Рассказы и эссе
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2011
Тарас Трофимов
Язык жестов
Тарас Трофимов трагически погиб 1 апреля 2011 года, не дожив и до тридцати. Девять лет из своих двадцати девяти он был постоянным автором журнала “Урал”, где публиковались его стихи и проза. Мы познакомились еще раньше, когда мне предложили руководить курсовой работой, которую Тарас писал, будучи студентом филологического факультета Уральского государственного университета. Это был человек с чрезвычайно широкими творческими интересами
— и поэт, и прозаик, и журналист, и известный музыкант, лидер рокабилли-группы “Stockman”. Если говорить о стихах Трофимова, то они появлялись на страницах журнала “Воздух”, альманаха “Вавилон”, в сборниках премии “Дебют”. Он пять раз входил в лонг-лист премии “Дебют”, в 2005 году вошел в финал премии “ЛитератуРРентген”, а на следующий год стал ее лауреатом. В 2007 году вышла первая книга его стихов “Продавец почек”. Однако проза Тараса, живая, остроумная, парадоксальная, была оценена по достоинству именно редакцией журнала “Урал”. В память о Тарасе Трофимове мы печатаем несколько не опубликованных при его жизни рассказов и небольшое эссе о музыке рокабилли.Зав. отделом прозы
Рождение румына
1. РОМАН УМЕР
— ВСЕ ПРИГОРЮНИЛИСЬ.О Господи Боже мой, прости мою душу грешную, как они рыдали и спорили, когда роман сочли мертвым и похоронили! Кидались комками липкой глины, те стукались о деревянный макинтош жанра. Покойник ворочался, но некто из молодых запел во весь голос, дабы заглушить царапанье под крышкой.
Слово “роман” в итоге приобрело чуть ли не юмористическое наполнение. Эдак заходите вы в гости к знакомому. На ваш вопрос — что, мол, хмурый и вообще, не бреешься, он бурчит: роман вроде (или “как бы”) пишу.
В качестве ответной фразы у меня лично на языке вертелась бы частушка предвоенного времени:
Здрасьте, Вася, я снялася
В платье сине-голубом.
Но не в том, в каком е…ся,
А совсем-совсем в другом.
Вот, собственно, некрофилия! Жанр похоронили, а они в нем пишут. А на каверзные литературоведческие вопросы отвечают либо: “Да не умер он и никогда не умирал!” — отсылка к мавзолей.ленин,ах_ты_собака.народ.ру-ру-ру; либо: “Это уже новый роман. Он переродился”.
Писатели-генетики. Пока мы плакали над “Преступлением и Маргаритой” и всхлипывали над “Мастером и наказанием”, они сотворили “новый роман”.
Нетушки! Так в игры не играют! Рому похоронили (я фамильярно), в гробик поклади, водочки выпей — все! Откапывать не сметь! Тут вам не эксгумация.
В самом деле забавно, когда представишь себе Россию — да и не только, всех русскоязычных пишущих-и-умеющих-писать — в этом диком пространстве. Словно на контурной карте для пятого класса, из нашей шкуры начинают проклевываться головы — черные, белые, рыжие… И каждая тащит мозги. И каждая отделена от соседки, она думает в своем черепе. Не сконнектиться, как говорят в предместьях Печоры.
Хватит романов. Уже в XIX веке для прогрессивно мыслящих россиян слово “роман” олицетворяло собой шелуху и плевел, которые, следуя одному неплохому еврейскому роману, надобно отделять от злаков.
2. РУМЫН РОДИЛСЯ
— ОПЯТЬ ВСЕ ПЛАЧУТРумыния издревле считалась “черным корнем” на теле Земли. Румынские сказочки, слышанные мной в деревнях (я не фантазирую!), по фабуле — потенциальная гибель для всего живого.
Упыри у них ходят в каждой деревне по две-три штуки. А крысы-убийцы? Причем не просто крови попить, а еще изощриться? А прославленный граф Дракула (Влад Тцепеш)?
Что-то встает за нашими спинами. Можно всю жизнь ходить с монтировкой, но не посоветовать этого нашей литературе. Физическая помощь ей на фиг не нужна. Ей бы духовной!
Ответ на вопрос прост. Нужно лишь пошарить по Карпатам. На их культуртрегерство и богатеньких агентов ответить мощным выдохом самой прикарпатской ужасти! Напугать, чтоб там не очень-то.
Принимая все это в расчет, Тарас Викторович Трофимов предлагает плачущим беллетристам (ибо их книги начнут покупать только в мягких обложках и на вокзалах) и расчетливым раздолбаям (которым все равно, что, как, на какую тему писать, а пальцы — замечено! — подвешены лучше, чем язык) новый жанр:
Р У М Ы Н!
3. ЧЕМ РУМЫН ЛУЧШЕ РОМАНА?
Пособие для ВДВ и тех, кто еще не знаком с новейшими прорывами в отечественном языкотворчестве. Итак, 10 отличий РУМЫНА от РОМАНА, несомненно, в лучшую сторону:
1. Слово “РУМЫН” похоже на “РОМАН”, однако не вызывает ассоциаций с театром “РОМЕН”.
2. Румын легче читать, потому что он маленький.
3. Изначально в румыне даются все настоящие и предполагаемые коллизии сюжетного хода. От этого прежде всего выигрывает читатель, которому не стоит на ночь глядя просчитывать действия героев.
4. Румын неизбежно станет русским достоянием, несмотря на то, кто его писал. Даже румын.
5. Произведения в жанре “румын” можно давать читать детям. Если они ничего не поймут, то будут в восторге.
6. Это вам не Кортасар.
7. В жанре “румын”, сами того не подозревая, писали такие люди, как Э. Бенин, Вася Лексиа, Р. Горп, А.И. Солженицын, Вера Шоплытвам (Берегу) и др.
8. Предыдущий пункт является неким самоучителем по румыну. Если вы поверили в существование Э. Бенина (он мне, кстати, 450 рублей должен, еще с января), вам стоит непременно прочитать хоть один румын.
9. Румын — лакмусовая бумажка для молодежи. Если захрюкают — будет полноценная смена.
10. Румын любит сосредоточенность и внимание, что ничем не отличает его от романа. Однако румын, сын “черного корня” Земли, Румынии, притягивает читателя гораздо сильнее. Если вставить в румын светлые идеи и понятия (что мне лично не удалось), мы воспитаем некую идеальную страну, чьи жители, фигурально выражаясь, сожрут с говном прославленных крестоносцев. Крест тоже надо уметь носить!
Отсылаю вас к моему первому румыну “ВГЛОП — ЛОВЕЦ БУДЛЬЕ”.
Тарас Трофимов
Вглоп
— ловец будлье, или Хороша ты, Русь!..Румын
Часть III
Глава 1
Под вечер Виктор Вглоп приблизился к поселку Большие Напалмы. Стоящий у коновязи мужик хрюкнул, сморкнулся и выпил бутыль отравы.
