Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2011
Владимир Филатов — профессор Уральского государственного горного университета, доктор геолого-минералогических наук, заслуженный геолог РФ. Автор книг “Тайны Каменного пояса”, “Стрела времени”, “Этюды об Урале”, “Отечества пользы для….” и др. Живет в Екатеринбурге.
Владимир Филатов
Триада Калугина
Светлой памяти Веры Николаевны
Китаевой
— внучатой племянницыАлександра Васильевича Калугина
посвящается
“Горщик” — слово исконно уральское, и только уральское. Ибо ни в одном горно-промышленном регионе нашей страны не было такой категории людей. Поэтому словосочетание “уральский горщик” — тавтология, подобно маслу масляному или опушке леса. Это слово привычно уху и языку жителей Каменного пояса так же, как слово бурлак волжанину. Но в отличие от последнего, дефиниции слова “горщик” вы не найдёте ни в одном лексиконе, тезаурусе, глоссарии, толковом словаре или в энциклопедии, даже в “Уральской исторической энциклопедии” и в энциклопедии “Екатеринбург”. Нонсенс? Да, исторический нонсенс. Но пусть его объясняют профессиональные историки; я не буду покушаться на хлеб, который по определению принадлежит им, ведь это историков древние греки именовали передатчиками времени.
Кто дал жизнь этому слову, придумав и первым произнеся его? Неизвестно. Этимология слова “горщик” проста и очевидна. Его минимально значимая часть, морфема, а в данном случае — это корень гор, обозначает гору. Горщик, таким образом, это человек, “робящий в горе”, как говаривали герои бажовских сказов, то есть в недрах земли; горщик — это человек, занимающийся поисками и разведкой полезных ископаемых. Синонимами слова “горщик” являются слова “старатель” и “горняк”. Но старателями чаще называют тех, кто старается в розыске месторождений россыпного золота и платины, а горняк — это профессиональный специалист в горном деле, инженер, техник или рабочий. Горщик же — любитель, дилетант. Он не имел специального образования, а нередко и вообще никакого, ставя вместо подписи под документами чернильный крест, но зато он до лихорадочного, почти наркотического состояния был увлечён поисками, добычей и обработкой самоцветных и цветных камней.
Социальным истоком горщиков было крестьянство. Оно составляло большую часть населения Урала, и земля для него была единственной кормилицей, хоть и скудной. Может, поэтому она время от времени одаривала хлебопашцев за тяжёлый труд самоцветами. Именно одаривала, подобно сказочному Серебряному копытцу, когда крестьяне, осваивая целину под пашню, вскрывали поддерновики–аллювиальные россыпи, таившие искристые самоцветы, пепельно-тёмные, губчатые и тяжёлые зерна платины и тусклые, лимонно-жёлтые, окатанные крупицы, знаки, бусы золота. Тысячелетиями водные потоки ручьёв и речек, неся миллионы пудов горных пород, дробя и истирая их, превращали в галечник, гравий, песок, глину, выстилая ими слой за слоем плотики, поймы, долины и террасы, раскладывая в сочнях земного теста изюмины и орехи драгоценных камней. Кто хоть раз испробовал кусочек такого “пирога”, навек становился минералогическим гурманом.
Весной и осенью, в сезоны сельскохозяйственных работ, крестьяне, готовя пашню под сев озимых или яровых, выпахивали сохами и плугами вытолкнутые из глубины почвы при её промерзании кристаллы самоцветов и глыбы узорчатых камней. Только собирай! В почве они вызревали, как клубни овощей, доходили до отменных кондиций, подобно коньяку в дубовых бочках. Зимняя стужа и летний зной, почвенные воды и растворённые в них соли разрушали нарушенные трещинами кристаллы и облагораживали целые, делая их цвет чистым и насыщенным, а прозрачность таинственной и завораживающей.
Первые самоцветы и цветные камни — “хрустали белые, фатисы вишневые, и юги зеленые, и тунпасы желтые” — были найдены на Урале Дмитрием Тумашевым в 1668 году. С этого времени и ведёт своё родословие уникальное, единственное в России племя “народных минералогов”, полуграмотных романтиков, таёжных авантюристов и флибустьеров, самобытных художников и дремучих эстетов, глазастых наблюдателей и просветителей, первопроходцев и первооткрывателей, друзей и учителей маститых учёных, всемирноизвестных и полузабытых горщиков, история которых пока ещё не написана.
Подобно тому, как силы природы выталкивали из глубокого горизонта почвы изумительной красоты самоцветы, силы быта и бытия “выталкивали” из среды горщиков наиболее талантливых, удачливых, фартовых, настойчивых и терпеливых. Выносили на миг или навсегда, делая их объектами внимания, зависти, восхищения, ажиотажа и даже преступления. Большинство из них бесследно канули в Лету; помнят немногих, и лишь имена единиц увековечены: в честь Алексея Козьмича Денисова-Уральского назван бульвар, улица — в честь Данилы Кондратьевича Зверева, и то благодаря безмерной любви его дочери Музы Даниловны, а известный уральский минералог, демидовский лауреат, профессор Борис Валентинович Чесноков дал одному из полусотни открытых им минералов название в память Александра Васильевича Калугина — калугинит. Вот и всё.
