Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2011
СЛОВО
И КУЛЬТУРА
Кровяной Нетычет
Ему за семьдесят. Он
рыболов. Или рыбак, как он сам себя называет. Тщедушный, сморщенный, уроженец
жемчужины Евразии города какого-то-по-счету-Уральска, места серого и пыльного
даже в дождь и в снегопад. Он ловко насаживает на крючок щипок хлебного мякиша,
именно так — щипок, щипочек, а не катыш, как это делают все, —
забрасывает удочку и сидит-сидит-сидит, говоря вслух сам с собой. Говорит
всегда одно и то же (как “пластинки” Ахматовой, но там были
истории-анекдоты-притчи, а здесь — нудно однообразный монолог изо дня в
день, из часа в час, из минуты в минуту): вчера, мол, вытащил двух лещей на 2 и
1,5 килограмма; дома чищу — кровяной! Лещ-то кровяной. Ох,
кровяной… А нынче щё-то вообще никак, даже чебак не тычет. Не тычет и все тут.
Не тычет. Лещ-то кровяной, а чебак не тычет. Кровяной. Кровяной. Кровяной. Не
тычет. Не тычет. Не тычет. И так без конца (мостки наши почти рядом —
между нами метров 15, — и я начинаю сходить с ума, словно
этот старичок — старибашечка серенький, мордочка с кулачок, —
потихоньку подрезает мой язык, отщипывает от него по кусочку, загоняя весь мой
задушенный его стоном и искромсанный язык в дикое словосочетание “кровяной нет›чет”). А он то декламирует во весь, как Маяковский,
голос, то стонет, как Надсон, то бормочет, как Вениамин Блаженный: Кровяной
Нетычет. Кровяной Нетычет. Кровяной Нетычет.
Не знаю, почему я его до сих
пор не утопил в чистых и холодных водах Демидовского пруда. Как-то привык, что
ли?.. Или почувствовал в нем наличие зловещего архетипа современного
пользователя Всего На Свете. Вот откуда ноги растут! —
осенило меня. Вот откуда эти проплаченные (родителями) и проплаканные (наукой и
сознанием) студенты, молодые люди, офисные миллионояйцевые близнецы (а может
быть, миллиарднояйцевые?!), эти странные хорошо одетые горожане с пустыми и
весело-злыми глазами, в сущности бездельники, производящие на свет Божий
бумажки с буквами и цифрами. Производятся, изготовляются только они и деньги,
но не вещи, не предметы (вещи делают японцы, китайцы, корейцы, а остальные 4,5
миллиарда Кровяных Нетычетов все это перепродают, покупают, перекупают,
выкупают, откупают etc.).
Кровяной Нетычет живет в
хибарке, бывшей баньке, обшитой деревянным дрязгом. Все у него серое, пыльное
(как Некоторый-Уральск), страшно ветхое и ненужное. Летом он обитает здесь, а
зимой прозябает в городской квартирке, мечтая о летних кровяных нетычетах.
Так бы и жили все, кабы
однажды… Onse Upon A Time некто, шагнувший чуть дальше в своем развитии
Кровяного Нетычета, не изобрел бы кнопку. И все сразу научились ее нажимать:
Enter. И вся бездельничающая планета сразу же занялась делом…
Так мой Кровяной Нетычет (в
сельско-поселковом своем воплощении) породил городского (и иного) Кнопкотычета.
Таким образом, Кнопкотычет есть сын, кровинушка, наследничек Кровяного
Нетычета. Ох-х-х…
А в городе все сложилось к
этому времени так, как надо: экономика (производство) превратилась в
деньгономику, идеология — в деньго-о!-логию, а семантика,
смысл (всего на свете) — в информацию.