— Скажи, пейзан, далеко ли постоялый двор? — спросил Виктор.
Мужик пернул, почесался и завалился набок. Вглоп пнул его ногой в харю. Из мужичьего носа потекла юшка. Мужик безвольно махнул рукой, показывая направление. Виктор ударил его бревном и поспешил к ночлегу.
Хозяином постоялого двора был волнистый попугай. Он вытащил желтый билетик с номером комнаты и сказал:
— Стрелять! Хороший!
В номере Виктор Вглоп первым делом набуровил себе тазик кипятка и сунул туда усталые ноги. Славно! Нехитрым ужином Виктору послужил волнистый попугай — хозяин ночлега. Вглоп зажарил его на спичках.
Уже по одному этому вечеру можно судить, каким порой жестоким и устремленным к цели существом был Виктор Вглоп.
Глава 2
Дело было необычным. Вглоп исколесил уже пол-России, осторожно выспрашивая людей о щенках пород будлье и коля. Одну суку коли ему удалось достать на Брянщине, и толстые, прожорливые, жадные, бесчеловечные алкоголики-купцы не поскупились: взяли колю за пуд серебра. Виктор отлил себе из него бюст Цицерония, что называется, “на переклад”, то есть с эффектом среза, эдакой лесенкой, с модными утолщениями по краям обеих опор, и отослал матушке.
Будлье же в руки никак не давался — ходили, правда, слухи, что кобельков будлье то видели в поселке Большое Овнецо, то в вагоне третьего класса в чемоданчике под скамьей, довольно точно описывали их лица и способы гулять, но слухи оказывались ложными. Теперь Вглоп проверял последнюю возможность — говорили, что у старухи графини в Больших Напалмах есть будлье, и не один. Виктор торопился: краснорожие, хитрые, вонючие, пузатые купцы ждать не любили.
В ногах Вглопа лежал дагерротип будлье. На нем было написано: “ТЕТЯ”.
Глава 3
Поутру Виктор доел попугая, закинул кости на печку, надел дорогой армяк и изобразил мужичье.
Так, ломая комедию, чихая и кряхтя, соискатель будлье добрался до погоста, где стоял черный домик. Там жило графье.
У калитки Вглоп позвонил в рельсу. Тотчас вышла графиня. Она была вся в черном, ногти у нее были длиной 30 сантиметров. Графиня ела человеческие мозги и глаза, а спала в гробу. Крестьяне пропадали в ее владениях, как деньги из буфета. Поэтому она очень хорошо питалась. Все это Вглоп отметил мельком, пока же его заинтересовала пара будлье в репьях, которые чесались об забор.
— Продай будлье, барыня! — идиотски хихикая, так как он продолжал изображать мужичье, загнусавил Виктор.
— Нет! — ответила графиня и выстрелила. Тотчас будлье подбежали и сожрали Вглопа, оставив графине мозг и глаз.
Глава 4
Русь, Русь, что бежишь и куда?.. И зачем, кстати?.. Просто теоретически, куда?.. Что?.. Кто?.. Что?..
конец
Язык жестов
В 14.15 Максим Жабо вышел из такси, не расплатившись. Желтые зубы водителя впились в изоленту на руле. Таксист рыдал. Максим сорок минут рассказывал ему про брата. Эта неказистая уловка помогала проехать без денег в семи случаях из пятидесяти одного. К концу октября Максим сочинил и вторую историю — про спаниеля Джека. Берегись, шофер!
Максим закурил тонкую сигаретку и, вихляясь, пошел по Моцаряна к бутику “Boutique Les Boubont”. Жабо был во всем белом, как христосик. На светофоре ему повстречался Валентин Глыбо. Пакет кефира сочно пискнул в левом кармане френча. Валентин всегда ходил тем же маршрутом, что и я. Я подъезжал от Орубино к Домкино, вылезал и как давай пить с мужиками! Глыбо шел до Домкино пешком и протискивался в маршрутку “ЧВАХ АМИГО” — до Жбей. В Жбях он протискивался домой, дома протискивался на диван и глотал кефир, смотрел прогноз. Потом сон про слон.
Следует разобраться в прозвучавшей топонимике. Орубино — остановка “Рубин”. Талантливый дизайнер на вывеске поместил два ни к чему не обязывающих кружка по обе стороны слова. Получилось “ОРУБИНО”. Домкино — увы, всего лишь “Дом Кино”. Жби — завод (и микрорайон) ЖБИ. А вовсе не соседние деревни.
Моцарян — это Ленин. Я придумал Ленину псевдоним, и неплохой. “Ленин” гораздо хуже. Это я — Ленин, у меня жена — Лена. Моя жена — Тарасикова. А Ленин — Моцарян. Прошу заметить, что Моцарт — совсем не Моцарян. Моцарян — Сальери. То есть Сальери — Ленин?!
Максим вихлялся по Моцаряна к Моцаряна, 17. В бутике “Бубон” работал его прекрасный дружок Федор Фуфо. Вчерашний звонок Федора не оставлял никаких других предположений, что звонит Федор Фуфо. Даже на дисплее мобильного телефона “ЖМЫХ КОРАЗОН” высветилась туманная надпись: “Федор Фуфо звонит”. Максим с ним говорил. Ох уж этот Федор! Решил, гадина, отдохнуть после рабочего дня! Да не где-нибудь, а в “Рябой лодчонке”! Недешево!
— Окээ-й! — сказал Максим. — Я подойду к “Бубону” в четырнадцать двадцать.
— Это рано, — испугался Фуфо. — Давай в семь. У нас в семь бутик закрывается.
— Нет, — возразил Максим, — я подойду в четырнадцать двадцать.
— В четырнадцать двадцать я еще работать буду четыре часа сорок минут.
— А я все равно подойду! — заупрямился Максим и нажал кнопку “5”.
Валентин Глыбо не знал, куда подеваться. Он был должен Максиму ЧЕМОДАН ДЕНЕГ! В отчаяньи Глыбо облил себя кефиром и застыл на углу, изображая статую Моцаряна. По телевизору этакие пакостные вещи проделывал клоун Карандаш.
Максим прошел мимо, походя поздоровавшись: “Привет, Валя. Спешим”. И не вспомнил о ЧЕМОДАНЕ! Валентин Глыбо стоял, как оплеванный кефиром. “Что я буду глотать на диване под прогноз? — пронеслось в голове. — Леску?”
За секунду до того, как Глыбо в образе Моцаряна протиснулся в маршрутку, с ним успел сфотографироваться японский турист. Кадр получился уникальный. Даже скажу чем. Камера у туриста была “ПЫЧ ХИРОСИМА”. Да-да, та самая! Из скандальной серии “ХЫЧ ЭЛЕКТРОНИКС”!