У каждого, кто становился горщиком, была своя тропа, по которой он уходил в сумрак таёжного урмана пытать удачу. Для Александра Калугина, современника и Алексея Денисова-Уральского, и Данилы Зверева, тропа была протоптана его предками. Вспоминая на закате жизни прожитое и пережитое, он рассказал о них то, что поведал отец. Якобы были они выходцами из Калужской губернии, а их фамилия происходит от названия мелких и маленьких озер — калуж, обильно, как оспинки, покрывающих лик Земли. А может быть, не по названию озер, а по названию растения — калужница — с жёлтыми и белыми цветами, росшего по берегам этих озер, похожего на лютик. Всё это “тёмной старины заветные преданья” или тайны, когда Александр Васильевич пишет, что, мол, в неизвестном году “объявился в Калуге мой предок, знакомый с камнерезным искусством”, и вскоре был затребован на Петергофскую “алмазную мельницу” — гранильную фабрику, а уже из Петергофа в самом начале 1765 года этот самый дальний родственник был переведён в Екатеринбург, тоже на гранильную фабрику. Он-то и дал начало роду горщиков Калугиных: гранильщиков, резчиков, яшмоделов, малахитчиков и коллекционеров. Но кто он, “мой предок”, по происхождению, как его имя, где он научился резать камень, как его занесло в Калугу, — неразгадываемая загадка, не единственная в жизни Калугина.
Дотошно-педантичный, въедливый до скрупулёзности касательно всего, что относилось к минералам, Александр Васильевич был поразительно скуп в рассказах о семье, особенно о своей. В его воспоминаниях фигурирует только отец Василий Гаврилович, и больше никто. Обиняком в 1927 году в личном деле он написал о сорокатрёхлетней дочери Вере и шестнадцатилетнем внуке Георгии, носивших фамилию Косяковы. Чем для него была семья: досадной обузой, помехой, ярмом, мешавшим заниматься любимым делом? Вероятно, нет. Просто его любовь к камню была фанатичной и всепоглощающей. “Любовь к камню,—говорил он, — совершенно особенная любовь, подчиняющая себе все другие радости жизни. Влюблённые в камень грезят им”. А в грёзах нет места обыденному. Грезь со мной, и я замечу тебя. Эгоистично, но не жестоко. Александр Васильевич был не мизантроп.
Один из основоположников уральской минералогической школы, профессор Георгий Николаевич Вертушков, учившийся у Калугина в Уральском геологоразведочном институте, вспоминал, что Александр Васильевич “передал новому поколению советских специалистов весь запас своих знаний по минералогии Урала, приобретённых им в условиях упорного многолетнего труда. У А.В. не было “секретов”, все свои знания он охотно передавал студентам, многие часы он рассказывал о месторождениях минералов… особенно их парагенезисе… Нас, студентов поражало, как престарелый человек со слабым зрением определяет район нахождения почти каждого образца, который попадает к нему в руки”.
Василий Гаврилович был звенышком в длинной цепи калугинского рода, давший жизнь звенышку-сыну. И будто бы о нём, о Василии Гавриловиче, сказал Владислав Ходасевич:
Во мне конец, во мне начало.
Мной сотворённое так мало.
Но всё ж я прочное звено.
Мне в этом счастие дано.
А для Василия Гавриловича звёнышком был его отец, Гаврила, мастер второй статьи Горнощитского мраморного завода, отдавший сына сызмальства в обучение на Императорскую Екатеринбургскую гранильную фабрику. В двенадцать лет Васьша разбивал деревянной балдой куски кварца, осыпанные кристаллами морковного крокоита, которые на фабрику привозили с Берёзовского завода. По обыкновению, выбрав кристаллы хрусталя, осколки кварца выбрасывали. Но однажды Васьша упросил передать их в “класс” — комнату при фабрике, где в витринах раскладывали бракованные изделия. Их с удовольствием покупали посетители за небольшие деньги. Будут ли покупать осколки кварца с кристаллами крокоита? Купили, по рублю за штуку, заглянувшие на фабрику иностранцы. С этого случая Василий и пристрастился к коллекционированию минералов, приискивал их на месторождениях, не скупясь, покупал у горщиков и других коллекционеров и со временем “завоевал себе на Урале славу первого собирателя минералов”. Поэтому благодарный сын всю жизнь ревностно хранил в своём архиве каталог коллекции из 559 образцов минералов, которую отец купил 18 февраля 1853 года за 100 рублей серебром у подпоручика Александровича.
На фабрике Васьша-ученик со временем стал искусным мастером-камнерезом, делая камеи и инталии из агата, сердолика, халцедона и яшмы, будучи ещё подмастерьем, он в 1851 году был награждён медалью за работу по изготовлению вазы из калканской яшмы, а спустя восемь лет был пожалован перстнем с бриллиантами. Но медаль по бедности он выкупить не мог, помог директор фабрики.
Ремесло горщиков было семейным, клановым. Род Калугиных был многочислен и ветвист. Знаток истории художественной обработки камня Б.П. Павловский насчитал почти дюжину мастеров Калугиных, работавших на Екатеринбургской гранильной фабрике и на Горнощитском заводе в конце XVIII — первой половине XIX вв., и как работавших.
Александр Васильевич, коренной екатеринбуржец, родился 21 июня 1857 года. Материальное положение семьи было завидным, поэтому отец отдал его учиться в прогимназию. Такие 4-классные учебные заведения в России были открыты вскоре после отмены крепостного права. Программа обучения в них соответствовала первым четырём классам мужской классической гимназии. Оканчивавшие прогимназию могли поступать в пятый класс гимназии без испытаний. Но учиться ему больше не пришлось. Возможно, отец решил, довольно, что старший сын Пётр стал инженером, окончив в столице технологический институт.
