Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2011
Борис Телков
— родился в 1961 году в Нижнем Тагиле, окончил горно-металлургический техникум им. Черепановых. Автор нескольких сборников рассказов, лауреат Премии Губернатора Свердловской области и Премии им. П.П. Бажова. Печатался в журналах “Урал”, “Наука и жизнь”, “Уральская новь”, “Уральский следопыт” и других. Член Союза писателей России. Живет в Нижнем Тагиле.
Борис Телков
Холодно, братцы!..
Рассказ
Прошло минут пять.
— Упрямая ты раскольничья башка, — сказал Николай Андреевич и с досадой постучал ногтем по пустой чашке.
— Может, еще чайку откушаете? — купец поднял виноватые, как у дворняжки, глаза. — С лимончиком, вчера только с дерева снял?..
— Нет уж, довольно, — мокрый собачий нос наткнулся на иглы ежа.
Гость грузно выбрался из-за стола и прошел к сверкающему на солнце замерзшему окну. Повертел головой, пытаясь попасть глазом в ясную просинь стекла.
Хмыкнул.
— Нейва… Нейва… Нева. Насмотришься на вашу башню, а потом все каланчи и колокольни кажутся кривыми. Как думаешь, не упадет?
Купец вяло пожал отвисшими плечами. Во время этого непростого разговора он не единожды пытался сосчитать цветные полосы на половике, но всякий раз где-то на середине, там, где стоял в фривольной позе венский стул, сбивался со счета.
— Вот это ты молодцом! Ни в чем нельзя быть уверенным. Я тебе еще раз советую: продай все свое хозяйство и езжай за границу, а нет — схоронись в Екатеринбурге, купи домик, заживи тихой сапой…
— Легко сказать… А вдруг пронесет, пошумят и перестанут… Как в пятом году, а?
— Ой, вряд ли! Александр Михайлович, я тебя очень уважаю, но ты извини меня, из-за своих сундуков жизни не видишь! Вот скажи мне, когда ты последний раз в столице был?
— Нам это не надобно. Там, говорят, девки срамные по кабакам голые пляшут. Тьфу, вертеп, да и только!
— Ишь ты! Про французские новшества в ресторациях ты уже наслышан, а про то, что в Питере мальчишки-революционеры в генеральские кареты бомбы мечут, тебе неведомо? Беги как можно скорее, дорогой мой Александр Михайлович, пока тебя свои же “мужищки” под нейвинский лед с камнем на шее не пустили!
* * *
Ночью у купца замерзла спина. Ее стянуло тугой коркой, как заветрившееся тесто. Александр Михайлович подумал, что его жаркая жена перед сном открыла форточку в спальне, но воздух в комнате был по-омутному густ, темен и отдавал тиной. Купец лег на спину, даже слегка вдавил себя в зыбкие перины, натянул одеяло под самую бороду.
Закрыл глаза, хотел погрузиться на дно и тут увидел давно забытую картину из детства.
Случилось это поздней осенью. В кабаке до ночи горланили похабные песни новоявленные
“фартовые” старатели. Утром, когда матушка послала его за солью в лавку, он увидел одного из ночных кутил лежащим на земле. Седые космы волос, край раздвоенной бороды и перепачканные глиной лохмотья вмерзли в лужу. Старатель скреб по льду грязными дырявыми сапогами и выл от холода и жалкости своего положения. Из-за голенища сапога торчала растрепанная пачка ассигнаций. Поземка шуршала по четвертной, наполовину вмерзшей в лед.С тех пор Александр Михайлович невзлюбил старателей, как, впрочем, и все остальное, на что нельзя опереться: будь то замысловато говорящий чернильный человек из заводской конторы или та же хваленая башня. Почти два века стоит и все на что-то намекает, тревожит… Поэтому свои заработанные на сундучном промысле рубли купец ценил выше старательских тыщ. Хорошие деньги звенят неиссякаемым чистым ручейком, а не опрокидываются на голову ушатом помоев!
Спина не согревалась. Более того, холод юркой ящерицей скользнул по животу, груди. Начали коченеть ноги.
“Уж не захворал ли я?” — встревожился Александр Михайлович и подполз под одеялом к спящей супруге. Осторожно повернувшись набок, он прижался спиной к ее телу, округлому и горячему, как печка-голландка. Жена дышала мерно и надежно, как и жила. Купцу это нравилось.Свои ледяные подошвы он поставил греть на сухом жару ее чуть шершавых пяток. Вскоре стало тепло и покойно, он даже слегка задремал, как жена вдруг заворочалась во сне, что-то быстро-быстро пробормотала и по-детски обессиленно и доверчиво забросила на него ногу и руку. Александр Михайлович ткнулся носом в ее влажноватую ладошку. Она пахла карамелью
— жена купца была сластеной. Запах конфет напомнил Селянкину, что вскоре Рождество и надо успеть всем прикупить подарки…* * *
Не терпевший в жизни пустой трескотни и комариной надоедливости, перед рождественскими праздниками Александр Михайлович из грозного хищника превращался в тряпочного льва и позволял таскать себя за хвост и дергать за усы.
