Том третий (2004–2011) (окончание)
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2011
Из “Антологии современной уральской поэзии”
Том третий (2004–2011 гг.)
Виталия Корнева (Нижний Тагил)
***
Шерсть утра
и куртка мокрая
корка горла
от сигарет больно
стоять холодно
бегать долго
и твои глаза
цвета водки
врет голова
биография русского
сильно испорчена
подкожным фаршем
мне всегда холодно
и от слез узкие
и идут голуби
как на марше
я люблю твои
выходные
но ртутный столб всего
двадцать два
врет голова
рвет химия
в лужах бронзовая вода
Евгения Коробкова (Челябинск)
Утро
А вишни киснут в огороде,
И пахнет в блюдечке икра.
Но Кто-то страшный в доме ходит,
И в рог трубит: “Пора, пора”.
Медаль у Кто-ты на груди,
А на макушке бигуди.
Кричит: “А! вы еще не встали!
Ага! Решили опоздать!
Ого! Вы ночью в Qwake играли.
Похвально. Очень. Так держать”.
Встает заря во мгле холодной,
Повсюду слышен света шум.
И доберман чистопородный
На кухне курит анашу.
Эй, кто гремит дверною ручкой?
Зубами чешет глаз косой?
Сосед, наверно, до
Пришел занять на-хлеб-на-соль.
Он в семь часов утра пришел,
Покажет, значит, в восемь шоу
Известный дядя самогон.
Уже сейчас со всех сторон
Его несут авоськи, санки,
А он глядит из мутной банки
И говорит: “Кап-кап-кап-кап,
Не прячьте только в пыльный шкап”.
Опять идет злодейка Кто-та.
На сон исчерпаны все квоты.
Я облачаюсь в свой наряд.
— Эй, пошевеливай оглобли.
Сон вышел. Фонари горят,
И тонет женщина в сугробе.
Наталья Косолапова (Кыштым)
***
отгрызу кусочек
небо-
свода
пускай сквозь
озоновые дырочки
сочится
О О О О О О
О О О О О
О О О О
О О О
О О
О
Маша Кротова (Екатеринбург)
***
Я не буду раздаваться по округе зычным матом,
я не буду понтоваться на мопеде поломатом,
я не буду безрассудно выдавать координаты.
Буду псиною приблудной, неумытой и лохматой.
Я пройдусь с торчащим ухом мимо вашего дурдома,
слепошарою старухой на веревочке ведома,
помашу хвостом корявым, поведу опухшим носом.
Да. Вот так и не иначе. Буду дурой, буду песом.
Ростислав Крымов (Екатеринбург)
***
Волочет Ысус во Брест
редуцированный крест.
Запонки на рукавах
клеют черный альманах.
Люди разной высоты,
широты и тошноты
утоляют свой аминь
из кастрюль филологинь.
Алексей Кудряков (Екатеринбург)
***
Листы мертвы, но шорох музыкален,
строка
И пусть у входа неподъемный камень —
перешагни, шепни, заговори.
И чудо совершится: слишком мало
причин у смерти уводить на дно
все то, что наскоро запеленала
в тугое глиняное полотно.
Гончарный круг — не перепутье ада.
Щепотка праха оживает от
прикосновения ладони, взгляда
и ангельских солоноватых вод.
Владимир Лаврентьев (Пермь)
На балконе
Если кошку прицельно попробовать сбросить с балкона
(перед тем обвязав ее тросом за талию прочно),
То с четвертой попытки она попадет в почтальона
в тот момент, когда он отвлечется на выемку почты.
Пачка писем, конечно, не будет тяжелой по весу.
Мастерство не пропьешь, кошка справится
Письма редко кто пишет, все чаще мелькают повестки
да рекламная дрянь — ни доносов, ни долларов. Скучно!
Снова кошку закину, подольше пускай полетает.
По лихой синусоиде с верной поправкой на ветер
На седьмой раз, возможно, она попадет в полицая.
Это будет сложнее, но кошке под силу, поверьте.
Стащит шапку с кокардой и срежет затем портупею,
после вытащит “кольт” (или что там дают полисменам?).
Ничего не заметит! Ей-Богу, с тоски отупеешь.
Портупею продам, а кокарду оставлю для смеха.
Раза три старый хрен в старой сказке забрасывал невод…
Отпоив кошку виски, себя не забыв, как обычно,
третий раз запускаю мохнатого хищника в небо.