Александр же в 1877 году, вероятно, не без протекции брата Петра, который в этот год заканчивал службу управляющим кыштымскими горными заводами и, получив приглашение, собирался занять должность управителя золотыми приисками в Невьянском округе, поступил на работу писарем в канцелярию Уральского горного правления в звании канцелярского служащего. Проработав чиновником около пяти лет (и небезуспешно), удостоившись указом Правительствующего Сената чина коллежского секретаря за выслугу лет, он неожиданно вышел в отставку в октябре 1881 года с записью в аттестате, что “за время службы в походах против неприятеля, в штрафах, под судом и в следствии не был”.
Может быть, для кого-то поступок Александра был необдуманным. Разве можно бросать успешную чиновничью карьеру? Коллежский секретарь — это 10-й чин по табели о рангах, а уж 8-й — коллежского асессора, до которого рукой было подать, давал право на личное дворянство. Но любовь к камню уже закружила голову. Закружила давно. “…Вся моя молодая жизнь до 24-летнего возраста, — рассказывал в воспоминаниях Александр Васильевич, — была только увертюрой, вступлением и подготовкой к главному действию всей моей жизни — служению камню. Все тернистые тропы, по которым я карабкался… неизменно вели к главной дороге, по которой я иду, благословляя судьбу…”
И вот спустя два месяца после отставки, 10 декабря, он открыл в своем доме под номером три по Солдатской улице (ныне улица Красноармейская) первую на Урале мастерскую по изготовлению минералогических коллекций “своего подбора, каковых ранее здесь не было”, и магазин по продаже и коллекций, и прочих каменных вещей, получив от городских властей свидетельство и билет на торговлю и промышленное заведение.
В первом в истории города Екатеринбурга справочнике “Весь Екатеринбург”, изданном в 1889 году, А.В. Калугин назван чиновником-купцом, хотя к этому времени он уже 8 лет как не состоял на государственной службе. Дано в справочнике и описание его усадьбы: дом каменный, двухэтажный, с деревянными службами и баней. В этом доме Александр Васильевич прожил до своего последнего часа, 19 марта 1933 года. Умер он на руках дочери Веры. После революции городские власти дом реквизировали, поделили на квартиры, одну из которых, под номером два, разрешили занять бывшему владельцу с семьёй.
Александр принял решение об открытии собственного дела, конечно же, не спонтанно и не единолично. В семье оно, вероятно, долго обмозговывалось и обсуждалось, а служба в горном правлении, по-видимому, нужна была, чтобы накопить деньги на заведение мастерской и магазина. Кто надоумил его заняться изготовлением именно минералогических коллекций? Ответ очевиден: во-первых, отец, а во-вторых, брат Пётр. Увлечение минералогией, первые опыты и навыки в поисках минералов он унаследовал от отца. “…каменное диво уральского царства минералов я неосознанно начал познавать уже в розовой юности, — вспоминал Александр Васильевич, — с тех пор я всегда стремился к минералам. Много исходил-изъездил вместе с отцом. Из странствий тех лет особенно памятно одно”.
Летом 1874 года во время поездки из деревни Полдневой в Верхний Уфалей отец преподнёс ему первый, запомнившийся на всю жизнь, урок. В 15 верстах к юго-западу от деревни Полдневой старатели складывали на берегу речки Поскакухи пустую породу после промывки золотоносных песков. Складывали давно, отвал был большим, и никто на него не обращал внимания. Таких на Урале было полно. Что можно было найти интересного в тщательно промытой породе, какие она могла таить сокровища? Ан могла! Если к ней присмотреться. Василий Гаврилович узрел в горном мусоре три галечки жёлто-зелёного цвета и показал их сыну, приблизив его к открытию. У парня от волнения, наверное, забилось сердце и кровь застучала в висках. Шутка ли! Ведь это явленное чудо таинства. Для верующего человека — откровение свыше, посвящение в истину, приобщение к сонму избранных. Много ли тех, кому открывалось новое, даже на Урале.
Василий Гаврилович определил “на глаз”, что найденный — минерал хризолит. Говорят, золото пробуют огнём, женщину золотом, а мужчину женщиной. Продолжая этот афоризм, следует добавить, что камень пробуют огранкой. Вернувшись в Екатеринбург, Калугин-старший попросил Ивана Васильевича Кузнецова, одного из лучших в городе мастеров-гранильщиков, поработать с найденными камешками. И мастер постарался; камень заиграл: его грани засверкали бриллиантовым светом. Мастера-ювелиры стали осваивать новый самоцвет, а покупатели осторожно присматриваться к украшениям с хризолитом.
Но хризолит ли это? Не ошибся ли горщик? Уж больно по-цезаревски всё произошло: пришёл, увидел и открыл. Не замутнена ли прозрачность открытия какой-либо интригой? Замутнена. Шестью годами раньше шведский естествоиспытатель Нильс Норденшельд нашёл на платиновых приисках, расположенных на Мартьяновской возвышенности, южнее дороги, ведущей из посёлка Нижнетагильского завода на Висимо-Шайтанский и Висимо-Уткинский заводы, неизвестный до этого времени на Урале минерал и назвал его демантоидом, что значит алмазоподобный. Свою находку, зёрнышки размером от миллиметра до нескольких сантиметров, он отправил в столицу, в Горный институт. Там их внимательно изучили и установили, что окатанные кристаллики чаще желтоватого до спаржевого и реже зелёного цвета “принадлежат к оливиновой породе”. Но полковник В.В. Нефедьев, производивший исследования, не стал изменять название минерала. Так велик был авторитет шведа у минералогов.
