Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2011
СЛОВО И КУЛЬТУРА
Юрий Казарин
Культура с гамаком под мышкой
Что такое культура, не знает никто. Этот феномен — и внешне, и внутренне — только ощущается, угадывается, но — тем не менее — существует: беспокоит, тревожит, доводит до обморока, успокаивает, убаюкивает, ублажает, наслаждает. Точное слово: активный залог невозвратной формы глагола. Слава Богу, глагол-слово вполне возвращаем и вездесущ. То есть культура — это все-таки слово. Любое. Произнесенное, записанное, подуманное, уловленное, неуловимое, ненареченное; или — обитающее не в сознании, но в мире, в форме (и в содержании) предметов, явлений, процессов, образов, представлений, фантазий и т. п., — наличествующее, так сказать, в чистом значении, но пока не пойманное сознанием, душой, сердцем и поэтому бессмысленное, как, честно говоря, все на этом свете, все, что не названо. Внешняя культура — это, видимо, ощущаемая душой наружная часть жизни, которая способна тревожить, — искусство, непрактическая (фундаментальная) часть науки, просто мыслелюбие и мечтания. То бишь культура — это гигантская, необозримая система текстов, — текстов языковых, музыкальных, вообще аудиальных, визуальных (живопись, ваяние), архитектурных, технических (эстетика формы и имени автомобиля “Бентли”, например), ювелирных, камнерезных (мы — на Урале!), антропологических, зоологических, фитологических, вообще природных текстов, снов и проч., проч., проч.
Внутренние формы культуры наращиваются на некий стержень, центр — на память. Культура вообще память: это мнемоническое, непреложное ощущение прошлого, настоящего и будущего; грубо говоря, художник (в широком, глобальном смысле и понимании) знает, что сделано в данной сфере до него, что делается сей-час и что будет делаться лет так через 100–300. Вот — поэт. Как часть невероятно сложного не процесса, но — состояния, ибо культура (литература, например) не развивается, а существует, наличествует, происходит, или — “состаивается”. Особые состояния души и мира во многостороннем отношении адекватности — избыточности — мизерности или вообще дизъюнктивности с Центром. Назовите его сами. Центр — это…
Культура, одним словом, — это Текст и Память. А память есть традиция. И художник, кем и чем бы он ни был в эстетике, — всегда в традиции, или — в этике, во нравственности. Художник — не революционер и не реакционер. Он — традиционер. Он как таковой всегда ближе к Центру.
Уверен, что потреблять культуру невозможно. Потребителя культуры (“продуктов” (!) культуры) — не существует. Это, напротив, культура потребляет нас. Синтезируя талант, честь, совесть, труд и память — в традицию. Примерно так. Так — в идеале. Так должно было бы быть. Так бывало. Да. Но… Но уже не будет. Почему? Планета обывателя? Все мы обыватели. Но не до такой же степени! В стране (не скажу какой) полтора правителя целенаправленно выталкивают всю, напрочь, гуманитарную сферу жизни. Оно и понятно: обывателю важен процесс, а художнику — результат. За что позволяет лавировать в себе, мимикрировать и впадать в душевный анабиоз. В Екатеринбурге уничтожается единственный в регионе реальный классический (с традициями — “культурный”!) университет. Уральский. Он поглощается техническим вузом. Фундаментальной науке — конец. А это значит, через 25–30 лет наступит конец науке любой и вообще — в целом. Так уже произошло с промышленностью (всей), с образованием и медициной. Культуре — каюк, потому что она есть синтез искусства, науки, образования и медицины. Убери один компонент — всё посыплется. Снежком. На башку. Как в Помпеях. Пепловым снежком.
