Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2011
Нина Садур — родилась в Новосибирске, член русского ПЕН-Центра, драматург, прозаик и
сценарист. Автор пьес “Чудная баба”, “Ехай”,
“Панночка”, “Брат Чичиков” и др. Живет и работает в Москве.
Пьеса номера
Нина САДУР
ЛЁТЧИК
Ночная пьеса в двух актах
Как умирать сладко!
Предсмертные слова Гоголя
После долгих лет смерти череп становится
чистым и пустым. Но прислони глаза к его глазницам
и увидишь, как мерцают и тихо поют в нём демоны.
Вместо эпиграфа
Д е й с т в у ю щ и е л и ц а:
Л е н а, 13 лет
П е т я, 13 лет
М а р ь я П е т р о в н а, 57 лет
З и н о в и й, 40 лет
Р и м м а, 40 лет
Э л е к т р и к, 30 лет
П а о л о, 80 лет
Т а д ж и к Ш а м ш и д, 30 лет
М а й о р
С е р ж а н т Ш к р а б а
Б о е ц
Старухи, школьники, разведотряд службы госбезопасности
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Картина первая
Москва. Наши дни.
Зимняя предутренняя ночь.
Двор Дома полярников. Здесь же стоит памятник Гоголю.
Свет из окон дома падает на уныло опущенное лицо памятника.
Из дома выходит старик Паоло. На грязную пижаму накинута тяжёлая лысая шуба. На ногах тапки. Ноги старика увязают в мокром снегу, но он не замечает этого.
Паоло тревожно бродит по двору, по снежному месиву.
Во дворе появляется дворник таджик в оранжевой куртке. Это Шамшид. На спине его крупно написано: РЭУ-5.
Таджик смотрит на мокнущего старика, жалеет его и начинает расчищать мокрый снег у ног его.
Визгливый скрежет лопаты болезненно мучает Паоло. Он хочет уйти, убежать от этого звука, но дворник неотступно следует за ним. Спасая ноги старика, он отбрасывает и отбрасывает снег от них.
П а о л о. Замри, таджик! И слушай!
Оба вслушиваются. Но город ещё спит. Далеко гудят водоотсосы, откачивающие воду Москвы-реки, подтопляющую Дом полярников, и гремят мусорные контейнеры — их выгружают в соседних дворах.
П а о л о. Водоотсосы. Их каждую ночь включают — Москва-река подтопляет Кремль и Дом полярников, оба эти строения дрейфуют на чёрных водах московской ночи, они больше не могут, они хотят уйти из города. Смотри, таджик, город ещё спит, о, страшный, о, древний! Полярный город моей жизни! Теперь и твоей жизни, таджик… С мечтой об огне ты пришёл сюда, на свет его алых звёзд пришёл, но они не светят и не греют, ха-ха! Они кровенят ночной мрак тусклым мерцанием, и всё. Страшный мертвец сосёт жизнь этого города! Но человек несёт сюда мечту свою и кладёт её к красногранитным ногам мавзолея. Беги, таджик, беги в свой Хульбук, листай обратно страницы истории своего исчезающего народа. Чем глубже назад, тем светлее и жарче, тем сильнее разгорается древнее солнце, опалившее смуглотой тебя и через тысячи тысяч лет. Ты глуп, голоден и жалок, ты жесток, коварен и доверчив, ты пришёл в Москву за добычей, но здесь давно уже нет солнца, здесь только ночные водоотсосы. Знай, глупый дворник, тьмы народов пройдут и канут, но этот город стоять будет! Убиваемый и бессмертный. Унижаемый и надменный. Злопамятный, как старая дева. Недоступный, как весна. Удивительно то, что твой мир канул навек, и вот — мой мир кончается, но кого мне жальче, вот вопрос? За что мы — столь совершенны, ядовито-чувственны, прелестны, но неумолимо рассыпаемся в прах? Но чу! Этот предутренний миг, им владеют лишь дворники и старики… Абсолютная тишина в абсолютной Москве!
Абсолютная тишина.
И вдруг вдалеке, слабый, но манящий, зазвучал голос.
Г о л о с. Паоло… исполни… Паоло… исполни… Паоло… исполни…
П а о л о. Древний зов. Но бояться нельзя. Страх их привлечёт, и они разорвут. (Задумчиво направляется к своему подъезду.)
Ш а м ш и д. Старик!
П а о л о. Чего хочешь, таджик?
Ш а м ш и д. У тебя есть очаг?
П а о л о. Идём.
Шамшид торопливо следует за Паоло.
Ш а м ш и д (бормочет). Булка есть? Чай есть?
Оба скрываются в подъезде.
Через минуту во двор вбегает отряд вооружённых мужчин. Озираются, выставив перед собой автоматы. И так же молча отступают обратно во мрак. На чёрное месиво дворового снега ложится золотой квадрат света — зажглось окно в Доме полярников.