Обещала сегодня вернуться с серьезной добычей.
И кого же ловить? Все бедны, как разносчики пиццы
(или слишком хитры, словно старенький дедушка Изя?).
Кошка где-то летает. Еще подожду минут тридцать
и искать полечу. Да, во всем ощущается кризис.
Сергей Матросов (Екатеринбург)
***
Пока ты мимоходом здесь,
мертвецки жив и в стельку трезв,
а муза зла и саблезуба,
как изуверский саморез,
что круглый сон терзал рассудок,
пока тебе невмоготу
ни сквернословить, ни молиться,
схвати снежинку на лету,
сглотни, а выдохни звезду,
страницу, виселицу, птицу
(святыню, женщину, мечту)…
Елена Миронова (Нижний Тагил)
***
Ты испуг и больница, в которой врачи
заблудились в осоке бессонниц подробных.
По углам
Обнажили потемки подгнившие ребра.
Спотыкается взгляд, не умея совпасть
пусть хоть краем одежды с небесной обложкой,
и бросает пространство в бездонную пасть
непрочитанных бабочек хлебные крошки.
Надвигается время. Разбухшим веслом
неуклюже цепляет за жабры окрестность —
и летит серебро чешуи на стекло,
и от звезд в твоем взгляде становится тесно.
Их одну за другой подбирают грачи,
воровато уносят в раек карандашный,
где над телом твоим наклонились врачи
и колдуют… колдуют… и больше не страшно.
Владимир Мишин (Екатеринбург)
Считалочка
Вышел месяц из тумана
—стала полною луна.
Дребезжит на дне кармана
сдача с крепкого вина.
Алкогольная отрава
мозг пронзила, будто нож:
шаг налево, шаг направо —
непременно упадешь.
На ветру моргает спелый-
переспелый светофор.
Месяц черный, месяц белый —
интересный разговор.
Голубь ходит по карнизу,
шестикрыл и семипал.
Небо сверху, небо снизу —
если на спину упал.
Белым дымом прокопченный,
пробегает черный кот.
Месяц белый, месяц черный —
пешеходный переход.
Лента уличного хлева
обрывается двором:
стенка справа, стенка слева,
прямо — плаха с топором.
Майя Никулина (Екатеринбург)
***
Там по субботам топят бани.
Дымы восходят к облакам.
Письмо с казенными словами
неделю ходит по рукам.
Бегут мальчишки в телогрейках,
и бабы не скрывают слез,
когда судьба-одноколейка
свистит в железный паровоз.
Елена Оболикшта (Екатеринбург)
***
1
солдат из глины места нет войне
дома полны водой открыты окна
ты улыбаешься лицом к стене
размытой будто зрение намокло
белея лбом о низкий потолок
четыре три шагов своих не слыша
назвал себя по имени но тише
и голос пропадает между строк
2
я приношу в сетях моих песок
часу в шестом зову тебя как сына
и голос птицей навесного дыма
проносится к тебе через порог
3
ноябрь это радио слепых
там шепотом читают книгу мертвых
декабрь материк но перевернут
и недоперевернутый затих
а ты поешь во сне где тополя
бегут во тьме и падают хрипя
молчит земля и снег лежит полгода
не глядя будто не было тебя
Антип Одов (Екатеринбург)
Ода грязи
Я пасынка посыплю перхотью
И пол полвековою пылью,
Да я и жопу мою нехотя
Над унитазом оттопырю!
Водопровод еще этрусками
Ведь не для баловства построен!
И пьяницы с глазами тусклыми
Сойдутся молча надо мною.
Любите кирзачи, писатели,
Лишь им единственным подвластно,
Столкнувшись с грязью по касательной,
Ее разнесть единогласно.
Не верю в коммунизмы книжные
И все заветы мойдодырские!
С себя белье отбросив нижнее,
Вонючие деревья тискаю!
Вера Охотникова (Верхний Тагил)
***
Не верить, что жизнь матерьяльна,
не помнить, какое число,
увидеть бы солнце овальным
и знать, что тебе повезло.
Следить бы за телом нестрого,
душой оставаться в живых,
мужчин бы не клянчить у Бога
и счастья не клянчить у них…
Олег Павлов (Челябинск)
Полночный гость
По сумрачной комнате бродит сквозняк,
Вращаются гвозди.
Вращенье гвоздей
Полночного гостя.
С недужного дня он ко мне зачастил,
А мне интересно:
В какой из контор я сегодня в чести:
Подземной? Небесной?
