Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2011
СЛОВО И КУЛЬТУРА
Юрий КАЗАРИН
Часть погоды
Однажды в меня стреляли. Точнее
— в нас. На рыбалке. Два пацана в лодке. Я на веслах. Мой дружок Гриша, научивший меня всему рыболовному, сидел на банке лицом ко мне. Был ясный солнечный день. Мы двигались по красно-коричневой воде болотного озерца вдоль зарослей ивы. Все было тихо и спокойно. Благостно. И вдруг я услышал дождь. Звук крупнокалиберных капель только-только начинающегося ливня, бьющих, лупящих, сыпанувших откуда-то по узкой, но густой листве наших уральских, полумангровых, приболотных полулесков. Потом мы услышали выстрел, вернее — два, один за другим — дуплет. Гришино лицо как-то вдруг все, целиком и одновременно лопнуло и покрылось, залилось кровью. Моя же спина, шея и затылок были укушены одномоментно пятью тысячами оводов. Стреляли из дробовика. Видимо, пошутили. Поозоровали… (Последняя дробинка вышла из моей спины лет через 25 после выстрела)…Примерно то же самое я ощутил совсем недавно, когда мой товарищ вывел из Интернета (я там не бываю и к компьютеру подхожу как к неработающему бесполезному, но симпатичному телевизору, набитому чем-то в большей степени ненужным (картинки, цифры и слова, слова, слова),
— распечатал для меня кучу сведений, текстов, текстиков, реплик, диалогов, монологов, инвектив и похвал, рецензий и проч., касающихся непосредственно не того, что я делаю (сочиняю, преподаю, вообще работаю), а — меня, лично меня, живого и теплого. Сыпанули дробью — да не в лицо и в спину, а — в душу, в головной мозг, в сердце. Я узнал, что есть люди, которые ненавидят меня. Просто так. Выдумывают то, чего не было, распаляются, заряжают, прицеливаются и — ба-бах! То некий самопровозглашенный гений и поэтище поносит меня почем зря, то другое самодельное солнце русского всего упрекает меня в смертоубийстве. Господибожетымой, какая отчаянная храбрость. Уверен, что моя реальная действительность еще встретится лицом к лицу с виртуальной нереальностью так же, как мы когда-то (сорок лет прошло!) с Гришей нашли того стрелка, предтечу, прообраз и архетип современного ЖЖ-клеветника…Морализирую? Нет. Пл
┌чу по утраченной (или — утрачивающейся) человеком чести. Совести. Достоинству. Безответственность — не свобода. Безответственность — предрасположение ответа, который воспоследует. Обязательно. (Дуэль? — Да!).А вообще-то Интернет
— хорошая и полезная вещь: все пишут; текстотворствуют, сочиняют, писательствуют. Недолитературу делают. Сетература (окказиональная этимология — “другая”, “cetera”, etc.) — это то ли нечторатура, то ли всёратура, а если опереться на термин “культура”, то выйдет “чушьтура”. Игра. Массовое словесное творчество — явление уникальное для человечества. Спасибо Интернету. Правда, к словесности оно никакого отношения не имеет. Аргументировать подробно не стану: такое текстотворчество опять же безответственно и саморазоблачительно в силу слабости своей (текст — от древнегреческого “ткань”) и бессодержательной вялости, квелости, которые взбадриваются “приколами” и скабрезностью. Интернет-словесность прежде всего коммуникативна, внеэтична, внеэстетична и внедуховна. Это — очевидно. Внедуховность часто преодолевается голосом, интонацией (натужной и искусно-искусственно оригинальной, этакой отстраненно-проникновенной, как у Бродского; голосовая материализация и презентация интернет-словесности осуществляется уже тусовочно, арт-кафешно [когда присутствующие делают привычный шаг от церкви к цирку]).Игра. Сегодня все
— игра. Как преподаватель, я игрок на рынке знаний; как профессор — на рынке науки. То есть рынок — это такая огромная, чудовищно огромная, напланетная игра. Без правил. (Законов рынка не существует). Игра во что? На что? И все — игроки. Но я не могу и не хочу играть в доктора наук! И не хочу (это позорно) торговать знаниями, идеями, концепциями, теорией и практикой! Трендинг-брендинг-шерри-бренди-бредни-бредни, милый мой… Такая игра основана на хорошем комбинаторном мышлении, то бишь на хитрости: а хитрость — ум дураков. Жизнь без игры сегодня, жизнь всерьез — это “вынос мозга” (недавно один студент, произнеся на экзамене чушь собачью, воскрикнул: “Простите, профессор! Это я мозгом пукнул…”).Словесность
— это жизнь всерьез. Потому, что не человек осваивает поэзию (прозу, драму etc.) посредством языка, а поэзия осваивает человека. И это мучительно. Именно поэзия, литература как феномен вселенский, космический (прежде всего — а не социально-репрезентативный!), антропоморфируясь (частично и фрагментарно), поэтизирует и олитературивает антропоса. Поэзия, как человек в человеке, активировалась на планете Земля (в частности, в России) от просодии к языку: фонетика, грамматика, словообразование (авангард), лексика, синтаксис (классика, традиционализм, модернизм [о постмодернизме молчу: он есть, но его уже нет]) — и опять от языка — к просодии (из XVIII века — в XXI). Круг замкнулся, не смыкаясь, так как он — сфера; шарообразная. Аттракция и интертеймент — дело десятое в десятой степени. Главная сила и мощь, вращающие этот шар, производятся мукой, мыслью, музыкой, счастьем страдания, скоростью метафоры — талантом. Талантом словесника.Интернет-словесность, вообще любая низкосортная и дурная графомания,
— безответственна. Поэзия (проза, драма) — безответна. Поэзия — связь всего со всем и ничего с ничем. Второе — важнее. Подобно сами знаете Кому — творить нечто из ничего, из пустоты.Только время доходит сюда — и тогда
только жалость свистит над травою.