Мы
— последние люди культуры. Культуры книжной, литературоцентричной. Далее и уже грядет иная форма “духовности” — на фоне расчеловечивания, делитературоцентрализации и т. п. — культура полицентричная: ТВ, СМИ, Интернет, шоу-бизнес и, наконец, кино-кино-кино. Культура из монолога (поэзия, роман, “Зеркало” Тарковского, фабульная живопись и т. д.) превращается в диалог. В диалог ни с кем. Когда ничтожество перебрасывается репликами ни с кем. Никто — ни с кем. Коммуникативная мастурбация. Информатирование всего на свете. Адресант — без адресата. Не ёжик в тумане, а туман в еже. Или старшеклассник в ЕГЭ: учение превращено (насильно! государственно и преступно) в натаскивание, главное — уметь, а не знать (грамотный, или — “продуманный”, социально ориентированный потребитель тестов); знать, как и чем заполнить тестовые бланки ЕГЭ. Русское сознание — форматируется, мышление — умирает, творчество гибнет. Но оживают и крепнут сообразительность (социальная креативность — хитрость как ум дурака) и бессовестность (предпринимательские навыки и умения: обмануть. Обмануть хоть маму родимую. Но — обмануть). Посткнижная культура отбросит нас в 12–14 века, и вновь появятся единичные и уникальные монахи-летописцы, защищенные крепостными стенами и воинами-книгоносцами.Писатель
— летописец Бога. Я говорю не о Д. Донцовой, книги которой, по её словам, в 20 раз лучше книг Достоевского (основание такого авторского утверждения — тиражи), и не о стишках почвенно-песенно-эстрадно-рэпо-рокерно-поздравительно-гомосексуально-верлибрально-танка/хокку западнического с восточно-южно-северным уклоном текстотворчества. Я — о Седаковой, Гандлевском, Рейне, Рыжем, Решетове, Никулиной, Кублановском. О Верникове Саше, в конце концов! “Я писарь твой, Господь. Я — поводырь глагола”… Денис Новиков, например, именно по этой причине — бессмертен. Бессмертен потому, что не-социален. Не социален тотально, как всё остальное — тотально целесообразно, вслед за экономикой (деньги), политикой (деньги), соцартом (деньги). Дешёвка? Да.Книжная культура убивает. Фофанова, Есенина и Рыжего убила не жизнь. Искать причины самоубивания
— занятие бесполезное. Проще попробовать самому. Сделать это. Поэты вообще самоистребители. Культура убивает сильных (Пушкин, Лермонтов, Мандельштам, Заболоцкий, Цветаева). Культура убивает слабых (без имен!). Культура притягивает бездарных и пэтэушников (ПТУ — профтехучилище, в советские времена место скопления чаще заурядностей, хотя оттуда выходили и мастера: знаю двух-трёх). И выпинывает их обратно в жизнь — в киношку, в Интернет, в тусовку и т. п. Знал я одну любительницу стихов, а также тех, кто их сочиняет (людей достаточно известных). С преданным взором, почти фанатичным, она подарила мне как-то гамак… Да, гамак. Потом, утолив свой антропологический интерес к “человеку-ангелу” (её термин), была смыта сама собой в иное пространство. На днях встретил её на улице Пушкина с новеньким гамаком под мышкой: поспешала к новому антропологическому феномену, скорее всего, не к поэту, а к материально обеспеченному компьютерщику или бизнесмену. Знаю одного поэта (подлинного), которому прямо-таки везло на жён-стихотворок и прозописок: первая бросила его и вышла замуж за банкира, вторая убежала к бизнесмену, третья (буквально месяц назад) перебежала к компьютерному гению (обеспеченному всем достоянием державы по имени Интернет, Программирование и проч.) Это всё — так, предбанник культуры (литературы), который разросся сегодня до чудовищных размеров и уже поглотил самоё пекло парилки. Антропологический интерес — явление, порождающее такой уродливый феномен, как фанаты, фанатство, фанатизм, когда любители персоналий создают всё, что угодно арт-бизнесу: моду, бренды, пиар, рекламу, ажиотаж, аншлаги и проч.Один из моих молодых коллег-литераторов, бросив писать, признался: не могу; когда пишу стихи, всё в жизни рушится, душа болит, места себе не нахожу; разочаровался я, мол, в слове, в словесности… Нынче он зарабатывает. Покупает (его слова) хорошую одежду
…Культура есть душевный дискомфорт. Мука. Цивилизация, напротив, создает уют и т. п. Между ними