Он хлопал в ладонцы, роняя из них
Тяжелые книги —
В манере Эль Греко тянулись из книг
Печальные лики.
— Смотри! — говорил он. — Небесный лицей:
Одни херувимы!
Из них, почитай, в первородном лице
Уж нет половины:
Рассыпаны в прах, сожжены на кресте,
А этот — низвергнут…
А впрочем, не будем судить в суете —
Пусть судит, кто сверху.
Потом улыбался, лукавил глаза
С искрой голубою:
— Своих однокашников я показал,
Черед за тобою.
И нехотя, будто в огне голубом
Предчувствуя что-то,
На стол, как на жертвенник, клал я альбом
С желтушными фото.
И гость близоруко клонился на стол
И в странном усердстве
Моим одноклассникам тыкал перстом
Под дых и под сердце:
— А кто этот малый? А эта? А тот?
Неужто не помнишь? —
И снова моим одногодкам в живот
Бил палец наотмашь…
А я отвечал и за пальцем следил,
Взирая покорно,
Как ноготь под каждым черту подводил,
Что бритва по горлу.
Потом уходил, оставляя меня
С друзьями из детства,
И их адреса, номера, имена
Стучали под сердце,
И я им звонил в пустоту, в немоту,
В забвенье, в распадок…
Я так не хотел признавать правоту
Полночных догадок!
Но плыли гудки, угасая во мгле,
В ненастье, в несчастье…
Зачем ему в скорбном его ремесле
Мое соучастье?
Пусть правит один свой печальный маршрут
Полночный паромщик!
Но сумерки, ветер — и гость уже тут:
— Посмотрим альбомчик?
Андрей Пермяков (Пермь/Подмосковье)
Кунгур
Снег. Иерихон электровоза.
Сердце как в кошачьих лапах мышь.
Станция Кунгур
или очень-очень белый стиш.
Выйти. Десять метров до буфета.
Ручки полустершаяся медь.
Бутерброд, сто граммов и конфета:
так на город ласковей смотреть —
осторожно, чтоб ни в коем разе
не заметил хитрый визави,
как на Олю Ким в девятом классе:
вроде бета-версии любви.
Медленно вдыхать каленый холод,
вспоминая то, что стало сном:
маленький сырокопченый город.
Точка невозврата. Плакать влом.
Александр Петрушкин (Кыштым)
***
без оболочки дочь Вийона
летает шариком над домом
и выше дочки только тать
идем искать
все улетело улетело
осталось мокрое лишь тело
и выше кожи только тать
летим летать
без оболочки дочь Вийона
стоит в холодном незнакомом
без почвы тьме верстает мрак
и слову прах
под снегом под пургой под белым
Вийон и дочка все без тела
и дети тычат пальцем в окна
там Бог в нас
идет — но видят только дети
считалочка — ты будешь третьим…
а выше слова только тать
пора порхать
невинность опыты Вийона
и дочка ходит незнакомым
ему путем и только снег
накроет всех
Александр Поповский (поселок Первомайский)
Развалины ДК
Никаких вторичных признаков,
Что была здесь раньше жизнь.
Изгоняю мнимых призраков:
Влево, вправо, вверх и вниз.
Слоем пыли припорошено
То, чего в помине нет.
И себя настолько брошенным
Я не видел много лет.
Не дождусь рукопожатия.
Не предложат первый блин.
Про Бастилию до взятия
Помню только я один.
Мне не нужно чьей-то жалости
Не поможет все равно.
Погасите свет, пожалуйста, —
Я пришел смотреть кино.
Константин Рубинский (Челябинск)
***
Вот так заговоришься с Сашкой,
Толкнешь прохожего невольно,
Он обернется
“Что, сука, места мало, что ли?”
И вмиг от Фета и Бальмонта
Очнешься — под реальным взглядом
Глазниц внимательных и плотных:
Забылся, где гуляешь, падаль?
Скользи вдоль бортика, по кромке,
Плюгавый пасынок культуры,
И Фетом ссы не больно громко,
Не то оближешь арматуру.
Тебя тут вытерпят, но если
Нечаянно добавишь звука,
Любой, любой укажет место
Твое на этом пире, сука.
…Горят игривые рекламы,
Манят красивые витрины,
И он уходит — вечно правый
И мной уже почти любимый.
Спешащих пешеходов лица
Неоновым синеют светом.
Догнать бы надо, извиниться —
За Сашку, за себя, за Фета.
