкуренции кровно, отсюда все живое принимается именно не в штыки — сейчас и это пиар, — а глухой стеной. Многие ищут пути проникновения, и “ниже плинтуса” (скажут, подрыв оснований) естественным образом идет в ход… Высокомерная литература — в контексте — бесполезна, пусть порой великолепна. И безоговорочное радение за нее — иногда инфантильность. А как без таковой, когда на поверхность зачастую выходят не отяжеленные жизненным опытом дарования, владеющие, часто талантливо, языком. И мы видим высосанные из пальца тексты, профессионалов кабинетного образа жизни, которые способны освоить рельефы реальности, но не тектонику. Можно наработать вкус, отточить перо, доступно, наконец, заставить себя рисковать воображением, — нельзя научиться судьбе. А глубокое надежней расковырять, пропустив через себя, — “даром пользуются, а работая — достигают”. Уже не удивляешься, когда профессионалы сравнивают литературный процесс с фабрикой звезд (премия “Дебют”, форум в Липках), и пусть очевидна гипербола, приходит в голову: убрать вообще российскую эстраду, где харизма и прочая оболочка основной критерий выбора, услаждаться будет чем, а вот без литературы станет пусто — последний форпост… У Архангельского в передаче Олеся Николаева сетовала: наглые графоманы занимают места. Но другой раз чудится, сложись редакторская компания ответственных и профессиональных парней, и из Прозы и Стихов.ру можно наковырять журнал, который подвинет (на что, о рынок?) иного “толстяка”. Того ядреней, шалят утопические чаяния, — соорудить ярмарку, где бренды скупали б идеи и истории, которых в Интернете пруд пруди, и до которых иным освещенным версты Горького и Бабеля (детективцы так впрямую и делают), глядишь, и дело бы; а марафет навести — трудись, брендист. Контекст здесь, разумеется, не беспомощная в целом масса, которую намешивают кто ни попадя в Интернете, а то, что отбирают порой высоколобые журналы.Завершу пассаж замечанием приятеля, с которым поделился размышлениями:
“Чего ты хочешь, когда в России все делается через ее самую. Боря — латентный символ. Наши отношения во всех отношениях — ты мне, я тебя”. Но “Путевка в литературу” — метафора подобного рода. Вот так, господа (мы-то — господа, товарищи, граждане). В конце концов, туземка в набедренной повязке и дама в пышных кринолинах совершенно разные среды, однако мужские мотивации и механизмы одинаковы, и это тоже контекст.Виктор Брусницин
По поводу эссе Юрия Конькова
“Кошки спасут Россию!” (№ 9, 2010)Негативное воздействие человека на окружающий мир ударяет в первую очередь по здоровью и жизни самого человека. В такой серьезной мысли Юрий Коньков убеждает читателя в статье под несерьезным названием
“Кошки спасут Россию!”. Надо отдать должное автору, он доказывает эту мысль основательно и эмоционально. Юрий Коньков переходит от глобальной экологической проблемы к такому простому, конкретному тезису, как незаменимость кошек в борьбе с опасными грызунами. Автор плавно приводит читателя к шокирующей мысли о том, что оголодавшая брошенная кошка не справится со стайкой озверевших крыс, следовательно, кошка, даже бездомная, нуждается в помощи человека. Юрий Коньков обращается к примеру древнеегипетской цивилизации, которая так долго процветала благодаря почитанию кошек и не знала опустошающих эпидемий. Не то что Средневековье, истреблявшее кошек как нечистую силу и в результате получившее в наказание страшнейшие эпидемии чумы, оспы и пр. Если строго подойти к авторской постановке вопроса, могут возникнуть возражения. Например, вряд ли полезны те кошки, которых не выпускают на улицу и которые целый день сидят дома. Или будет ли кошка гнаться за кормом, если ее и так будут кормить “русские женщины”? И кстати, с каких пор по кормежке кошек определяют “русскую женщину” или “духовную пустышку”? И неужели автор считает правомерным делить людей на плохих богатых и хороших бедных, как шарики на черные и белые? Тут можно совсем уйти в сторону. Еще и судьба невезучих цивилизаций не дает покоя: и вправду погибают из-за непочтения к кошкам?Сколько угодно можно сочинять такие вопросы, но журнал
“Урал” для того и открыл рубрику “Ученые записки”, чтобы публиковать тексты нестрогие с научной точки зрения, но публицистически острые. К тому же то, как Юрий Коньков ставит проблему, убеждает читателя, что с его бытового отношения к домашним животным начинается решение мировых проблем.Анна Соболева