В “Бубоне” было шаром покати, то есть похоже на боулинг. Только перед другом Максима Федей стоял толстый богатый бандит. Они жарко, томно, возбуждающе спорили.
— Это актуальная форма! — важно говорил Фуфо.
— Да бляя!!! Е…аать!!! — возражал жирный ворюга.
— В Милане… — протянул Фуфо.
— Эх, бляя! Саунааа!!! Епппть!!! — не соглашалась мерзкая бандитская свинья.
За спиной Максима раздалось бряканье азиатских дверных бубенцов. В бутик зашла гламурная девица с мундштуком. Федор тут же переключился на нее.
— Я слышала, у вас поступление “ДЫНЦ ЧУЧУЧУ”? — гламурным голоском спросила она и гламурно закусила мундштук.
— Вчера! Вчера! — обрадованно прокричал Федя.
— Вчера! — подхватил в другое ухо Максим.
И даже проклятый убийца-жиртрест заразился общим весельем и заухал:
— Бллляяяааа!!! Разборррка, ептыыыыть!! Вчерррраа!!!
— Хотела бы прикинуть джемперок из последней серии, такой расцветки… В общем, расцветочки такой… — гламурно мялась барышня.
— Какой? — участливо осведомился Федя.
— Ну, сейчас покажу, — девица присела и сосредоточенно насрала на полу большую кучу. Мундштук в ее зубах скрипел. Подтеревшись купюрой в 200 евро, она победно ткнула в кучу лакированным ноготком:
— Вот такого примерно цвета!
— Ах, цвета говна?! — понял Максим.
Гламурная барышня зарделась и шикнула на него:
— Вы что себе позволяете, молодой человек! Такое слово похабное, и вслух!
— Это расцветка “ХРЯК ШИТ 201”, — на глазок определил профессионал Фуфо. — Могли бы не утруждать себя, вся коллекция выдержана в этих тонах.
— Мне тоже “ХРЯК ШИТ”! — загорелась бандитская рожа. — Хочу “ХРЯК ШИТ”!
— К сожалению, ваших размеров нет. Раскупили, — вздохнул Фуфо.
— Бляяаа!!! Колян, нааххх!!! Это он, бляяя!!! — вскричало полное криминальное чмо, выхватило черный пистолет, после чего на большом каретном ходу выбежало из бутика “Бубон”. Гламурная барышня проводила его влюбленным вздохом и перекусила мундштук.
В 14.54 друзья вышли из “Boutique Les Boubont”. Минутой ранее Федор выбросил использованный совок и отпросился у директора. Узнав, что Федя за два дня продал восемьдесят семь джемперов “ДЫНЦ ЧУЧУЧУ” расцветки “ХРЯК ШИТ 201”, директор поцеловал ему ноги, дал премию и отпустил немножко погулять.
Максим Жабо с завистью смотрел на Фуфо. Тот был одет наиактуальнейше. А наиактуальнейшим в этом сезоне считался всякий мусор, по принципу “чем неактуальней, тем актуальней”. На голове Федора болталась пластмассовая китайская бейсболка со сломанным козырьком, полустертым гербом Соединенных Штатов Америки и надписью “U.S.E”. Застиранная футболка “СОЮЗ ПРАВЫХ СИЛ — 1998” гармонировала с мешковатыми зелеными брюками от костюма-тройки. Ноги продавца были обуты в кроссовки со светящимися подошвами — ты идешь, а там фонарики зажигаются. Правда, фонарики не зажигались, но так было еще актуальней. В руках Фуфо нес дерматиновый портфель расцветки “ХРЯК ШИТ 201”.
— Стильно, Федя, — оценил Максим.
Так, с этими многочисленными искрометными шутками-прибаутками приятели добрались до входа в “Рябую лодчонку”. На входе царил фейс-контроль.
Максим прошел царивший фейс-контроль, а Федю пускать не хотели.
— Пошел вон, бомжара! — рычал охранник.
— Да что вы понимаете, — защищался Фуфо. — Это актуально!
Охранник посмотрел на него секунд пять и решил:
— Нет. Неактуально.
Максим решил прийти на помощь другу. Он выпрыгнул из клуба с раскинутыми руками, как в танце “Эх, боровинка”, и закричал:
— Федя — сын президента Путина! Приехал из Москвы! Это сын президента Путина, — шепнул Максим фейс-контролеру.
— А чего одет, как лох? — не поверил тот.
— Инкогнито, — объяснил Максим.
— А-а, пи…с, значит? — успокоился охранник. — Бедный наш дорогой Владимир Владимирович Путин… Ну, заходите, Федор Владимирович.
— Я не Владимирович, — запротестовал Федя. Максим пихнул его вовнутрь, улыбнулся охраннику и засеменил следом. Фейс-контроль почесал бритое рыло.
— От отца открещивается… От Владимира Владимировича Путина нашего. Что тут скажешь? Инкогнит и есть инкогнит!
За барной стойкой стоял человек без ноги, но с попугаем. Попугай был крепко-накрепко примотан скотчем к культяпке бармена и служил ему протезом. Пахло морем. Вокруг толкалось много сброда. Приятели уселись на бочонки за стойкой.
Увидев Жабо и Фуфо, бармен схватился за ванты и сделал пару шагов к гостям. Попугай захрипел. Подойдя к своему краю стойки, человек взялся за ворот тельняшки и, вспотев, старался ее порвать.
— Старик Ссыльвер не говорит и не слышит, — глухим басом произнес сидящий неподалеку второй человек с повязкой на глазу и без рук. — Но он прекрасно понимает язык жестов.
Федор тут же показал Ссыльверу средний палец. Бармен покачал головой, схватил бутылку “ЙОПП БРЕНДИ” и ни с того ни с сего припечатал по голове Максима.
— Зачем это он? — спросил Фуфо.
— Вы, о нищий юноша, языком жестов попросили Ссыльвера ударить вашего друга бутылкой бренди по голове, — объяснил одноглазый, и число морщин на его лице стало двести одна.
— А почему его зовут Ссыльвер? — простонал окровавленный Максим. Кровушка — кап-кап-кап — посачивалась на полец.
— Он был в ссылке, о друг бедняка. Впрочем, истинную причину вы узнаете потом, — мужчина отвернулся к пожарному гидранту.
— Давай закажем виски! — предложил Жабо Федор.
— Не помешало бы, — слабо выговорил Максим. — Что-то я себя плохо чувствую. — Под его ногами уже образовалась луженька кровцы.
— Давай закажем врача! — обеспокоился Фуфо.
— Не, неактуально. Давай виски, — пробормотал Максим.
Федор поглядел на бармена и, беспорядочно маша обеими руками, начал кричать:
— Виски! Двести грамм! Понял?! Ви-ски-и!!! Две-ести-и!!! Гра-амм!!!
Ссыльвер кивнул, взял бутылку дорогого виски “ЫТЬ ТОЛКИЕН”. Вопрошающе протянул ее Феде. Тот кивнул. Старик размахнулся и ухнул тяжелой бутылкой Максиму по черепу. Жабо сполз на пол.