Картина вторая
Комната Паоло в Доме полярников. Паоло отходит от окна, задёрнув оконную штору. Идёт через старинную интеллигентскую комнату: полки с книгами, обшарпанный письменный стол. На потолке лепнина. На столе глобус, на стене карта СССР. В углу комнаты — главная роскошь, всех поражающая, — чучело белого медведя.
Шамшид стоит, нависнув над накрытым к чаю столом, зачарован доверху полной сахарницей… кажется, вот-вот потеряет сознание. Тайно кладёт кусочек за пазуху.
П а о л о (задёргивая шторы). В сорок первом нам запрещалось зажигать свет, не используя при этом оконные затемнения. Привычка с тех пор. Освещённые окна служили отличной мишенью немецким бомбардировщикам. В девяносто первом я видел красную полосу трассирующей пули. Как будто она все эти годы летела, ещё с той войны, и вот дотащилась. Она шла вдоль этого окна. На уровне глаз. Чаровало. Сил не было отвести лица. Было рукой подать. А я ведь уже столько пожил. Кажется, имел право на мирную жизнь. Но пули у них на нас остались. Их запас на нас.
Ш а м ш и д (бормочет по-таджикски). Мешок. Мешки. Много мешков.
Но как только Паоло отворачивается на минуту, Шамшид вновь быстро крадёт кусок сахару, бросает его за ворот рубахи. И сразу ему намного лучше — румянец заиграл на щеках, глаза мягко заблестели, чёрные волосы завились колечками на шее и висках.
П а о л о. Вижу, тебе уже лучше. Вот и славно! Пей чай! Зимняя ночь длинна, но одиноким спешить некуда! Но вернёмся к 90-м, друг таджик. По телевизору смотрел взятие Белого дома. Нравилась стремительность показа — прямой эфир! Но звук отставал — вначале реальный взрыв за окном, а потом звук этого, уже канувшего в Лету взрыва, — на экране. Здесь ведь рукой подать до всего! Такое тут место! Дворник, знай, этот окаянный Дом полярников в миллиметре от всякой чистой–нечистой власти и в одном поцелуе от яремной жилы великой Родины моей.
Шамшид трёт белоснежную рубаху на груди, тревожно взглядывает на окно.
Ш а м ш и д (по-таджикски). Мешок. Мешки. Много мешков.
П а о л о. (ободряюще) Ободрись, они ушли. Они ничего не заметили. Они даже не очень знают, чего хотят. Здесь на каждого кто-нибудь охотится. Так прочерчен этот город. Все тропы испещрены. Но это не значит, что каждый будет пойман. Смотри веселей! (Замечает жадность Шамшида к сахару.) Клади сахар. Клади два куска. Клади три. Да вали сколько хочешь! Ладно уж! Набей карманы! Люблю смотреть, как голодный и замёрзший оживает и приободряется.
Ш а м ш и д. Набат. Нишалло. Набат. Нишалло. Нишалло!
Шамшид, смеясь, целует сахар, грызёт его белыми зубами.
П а о л о. Вижу, вижу, ты промёрз, ты растерян в чужом городе. Кушай и пей, кушай белую булку и пей огненный сладкий чай. Это и есть счастье. После холода — счастье. Когда кажется — никто тебя не любит. Играй спичкой с великой Вьюгой, не дрогнет никто. Но всмотрись, всмотрись в это мельтешение жизни: вот уж налито тебе, и в кирпично-красное питьё радостно рушится потолок, всем своим смехом-сияньем, размешивай, звеня, сколько хочешь–огоньки только круче завертятся. Ты под оранжевым абажуром, на венском (он вальсирует?) стуле, а миловидная типа Марья Петровна в драконах уж несёт из кухни гору оладушек тебе, смуглый красавец, лихорадочно соображая — то ли нож она получит в спину, то ли корень твоего мужества вонзится ей меж дрожащих лягвей. Но острого, острого она ждёт в свою сдобно-жертвенную тушку! О, ты не знаешь ещё, девственник, на что способны зрелые русские женщины. Ведь она только что сдала своего мужа в энкавэдэ. Впрочем, не знаешь ты также, на что способно зрелое энкавэдэ. Но вернёмся к чаю. Точно так же в 41-м в засекреченной полярной экспедиции я замерзал до смерти, но всё обошлось. Меня отогрела самка белого медведя. Спасла от голодной смерти своим молоком. Про неё написала “Правда”. Белая потеряла детёныша, и рухнула с нежностью на меня. Это и был мой горячий чай, друг таджик!. Только не спрашивай, что мы искали в том году во льдах Крайнего Севера. Это есть государственная тайна. За разглашение — расстрел!!! На веки веков. (Лукаво.) Тем более мы не нашли. И тем более — любые веки можно поднять.