Еще затемно он прыгнул в сани и полетел на гору, в часовню. Пошептавшись со старым наставником, вышел на улицу, оставив на блюде несколько хрустящих бумажек. Купец не любил спешной молитвы, но сегодня до обеда его ждали в мужской гимназии.
Когда он вернулся в город, уже взошло солнце, снег стал желтовато-розовым, и лишь возле заборов и домов остались сиреневые тени. Скрип полозьев, храп коня, звон ведер у колодца
— резко отдавались в морозном воздухе.Конечно, он догадывался, зачем его пригласили посетить гимназию, но тем не менее охотно принял предложенную директором игру: важно выкидывая ноги в новых блестящих сапогах, купец обошел все классы, поддерживаемый под локотки учителями. Один раз он даже чуть не прослезился, когда малыш звонко, так, что у Селянкина заложило уши
, прочел душещипательный стишок про замерзающих под окном сироток. Александр Михайлович дал удальцу конфетку, которую жена всегда клала ему в карман, а для гимназии отсчитал денег на покупку географических карт и глобусов.Кухарка еще не успела нащепать лучины для обеденного самовара, как Селянкин уже четырежды распахивал долговую книгу. Просили чаще всего свои же работники, а их у купца насчитывалось до семидесяти человек.
Последним пришел парень из многодетной семьи и попросил денег на новый дом. Они с молодой женой хотели свить свое гнездо. Купец уже потянулся за книгой, как вдруг заметил, что парень прячет за спиной руку, а по краю застиранной рубахи смазана свежая кровь. Александр Михайлович не мог оторвать взгляда от красного пятна… Что у него в руке? Неужели вот так когда-нибудь и случится ЭТО?.. Нет! Этот парень не сможет, из своих же, старообрядцев. Тогда кто? В городе он всех с малолетства знает. У купца задергалось веко, будто пойманное на крючок. Знакомая змейка озноба пробежала по спине…
— Чья… э-э… что это? — указав пером на рубаху, глухо спросил Селянкин.
— Да вот жестянкой порезался, Лександр Михалыч! — смутился парень.
— Руку на стол!
Работник, чувствуя, что с хозяином творится неладное, испуганно протянул обе ладони. По одной из них было глубоко прорыто сочащееся кровавое русло.
— Сходи-ка на кухню, пускай Груша перевяжет, — и подобревшим, почти ласковым голосом спросил: — Сколько денег-то надо, жених? Почему на свадьбу не пригласил?..
А про себя ругнулся: “Совсем Николай Андреевич меня запутал. На добрых людей уже стал кидаться!..”
* * *
Николай Андреевич для Селянкина что ангел-хранитель. Возможно, он жил на небесах и оттуда следил за своим подопечным. Купец ничего не знал о своем покровителе. Все смеется: я, говорит, как и ты, по торговой части, а платье да обхождение барское и смех звонкий, россыпью.
Впервые Николай Андреевич дал о себе знать в те давние времена, когда борода у Селянкина была мягкой, как козий пух. Он с раннего утра надевал кожаный фартук и вместе со своими работниками стучал молотком. Среди сундучников он уже прославился тем, что ставил на свои изделия клеймо
“Невьянск” и собственную фамилию.В те годы спрос на сундуки был велик. Только пьяницы и побирушки не имели сундуков
— свою нищету они носили за плечами.Однажды молодой купец Селянкин получил по почте от неизвестного господина большие деньги
— целую тыщу! — и письмо, где он просил изготовить на эту сумму сундуков. Через некоторое время странная история повторилась: таинственный благодетель прислал уже пять тыщ! Александр Михайлович на эти деньги приобрел добротный особняк и привычку молиться в часовне за здравие доброго человека.В мастерской Селянкина каждый мог выбрать товар по своему вкусу и деньгам. Для тайных бумаг
— небольшой железный ларчик, скромный и незаметный, легко теряющийся в комнате. Зато для невестиного приданого не сундук — царский терем! Снаружи — обивка “мороженой” жестью, то есть с причудливым рисунком на поверхности, напоминающим морозный узор на оконном стекле, внутри — стенки украшены зеркалами и дорогими тканями, а когда невеста распахивала дверцу, слух красавицы услаждал меланхолический вальсок. На сундуки для белья мастера брали только свежие сосновые доски, которые своим духом отпугивали моль, эту вредную домашнюю птицу.Сундуки Селянкина густо расселились по всей России, а привязанные к верблюжьим бокам, покачиваясь, медленно уплывали в Бухару, Персию, Индию…
Неизвестный благодетель еще несколько раз тайно помогал купцу Селянкину, а их первая встреча за столом случилась лишь неделю назад, да и та, кажется, была последней. Николай Андреевич погостил в Невьянске два дня, постоял, запрокинув голову, возле башни:
“Смотри, смотри, падает!”, скупил у Александра Михайловича сундуки на приличную сумму и уже перед отъездом еще раз настоятельно посоветовал: “Растворись, как дым, друг мой!”* * *
После третьей чашки чая Селянкина обволокло паутиной сна, и он задремал, едва добравшись до дивана. Впрочем, через полчаса он был уже на крепких ногах и, не застегивая овчинного тулупа, с долговой книгой под мышкой отправился в свою мастерскую.