— Какой непонятливый! — удивился Федор. — Я его не об этом просил.
— Именно об этом, о нищий отрок, — глухо отозвался мужчина, и морщин на его грязной роже появилось ровно триста. — А не знаете языка жестов, не приходите в нашу таверну.
— Таверна хренова, — разозлился Фуфо. — Врача надо звать!
— Не надо. Я врач, — одноглазый слез с бочки и наклонился над Максимом. — Ваш друг умер, о неимущий юноша, — через секунду сказал он. — Вам бы не виски распивать на последние копейки, а жмуровозку вызвать.
Валентин Глыбо задумчиво поглатывал желтенькую леску и смотрел прогноз погоды. Дисплей старого, поцарапанного “ГАВ ТЮТЬКИ” засветился. Мобильник начал вибрировать. “Федор Фуфо звонит” — было написано на экранчике.
— Да? — дрожащим голосом отозвался Валентин. Телефон продолжал звонить. Валентин нажал кнопку “@” и сказал в трубку:
— Нет?
— Что “нет”? — раздраженно спросил Фуфо.
— Нет у меня ЧЕМОДАНА ДЕНЕГ для Жабо. Пока нет, — испуганно пояснил Глыбо.
— И не надо. Помер Максим. От потери крови помер, — вздохнул Федор.
— Правда?! — обрадовался Валентин.
— Правда. Я чего звоню-то… На похороны придешь?
— Да! Конечно, приду! Еще бы! — счастливо крикнул Глыбо и нажал кнопку “%”. Он больше не должен ЧЕМОДАН ДЕНЕГ! Он должен только немножко, да и то мне. Валентину было так легко, так легко! Как пятисотграммовая гантелька, легко!..
Свиные яйца
Притча
Вечером, в шесть часов, менеджер Сева Корягин выбежал из красной “Ауди”, как джейран, скользнул в обоссанный подъезд панельки и начал тыкать палец в горелую кнопку лифта. Он хотел домой, потому что поработал, жена и кушать. Жена Лиля, татарва, не открыла. Не было ее совсем. Сева обиделся, но потом нашел на трюме Желтую записку. А там было сказано:
“Сэва! Я пошла к татарам играть на немецком аккордеоне и петь про кильманду1. Сегодня у нас особый татарский праздник. Поэтому, Сэва, иди и купи:
1. масло;
2. батоны;
3. жингыльмык;
4. яйца (свиные).
Целую, как жэна”.
Корягин задумался, а это после работы было больно — работал он головой. Лиля писала, как курица, конечно, или малолетний токсикоман в струпьях. Неважно у нее было с этим. Однако на Желтой записке ясно читалось: яйца (свиные).
— Где я найду свиные яйца, Лиля? — спросил Сева в трюму. Трюмо безмолвствовавствовало.
— Что безмолвствовствуешь? — попробовал выговорить Корягин и ощутил, что сломал немного себе мозг.
Делать было нечего — Сева терпеть не мог, когда Лиля видела, что ничего-то он не купил, и начинала смотреть своими косыми страшными монгольскими чичами. Его тогда брала дрожь и всяко крючило. Потому голодный Корягин отлепил Желтую записку от трюмы и поволокся обратно в обоссанный подъезд. Дверью он хлопнул громко. Аж тетя Хрюша с восемнадцатого этажа упала со своих неструганых нар зубами прямо на утюг.
По дороге сквозь обоссанный подъезд Сева застрял в лифте, и, пока сидел там пятьдесят минут, настроение его улучшилось. Он вспомнил анекдоты, которые сегодня на совещании рассказывал представитель по южному округу. Ах, какие смешные были анекдоты! Ох, умора! И все про задницу. От смеха Корягин разрыдался и так, рыдая, вылез из лифта по тросу и пошел к автостоянке в свою “Аудю”. Снег бросился ему в лицо едкой овчаркой. Потому что не май месяц. За сеткой-рабицей стоянки был домик, и там жил охранник. Он спал в гробу, а ногти у него были 20 сантиметров. Когда Корягин забрался в красную “Аудю” и начал ею скрежетать, охранник сказал в окно:
— Корягин! Куда ты?
— Я еду искать свиные яйца, — ответил Сева.
— Что, жена попросила, на деликатес? Хороша она у тебя!
А ведь точно, смекнул Корягин. Его татарская жена захотела попотчевать своего трудягу-супруга, после кильманды-то. И слюна смешалась со слезой на брыле растроганного менеджера. Охранник между тем сел на капот.
— Мотор еще совсем горяч! — отметил он.
— Горяч, — подхватил Сева.
— Горяч! — воскликнул охранник. Леша его звали.
— Он горяч! — крикнул Корягин, кривясь.
Охранник неожиданно вскочил и глянул на Севу тяжелым животным взглядом афганского ветерана. Сева испугался и очень осторожно уехал прочь. Леша проткнул пальцем сугроб и сунул туда зажигалочку. Он знал больше, чем Корягин. Он точно помнил, что яйцо хряка не идет в ливер. Пахнет. Яйцо быка идет, барана тоже. А хряк?.. Темный цех мясного комбината сменился в мыслях охранника выжженным Кабулом. Хитрый душман… Душный взрыв и темнота… Леша замахал когтистыми руками, отгоняя морок. Лучше думать про комбинат. Разве что татарва Лиля сможет сделать из ароматных кабаньих яиц царскую похлебку. И, вспомнив широкую узкоглазую рожу, задрожал Леша в сладком предчувствии и тогда же дал себе страшную клятву: “Отъе…у! Отъе…у!”
В ту пору Сева уже выехал в центр и попал в пробочку кварталов так на пятнадцать. Болела голова, в которой Корягин искал варианты добыть свиных яиц. Справа призывно сверкал гипермаркет “Белок”. Когда-то Сева покупал там омара. Беззаботная студенческая юность… Они варили омара ночью в общежитии, сунув в раковину запрещенный комендантом кипятильник. Что знал он, палеонтолог в дырявом свитере, без носков и трусов, о будущем? Он и о прошлом мало что знал. Потому что прогуливал лекции. А государство его учило бесплатно.
Решив, что где омар, там и свиные яйца, менеджер свернул к “Белку”. По пути он раздавил котенка, и на перекрестке горько заплакала девочка лет восьми, еще совсем без сисек и в шапке. Кишочки котенка размазались по сырому, грязному асфальту, и стоящий рядом с ребенком юркий пожилой человек грозно покачал головой. Затем он сказал:
— Не плачь, девочка. Пойдем-ка лучше со мной. Я тебе нового котенка подарю. Свежего. Двух. И шоколадную конфету “Ананасовые”. И 230 рублей.
Девочка сквозь слезы улыбнулась старику и пролепетала:
— Пойдемте, дедушка…
И они бодрым шагом зашагали куда-то в тронутые сумерками гаражи.