Шамшид пытается изобразить мешок. Он берёт одеяло с кровати и связывает его, как мешок.
Ш а м ш и д (по-таджикски). Мешок. Это мешок. (По-русски.) Скажи, старик, вот — это что, по-твоему?
П а о л о. Положи одеяло. Отгадай лучше, что я люблю больше всего на свете? Правильно — я люблю искать обмороженными губами тугие соски в тяжело пахнущей, рыжеватой от потёков мочи шерсти, слышать тяжёлый стук крови в висках и нежный рык матери-медведицы, которую сосут. Потом сладко дрыхнуть носом в мамину пухлую шерсть, а — пускай — мама тушей не надавит на рану в груди и — сквозную, в животе. Носом смажет кровь со снега и в глаза поцелует. Мать моя белая медвежиная оторопь. Знала ведь всё. Взяла ж. Примирилась великодушно медвежьей душой. Такая зверино-снежная мать. Наш лётчик увидел с полярного неба — из-под белого медведя торчат ноги в чёрных ботинках. И, как высшее существо, спас подмятого. Прошил шкуру пулемётом. Рыдал!!! Весь Советский Союз снял шляпу. Восторг единения.
Шамшид рассматривает одеяло.
Ш а м ш и д. Хорошее одеяло.
П а о л о. Последнее. Мне уж за восемьдесят, последняя осьмушка жизни, я его износить не успею. Новое покупать не имеет смысла. Так, в магазинах я в одеяльный отдел даже не захожу — время и силы даром не трачу. К полезному тянусь, насущному — носки, мыло детское, горчичники, сигареты “Памир”. А спать ложусь — перебираю все его цветочки — хочу последнее одеяло своё помнить наизусть.
Ш а м ш и д (кивает). Большое дело — одеяло. У меня в деревне был дом. Было восемь стёганых курпачей. Будешь говорить, что я бедный? (Осторожно.) Скажи, старик, что ты думаешь про мешки?
П а о л о. Я про мешки не думаю. Я думаю про одеяло. Тело, некогда буйное и горячее, жадно мчавшее меня по жизни, засыпает — засыпает–засы-па… одеяло знает всё. Каждый всхлип, каждый пук. Одеяло — последний друг человека. Вот я и думаю — как это? — последнее одеяло моей жизни.
Ш а м ш и д. На стенах не было пустого места — сюзани в узорах, ковры. Кошма была на весь пол. Под каждой стеной курпачи. На каждый день свой дастархан! Было! Чайный сервиз был. Посуда была разная… Два кованых сундука. Две дочки — два сундука с приданым. У жены коробочка с бусами была. Марджон был у жены такой древний, что в нём кораллы умерли. Дочки английский язык изучали. Будешь говорить, что я бедный? Тебе никто не поверит.
П а о л о. Таджик, почему ты не спросишь, что искала наша полярная экспедиция 41-го года? Нас даже отпустили с войны ради этого! Ради нас даже построили этот дом, Дом полярников, чтобы семьи наши жили в условиях повышенного комфорта. По личному проекту товарища Сталина. И — дом до сих пор прелестен, советско-барский, с закутками для прислуги, с ответвлениями гулкими в подъездах, с гордым парадным и продувным чёрным ходом, с групповыми портретами полярников в холлах, с фикусами по углам, с не означенными нигде комнатками и ниоткуда глядящими узенько, хитренько окошками… А в сумерках милого дома застряло эхо напольных часов, а вентиляционные шахты заставляют замирать чистильщика. А недавно здесь под паркетом при евроремонте нувориш из Армении выковырнул ржавый наган. Спроси, спроси про экспедицию! Хотя я не отвечу. Я слово давал генсеку, ослепительному товарищу Сталину. Давал слово молчать, молчание типа тьмы. Чернота и бездна так молчат. Только чуть-чуть мигают рубины кремлёвских звёзд в молчании в этом. Но тот ли он господин, что навеки запечатывает уста нам? Тот ли?! Ух, прямо не знаю! Запотеваю от мыслей. Вот что мучает меня порой.
Ш а м ш и д. Я механизатор. Обслуживал ирригационные системы Канибадамского района. Но системы разрушились. И хлопок поливает дождь. Жена сказала, Шамшид, езжай в Москву, заработай денег. Я и дочки руками собираем хлопок на плантациях с другими таджикскими женщинами и девочками, потому что комбайны тоже разрушились. Теперь я убираю здесь снег. Летом поеду домой. Спасибо, Паоло. Мне пора. Снова падает снег, когда рассветёт, ЖЭК увидит безупречную белизну двора, заругается, выгонит Шамшида замерзать.
П а о л о. Бери одеяло. Я без него посплю. Здесь центр, здесь отлично топят.