Как давно я лежу! ни огня, ни следа.
Что же сердце бежит от себя, как живое!
Ни огня, ни следа, только ветер привык
узнавать и мешаться с травою.
И не слезы в глаза, не слова на язык,
это сердце выходит к тебе, как живое.
Волшебные стихи Ольги Седаковой возникают сами: так выдыхается спирт открытого космоса в душу, в сердце, в глаза, в уши, в слух глубинный, всегда ожидающий музыки. Стихотворение
— это прежде всего музыка, точнее — архетип музыки, притягивающий к себе человеческий звучащий и ментальный язык, который способен (или не способен) материализовать данную музыку как вариант Музыки Главной. Кто-то лежит на траве. Что-то лежит на траве. Я лежу на траве. Трава лежит на траве. Воздух и небо лежат на траве. Женщина лежит на траве. Женщина — это человек мыслящий и социальный. Женщина — это мать, организующее начало жизни, семьи, общества, народа, нации. Женщина — прекрасное животное: в ней все гармонично, естественно и грациозно; она — живое чудо! Женщина — ангел: она лежит на траве, как трава на траве, и в ее закрытых глазах все и все; и — я; женщина — сердце мира.Общество не знает поэта. Человек вообще разучивается знать. Он привык потреблять информацию. Общество боится поэта. Человек боится поэта. Он не знает, кого в поэте любить: человека или поэта. Поэтому любят только первого или второго. Поодиночке. То есть второй убивает первого, и то, что гибельно для первого,
— живительно для второго. Человек и поэт — в поэте, — это не примитивный дуализм, это органическая, естественная стереоскопичность; единое целое. Как язык, который невозможно разъять на синтаксис, на слова, на морфемы и звуки. Не-воз-мож-но.Хам пришел (Дмитрий Сергеевич Мережковский предвещал грядущего). Имя ему
— потребитель. И душа освободилась от мучительно неудобного благородства, и наполнилась комфортным хамством. Аминь.Кто-то живет жизнью. Кто-то прекрасным в ней. Музыкой, живописью, литературой, поэзией (о кинематографе
— молчу: как-то поднадоело в нем разбираться — уж очень он визуален, что ли…). Человек живет стихами. И пока остальные осуществляют борьбу борьбы с борьбой, он думает свои стихи — сердцем, душой, опытом. Он, один из немногих, сохранил традицию отечественной изящной словесности. Он не боролся. Он думал стихи.А что у нас растет, болиголов?
Кокорыш, борщевик — ужасные названья.
А может быть, купырь.
О, сколько диких слов,
Внушающих тоску! Народное сознанье,
Латиницы в обход, сумело оценить
Их подлинную суть, воздав им по заслугам.
Ты спрашиваешь, что? Я думаю, что сныть:
От страха так назвать могли ее, с испугом.
И тот, кто первый дал такое имя ей,
А ближние легко и дружно подхватили,
Не меньше, чем Гомер, не хуже, чем Орфей,
Да только не писал стихов или забыли
Их… Не забыли, нет! Нам кажется, что мы
Листаем каталог клубящихся растений,
А это к нам дошла трагедия из тьмы,
Поэма вещих снов и точных наблюдений.
Великолепные стихи. Великие. В наше торговое время появление такого стихотворения
— есть событие планетарного масштаба. В нем вещество времени, клубящееся, как названные растения (вспомним, что, согласно Библии, Творец уже назвал, еще до греков и латинян и до людей вообще, все стихии, небесные тела и растения, — животных постфактум нарекал человек). Вещество времени — вот конститутивное свойство стихов Александра Кушнера, спасавшего, спасающего и — теперь можно это утверждать — спасшего вещество поэтической памяти — и культурной, и народной. И это уже не борьба, а подвиг (вспомним А.А. Ахматову, делавшую то же самое до шестидесятых, до той поры, когда начинал Кушнер; вот — преемственность традиции сохранения и спасения памяти, а значит, и культуры поэзии; это — преемственность поэтической ответственности; явление редкое, нет, — уникальное; и здесь А.С. Кушнер действительно уникален как подвижник словесной культуры).Большую часть своего нынешнего времени я живу в деревне. Прозвище
— “писатель”. Не знаю, с какой буквы начинается это слово здесь, в Каменке, — с прописной или строчной. Городские же, приезжие, дачники, туристы и экскурсанты кличут меня “местным” (“Спросите, вон, у местного, когда будет автобус”; одет я проще простого: телогрейка, валенки / сапоги, шапка / кепка — и седая вечная щетина), правда, недавно услышал я себе вослед “чмо” (сердце прихватило, закашлялся) и даже “быдло” (перешел дорожку напротив магазина перед джипом). Итак, местный а чмо а быдло. Все: я теперь тоже народ в глазах городского офисно-бизнес-чиновничьего населения (в городе все чаще сталкиваюсь со светлыми людьми, у которых черное сердце: равнодушное, толерантное и политкорректное). Вот и живу теперь, “писатель”, “чмо”, “быдло”, живу себе, стиходуматель и стихострадатель — в городе чужим, в деревне — своим. И стал я частью сада своего, леса, поля, озера и реки. Частью пейзажа (но не по-бродски, не по-пижонски, без “распальцовки” и городских “понтов”). Частью погоды. И три кота моих любят меня, питаются, бесятся и спят положенные им природой 19–20 часов в сутки: старшие коты Степан и Яша — в коробке. Как ботинки. Рыжий и черный. На одну Божью ногу. И только младший, котик Филя, слоняется по дому, не находя себе покоя и места. Как часть погоды, Как поэт.