Несколько слов о законе исчезновения информации
(пролегомены к Закону Гибели Информации)
Сначала (обычно) происходит
исчезновение семантики (смыслов, лексических значений, полисемии /
многозначности, синонимии и т. д.). Семантика — это результат познания предмета
(любого): ты его (предмет) воспринимаешь, он закрепляется в правом полушарии
головного мозга в виде голограммы, схемы, символа, вообще изображения, —
потом в левом полушарии возникает понятие, то есть описание образа предмета, — а
затем уже и наконец возникает слово-называтель сего предмета. Господа! Дамы!
Коллеги! Товарищи! Друзья! Я утверждаю, что современный молодой человек,
продукт посткнижной культуры, обладает огромным словарным запасом (от 10 до 60
тыс. слов — больше Шекспира и Пушкина!), но лексикон этот
представляет собой некую сферу (ядро 100–200 слов общеупотребительных), в
которой одна половина лексического наполнения (то есть слова) колышется в
сознании, как пенопласт на воде: значение этих слов носителю языка неизвестно,
а другая половина кишит (броуновское движение) жаргонизмами, вульгаризмами,
сленгом и иными единицами в недоязыковом состоянии (то бишь или форма слова
искажена, или значение прикрепляется к слову не то, чужое). Семантика помирает.
И тут — хоп! — кнопка. Интернет. И добровольный
дебил пользуется информацией. Информацией, которой уже почти нет. Информацией,
которая умирает, вытесняемая фактологией.
Интернет —
замечательно простое и удобное средство связи. И Интернет —
хранилище Бог знает чего. Объясняюсь. Предположим, в процессе познания человек
(человечество) за все время своего существования сформировал (сформировало) в
своем сознании (языковом, эмпирическом, духовном etc) определенное
(неопределенное) количество смыслов, значений, сем (сема —
квант значения слова / его семантики); пусть их будет 10 млн + n (1 + n à ∞ ?), и больше этого
количества смыслов в данный момент в данном месте (в вечности-бесконечности)
быть не может. Не мо-жет! Если загрузить этими смыслами Интернет, то он
окажется просто-напросто пуст: в нем будет функционировать несколько сайтов
научно-художественно-познавательного содержания. Но ведь Интернет перенаполнен!
И он — безразмерен! (?). Значит, все остальное —
мусор. Мусор, называемый информацией. СМИ, индивидуальные СМИ (ЖЖ, блоги,
твиттеры, контакты, все социальные сети etc) наполняют интернет-лакуны (пуст‹ты) “фактами”, выдавая их за события. Пример: во
Владивостоке Газпром погасил “пламя Вечного огня”, которое горело на территории
мемориального комплекса, за неуплату (87 тыс. руб.). Этот факт транслировался
по всем телеканалам как нечто данное, объективно неизбежное и т. д. Факт,
фиксируемый где-либо, когда-либо и кем-либо без отношения, без оценки, без
контекста, без статистики, без какого-либо нравственного наполнения, —
сей факт есть недоинформация, или убитая информация (не говорю уж о рекламе,
промо, анонсах и бесконечных порноиллюстрациях, выныривающих в мониторную рамку
Бог весть откуда). Убитую информацию, лишенную событийности, статистики,
контекста, оценки и полнокровной модальности (множественного отношения
говорящего к предмету говорения), начинают реанимировать графически, видеорядом
и заголовками. Заголовок сегодня (в информационных полях) —
это изуродованный фразеологизм, идиома, пословица и т. п. Например: “Спикер с
горы” (ну, ясно, что спикер здесь соотносится с половым органом) —
это “МК”, “Плач Ярославля” (из “Слова о полку Игореве”) —
там же; “Народ к возврату готов” (о желании В.В. Путина вновь пойти в
президенты) — там же; “Слово о голе Игореве” (о сотом голе футболиста
Игоря Семшова) — “Россия-
В отличие от животного, в
человеческом сообществе, раз-обществе, недообществе появилось мертвотное.
Тупое, хитрое, алчное — оно и не подозревает, что живет. Мир
для него существует только в визуальном воплощении. Правое полушарие мозга
мертвотного перенабито картинками. Левое — абсолютно пусто. Или почти.