Шамшид берёт одеяло, садится обратно за стол.
П а о л о. Хорошо-то оно хорошо, когда есть одеяло. Тем более в такой стране продувной. Одно бы пошить такое одеяло, чтоб всю мою зимнюю Родину укрыть, наконец. Я, видишь ли, патриот. Но силы мои на исходе.
Ш а м ш и д (теребит угол скатерти). Моя жена теперь на Памире. Она приедет летом, продавать бусы из индийских камней, здесь у вас, на Арбате. На Памире нужны одеяла. Жена кашляет на Памире, ей там холодно. Лёгкие жена застудила не там, не в наших горах, а у вас, под землёй, в московском метро, когда продавала бусы из индийских камней. Теперь кашляет на Памире у родни. Ваш подземный кашель в наших горах гремит. Больше не будет хлопок убирать. Мало платят. Раньше я хорошо знал русский язык. Теперь забыл. Ты очень быстро говоришь. Говори медленнее. Какой у тебя хороший дастархан. Это таджикский хлопок.
П а о л о. Возьми дастархан. Думай, что всё вернётся.
Ш а м ш и д. Не плачь ни про что. Паоло, скажу тебе. Рискую работой, но ты добрый старик, Павел Иванович, и я скажу. В ЖЭКе говорят, ты не пускаешь слесаря к себе, а сам течёшь на нижних жильцов. На Зухру-апу течёшь и сына её, чеченского головореза Гыгыза. Не сокращай себе дни жизни, Паоло. Пусти слесаря к трубам своим. Я тебе просто так сказал, я больше ничего не возьму. Ты и так много мне подарил. (Встаёт.)
П а о л о. Нет, нет, подожди, Шамшид. Ещё темно. Рассветёт нескоро. Не очень-то тебе можно выходить в тёмный двор. Хочешь, я расскажу тебе что-нибудь про моих соседей? Что-нибудь весёлое, увлекательное и дикое?
Ш а м ш и д (вежливо). Зачем?
П а о л о. Пойми, не могу я сказать тебе, что искала наша экспедиция. Это тайна государственного значения.
Ш а м ш и д. Про конкретных людей? Про жильцов?
П а о л о. Ну да! Ну да!
Ш а м ш и д. Хорошо. Я должен знать их нравы. Я дворник у них под ногами. Узнать всё равно придётся.
Паоло берёт сигарету и зажигает спичку. Шамшид зачарованно смотрит на огонь.
П а о л о (поводя зажжённой спичкой). “Чтоб вы знали, уроды, — химия первооснова всех знаний человечества”.
Картина третья
Московская школа. Кабинет химии.
Марья Петровна у стола с ретортами показывает опыты по химии.
Искра от реактива падает на подол её платья, и тот начинает медленно тлеть.
Лена и Петя сидят за партами.
М а р ь я П е т р о в н а. Чтоб вы знали, уроды, — химия первооснова всех знаний человечества! Химия изучает соки металлов! Соки — это вещества, питающие всю материальную сторону мироздания. Это любой идиот знает. Ну да ладно. К доске пойдёт… Зацепина, что ты так пялишься на меня?
Л е н а. Я не пялюсь.
М а р ь я П е т р о в н а. А что же ты делаешь?
Л е н а. Не знаю…
М а р ь я П е т р о в н а. Не смейтесь, дети. (Никто и не смеётся.) У Лены Зацепиной папа безработный дальнобойщик, а мама вообще неизвестно где. Лена у нас голодная ходит всю дорогу, и сапоги у неё рваные. Она даже читает по складам, очень тупая девочка. И как человек неприятная: в голове туман, в глазах вечная мерзлота. Скоро её отдадут в детдом, а в детдоме, дети, с сиротами такое вытворяют, и пожаловаться некому. Так, Зацепина?
Л е н а. Так.
М а р ь я П е т р о в н а. А ты знаешь, Зацепина, что сирот на органы продают?
Л е н а. Знаю.
М а р ь я П е т р о в н а. Знаешь… Так что готовься, Зацепина, никто за тебя не заступится. Советская власть кончилась. И обратной дороги нет! Да шучу я! Хоть бы улыбнулась, хоть из вежливости! Нет, ты кончишь пялиться на меня, а? Что, думаешь, самая красивая? Лазуткин. Петя, скажи, красивая у нас Зацепина?
П е т я. Зацепина страшная.
М а р ь я П е т р о в н а. На себя посмотри, Лазуткин. Тихонький, сладенький, сопельки жуёшь, губу до пупа отвесил, а твои товарищи от тебя шарахаются. Как думаешь, кудряш, почему?
П е т я. Не знаю.
М а р ь я П е т р о в н а. Родители у тебя богатые, а ты сутулый и шею гнёшь. У тебя что, шея без костей совсем?
П е т я. Не знаю.