Евгения Рябинина (Озерск)
Синоним
все брошено оземь и бредит
сетями где рыбы с избытком
все клоуны завтра уедут
домой за безадресным цирком
останутся ужин да стирка
отчаяньем чаек встречаю
они как никто безразличны
была бы знакомой случайной
всегда бы имелась в наличье
болтала бы даже по-птичьи
я девочка-без-перевода
иначе была б на латыни
синонимом женского рода
жила бы сейчас как княгиня
колючкой в цветущей пустыне
удача дрянная старуха
издохшая на косогоре
никто не почешет за ухом
у боженьки я не в фаворе
была бы портовой шлюхой
жила бы у синего моря
Алексей Сальников (Екатеринбург)
***
В ночи квадратной, теплый и живой,
Стоит Господь с отверткой крестовой
В кармане, в шапке, ожидая чуда,
Когда начнет трамвай сороковой
По улице побрякивать оттуда.
У тишины костяшки домино
Расставлены, и стоит полотно
Трамвайное подергать
Запрыгает по чашечке зерно,
И волны, волны поплывут в подвале.
Господь считает в темноте до ста,
Вокруг него различные места
Под фонарями замерли безруко,
Бог неподвижен, и к нему вода
Сочится в сердце с деревянным стуком.
Александр Самойлов (Челябинск)
***
Выхожу на Заводе трансмиссий,
а может, в Карловых Варах,
странной встревожен мыслью,
что я на Заводе трансмиссий,
выхожу на Заводе трансмиссий,
тихонько дыша перегаром.
Послушайте, добрая фея,
не надо меня бояться.
Скажите, кто я и где я,
откуда в моем кармане
саморез на сто двадцать?
Андрей Санников (Екатеринбург)
***
О, полиэтиленовые крылья!
Лететь нельзя, а вы меня закрыли!
Таскаю вас и постепенно горблюсь.
Все больше вы, и, в общем, что за совесть.
Но по ночам
я выхожу и вылетаю вон,
в навязчивый, обширный, как Свердловск,
двуглазый сон. И запах — будто воск.
Лети. Лечу. А полиэтилен,
как воды, плещет около колен,
а над церквами и над гаражами —
нежгущееся, мажущее пламя.
Потом я прилетаю, и курю,
и сам с собой полночи говорю.
Спаси, Господь, я лживый ангел твой.
О, ветер-полиэтилен, не вой.
О, ветер! Приношу под мышкой слово —
вот скоро. Вот сейчас. Вот все готово.
Вот слово, и — я не Тебя боялся.
Вот все ушли. Не бойся. Я остался.
Наталия Санникова (Каменск-Уральский)
***
Кате Симоновой
Я постарею сразу на несколько глав,
перелистав мелованные страницы.
Лягу, приснюсь себе умершей, не узнав,
как там ma cheri в Тагиле (tel quel в столице).
Милая, как вам дышится? Тяжело?
Мне
но, раскрывая руки, ловлю стекло.
Впрочем, об этом после (об этом — поздно).
Желтые лилии, лапочка, фонари,
синий диван с голубыми подушками (лего),
черные книжки порно — сиди, смотри,
отогревайся, покуда немного снега
выпало. Вы же северней и бедней,
как говорил Дозморов, любивший рифмы.
Лягу, приснюсь себе юной (приснюсь тебе?) —
право, не стоит биться об эти рифы.
Только не трать понапрасну пудру и шелк —
в наших краях согреться, увы, немногим.
Поезд на Питер ушел, на Москву — ушел.
Нет в жизни счастья, пока замерзают ноги.
Что ж, продолжать? О лилии, поезда
(в каждом вагоне дежурный фонарик дышит),
милая, милый, любимые, навсегда,
впрочем, об этом поздно. Никто не слышит.
Игорь Сахновский (Екатеринбург)
Письмо из Екатеринбурга
Перед тем, чьи надежды просты,
как раскупленная бакалея,
этот город разводит мосты,
эпигонским величьем болея.
Он слизнуть по-школярски готов
образ Питера в мраморе черством.
Правда, рек и в придачу мостов
здесь
…Впрочем, если разнимешь туман,
то увидишь подпольный роман
двух семейных в Основинской роще.
Их почти не скрывают кусты.
Их простые надежды — просты,
как советская власть. Даже проще.
Можно в рай незаметно войти
и сутулясь вернуться из рая —
с восемнадцати тридцати,
к двадцати одному успевая,
утирая помаду с лица —
знак запретной слепой благодати.