Спустя три года уроженец Урала, академик Павел Васильевич Еремеев, ещё раз тщательно изучив минерал, окончательно утвердил за ним название, данное Норденшельдом. Но Калугины ничего не знали ни о находке на нижнетагильских россыпях, ни о том, что они открыли тот же минерал, что и Норденшельд, — известково-железистый гранат-демантоид. Блаженное неведение отца и сына окончательно развеял в 1878 году А.А. Лёш, доказав, что хризолит с реки Поскакухи и демантоид из платиновой россыпи одно и то же.
Удручены ли были Калугины таким окончанием истории своего открытия? Наверное, да. Ведь каждому человеку, от эгоцентриста до альтруиста, имманентно присуще стремление к первенству. Но горщики, ювелиры и гранильщики, продавцы и покупатели пользовались многие десятилетия не научным названием минерала — демантоид, а тем, каким его нарёк Василий Гаврилович, — хризолит.
Хризолит и ювелирные украшения с ним долгие годы ревниво прятали в своей тени всемирно известные уральские минералогические “гранды” — изумруды, малахит, александрит. Поэтому и цены на них держались “копеечные”. Но постепенно, исподволь они вышли на рыночную авансцену и в высший свет. Во время коронации Александра III на костюмированном балу кокошники придворных дам были уже украшены жёлтыми демантоидами.
Мировая мода на демантоиды широко шагнула с дефиле Сибирско-Уральской научно-промышленной выставки, открывшейся в Екатеринбурге 15 мая 1887 года. За четыре месяца в её 11 павильонах, построенных на территории бывшего железоделательного завода, побывало около 80 тысяч посетителей из России, Англии, Германии, Швеции, Италии, Австрии, Америки. Они-то и поведали миру о невиданном доселе уральском самоцвете. Но особенно высоко он стал цениться после Всемирной Парижской выставки 1898 года. По некоторым данным, до Первой мировой войны на европейском рынке первоклассные, исключительно уральские демантоиды продавались ежегодно на огромную сумму в 300 тысяч рублей.
Сначала демантоиды добывали вблизи деревни Полдневой, но не на речке Поскакухе; на ней только промывали золотоносные пески, привозимые с речки Бобровки — левого притока реки Полдневой. Коренное месторождение демантоидов в виде жилы было открыто на Бобровке, там же, где и золотоносная россыпь. Жилу попытались проследить, но она “ушла” под речку, и найти её выход на другом берегу не удалось. Видимо, она “нырнула” в глубь земли. Поэтому стали расширять уже разведанную часть месторождения, постепенно увеличив её до четырёх квадратных вёрст. Демантоиды, найденные Калугиными, были случайно привезены с золотоносными песками. Запасы Полдневого месторождения были невелики, и когда спрос на самоцвет увеличился, то, чтобы его удовлетворить, камень стали добывать и на Нижнетагильском месторождении.
Самоцвет самоцвету рознь. Поэтому различны и приёмы их обработки: резка, шлифовка, полировка, огранка. У каждого камня, как у человека, свой норов, и каждому нужен особый подход, который мастер открывает с Божьей помощью либо сам, храня его в тайне, либо получает в наследство от родителя; камнерезное ремесло было делом семейным, клановым. Огранка демантоидов породила мастеров-хризолитчиков. Самым искусным среди них был Яков Константинович Хомутов — “король хризолита”. Так велеречиво его называли в Екатеринбурге. Он был потомственным гранильщиком. Огранкой занимались его отец Константин Александрович, мать Зинаида Степановна и трое братьев. В “Путеводителе по Уралу”, изданном в 1899 году, напечатан рекламный листок: “Каменно-гранильная мастерская Якова Константиновича Хомутова. При мастерской имеется большой выбор исключительно гранёных хризолитов разных сортов с Сысертского хризолитового прииска”.
Хризолит, как слово, сверкающим воробьём вылетел из уральских недр и зажил своей жизнью, и Александр Васильевич не пытался его поймать. Среди горщиков он стал торить свою стезю. Хотя Василий Гаврилович и слыл “первым собирателем минералов”, его знания и опыт были недостаточными для того, чтобы научить сына составлять учебные коллекции. Здесь нужны были профессиональные знания, которые выгрызаются из гранита науки во время учёбы в институте. Александру Васильевичу не суждено было стать студентом. Им был его брат, который тоже унаследовал от отца “любовь к минералогии. Его коллекция минералов и горных пород, — по оценкам современников, — получила широкое распространение в России и за границей. Ее умелое составление и строгое научное описание повело к тому, что из кабинета любителя они попали в школы и музеи, как наглядные пособия”.
Пётр Васильевич и указал брату на нишу, лакуну в научном коллекционировании минералов и горных пород. Сам он её заполнить целиком не мог. Слишком много времени и сил у него отнимала служба сначала на кыштымских заводах, потом на невьянских, где он стал управляющим заводами в трагичное для города и округа время, когда случился пожар, уничтоживший около 2000 домов. Пётр Васильевич использовал все имеющиеся у него средства, чтобы помочь погорельцам: устраивал для них за счёт завода столовые, выделял денежные пособия, отпускал лес на постройку домов. Невьянцы долго помнили сострадательную доброту управляющего и после того, как он оставил службу в Невьянске и переехал в Алапаевск заведовать заводскими делами и землеустройством. Он умер первого ноября 1909 года, навеки соединившись с уральской землёй, красоту которой так истово любил и ценил.
К этому времени Александр Васильевич был уже известен и российским, и зарубежным коллекционерам камня. Первая же выставка, и не абы какая, а Всероссийская, приуроченная к коронации Александра III и поэтому устроенная в Москве, принесла ему бронзовую медаль “За изделия из твёрдых сибирских камней, красиво подобранных и отлично шлифованных”. До этого на больших выставках он присутствовал только в качестве зрителя: в 1870-м он был на мануфактурной выставке в Петербурге, а спустя три года съездил за границу, в Вену, на Всемирную выставку.