М а р ь я П е т р о в н а. “Не знаю” — на том свете не зачтётся. Ха-ха-ха! (Смеется своей старой шутке. Дети мрачно слушают.) Зацепина, ну какого лешего ты пялишься на меня? Только не говори — “не знаю”!
Л е н а. На вас платье горит…
М а р ь я П е т р о в н а. Думаешь, я поверила?
Л е н а. Не знаю.
М а р ь я П е т р о в н а. Думаешь, я сморгну? Думаешь, я вниз посмотрю, руками начну хлопать по ногам, крутиться начну сама вокруг себя?
Л е н а (тоскуя). Не знаю.
М а р ь я П е т р о в н а. Думаешь, я сдамся? Опыты!!! Лазуткин, быстро повтори мне вчерашний урок!
П е т я. Аш два эс о четыре плюс натрий о аш получится натрий эс о четыре плюс аш два о!
М а р ь я П е т р о в н а. Опыты! Мне нужны опыты! Повторяем пройденное! Золото добудь!
П е т я. Я забыл как!
М а р ь я П е т р о в н а Тогда филкамень, идиотик!
П е т я. Мы взорвёмся!
М а р ь я П е т р о в н а. Кретин! Смешай элементы и брось, что получится, в окно! Смелей, мальчуган, я рядом!
Петя подбегает к столу с препаратами, начинает переливать жидкости по колбам-ретортам. Из колб валит дым, потом густые белые хлопья, сыплются чёрно-красные искры.
Лена же достаёт из-под парты лодочку с парусом и играет ею, гоняя её по парте, как по волнам. Лену застилает то дымом, то густым снегом, то осыпает красными искрами — так она втянута в Петины опыты.
М а р ь я П е т р о в н а. Вылетишь из школы, Зацепина, вылетишь, я говорю! Не сметь застилаться дымом! В метель не заворачиваться! Ручонкой мне там не махай из вьюги, кораблём не кивай! Не искрись, сволочь. Дети, дети, Зацепиной тринадцать лет, а она в игрушки играет! Ты и в тридцать будешь такая же дура?
Л е н а. Не знаю.
М а р ь я П е т р о в н а. Ну почему идиотство такое? Почему облако? Почему парус? Это химия, гадина, пойми, это не речка!
Марья Петровна летит к парте и отнимает кораблик у Лены. Лена в отчаянии рвёт на себе волосы.
Л е н а. Это дедино. Деда мне подарил. Мой деда подарил лодочку. Деданька мой.
П е т я (об опытах). Ух ты!
М а р ь я П е т р о в н а. Врёшь, Зацепина, нет у тебя дедушки родного никакого. Ты в буфете булки обкусанные доедаешь. Ты от голода синяя. Никто об тебе не заплачет.
Л е н а. Он сгорит, мой корабль.
М а р ь я П е т р о в н а. Ты хоть стихии не путай, дочка лимитчиков. Корабль принадлежит стихии воды.
Л е н а. С вашим платьем сгорит. Завоняет. Дедушка обидится, мой Паоло Иванович… нахмурится он.
П е т я. Получилось!!!
Петя с дымящимся препаратом бежит к окну и бросает его в окно.
Взрыв. Дым рассеивается. Все в лохмотьях. На полу догорают взорванные клочья учительского платья.
М а р ь я П е т р о в н а. Я жива. Это такое чудо! Дети, не удивительно ли вам, что все мы живём на этом свете? Да, да, все мы однажды родились, пришли в этот мир, и живём, и смотрим друг на друга, разговариваем. Все мы кружимся на круглой нашей милой планете под названием Земля. Под одним солнцем и одной и той же луной. Я после работы, дети, приду домой, окорочков нажарю, в постельку закопаюсь и телевизор включу. Я её даже не застилаю на день! А зачем — это же моё самое любимое место в мире! Я всегда в неё стремлюсь! Всегда и отовсюду! Прибегу, лягу. Стану пальцами ног пошевеливать. Не выразить, дети, не выразить этого чуда. Можно только поздравить нас всех. Поздравляю нас всех — мы все родились и живём на этом белом свете. Садись, Лазуткин, два.
Петя садится на место.
Врывается оборванный электрик.
Э л е к т р и к. Какая падла бомбу кинула?!
М а р ь я П е т р о в н а. Выбирайте выражения, здесь дети.
Э л е к т р и к. Кто меня покалечил? Кто меня напугал?
М а р ь я П е т р о в н а. Покиньте класс! Вон из класса! Я директору доложу! Я на педсовете вопрос поставлю! Вы урок срываете!
Э л е к т р и к. А кто гирлянды мне порвал! Я нёс! — здесь сто метров новогодних лампочек. Мне актовый зал украшать, ёлку вам зажигать, а мне–на голову! Из окна из вашего!