На улице купец нос к носу столкнулся с оборванцем
— известным на весь город старателем Дорогая Рыба. Свое прозвище он получил за то, что, будучи в “фарте”, всегда заваливался пьяный в лавку и кричал так, что дребезжали стекла: “Рыбы мне! Самой дорогой!” Хозяева, чтобы не обижать богатого покупателя, продавали ему самую обычную рыбу по невероятной цене: вместо десяти копеек за фунт — рубль.По внешнему виду старателя Селянкин понял, что удача отвернулась от него. Купцу даже показалось, что Дорогая Рыба сделал в его сторону неуверенный шаг, желая, вероятно, попросить денег на опохмелку. Но купец никогда, даже под Рождество, не подавал пьяницам и игрокам. Нахмурившись, он прошел мимо оборванца, похожего на ворох тряпок. Дорогая Рыба что-то мстительно прошамкал вслед купцу беззубым ртом. Эти слова, запущенные снежным комом, догнали Александра Михайловича возле самых дверей мастерской
— он вновь ощутил холод на спине.В мастерскую он вошел понурый и несчастный. Тем не менее привычное ухо отметило, что перестук молотков реже, чем в обычные дни в это же время. Предчувствие праздника переполняло работников. Некоторые, особо нетерпеливые, уже убирали мастерскую: сметали стружку в большой короб, складывали жесть в пачки, кто-то побелил печь, отчего к запаху сосновой смолы, легкому чаду горячего масла добавилось влажное известковое дыхание.
Обычно Селянкин прощал своим работникам эту предпраздничную расслабленность, да и сам он в этот день чувствовал приятное волнение, но нынче, после разговора с Николаем Андреевичем, встречи с Дорогой Рыбой, он как-то иначе посмотрел на этих людей в кожаных фартуках. Кто они? Что думают о нем, о хозяине? Завидуют, небось, хотят оказаться на его месте… Готовы ли они… убить?..
Александр Михайлович почувствовал, как в нем поднимается, нет!
— не злость, а обида, как будто его обманули, предали.— Почему прекратили работу? — неожиданно для самого себя накинулся он на старшого, который, вытирая руки тряпкой, подошел к нему, чтобы поздороваться.
— Михалыч, вроде как Рождество… Чуток пораньше хотели, а?
— Ишь ты, пораньше… Я никого не задерживаю, можете даже после праздников не приходить! Все! — взвился Селянкин и широкими шагами ушел в конторку в углу мастерской.
Из своего убежища он выполз через полчаса, бледный, как после болезни. Воздух мастерской был густо наполнен перестуком молотков и громыханием жести, но они не могли заглушить угрюмого молчания и сосредоточенного сопения работников. Александр Михайлович грузно опустился на табурет возле печки. Его знобило — в душе возникла трещина, через которую тянуло нездешним сквозняком.
— Что-то холодно у вас, братцы… — тихо сказал купец.
И этого шепота оказалось достаточно, чтобы двое работников кинулись к поленнице дров. Но Селянкин остановил их. Он сам распахнул дверцу печи и запихал туда хорошо знакомую всем долговую книгу. В мастерской, казалось, умерли все звуки, кроме шуршания огня по бумажным листам. Вместо склоненных голов и согбенных спин купец увидел удивленные, почти испуганные глаза своих работников — все они имели немалые долги.
Александру Михайловичу стало легче дышать. Повеселев, он хлопнул в ладоши:
— Вот так-то теплее! Ладно, бросайте работу, ребята, — с Рождеством вас Христовым…
* * *
Купец так и не послушался Николая Андреевича. Революцию он встретил в Невьянске. Чтобы не видеть и не слышать, как трещит и разваливается на части привычный ему мир, Селянкин целыми днями пропадал за городом, где сидел недвижно с удочкой на берегу небольшого озера.
Когда-то, кажется сто лет назад, он разводил здесь рыбу и щедро угощал гостей. Рядом была сторожка и сад с оранжереей. Там он в прошлой жизни выращивал диковинные растения
— высокие, тонкие, в белесовато-зеленом пушке. Ему первому в городе удалось отведать эти заморские овощи — помидоры. После рыбалки купец валялся на топчане, глядя в потолок сторожки. Когда он долго не появлялся дома, приходила встревоженная жена, приносила в корзине горшочки с едой, как ребенка, кормила с ложечки и гладила по крупной лысеющей голове.Вскоре у всех зажиточных людей стали отнимать дома и перетряхивать добро. В соседнем городе расстреляли двух строптивых купцов. Александра Михайловича пока не трогали, но взгляды встречных людей стали затяжными, оценивающими. Кое-кто из бывших рабочих перестал узнавать его на улице.
Однажды ночью Селянкин, накрыв жену сползшим на пол одеялом, осторожно выбрался из дома и пошел в сторону железнодорожной насыпи. Долго ждал поезда, а когда увидел сначала скачущий по верхушкам елей сноп света, а затем и огненный глаз приближающегося паровоза, купец, перекрестившись, приложил шею к ледяному рельсу.