Определение “сибирских” в формулировке награды вовсе не означало, что в коллекции Александр Васильевич представил минералы и горные породы из сибирских месторождений. Просто в то время принято было называть Сибирью ту часть страны, которая была восточнее Перми.
Первый успех был оценен мастером критически. Из разговоров с посетителями выставки Александр Васильевич понял, что люди, восхищаясь красотой каждого камня и совершенством его обработки, хотели бы знать о нём больше, не только название, но и его происхождение, характеристику месторождения, из которого он был взят, область его практического применения. Другими словами, образцы в коллекции должны сопровождаться квалифицированным описанием. Только в этом случае она становится по настоящему интересной и полезной, т.е. учебной, а не просто радующей глаз каменной мозаикой.
Готов ли был Александр Васильевич сопровождать свои коллекции их описанием? Отчасти да, залогом тому были уроки отца и старшего брата, самообразование, которым он занимался до старости, читая книги по геологии, минералогии, кристаллографии, физике, химии, поездки по Уралу для изучения месторождений. Книжные знания варились в густом растворе опыта и его собственных наблюдений, удалялись накипь и пена ошибок и заблуждений, минералогическое “консоме” процеживалось через фильтр критики и только потом, сдобренное пикантными специями комментариев, подавалось на стол очередной выставки.
Александр Васильевич был интроверт. Поэтому не соблазнялся скорым и кратковременным успехом. В следующий раз он представил свою коллекцию спустя пять лет, в 1887 году, на Сибирско-Уральской научно-промышленной выставке. Коллекция была качественно иной. За неё он удостоился малой серебряной медали. В свидетельстве выставочного комитета, выданном 22 июля (ст. стиль), было написано, что А.В. Калугин награждён “За наглядное изображение Среднего Урала, составленное из камней по месту их нахождения, и хорошую коллекцию минералов с описанием как Урала, так и минералов”.
Что же увидели посетители за стеклом калугинской витрины? А ещё раньше прочитали в заметках-анонсах, напечатанных в екатеринбургских газетах. “На будущей выставке, — по-сорочьи, наперебой, трещали журналисты, — важную роль должны играть произведения местного промысла — каменные вещи. Все мастерские заняты приготовлением предметов для выставки… Между другими предметами очень интересную вещь приготовляет г. Калугин. Это рельефное изображение Средне-Уральского хребта с точным соблюдением относительных размеров возвышенностей, обозначением дорог, города и завода и показанием месторождений тех минералов, которыми знаменит Урал. Эти месторождения означены не подписями или красками, а теми самыми камнями, которых залежи [там]… расположены… Нет сомнения, что это будет одна из интереснейших вещей”.
Сам Александр Васильевич описал свой экспонат скупее, скромнее, но и конкретнее: “Желая дать несколько сведений об Уральском хребте, а об его богатствах в особенности, я представляю рельеф Среднего Урала, наиболее последовательной части Урала на протяжении 1000 вёрст от Богословского завода до Златоустовского… Для лучшего рассмотрения богатств, заключённых в недрах Урала, я приложил к рельефу коллекцию минералов, описание которых, как и описание Уральского хребта, помещены <…> в альбоме. Масштаб рельефа следующий: в длину 10 вёрст в английском дюйме, а в высоту 1000 футов в вершке”.
Трёхмерная географо-геологическая модель Урала, будучи абсолютно новаторской по идейному замыслу и его воплощению, став сенсацией на выставке, была всё же оценена современниками слишком утилитарно: только как “одна из интереснейших вещей”, как оригинальное учебное пособие. Но таков был менталитет тогдашних людей. Так же, вероятно, оценивал свою работу и автор, хотя уровень его мышления был уже иным, чем пять лет назад: модель Урала делал не горщик, не камнерез, не коллекционер минералов, а исследователь, учёный естествоиспытатель, обладавший планетарным мышлением. Да, планетарным!
Александр Васильевич, путешествуя по Уралу, собирая образцы минералов для коллекции, в какой-то момент, видимо, осознал, что все открытые месторождения, на которых он был или что-то о них знает, а также те, что ещё будут открыты, — суть естественные образования, составные части, фрагменты, продукты процессов, протекавших в гигантской Уральской геологической структуре; они такие по взаимному расположению, строению и минералогии только на Урале. Уральские горы уникальны; на земном шаре нет похожих на них. Поэтому минералогические коллекции должны давать представление не об отдельных месторождениях или их сочетаниях, а о своеобразии всего Урала, и не только в минералогическом, но и топографическом отношениях. Ибо выраженность Урала в рельефе дневной поверхности обусловлена геологическими явлениями, производные которых сформировали месторождения.
Может быть, Александр Васильевич рассуждал не так, как я, иначе. Это не важно. Важен вывод, к которому он пришёл: минералогические коллекции надо представлять в виде модели Урала. Такая точка зрения на коллекционное дело была новой, оригинальной и обоснованной. Она зиждилась на трёх принципах: польза, наглядность и системность, и была подобна триаде древнеримского инженера и архитектора Витрувия, который сформулировал её в трактате “Десять книг об архитектуре”: польза, прочность, красота.
Что стало с первой моделью Урала? Как ею распорядились после закрытия выставки? Городская управа вкупе с уездной земской управой купили её у автора за 400 рублей и преподнесли в подарок сыну Его Императорского Величества великого князя и августейшего покровителя Уральского общества любителей естествознания Михаила Николаевича — Сергею Михайловичу. Молодой князь захотел, чтобы Александр Васильевич сам рассказал ему о модели, и в течение получаса слушал внимательно его пояснения. Поблагодарив Калугина за рассказ, он распорядился упаковать модель и отправить её в Петербург. Может быть, она и сейчас цела и хранится в запасниках какого-либо музея? Неплохо бы разыскать её и вернуть на родину.