М а р ь я П е т р о в н а. Да ты сволочь, я посмотрю!
Э л е к т р и к. Если вы будете электриков взрывать, у вас свет погаснет. В обесточенной школе учиться нельзя.
Звонок.
М а р ь я П е т р о в н а. Урок окончен. Все свободны.
Петя и Лена вопят, расшвыривают стулья и бегут из класса.
М а р ь я П е т р о в н а (им вслед). Школьники и школьницы. Мальчики и девочки. Молодость и юность. Надежда и будущее. Голубь и ветка. Голубка и лавр! Вам, дети, жить и развиваться, а нам, взрослым, потихонечку стареть и сдаваться. (Смахивает слезу.)
Электрик плюёт и уходит.
Картина четвертая
Двор Дома полярников. На стене Дома полярников тускло блестят мемориальные доски полярных лётчиков. Идёт снег.
Зиновий ковыряет гвоздём профиль лётчика на мемориальной доске.
З и н о в и й. Паоло, холера.
П е т я. Папа, ветер.
З и н о в и й. Лётчик-полярник, почёт ему, а он сволочь и пьяница, это все знают. (Царапает.)
П е т я. Папа, прохожие смотрят.
З и н о в и й. Взятку дал в департаменте. За это его морду на стену прибили. Увековечился, хам. Холера Паоло.
П е т я. Папа, прохожие останавливаются. Перешёптываются. Могут милицию позвать, мы царапаем мемориальные доски.
З и н о в и й. Сынка, хочешь стать лётчиком?
П е т я. Нет.
З и н о в и й. Совсем не любишь мечтать.
П е т я. Мне холодно, папа.
З и н о в и й. Ты прижмись ко мне, сына. От ветра прижмись, от недобрых взглядов косых. Знай, сына, верь отцу, дитёнок, полярных лётчиков не бывает.
П е т я. Папа, ты меня жмёшь!
З и н о в и й. Прям щекотно внутри, как я тебя люблю, сынка моя! Так бы вот прям сдавил бы, чтоб хрустнуло! Чтоб какашечки все из тебя выпали, детюнечка сладкая! А вдруг бы ты не родился совсем? Петюня, все есть на свете, а тебя нет. Аж в глазах чернеет. И воет что-то по бокам… Как это — сына моя не родился?! А чё тогда делать? На хрена тогда всё — и мы с Риммой-мамой, и Родина наша, и вся наша беспросветно тяжёлая риэлторская работа?
П е т я. Папа, ты намного лучше полярных лётчиков!
На них падает квадрат света из окна Паоло.
Зиновий и Петя, прижавшись друг к другу, смотрят вверх — на окно Паоло.
З и н о в и й. Не спит, Паоло-холера. Как думаешь, сын, что он сейчас делает?
П е т я. Гордится собой. Он гордый, папа. Полярные лётчики гордые.
З и н о в и й. Я так и знал! Холера! А на хрена ему его квартира? Весь почёт позади. А у него сто квадратов — не меньше. А самому жрать нечего. И кашляет так, что во дворе гаражи гремят. Мы его в Капотню, в однушку, выселим. Мы денег ему предоплатим. Он нам, сына, спасибо скажет.
П е т я (с тревогой). Папа, только по-честному, в Капотню. Обещаешь, что по-честному, в Капотню?
З и н о в и й. Как ты жить-то будешь с таким сердцем? Нельзя всех подряд жалеть! Сынка, в детстве ты над каждой мухой ревел! (Душит Петю в объятиях.)
П е т я (задыхаясь). Папа… папа… папа…
Входит Лена. Останавливается и оторопело смотрит на них.
П е т я. Папа… смотрят. Пусти, папа…
З и н о в и й. Кто? Кто смотрит?
П е т я. Вон та вон. Из нашего класса.
Зиновий и Петя смотрят на Лену. Лена — на них.
З и н о в и й. Однушка-дешёвка. Общая–двадцать два, жилая — семнадцать, санузел совмещённый.
П е т я. Папа, тише, все думают, что ты депутат. Ты чё уставилась, Зацепина?
Лена глядит на квадрат оконного света, в котором стоят отец и сын Лазуткины.
Л е н а. Вы в свете моего дедушки стоите.
З и н о в и й. Не понял! Чё она бормочет там?
Петя в беззвучном смехе перегибается пополам.
П е т я. Ой, не могу! Умру от смеха! От неё щекотно в животе! От неё хочется повеситься!
З и н о в и й. Сволочь какая…
П е т я. Нет, папа, она дура. Зацепина!
Л е н а. Чего тебе, Лазуткин Пётр?
П е т я. Мы сегодня курицу ели. Жареную.
Л е н а. Дай кости.
П е т я. Там даже мясо осталось!
Л е н а. Где? Давай!