Сева, как акула нарвал, рассекал хромированной тележкой толпу народа, набившегося в “Белок”. Вдали под потолком светилось красное слово “Мясопродукт”. Через несколько минут Корягин уже стоял в очереди. Продавщица была очень похожа на Лаврентия Павловича Берию, особенно шляпа. На витринах свиных яиц не наблюдалось.
— Скажите, у вас есть свиные яйца? — спросил менеджер у Берии. Продавщица отчего-то покраснела, почесала шваброй между ног и громко крикнула:
— Уже напиться успел?!
— Нет, не успел, — достойно выпрямился Сева.
— Алкашня одна ходит, с утра водки нажрались по сорок рублей и ходят тут!
— Не кричи, Берия! — в замешательстве проговорил Корягин.
— А вот буду! Буду, бл…, кричать тут! — завелась Лаврентий Павлович и ловко сунула Севе в карман визитку. Сзади раздался чей-то грозный голос:
— Зачем ты обидел продавщицу?
Корягин сунул голову в плечи и засеменил прочь со своей поганой пустой тележкой. Очередь сладострастно крякнула. Только добравшись до своей “Ауди”, менеджер остановился, закурил сигарету без никотина и достал визитку Берии. Там был номер сотовой связи и надпись: “Валентина (Роман). Похотливый сэксъ”. Сева растерялся и начал переминаться. Не то, не то требовала сейчас для себя жизнь Корягина. Она требовала свиных яиц для татарской жены Лили.
Неподалеку хрюкнул и врезался “Ауде” в бампер велосипед. На нем сидел костлявый молодой человек в зеленой куртке. Он немного постоял на одном колесе, а потом похвастался Корягину:
— Как я в вашу “Аудю” въехал! В самую жопень!
— Да, в жопень, — согласился Сева.
— В самую-самую жопень! — важно произнес молодой человек. Тут Корягин понял, что подразумевала собой визитка Берии, о дитя идеальных миров. Менеджер подбежал к дверце “Ауди” и начал с силой оттягивать ручку, но та не поддавалась. Потому что Сева сам закрыл дверь. Чтобы не украли. Велосипедист сел на велосипед и поехал в грязный сугроб, где застрял. К нему подскочили две собаки, Лорд и Кнопа. Тот, что большой такой, черный, со свалявшейся шерстью, и еще ухо левое надорвано сантиметра на полтора, — это Лорд. А маленькая, пегая, без хвоста, с бельмишком и лишаишком — это Кнопа, она раньше у тети Пипы жила, только тетя Пипа померла, и Кнопа ее почти всю объела, пока милиция дверь не сломала из-за запаха. А то соседи уже устали звонить — ломайте дверь, говорят, а то трупцой какой-то пахнет. Чуть ли не месяц пришлось звонить.
Ну, в общем покусали, крепко так.
Забравшись в “Аудю”, Сева понял, что мотор еще горяч. Но куда ему было ехать и приклонить головку, где приобрести чудесные, редкие свиные яйца, Корягин не знал. Мозг его сломался насовсем, и мыслей внутри уже не было. Менеджер поколебался и решил позвонить своему начальнику, старшему менеджеру Ивану Ахмедовичу. Потому что Иван Ахмедович был очень умный и чуткий человек. Да, совсем умный и деликатный, и когда зарплаты нет три месяца, он всегда вспоминал какую-нибудь веселую шутку, над которой весь отдел долго и громко смеется. Все мониторы заплюют. Кроме того, Иван Ахмедович слыл эстетом по кулинарной части, потому что раньше работал на мясном комбинате, на ливерной линии. Сева долго колебался, звонить начальству или нет. Не один окурок от сигареты без никотина вылетел из окошка “Ауди” к ногам мертвого велосипедиста. Наконец менеджер решился.
— Чо?! — спросил в трубке сотовой связи уставший голос Ивана Ахмедовича.
— Иван Ахмедович, это Всеволод вас беспокоит. Извините, что он в нерабочее время, — виновато пробормотал Сева.
— И чо? — осведомился старший менеджер.
— Видите ли, Иван Ахмедович, тут такое дело. Всеволоду его жена, татарка Лиля, настоятельно посоветовала купить свиных яиц. Для деликатеса. И Всеволод буквально с ног сбился, их разыскивая. А их нигде не найти. Может быть, вы могли бы подсказать Всеволоду, где их можно раздобыть?
— Да ты чего, Саня! — взревел Иван Ахмедович. — Яйцо хряка даже в ливер не идет! Аромат не тот! Бычье идет, баранье идет! Хряка — нет! Татарка, говоришь?! Нет такого блюда в татарской кухне. Отец мне не готовил — значит, нет!
Сева быстро жмурился и думал про премию, которой не будет. В трубке раздалось бульканье, девичий визг, и голос Ивана Ахмедовича, помягчев, произнес:
— В общем, слушай анекдот в тему. Вместо премии. Поехал мужик в Грецию на бои с быками. Тут его соседу приносят тарелку с бычьими яйцами. Он такой официанту говорит: а принеси мне тоже. А официант ему приносит маленькие яйца. А мужик говорит: а что так мало? А официант такой: ну, это как повезет!
Корягин от души рассмеялся. Через три минуты довольный Иван Ахмедович буркнул:
— Хватит ржать. Сам-то как, Саня? Гимн хоть наш корпоративный помнишь?
— Конечно, — заверил Сева, — мы же каждое утро…
— А ну, спой!
Менеджер откашлялся и затянул:
Как корабль по волне,
Мы летим в вышине,
Конкуренты дрожат все внизу-у!
Потому что наш ряд
Там все вместе стоят,
И все смотрят с отвагой в глазу-у!
Припев:
Славься, компания наша!
Ты наша доля навек!
Ты всех значительно краше,
Так повелел челове-ек,
Так повелел человек!
На последней строчке Корягин чуть не сорвал голос и начал кашлять. Через стекло машины за ним внимательно наблюдали Лорд и Кнопа.
— Молодец, Саня! — похвалил Иван Ахмедович. — Будем, значит, работать! А яйца свои попробуй на мясном комбинате купить, у сторожа. Только зря все это. У хряка яйцо даже в ливер не идет, я точно знаю. Ну все, отбой.
— До завтра, Иван Ахмедович, — ответил Сева коротким гудкам. Он откинулся на спинку “Ауди”. В сломанном мозгу Корягина мелькнуло: “Гений!” Потом там мелькнуло: “Действительно, какой же Иван Ахмедович гений! Мясной комбинат! А я и не додумался!” А потом еще мелькнуло: “Рафинад!”
Менеджер завел “Аудю” и тронул. Под колесом что-то хрустнуло. Кнопа. И на весь парадный вход гипермаркета “Белок” взревел диким зверем осиротевший Лорд. Люди в страхе огибали грозную дворнягу, спеша в тесные автобусы, и лишь один малыш в белых варежках бесстрастно приблизился к чудовищу.