Случай, фарт играли в жизни горщика огромную роль. Хотя что такое случай? Это событие, природу, причины, истоки, мотивы которого человек не может объяснить, не может его понять, чтобы воспроизвести. Нет случайных событий. Господь Бог не любит играть в кости, говорил по этому поводу Альберт Эйнштейн. Каждое событие как перекрёсток многих дорог. Какая из них главная, а какая второстепенная? Попробуй определи. Всегда ли это можно сделать? Нет, конечно. Из этой безнадёжной ситуации и родилась поговорка: знал бы, где упасть, соломки бы постелил. Угадаешь — не разобьёшься. Горщики по-своему стелили “соломку”. Почти все они были бережливыми. Ничто у них не пропадало зря, писал Д.Н. Мамин-Сибиряк: “…если самоцвет не годится для огранки, он поступал в коллекцию как штуф, и туда же идут обрезки и обломки от поделочных камней, как орлец, ляпис-лазурь и яшмы. В этом хозяйственном водовороте ничего не пропадает, даже те осколки, которые негодны для минералогических коллекций, идут на горки и на рельефные картины”.
Вот и в мастерской А.В. Калугина занимались не только составлением коллекций, но и огранкой самоцветов, изготовлением с большим вкусом различных вещиц из поделочных камней. Вторую малую серебряную медаль он получил на Урало-Сибирской выставке именно “За хорошие изделия из яшм и цветных камней”.
Участие Александра Васильевича в двух крупных выставках: Всероссийской и Урало-Сибирской, среди посетителей которых было немало иностранцев, сделало его известным за границей. В 1888 году одна из его коллекций экспонировалась в Копенгагене. Фурора она не произвела, но и незамеченной не осталась, а её автор был отмечен благодарностью.
Зато какой успех ему был уготован спустя год в Казани: за модель Среднего Урала и коллекцию минералов в 1000 (!) образцов он получил похвальный лист и большую серебряную медаль как предприниматель и как менеджер “За поддержку каменно-гранильного промысла и хорошее ведение дела”.
Новая модель, как и предыдущая, была сделана из мастики; возвышенности были выкрашены в оранжевый цвет, переходивший к вершинам в зелёный, а граница растительности — в серый; “на расстоянии от оси хребта [были] помещены те камни, какие находятся в натуре”.
В Казани Калугин в первый и, кажется, в последний раз был публично раскритикован. Местный газетчик в фельетоне “Оригинальный экспонат” недоумевал: “…не знаю, с каким намерением строители выставки поместили <…> курьёзный экспонат <…> екатеринбургского кустаря, изображающий якобы Средний Урал в виде <…> крупной модели <…> Насколько верно всё это изображено — судить не берусь”.
Ну и не судил бы и сам бы судим не был спустя сто с лишним лет. Эта критика, а точнее непонимание, была ничтожнее ложки дёгтя в бочке мёда восторженных отзывов и вряд ли испортила настроение Александру Васильевичу, прочитавшему в заметке другого газетчика, что “экспонат этот представляет замечательную работу в смысле наглядного и в то же время научного ознакомления с одним из громадных и замечательных хребтов России”, верного в действительности “со всех точек зрения”.
Казанский “курьёз”, если употреблять это слово не в ироничном смысле, а в диковинном, ещё долго восхищал людей. В 1908 году за него на Морской выставке в Москве автор получил малую серебряную медаль и в том же году продал его за 500 рублей екатеринбургскому гранильщику Александру Павловичу Боровских, который, переехав в старую столицу, открыл в ней мастерскую под названием “Урал”. А калугинскую модель выставил в витрине, и она стала эмблемой его заведения. Вот тебе и курьёз и в прямом, и в переносном смыслах.
Но и этот успех ещё был не апофеозом в деятельности мастера, достигшего только тридцати трёх лет. 1896 год. Нижний Новгород. Всероссийская выставка, долженствующая показать силу и мощь молодого российского капитализма, неисчерпаемость и разнообразие природных ресурсов страны, талант, изобретательность и предприимчивость её народа в павильонах, оформленных выдающимися художниками. Не мудрено было померкнуть, поблекнуть, потеряться в блеске, богатстве, неподдельной роскоши промышленно-художественного великолепия такой выставки. Но коллекция Александра Васильевича была увидена и оценена большой серебряной медалью “За вполне чистую работу и полировку изделий из твёрдых камней”.
Нижегородская выставка-ярмарка стала для Александра Васильевича последним большим успехом в подходившем к концу XIX веке. На следующий год, подводя своеобразный итог того, что ему удалось сделать за первую половину жизни, он опубликовал в “Путеводителе по Уралу” описание месторождений, минералы и горные породы из которых стали образцами в его коллекциях. Оценивая эту работу, Григорий Николаевич Вертушнов даже спустя полвека характеризовал её как “основательную сводку по топоминералогии Урала”. А мнение лауреата Государственной премии СССР весомо; он ведь один из основателей уральской минералогической школы.
Грань веков в России всегда сопряжена с трагическими событиями. Конец XIX века как будто бы не предвещал будущих потрясений. Разве кто-нибудь смог бы узреть в Ходынке предвестье революций и войн, которые изменят мир? С верой в душе, что “жизнь пройдёт в белом свете”, подошёл к началу нового века и Александр Васильевич.