Словно страшная близость конца
приурочена к праздничной дате.
Это наша срамная порода
никуда не дает нам уйти.
Потому что свобода, свобода
умещается только в груди.
Влад Семенцул (Екатеринбург)
Дети грудного молока
Из маминого соска течет молоко
Тонкой струей на пол, где сижу я, открыв рот
Она сжимает теплую грудь руками
Ты сидишь напротив меня и смотришь в потолок
Мы дети нашей мамы, мы дети грудного молока
Я опечален тем фактом, что за окном осень
Молока все меньше, мама стареет, а ты молчишь
Давай сосчитаем, сколько морщин на ее лице
И будем радоваться тому, что она еще жива
А вечером будет играть музыка рейсовых автобусов
Мама будет кружить нас в танце ее молодости
Мы дети нашей мамы, мы дети грудного молока
Екатерина Симонова (Нижний Тагил)
***
Ночной веранды тонущий кораблик
Пока живет. И, вглядываясь в злую темноту,
Она повыше лампу подымает,
И осень замирает на лету.
И в глубине израненного сада
Складные лапки всех жуков и жаб
Блестят, как ножницы, как звездные заплатки
На времени, глухом, как черный драп.
О, шелест ласточек с намокшим опереньем,
О, сладкий запах керосина и разбухших рам,
Застывших в водяном оцепененье,
О, голая трава, напополам
Распластанная, будто рыба
На кухонном бесчувственном столе,
Отчаянье поваренною книгой
Раскрыто, но записано нигде.
К тебе твои любимые вернутся,
Но не твои, поэтому
Ты думаешь — они не отзовутся,
Но имени не нужно для любви.
Сергей Слепухин (Екатеринбург)
***
Мы умерли. Зато могли дышать…
Пауль Целан
Ну, вот и все. Мы умерли
— дыши!Карминовый закат над головою,
Омытые любовью голыши,
Взаимному подвластные прибою.
Свободе безымянности ура!
Дай имя мне надежное, простое.
Мы были живы, кажется, вчера
И задыхались в комнатном настое.
Там гибли розы желтые в глазах,
Нагие вещи мучили ночами,
Мы гнали страсть визжать на тормозах
И прогорать холодными свечами.
Мы подгрызали корни у небес,
Мы чтили ересь, циники, зелоты.
Теперь мы умерли, и я в тебе воскрес,
А ты — во мне. Но я не знаю, кто ты.
Наталия Стародубцева (Нижний Тагил)
***
в тяжелых поездах
напоминавших лодку
я выпила твой страх
обманывая водку
я верила усну
под кайфом самогона
но видела страну
из общего вагона
я думала успеть
пробраться городами
но города на треть
заполнены врагами
другая часть мертва
и по определенью
они теперь трава
утратившая зренье
они теперь не я
и мне их климат вреден
не выдавай меня
покуда не приедем
не предавай затем
что все осталось в силе
и завтра будет пермь
вот там нас и убили
Елена Сунцова (Нижний Тагил/Нью-Йорк)
Трамвайная эпитафия
Трамваев новый быт
пятнадцать лет назад:
Литейный весь разрыт,
и рельсы в нем дрожат.
И
и северный Борей
в стальных твоих сетях,
форель, форель, форель.
Как зрачен Петербург,
как выдоен и сер,
как, в черный след обут,
блестит и облысел.
Над тушами в свету
трамваев — о гнилье, —
убитых на мосту,
воронье воронье.
И джонка жалюзи
качается, лови:
все донышко в грязи,
все перышко в любви.
Татьяна Титова (Нижний Тагил)
***
Рассеянным недаровитым рядом
Гремит моя неконченая речь.
Утешившись ненапряженным взглядом,
Не подберется ненависть. Увлечь,
Куда копуше крошка не приснится,
Не примерещится еврею суета,
Где перья растопыривает птица,
Оставив снег немытого холста.
И пьяный слог представлю я к награде,
Неопытное небо шевеля,
Довольно мнимо, а не скуки ради,
Где разрывают душу тополя.
Евгений Туренко (Нижний Тагил/Винев)
Тагильский реггей
Сухомятка по понятиям,
стоеросовая жвачка,
междометие с изъятием,
перекличка
Нафуфырь почаще внешнего
сто двенадцатую с ручкой
безнадежного и здешнего,
а под мышкой и — получкой…
Говорю уже, что думаю, —
за Америку и Хайфу…
Ты, Наташка, дура дурою,
и тебе оно — по кайфу.