— Интернет и не-чтение, т. е. просмотр текстов. Предбанник поглотил баню. Культуру — “субкультуры” (что это такое — не знаю: говорят, байкеры, готы, гомосексуалисты, постмодернисты, инсталляторы, перформансисты). Да, ещё есть цирк и зоопарк; вспомним утверждение экс-мэра Екатеринбурга: “Зоопарк — это лицо города” — и афоризм его обывательского визави: “Унитаз — лицо дома, лицо хозяйки”). Господибожетымой…Культура
— это детство цивилизации. Детство человечества. Чистое, светлое и абсолютно небесно-земное. Воздушное и растительное, животное и душевно мудрое. Страшное и прекрасное. Необозримое и вполне объемное, темпоральное: идет дождь, идет время, идет ребенок к дереву, а дерево растет. Потрясающе просто, ясно и невероятно сложно, смутно и тревожно. Художник — всегда в детстве. Ему туда не нужно возвращаться. Он всегда там — в коренной части бытия, соединяющей в себе жизнь, смерть и любовь.Культура
— это память и загляд художника в любую точку её. Заглядывание не потому, что хочется, а потому, что притягивает. Притягивает нечто главное. И это главное (Природа? Бог? Талант? Познание? Любовь? Душа? И т. д. и т. п.) преображает зрение того, кто есть творец, хоть и со строчной буквы (творец — Творец). И взгляд становится множественным локально и темпорально (хронотопически) — взгляд культуры, взгляд памяти / традиции, взгляд художника, взгляд Того Сами Знаете Кого и взгляд предмета любви / ненависти. Такой взгляд выглаживает воздушные и эфирные стенки помещения процесса творения — в зеркала. И предмет культуры отражается во многих зеркалах быта, бытия, Бога, Памяти, Традиции, Таланта и Души бесконечно и вечно, обретая новое свойство качества и объема — стереоскопичность. И здесь всё: начинается чудо.Культура
— чудо. Культура милосердна: она позволяет падшим и спившимся с круга талантам создавать шедевры (“Москва — Петушки” Вен. Ерофеева; несколько — немного, совсем немного, — вещей С. Довлатова, — остальное — так, развлекаловка, верхний слой жизни, зубоскальство). Она позволила девушке с гамаком под мышкой выйти вон — в жизнь с офисами, шопингом и шейпингом. Культура позволяет поэту быть кем угодно в социальной сфере вне себя самой: в журналистике, в университете, в издательстве, в запое. Культура слишком добра и жестока одновременно. Потому что она чудо — чудо прирученного, но все же дикого и неутрачиваемого времени.Современное российское общество
— атомарно. Разобщено. Атомизируется всё, кроме чести, совести и достоинства. Атомизируется политика, экономика, семья, школа (ученики бедные — богатые), наука, литература, театр и всё-всё-всё. Становится ли атомарной современная (плохое слово) культура? Думаю, да. Вернее — чувствую.На днях я поменял номер мобильного телефона: во-первых, замучили пустые разговоры-просьбы явных графоманов о “помочь с изданием книги, с публикацией” и т. п., а во-вторых, прячусь от очередной девушки с гамаком под мышкой и, конечно же, пишущей стихи, а также имеющей жадный и стойкий, но, естественно, временный
— до встречи с хозяином жизни, торгашом, — антропологический интерес к сочинителю, покуривающему в предбаннике культуры (в редакции журнала, в университете, в Союзе писателей и т. п.). Сменить сим-карту — дело плёвое. Видеть гибель книжной культуры — невыносимо стыдно и больно. Да — стыдно и больно.И страшно. Страшно понимать и видеть то, как культура побирается: ходит-бродит по спонсорам, унижается, пресмыкается и гибнет. Она
— нецелесообразна. И, что еще ужаснее на взгляд государства, безрезультатна. В бюджете (любого уровня) ей отводится не более 3%. И вот подумалось: мы 100 лет вбухиваем гигантские средства в экономику, и ничего не получается: экономики как не было, так и нет. Может быть, взять да и попробовать вложить в культуру процентов эдак 60? А? И так в течение 25–30 лет (жизнь одного поколения в сфере духовности) — ведь получим иного русского человека! Образованного, культурного, умного, здорового телом и духом, а главное — порядочного, совестливого, честного и тонкого, эстетически и этически стойкого. Эксперимент? Да. Но не страшный. Сделать человека человеком, точнее — вернуть человека, вырвать его из процесса расчеловечивания, — дело доброугодное, чистое и вполне ясное. А то ведь рано или поздно оглянешься — а окрест гуляет сплошная голая культура. Шастает с гамаком под мышкой.