Судьба благоволила всем его начинаниям; мастерская расширялась; известность перешагнула границы империи. Поэтому Александр Васильевич в 1893 году пригласил в помощь себе кустарей-одиночек, работавших до этого по своим домам. Они занялись изготовлением и каменных вещей, и коллекции: в 1895 году мастера Калугина сделали минералогическую коллекцию для некоего Ф. Мерка, жившего в Дармштадте, а хозяин сопроводил её каталогом, написанным по-немецки; в 1898 году из Екатеринбурга ушла ценная посылка в город Бонн Ф. Кранцу; в 1909-м — в Берлин профессору Георгу Стамати. Стамати был восхищён коллекцией и в письме Калугину написал, что он её демонстрировал во время чтения лекции в Сельскохозяйственной академии, рассказывая о крестьянстве России, и слушавшая его публика удивлялась тому, что в России есть люди, так глубоко интересующиеся минералогией.
В 1916-м Калугин продал за 500 рублей огромную, в 1000 образцов, коллекцию в Лондон Ричарду Ивановичу Мертенсу. Владелец поместил её на улице у конторы своей фирмы, расставив витрины между тротуаром и мостовой. Вот это была реклама, которую не мог миновать ни один проходивший или проезжавший.
Выставочную деятельность Александр Васильевич начал в новом веке скромно, представив на I Международную выставку изделий из металла и камня, проходившую в конце 1903-го — начале 1904-го в Петербурге, рядовую учебную коллекцию минералов Урала и Сибири, получив за неё только похвальный лист.
Мирская молва, как и морская волна, докатилась и до японских островов. Имярек-иркутянин, побывавший в 1911 году на Первой Западно-Сибирской выставке в Омске и восхищённый очередной коллекцией А.В. Калугина, порекомендовал посмотреть её профессору Императорского Токийского университета Которо Жимбо, совершавшему в это время кругосветное путешествие. Профессор заехал в Екатеринбург. Коллекция ему понравилась, и он её купил для университета за 40 рублей, отправив затем по железной дороге во Владивосток, а далее пароходом “Хозун-Мару” в Токио. О получении трёх мест груза и погрузке его на пароход Александра Васильевича уведомило письменно японское консульство.
Что собой представляла эта коллекция? Сам Александр Васильевич называл её одной из самых замечательных. В Омске он был удостоен большой серебряной медали “За хороший систематический подбор минералов, горных пород и металлов”. Она была невелика по сравнению с предыдущими — всего 250 образцов, размещённых в деревянной застеклённой витрине, которая, кстати, не понравилась Жимбо, и в университете для неё была сделана новая витрина, из белого дерева, очень ценимого в Японии. Коллекцию дополнял подробный каталог, почти книга, объёмом в 380 страниц.
Александр Васильевич обладал врождённым даром педагога и методиста. Не будь этого дара, он вряд ли бы стал выдающимся коллекционером международного уровня, законодателем мод, формирующим вкусы своих клиентов. Его триада: польза, наглядность, системность, сформулированная мной, делала его коллекции идеальными. Их совершенство достигалось не количеством образцов, а тщательностью подбора. “Мои коллекции, — говорил он, — приспособлены к курсу средней школы и низшей школы и главной задачей имеют возможно полное и обстоятельное ознакомление учащихся с представителями минерального царства”, поэтому они должны быть систематическими, выразительными и содержать не более 100 образцов.
Именно эти качества калугинской коллекции прежде всего пленили профессора Жимбо (да и не только его одного). Путешествуя по миру, профессор познакомился со многими минералогическими собраниями и поэтому мог дать объективную оценку деятельности Калугина. В Женеве (в частности) ему показали коллекцию минералов, руд и горных пород, подаренную в 1820 году императором Александром I своему учителю и другу Фредерику де Лагарпу. Образцы для неё были собраны главным образом на Урале сотрудниками специальной экспедиции, которой руководил Якоб Мор, а описание 1021 “куска” сделал главный смотритель минералогического кабинета Горного кадетского корпуса Д.И. Соколов. Впечатлениями от увиденного в Швейцарии Жимбо поделился в письме, отправленном Калугину из Женевы в январе 1913-го. Спустя три года, в мае, Александр Васильевич в последний раз получил знак своего международного признания: из Японии ему прислали благодарность за коллекцию и книгу о местечке Ицзу на английском и маньчжурском языках, иллюстрированную фотографическими карточками.
Стал ли пример Калугина заразительным для екатеринбургских камнерезов? Нет. Только от случая к случаю они занимались составлением коллекций, качество которых, конечно же, уступало калугинским. Лишь в 1896-м хранитель музея Уральского общества любителей естествознания (УОЛЕ), геолог-практик Евгений Никитич Коротков, открыл при УОЛЕ мастерскую по изготовлению учебных коллекций, которая просуществовала до Революции 1917-го. Небольшие коллекции делал Леонид Иванович Крыжановский. Вот, пожалуй, и всё.
Александр Васильевич был отнюдь не сапожником без сапог и, делая коллекции на заказ, на продажу, начиная с 1874 года стал собирать и личную минералогическую коллекцию. Он её называл “главным трудом всей жизни”. Каждый минерал, а их в коллекции было около 3000, был представлен несколькими разновидностями, различавшимися формой кристаллов, цветом, парагенезисом. Хранил её мастер в двух одинаковых шкафах и в 1913-м вынужден был продать за 500 рублей Александру Александровичу Никольскому, владельцу магазина каменных вещей, ранее принадлежавшего Лагутяеву.