Мертвотные — мутанты. Они не способны высидеть лекцию. Они не
воспринимают звучащую речь и требуют сопровождать ее видеорядом. Они не знают
слов. У них другой и другие языки: язык тела, желудка, жесты, ритмизованные
наборы ключевых жаргонизмов и т. д. и т. п. (25% населения России сидит на
игле, на “колесах”, на “дорожках”, на траве, а в СМИ почему-то об этом молчат;
почему? — ответ ясен: наркомафия существует и контролирует СМИ [вспомним
недавние телеинвективы, направленные против Е. В. Ройзмана —
бескорыстного борца с наркоторговцами]).
Информацию нельзя “взять”
без участия в процессе познания. Потребители фактологии (желтой, жареной,
жирной) духовно мертвы: они как мертвотные живут глазами, нервами,
биологигигией и анатомимимией. Ф. Ницше поспешил перевернуть песочные часы
отчаяния: умер не Бог — умер человек. (Можно, конечно, войти
в дискуссию: сначала — Бог, потом —
человек; думаю, что это не так просто: появление мертвотного —
это процесс долгий, многотысячелетний.)
В моей деревне произошел
такой случай (я не был его свидетелем — слышал рассказы очевидцев):
автомобиль зацепил игравшего на дороге котенка. Рыжего с белыми пятнами.
Подростка. Месяцев трех от роду. Он лежал на обочине, живой, но в шоке (видимо,
болевом). Кое-кто двинулся к нему, чтобы как-то помочь. Но тут из своей баньки
выполз Кровяной Нетычет (кошка была его, а значит — и
котята), подошел к рыжему бедолаге, наступил на него резиновым рыбацким сапогом
и отрубил ему топором голову. Побросал останки в мешок и скрылся на своем
огороде. Все. Слова кончились…
Виртуальное и реальное.
Фактология и информация. Информация и семантика / смысл. Кнопка и топор. Оливер
Кромвель и Кровяной Нетычет… Русское горе от ума восполняется горем от совести
и чести. На гуманитариев, художников и интеллектуалов в нашей стране стали
посматривать как на безумных. Однажды, лет 7 назад, меня вызвали в мэрию, чтоб
оштрафовать Союз писателей (и — писателей) за невыход литераторов на
субботник (все тогда в Сером доме были увлечены строительством небоскребов, а
мэр журил горожан за то, что мусорят где попало, и дружески называл их
свиньями). Глава административной комиссии спросил меня, чем мы там, в
географическом прайм-месте, на Пушкина 12, занимаемся? Пишем книги, ответил я.
Какие книги?! — возопил чиновник и твердо указал: делом нужно заниматься.
Делом!
Нет слов. Нет. Поэтому
закончу свою эпистолу стихотворением Вениамина Блаженного, прожившего страшную
и счастливую жизнь поэта и умершего от любви к умирающему миру.
Опять
пронзительный котенок
Напоминает мне о том,
Что был он взбалмошный ребенок
И бил Господь его кнутом.
Опять я выброшен из детства
В какой-то дикий полумрак,
Где по приказу самодержца
Не стало кошек и собак.
Опять мне жалуется мама,
Что ночью бьет ее озноб,
И что летит куда-то яма,
И что летит куда-то гроб.
…Но что-то знаю я такое,
Что мне не стыдно на миру
Стоять с протянутой рукою
И вопиять, что я умру.
Умру я свято, бестолково,
Но воскрешу себя сперва —
И загорятся в нимбе Слова
Мои безумные слова…
Идет дождь. Октябрь. Холод
собачий. Кошачий. Человечий. Сижу на своих мостках с удочками, жду леща. Сижу и
думаю: Земля наша, планета, внутри устроена как небо… На небе под небом живем — и
в небо ложимся.
Юрий Казарин