Как живьем бухому слесарю
мнится Троица: в Бутырках —
честно цезарево кесарю —
гнать поминки на опилках,
маясь поревом и варевом…
No tickets! — в вышнем чарте.
Ни ответа, ни печали! Вам…
Я откинулся. Прощайте.
Виталина Тхоржевская (Екатеринбург)
***
Почему про это не расскажешь?
Почему про это не напишешь?
Теплый дом с пологими углами,
Тишина на всем и снег на крыше,
Маленький аквариум покоя,
Плавают иконы, лица старших,
Рыбы, кошки, пыль и все такое,
От чего душе твоей не страшно,
Папины счастливые картины
Натюрморты яркие, пейзажи…
Там чума ломает карантины,
А — живем и не боимся даже:
Нас хранят спасательные бревна,
Яблони, и елка, и рябина,
И часы шагают ровно, словно
Половина жизни, половина
Прошлого ушла. А кто там дальше?
Спит младенец твой (дыханье — слышишь?).
Говори всю жизнь — и не расскажешь:
Просто все живешь — и этим дышишь.
Василий Чепелев (Екатеринбург)
***
Мы только с голоса поймем,
что там царапалось, боролось,
что в имени тебе моем
однажды в жизни откололось,
что мне
и что такое этот голос,
и чем он лучше смс,
и чем глаза, чем голос, хуже.
Мы все поймем, но только здесь,
где замерзают утром лужи
и облетает утром лес,
а вечером — взгляни в окно —
становится совсем темно.
Мы только письменно поймем,
что там к чему не прислонялось,
что здесь курить не запрещалось,
и как когда-то дрейфовалось
челюскинцам сквозь водоем,
и стрелочникам днем с огнем
как здесь самих себя искалось.
И нас простят паркур святой,
велосипеды цирковые,
переговоры деловые
и пуделя неголубые
с их драматической тоской.
Застынут роллеры лихие,
кудрявые, пойдут домой
под мышкой с грифельной доской
стирать дневные впечатленья.
Они — другое поколенье.
Ты мой.
Андрей Черкасов (Челябинск/Москва)
Песни партизан
1
промежнациональный терроризм
определенный угол
кислит малинный леденец
в обкусанной щеке
куда лететь куда лететь
пусть нам подскажет google
и пропоет седой чапай
плывя в урал-реке
2
едем бомбить бомбей и копать Бродвей
пока брадобрей не добрался лезвием до бровей
пока пуля горячая спит у тебя в бедре
и шапка на затылке и ленин в ноябре
будем ходить туда где обкусанным муравьем
можно пугать ненаписанное зверье
и смотреть в глаза сквозь дыру во лбу
вилами размешивая толпу
практикующую кавай и у-вэй
пока разбойник не соловей
пока брадобрей в ребро
и пуле в бедре тепло
3
некуда отступать
впереди Москва
и такая моя голова
наступать некуда
москва позади
и гранитный камушек в груди
Марина Чешева (Ревда)
***
пусть мертвые играют в домино,
у дома моего пусть мертвые играют,
они меня не помнят и не знают,
а я их знаю всех до одного…
по двое на качелях, на траве,
на ветках, на твоей виолончели,
они поют как будто в самом деле,
их слышат все, им радуются все…
вот Оленька гуляет под окном,
считая, пересчитывая лужи,
но мама не зовет ее на ужин,
и Оленьке как будто все равно,
ведь дядя Коля обещал послушать
ее стихотворение про снег,
вот он идет к ней, ласковый, ненужный
в заупокойном дыме сигарет…
и я бы рада их не знать в ответ…
но маленький Максим читает книжку
но Анечка в песочнице молчит…
но ржавые от вечности ключи
перебирает рыженький мальчишка…
Нина Ягодинцева (Челябинск)
***
В пальцах сминая слабенький мякиш,
Хмуря чело,
Не для чего-то крошишь и манишь
Ни для чего.
Вот — прилетели! Крохи ссыпая
Рядом с собой,
Думаешь: стихнет эта слепая
Жгучая боль,
Меж слепотою и слепотою,
Солнце прикрыв,
Кто-то присядет рядом с тобою
В шорохе крыл
На золотисто-радужной кромке
Яви дневной…
Веки поднимешь: прибраны крошки,
Все до одной.