— Не вой так, милый, добрый Лорд, — сказал ребенок и дал псу понюхать варежку. Та была из собачьей шерсти. “Пахнет сукой”, — отметил Лорд.
— Пойдем, я дам тебе покушать стекла, — продолжил малыш, и собака послушно затрусила вслед за ним. Лишь на миг пес оглянулся на лежащую у “Белка” тушку. Эх, Кнопа, Кнопа. Вот и валяешься ты забавой для ворон, а вокруг — безучастные сугробы. А как, бывало, потягивал тебя у помойки!
Иван Ахмедович кинул трубку сотовой связи в джакузь и выпил стакан двенадцатилетнего коньяку.
— Кругом е…анаты, — проворчал он.
— А я? — спросила одна из восьми тысячедолларовых проституток. Старший менеджер смерил ее профессиональным взглядом старшего ливерщика и подвел итог:
— Ты тоже.
Затем Иван Ахмедович выпил еще один стакан двенадцатилетнего коньяку и с головой нырнул в джакузь. Это чтобы не икать. Да и так просто приятно.
Корягин скакал и мчался под хладною мглой в своей красивой “Ауде”. Вокруг уже совсем стемнело, а мясной комбинат находился за городом. Надо было спешить — по опыту Сева знал, что даже самая длинная песня про кильманду когда-нибудь да кончится. За окнами заплясал батюшка русский лес. Выли волки, тявкали лисицы и ежи. Еще и снег какой-то начался инфернальный, серенький. Сева ехал и думал, что его начальник — очень выдающаяся личность. В углу замаячили серые ворота со звездочками. Сверху была надпись “МЯСНОЙ КОМБИНАТ!” Рабочие по утрам гордились: не абы что — комбинат!
Выбравшись из “Ауди”, Корягин постучал в ворота. Открылась маленькая калиточка, и в снег вошел старик карлик-сторож без ноги.
— Что ж это ты без ноги, братец? — спросил менеджер почтительно.
Старик начал шамкать, словно подбирал слово в сканворде. Он вставил в редкозубый рот “Беломор” и наконец ответил:
— Дай-ко прикурить, внучок.
— На, дедушка, — протянул ему Сева факел.
Сторож затянулся и одобрил:
— Ох, хорош у тебя факел! Горяч!
— Горяч, — согласился Корягин.
— Эх, горяч! — и дед заплакал, вспомнив свои постыдные дни бригадиром в Дахау. Сева решил, что вот и пришло время.
— Дедушка, не продашь ли ты мне свиных яиц? — поинтересовался он.
— На што они тебе? — сощурил единственный глаз карлик. — У хряка яйцо в ливер — и в тот не идет…
— Знаю, дед, — сурово кивнул менеджер. — Но у меня жена-татарка Лиля будет делать деликатес.
— Разве што татарка… — задумалась старая вонючая развалина. — Нет. Все одно не дам.
— Да почему же? — удивился Сева.
— Мы их конкуренту суем, под видом бычьих, — объяснил своим шамкающим ртом сторож. — Красим синими химическими карандашами и в цеха “Пиз…кову и Партнерам” подбрасываем. Вот и идет у них ливер — тот, да не тот! — карлик лукаво заперхал.
— Ну прода-ай, старик… — начал канючить Корягин.
— Нет, — твердо перхнул дед. — Совет зато могу дать. В городе племянник у меня есть. В морге работает, комбинату нашему помогает. Зовут Петя. Езжай-ко к нему: выберешь себе трупцы пояйцатей, нарежешь, сколько надо, и вези к своей татарке. На вид они не то, што от хряка, зато аромат — тютелька кх-кхх-хркх-ыкх!
Сева встал на колени и только тогда сумел поклониться в пояс кашляющему недомерку. “Здравый совет, — решил менеджер, садясь в “Аудю”. — Свиные яйца еще не понять. Ботулизм, например. А в морге все как-то человечней”. В зеркале заднего вида кровью рвало сторожа.
— Молодец дед, — вслух сказал Корягин, заводя “Аудю”. — Но Иван Ахмедович все-таки поумнее будет!
“Аудя” развернулась и понеслась обратно в город. А старик все перхал и перхал, пока с трудом не влез на руках в калитку да и не лег в сугроб. Значит, время такое пришло — умереть. И вполне закономерно, между прочим. Даже Юл Бриннер от этого “Беломора” помер, а ведь он Криса играл. То есть уже понятно, что не абы кто. А тут — карлик, еще и без спичек.
— Зря это он за свиными… — прошептал сторож, уютней подминая сугроб под неровную башку. — У хряка яйцо куда идет? Никуда… Разве Лорду с Кнопой кинешь, да и те носы воротят… Вот на дыбе в Дахау крутанешь, бывало, яйца партизану… — и старик усоп.
Снег прошел, и на небе показались звезды. Не меньше пятидесяти штук. Менеджер крутил рулек и жал на педальцы. Он еще рассчитывал успеть нарезать яиц и вернуться через обоссанный подъезд домой до прихода жены. Грязные капли летели туда-сюда по дороге. Морг.
Дверь Корягину открыл скелет. Сева вошел в холодный коридор. Там его ждал вампир Дракула.
— Дай укушу, — сказал вампир Дракула.
— Я к Пете, — отмахнулся Корягин.
Менеджер шел по коридору, а Дракула волочился за ним и скулил: “Дай… На полшишечки…” — совсем как сам Сева канючил яйца у карлика. Когда за непреклонным Корягиным закрылась дверь с табличкой “Петя, племянник”, вампир вернулся ко входу и яростно прошептал:
— Кругом жлобы!
— И я? — поинтересовался скелет, постукивая костяшками о стену.
— И ты, — ответил вампир Дракула, лег в гроб, захохотал и начал загадочно летать, словно летчик.
— Меня прислал ваш дядя, — начал Сева разговор с грозным, тучным Петей.
— Нет у меня дяди, — сурово ответил Петя.
— Ну как же? Такой карлик, без ноги и глаза, рак легких у него еще… — начал описывать менеджер.
— Ты что, ох…л? — спросил племянник и достал из стола металлический молоток.
— Мне яйца нужны! — в отчаянии выпалил Корягин. Петя внезапно подобрел.
— Яйца — у оператора сотовой связи, — вразумил он Севу. — У человека — яички. Бери ножницы и отрезай сколько надо. Только патологии не режь! Я их собираю…
За полчаса Корягин набрал несколько кило отличных яиц. Попадались даже с татуировками. Сева выбирал покрупнее и помясистее. После этого он сложил все яйца в какой-то мешок, лежавший на полу, и осторожно направился к выходу. У дверей “Ауди” ему очень больно засандалило по затылку вампировым гробом. Под дикое ржание Дракулы Корягин завел еще горячий мотор и наконец-то поехал домой.