П е т я. Сними трусы, дам кости!
Л е н а. Совсем дурак? Они у меня одни! Ты дай так кости!
П е т я (прячась за Зиновия). Иди отсюда.
Л е н а. Лазуткин, дай алгебру списать.
П е т я. Иди, сказал, отсюда! От тебя тоска.
З и н о в и й. Погодь, сына, с ними не так надо. Ты их не бойся, сына. Она девочка. Девочкам нельзя грубить. (Лене) Иди, подойди, не бойся.
Лазуткин достаёт красивую гроздь винограда. Подняв руку вверх, медленно вращает гроздь за черенок.
З и н о в и й. Что, нравится?
Л е н а. Я и не боюсь.
З и н о в и й. Допрыгнешь, получишь.
Лена неуверенно подходит.
Л е н а. Как допрыгивать?
З и н о в и й. Зубами. Без рук!
Л е н а (группируется). Начинайте!
Зиновий вертит гроздь над головой Лены, над самым её носом.
Лена подпрыгивает, пытаясь поймать гроздь зубами. Зиновий всякий раз вовремя отдёргивает руку с виноградом.
Петя азартно повизгивает, закрывая лицо руками.
Из подъезда торопливо выходит таджик, начинает скрести снег.
З и н о в и й. Сынка, сынка, учись, как надо, учись, как надо! А-ть ты, мать твою… Чуть не цапнула, зараза! По швам, сказал, руки!
П е т я (бормочет). Папа, она поймает. Я боюсь. Она поймает… Я так боюсь!
З и н о в и й. Не поймает, сынка! Лазуткиных не поймают!
В этот момент Лена ловко вцепляется зубами в виноградную гроздь и, мотнув головой, отрывает большой кусок. С виноградной гроздью в зубах Лена бежит к Дому полярников и скрывается в подъезде.
Петя горестно визжит.
З и н о в и й. Паразитка! Цапнула, сволочь, до крови! Все пальцы чуть не откусила! Поймаю, все ноги тебе пообрываю и в жопу вставлю! (Пете.) Брысь домой, мать заждалась уже там!
Петя убегает.
Зиновий открывает гараж, вытаскивает из него мешки и ставит их у ног памятника. Замечает таджика.
З и н о в и й. Таджик, тащи!
Т а д ж и к. Запрет.
З и н о в и й. Мешок взял! Закопал! Сразу деньги! Ну?!
Т а д ж и к. Трупы трогать грех!
З и н о в и й. Где трупы? Это мешки! Очумел, чучмек? Деньги дам! Таньга дам! Сразу дам! Так — месяц скрести будешь, а так к жене на Памир махнёшь!
Т а д ж и к. Я осквернюсь, хозяин. Стихии осквернятся. Хозяин, дай другую работу.
З и н о в и й. Нету другой. Эту сделай.
Т а д ж и к. Не сделаю!!!
З и н о в и й. Охренел, таджик? Чучмек-декханин! Где ты трупы видишь? Ты хоть знаешь, кто я? Я депутат! Академик! Я полярный лётчик! Мэр Москвы Дружков — моя дядька родной. Родня моя. Дядька мой всю вашу Москву раком поставил. Ты понял, таджик? Мы уссывались, когда Арбат жгли! Мы и сейчас уссываемся. Морду Москвы перекосили — мы!
Т а д ж и к. Ты дэв?
З и н о в и й. Без мата, ладно? У меня сынишка, ребёнка ты моего видел хоть? Ну, а ты — “трупы” говоришь! Жена у меня, Римма. В очках. На хрена я про очки сказал?!
Т а д ж и к. Хозяин, давай, тебя спасу. Верь! Трупы нельзя закапывать. Трупы нужно относить на самый верх дахме, раздевать догола и оставлять хищным птицам на съедение. Закапывать нельзя. Закапывать грех. Закапывание — скверна. Стихии должны быть чисты. Как и тело. Хозяин, когда ты моешься, ты моешь между пальцами ног?
З и н о в и й (помолчав). У вас свои обычаи, у нас свои.
Один мешок начинает пошевеливаться.
З и н о в и й (показывает на мешок). Ну, видишь, идиот, видишь теперь-то? Где трупы-то? Трупы же не шевелятся! Сроду трупы не шевелились! Давай, берись, что ли! (Толкает мешок, тот развязывается.)
Из мешка выскакивает Марья Петровна, петляя, бежит в подворотню.
З и н о в и й. Марья Петровна! Какого лешего! Вы куда, Марья Петровна! Вас какая муха-то укусила? Вы ж умная женщина, куда вы? Такого уговору у нас не было! Что вы вырываетесь? Что вы мчитесь-то? (Бежит за Марьей Петровной.)