Коллекции повезло. Никольский не увёз её во время Гражданской войны за границу, и она не была расхищена. Профессор Уральского горного института Константин Константинович Матвеев спас её, приобретя для институтского музея 19 мая 1924 года. Коллекция стала учебным пособием. На её образцах советские студенты под руководством Александра Васильевича, принятого на работу в Горный институт в качестве препаратора ещё в сентябре 1919-го, стали постигать минералогию. “Странные и интересные бывают порой изгибы судьбы, — вспоминал он. — Так, со своей любимой коллекцией, которой отдал все самые счастливые годы жизни, я вновь на склоне дней своих повстречался на работе, где продолжаю оставаться ревностным стражем лучшего за всю свою жизнь уникального собрания редкостных представителей роскошного минерального царства Урала”.
Две революции и Гражданская война почти в одночасье изменили многовековой уклад жизни русского человека. Как относился Александр Васильевич к великим трагическим событиям, свидетелем которых он стал? С какими чувствами он их переживал? Неизвестно. В его воспоминаниях об этом нет ни слова. В личном деле, хранящемся в архиве Уральского горного университета, он отметил с бесстрастностью хрониста, сухо и точно, только то, что касалось его службы, и не более: 8 сентября 1919 года поступил на работу препаратором в Уральский горный институт; 13 октября того же года стал членом Всероссийского союза просвещения по секции научных работников; в августе 1921-го изучал минералы изумрудных и асбестовых копей под руководством профессора К.К. Матвеева; 19 августа 1923 года — секретарь секции кустарей камнерезного производства на выставке, посвящённой 200-летию Екатеринбурга, и был награждён книгой “Екатеринбург за 200 лет (1723—1923)”; 14 апреля 1925 года ему, как “ценному работнику для минералогического музея”, повысили разряд с 11-го до 12-го; 6 июня следующего года он стал членом учредителей кружка “Друзей минералогии”; в том же 1926-м, 4 ноября, ему ещё раз повысили разряд, — и он стал лаборантом в свои 69 лет, а в приказе по институту в связи с этим было написано, что он “в течение всей службы… под руководством профессора К.К. Матвеева привёл в порядок обширные коллекции минералогического музея…”
Семь событий, не считая смерти, за 16 советских лет. Небогато. Охранная грамота судьбы уберегла его и близких от бессмысленно-беспощадного революционного террора и дала возможность до смертного часа заниматься любимым делом, заменяющим ему все радости жизни, помогая терпеливо переносить её же тяготы.
Да, судьба была к Александру Васильевичу снисходительна, милостива, благосклонна и, может быть, даже добра. Он не испытал горькую долю эмигранта, как Алексей Козьмич Денисов-Уральский или Василий Иванович Липин. Его не лишали свободы, дома и имущества, как “короля хризолита” Я.К. Хомутова, за неуступчивость власти, которая, садистски издеваясь над разбитым параличом Яковом Константиновичем, выпустила его из тюрьмы, взамен посадив жену, а потом обоих обрекла на нищенство. Ему не угрожали расправой над родными, как Даниле Кондратьевичу Звереву. Его миновала эта скорбная, полная горя, слёз и крови чаша.
Рукой, отведшей её, была рука профессора Константина Константиновича Матвеева, взявшего под свою опеку к себе на кафедру Александра Васильевича в сентябре 1919 года. Они были близки по мироощущению, миропониманию, по душевному и духовному настрою. Григорий Николаевич Вертушнов так характеризовал своего учителя Матвеева: “Он жил страшно бедно; в музее (при кафедре. — В.Ф.) он собрал коллекцию. Буржуи бежали с Колчаком, а он всё собирал и <…> даже покупал кое-что. В коллекции были драгоценные металлы, медь, золото, платина. Голодал, но хоть бы грамм, хоть бы пылинку от этих минералов реализовал. Ничего, даже невероятно было. И он был такой человек, что если бы ему сказали: возьми образец с золотом, раздроби, промой и золото реализуй, умер бы, а не совершил… Он был всегда скромно одет. У него не было сбережений. В 30—х годах, когда я аспирантом был и подрабатывал, он у меня пятёрку (пять рублей. — В.Ф.) занимал. У аспиранта пятёрку занимал, чтобы выкупить хлеб. Это же немыслимо было, чтобы Матвеев мог реализовать лично для себя какой-нибудь штуф малахита или малахитовый столик. Это невероятно было”.
Оба, и Матвеев, и Калугин, были уральцами. Константин Константинович родился в городе Камышлове. Их разделяло поколение, восемнадцать лет. Соединяла же, несмотря на различие в образовании (университет и прогимназия), бескорыстная любовь к камню. Оба были выдающимися знатоками и ценителями этого сверкающего чуда природы. Один стал основателем уральской школы минералогов и одним из создателей уральской минералогической Мекки — геологического музея; второй — выдающимся коллекционером.
Калугинская триада: польза, наглядность и системность, как основа создания моделей Урала, была оценена современниками. В 1900 году мастера-камнерезы Императорской Екатеринбургской гранильной фабрики по проекту её директора Василия Васильевича Мостовенко создали карту Франции для Всемирной выставки в Париже. А спустя тридцать семь лет для Всемирной выставки “Искусство и техника в современной жизни”, также проходившей в столице Франции, мастера уральского треста “Русские самоцветы” выполнили уникальную самоцветную карту СССР “Индустрия социализма” размером 5,9 на 4,5 метра и весом 3,5 тонны из 45 тысяч пластинок цветных камней. Оба произведения камнерезного искусства были удостоены Гран-при.
Великие идеи не умирают, они, как и слава предков, служат шпорами для потомков, побуждая и поощряя их честолюбие и добродетель даже тогда, когда имена авторов засыпал песок времени.