Ровно в полночь менеджер Сева Корягин стянул в родном коридоре второй ботинок и прошел в гостиную. Картина его озадачила. На диване черного дуба сидели рядком голая жена татарка Лиля и голый охранник Леша. На коленях Лиля держала аккордеон. “Пела Леше про кильманду”, — догадался Сева.
— Где ты был, муж-дурак? — сердито спросила татарва. — Дурацкая башка твоя ходила где?
— За продуктами ездил, — ответил менеджер. — А это что?
— За продуктами шесть часов дурак только ездит! Масло, батон, жингыльмык где? Яйца где? Это Леша, хороший он. Горяч.
— Да вот твои яйца, — рассердился Корягин. — Свиные, как просила! Весь бензин сжег, пока нашел!
— Дурак совсем, да? Дурацкая башка, что я татарка, забыла уже? Татары свинину не едят, а? — Лиля растянула меха аккордеона и запела:
Ай, дурацкая башка,
Йингалари кильманда!
Ай, дурацкая башка,
Йингалари кильманда!
Ай, дурацкая башка,
Йингалари кильманда!
Леша начал ей подпевать и хлопать в когтистые ладоши. Сева бормотал:
— Ну вот же, свиные… Вон — “Раб КПСС” написано…
— Дурак! — оборвала Лиля песню. — Я “СВЕЖИЕ” написала, не “свиные”. Эй культюм мирва бильтымь! Уходи в свою “Аудю”, дурная башка, — не люблю тебя теперь, Лешу люблю!
Корягин потрясенно глядел на Желтую записку. Да — там было написано “свежие”, теперь это стало совершенно ясно. Не чуя ног, Сева медленно, под песню о кильманде, в одних носках вышел в обоссанный подъезд и стал спускаться. Пакет с яйцами медленно качался в его руке. За менеджером захлопнулась дверь. Лиля стащила с жирных плеч ремни аккордеона и стала глядеть своей невообразимой плоской косой рожей прямо на Лешу. Охранник засмущался.
— Леша, у тебя такие яйца — как у свиньи прямо! Будешь нечистыми яйцами мусульманкой татарской овладевать?
— Буду! — рявкнул Леша и повалил татарку Лилю на диван черного дуба. Их тела сплелись воедино, жаркий порыв страсти заставлял все сильнее прижиматься друг к другу, и два сердца выстукивали в небесах божественный ритм любовной истомы. Короче, стали е…ся.
Корягин сидел в грязной красной “Ауде” и пытался подумать сломанным мозгом. Не очень удачный день, решил он и глянул на пакет с яйцами. Тот лежал на правом сиденье. Сева захотел выкинуть яйца, но стало жалко. “И почему я прочел “свиные” вместо “свежие”? — копошилось в остатках мозга. — Дурак какой. Дурацкая башка. Прямо этот… фрейдизм. Точно. Вот дурак!
Хотя почему — дурак? Прочитать неправильно все могут. Зато я поступил правильно. Как на тренинге говорили. Я — а) поставил задачу! б) наметил пути решения! — и — в) добился цели! Я молодец! Вот и Иван Ахмедович говорит: будем работать! Гений он, конечно…”
И, закурив последнюю на сегодня сигарету без никотина, голодный и усталый менеджер Сева Корягин замурлыкал корпоративный гимн. К третьему куплету он уже пел во весь голос. Менеджеру из гаражей вторило подвывание Лорда. С брылей пса падала кровавая слюна.
Никому не сломить нас и не сокрушить,
Потому что мы лучше всегда-а!
И во всякий денек вспоминай, паренек,
Над тобой светит ярко звезда-а!
Припев:
Славься, компания наша!
Ты наша доля навек!
Ты всех значительно краше,
Так повелел челове-ек,
Так повелел человек!
Ярость и вера
— Мон шер, вы похожи на человека, наевшегося зеленых червячков, — заявила однажды княгиня, посмотрев в лорнет на Дюбельмана.
— Ха! — воскликнул тот. — Княгиня, вы проспорили мне еще одно перышко из веера — человек, наевшийся зеленых червячков, должен неминуемо отправиться к праотцам!
Красная от смущения княгиня залезла рукою под подушку и достала оттуда веер, мало напоминавший о своем прямом назначении. Выдернув из бамбуковых рамочек последнее перо, она с ненавистью швырнула его Дюбельману. Перо начало описывать прелестные, полные природного изящества дуги.
— Паскаль, — как всегда не к месту ляпнул Клововиц. А Дюбельман ловко подхватил перышко и аккуратно укрепил его меж остальных, покоившихся на его голове в виде забавного индейского оперения.
— Княгиня, — нарушил тишину Дюбельман через несколько минут. — Я похож на Оцеолу?
— Навряд ли, — вымученная улыбка разрезала лицо княгини на две относительно равных части. — Вы похожи на человека, наевшегося зеленых червячков.
— Княгиня, не повторяйте старых ошибок, иначе я начну вырывать волоски из вашей щеки! — игриво погрозил пальцем Дюбельман. — Между прочим, вы похожи на кавалериста.
— Вы, Дюбельман, напоминаете мне петуха, — Клововиц действовал в традициях жанра.
— Ах, Клововиц, полно! Ежели нашелся бы благодетель, который зашил бы вам рот шелковинкой, мы бы ему ноги исцеловали!
— Ежели нашелся бы в моем имении медведь пудов девяноста, я бы его на вас натравил!.. — Клововиц надулся и замолчал.
— Вы еврей, Дюбельман, — вдруг произнесла княгиня. — Вы еврей, — повторила она более решительно.
— Жид! Жид! Жид! — обрадовался Клововиц.
Дюбельман упрятал лицо в длани и разрыдался. Так же рыдая, он встал с кресел и вышел прочь из гостиной, не закрывши за собою дверь.
Княгиня и Клововиц держались за живот, не в силах больше смеяться.
— Ох-хо-хоо!.. — простонал Клововиц.
— И каково это вам, мон шер? — спросила, повизгивая, княгиня.
— Давайте обойдемся без комментариев!
— Ой… “Жид, жид…”
— А-ха-ха-ха!..
Дверь гостиной, так и остававшаяся открытой, тихонько поскрипывала на не смазанных Прошкой петлях. Из-за угла на веселье княгини с Клововицем смотрел Дюбельман.
— Ох, устрою я вам, ох, устрою! — шептал он яростно.
Поздно вечером слегка подвыпивший и веселый Клововиц шел в свое имение. Он все еще хихикал, вспоминая перекосившееся лицо Дюбельмана. Неожиданно над ним раздался странный треск. Клововиц поднял голову и в ужасе закричал — прямо с неба на него летел ужасный бульдог! Собака раскинула лапы и всей тяжестью плоти ударила Клововица по голове. Последнее, что запомнил Клововиц, была белая, густая слюна, разбрызганная бульдогом по сюртуку.
Княгиня, устав от назойливых гостей, по окончании бала облегченно вздохнула. Прошествовав в спальню, она взяла с полки книгу для вечерних чтений. Позади нее раздался звук выбитого стекла, и в тот же момент прямо в затылок княгини стукнуло английским бульдогом. Княгиня закричала от боли и без чувств рухнула на ковры.
В аудитории раздались аплодисменты. Лучшие умы Петербурга восторженно рукоплескали Дюбельману, спускавшемуся с кафедры.
— Браво! Ура изобретателю бульдогеншлейдердампфмашины! — раздавались то тут, то там восторженные выкрики.
— И снова еврей, — шепнул, хлопая в ладоши, соседу Главуленцев.
— Все для блага России! — ответил ему профессор Кряго.
У дверей аудитории к Дюбельману подскочил репортер.
— Всего один вопрос, господин Дюбельман! — взмолился он.
Дюбельман нетерпеливо взмахнул рукой, давая согласие.
— Что сподвигло вас на создание такого замечательного механизма, как die Bulldogenschleuderdampfmaschine?2
Ответ Дюбельмана был короток:
— Ярость и вера.
Race with the devil,
или
Короткий американский роман с контрабасом
“Папа, я выкинул твой тромбон — он уже позеленел”, — вряд ли этих или подобных слов (пошел к черту, Бетховен, — как вариант) ждали от своих чад полнеющие и лысеющие Гомеры Симпсоны пятидесятых. А чада, сделанные наспех в разгар Второй мировой, “чтобы было”, прикуривают одну от другой и носят в кармане косухи опасную бритву. Наплодили, чтобы было — посмотрите, что же стало.
После войны американское общество решило-таки в сто пятидесятый раз пожить для себя; благо средства позволяли. Нахапав уйму денег на борьбе с нацизмом, вашингтонские политики пустили их на фасадную отделку страны: лучшие машины — у нас, лучшие девки — у нас, самый мудрый президент — догадайтесь, у кого. Все для блага человека, а если не все, так можно человеку и приврать, пускай он лучше ничего плохого не замечает. Подарим ему развлечения — и из суфлерских будок на сцену уже лезет очередной тонкогубый Синатра с песней “Если бы я умел вызывать дождь, я бы не стал этого делать в такой чудесный денек (бэби)”.
Но первое поколение мирного времени не хотело таких песен. Детки отращивали длинные волосы, укладывали их в коки с помощью чудовищного количества бриолина, рано пробовали алкоголь, рано закуривали, сбивали окрестных сусликов, разгоняя папашины машины до ста и более. Детки даже — срань господня! — слушали ниггерские песенки, подпевали им и пытались сыграть что-то похожее на гитарах, подаренных им к Рождеству. Не одна мама, потрясая бигудяшками, прокляла всех музыкальных производителей и Лео Фендера лично под вой перегревшегося усилителя из угла гаража — и зачем этот болван только наткнулся на старый железнодорожный мост, чье дерево пошло на первую партию “Телекастеров”?! Да, эти детки вообще были очень самостоятельные. Опасно самостоятельные. Они почему-то хотели жить интересно, а не разумно, — и это вызывало у их родителей определенную настороженность.
Какие песни — такие и герои. Многим полезно узнать, что Элвис Пресли распахивал ниву рокабилли-музона не в одиночестве: пространство нового жанра заполонили дикие парни — такие же дикие, как и их музыка. Рвущего струны героя колледжа Бадди Холли сменял на телеэкране опасный парень из неблагополучного района Джин Винсент, внешне пристойный юноша по имени Эдди Кокрэн перед микрофонной стойкой взрывался своим язвительным: “Well, my mom and papa told me: son, you gotta make some money”, а белокурый ангелок Джерри Ли Льюис в упоении колотил каблуками по клавишам рояля.
В эти годы, 1954–1958, вверх полезла статистика убийств, поджогов в студенческих городках, смертей на дорогах и прочей непрезентабельной поебени, ну совсем не похожей на “лучшие машины — у нас, лучшие девки — у нас”. Дети развлекались, они жили своей интересной жизнью, и производители кнопочных ножей могли не волноваться за свой скромный бизнес. Рокеры поняли, что лучшее дополнение к яйцам между ног — блестящий “Харлей” или “Триумф”, а в магазине нормальные люди платят только однажды, при покупке бейсбольной биты — дальше можно бесплатно.
То, каким образом повернулось дело с молодежью, правительство совершенно не устраивало. С музыкой бунта поначалу пытались бороться, довольно безуспешно: попробуйте отнять конфетку у двухметрового пьяного ребенка с бритвой в кармане! Тогда шишки из Белого дома вспомнили старый закон охотников: не получилось убить — приручи. Заработали шестеренки нового конвейера, и на принявшую все за чистую монету молодежь посыпались чистенькие и прилизанные рокабиллы заводской сборки, не допускавшие сальных намеков в текстах и считавшие перхоть на воротничке восьмым смертным грехом.
Одновременно с появлением этих конвейерных пупсиков происходит череда событий, которые мне лично кажутся частью мерзкого плана. Судите сами: “случайно” падает самолет, везший на концерт Бадди Холли, Биг Боппера и Ричи Вэленза, так же “случайно” разбивается машина с Эдди Кокрэном. Джерри Ли общественность осудила за женитьбу на несовершеннолетней племяннице (что по меркам Юга США — вполне обычное дело), Чак Бэрри просто угодил в тюрягу — тоже из-за бабы, кстати, а гуру рок-н-ролльного движения Алан “Лунный Пес” Фрид день за днем торчал в суде, доказывая, что пилил деньги черных музыкантов лишь из любви к искусству. Элвиса забрали в армию, и обязанности салабона на какое-то время стали для него важней музыки, а Карла Перкинса и Джина Винсента просто-напросто довели до донышка стакана — причем если Карл как-то оклемался аккурат к rock-n-roll revival (1967), то Джин умер в нищете и одиночестве. Не исключено, что в изголовье умирающего Винсента мрачным каламбуром стояла пустая бутылка из-под джина.
Пока власти планомерно выщелкивали героев рокабилли со сцены, молодежь присмотрелась к новым выхолощенным мальчонкам, дурным голосом Никстера из фильма “Гонщики” закричала: “Нас обманывают!”, плюнула в направлении очередного Бобби Ви или Бобби Дэрина и отправилась с концерта восвояси в поисках новых кумиров. А потом… Потом было многое: британская волна с патлатыми битликами во главе, кислотный угар лета любви, ярость хард-рока и ненависть панка — но до сих пор аутентичные бунтари (rebels) зачесывают коки, надевают косухи и слушают самую дикую музыку — рокабилли, стиль, объединяющий недовольную молодежь обоих полов в огромную всемирную БАНДУ, людей из которой можно встретить на любом континенте планеты.