Таджик в страхе смотрит на мешки. Все мешки начинают шевелиться и слепо брести к таджику, окружают его. Доверчиво-бессильно прислоняются к таджику. Таджик в страхе убегает.
В начинающейся метели мешки разбредаются по двору.
Но вот во двор вбегает вооружённый отряд. Бойцы по-военному быстро обследуют двор, наставляя автоматы на подозрительные углы и окна, слышны возгласы: “Чисто! Здесь чисто!”
Картина пятая
Комната Паоло.
Л е н а. Нам по химии сегодня не задали! У нас были практические занятия! Я сегодня ни одной двоечки не получила. Ну что ты уставился?
П а о л о. Почему ты такая грубая?
Л е н а. Я не грубая! Я замёрзла! Дед! Я же сегодня же ни одной двоечки не получила же!!! Показать дневник или так поверишь?
П а о л о. Поверю.
Л е н а. Ты не скажешь, что я тупая?
П а о л о. Нет, конечно.
Л е н а. Тогда — на! (Протягивает виноград.)
П а о л о. Виноград! (Трогает.) Холодный.
Л е н а. Сорт “Мускат”. (Вертит кисть за черенок.) Нравится тебе?
П а о л о. У тебя цыпки на руках.
Л е н а. Ты сюда смотри! Он красавец из юга!
П а о л о (машинально поправляет). С юга.
Л е н а (послушно). С юга. Я не тупая?
П а о л о. Нет.
Л е н а. Смотри, дед! Я его тебе на Палашевке купила. Специально ездила! Для тебя ездила! Битый час выбирала — у них там все столы снегом замело, но я-то нашла!
П а о л о. Палашевский рынок закрылся ещё в прошлом веке.
Л е н а (помолчав). Рядом. Там рядом чёрные продавали. На ящиках. Ты кушай. Тебе вкусно?
П а о л о (ест). Вкус тонкий. А как ты вошла?
Л е н а. Открыто было. Ты кушай. Мой любимый сорт. Паоло, ты купишь мне коньки?
П а о л о. Таджик не закрыл, уходя. Он рассеянный, потому что истощённый. С него спрос невелик. А я-то разиня! Вот разиня! Я должен помнить — нужно очень беречься от нежелательных вторжений. Девочка и замёрзла. Замёрзшая девочка. Позванивает косточками. Чаю бы дать тебе, дитя, да сахар закончился.
Л е н а. Ты коньки мне купишь, дед?!
П а о л о (очень расстроен). Если проникнут нежелательные гости, последствия будут необратимыми.
Л е н а. Коньки же хочу я, дедушка!
П а о л о. Фигурные?
Л е н а. На фиг! Беговые. “Ножи”.
П а о л о. Девочки любят фигурные.
Л е н а. На Патриках буду кататься. На “ножах”. Я бегать люблю. Сверху огоньки, снизу лёд, между ними — я. Деданька, ну пожалуйста! Я уже ждать замучилась!
П а о л о. А родители? Ты им скажи, они купят!
Л е н а. Деда, я тебе говорю! Мне приятнее — от тебя!
П а о л о. Я немного растерян.
Л е н а. А чё ты растерян-то? Чё тебя растеряло так? Новый год опять скоро! А я опять без коньков! Быстрее надо, деданька мой любименький!
П а о л о. Тебе под ёлку родители должны положить коньки. Я так думаю. Нет, я убеждён! Мне даже отсюда видно, как ты сильно хочешь коньки.
Л е н а. Мамка ни за что не положит — она боится, что я разобьюсь. А папка — уже разбился.
П а о л о. Как разбился? Как он мог разбиться?! Да мы же с ним на прошлой неделе на лестничной клетке курили… мы про Сталина спорили! Он горячился, рубил аргументами. Я отклонял, увещевал его, молодого рабочего.
Л е н а. Да хоть про чёрта б вы спорили там, мужики! Папа разбился, а я уже смирилась. Купи коньки, дед!
П а о л о. Он ещё кашлял, надсадно так, что казалось — лёгкие выплюнет! Мне знаком этот кашель. Это кашель Севера. Нельзя слишком сильно рот разевать, когда вокруг арктический лёд!
Л е н а. Можно — нельзя, теперь-то чё говорить. Папы больше нет с нами. А из окон наших дует.
П а о л о. Как можно так цинично… Ты лжёшь. Подростки всегда лгут. Подростки легкомысленны и себялюбивы. Подростки яростно верят, что они бессмертны. Поэтому умирают легко. Подростки созданы из огня и снега, поэтому так сгорают легко. Подростки ангелоподобны — следы их ног легче и меньше, чем наши. Подростки бессердечны. Они пусты. Они поют каждой косточкой, каждым завитком своим. Они мстят матерям. Они умеют. Они предчувствуют позор и уныние взрослой жизни. Они порываются уйти. Как это можно так спокойно произносить эти слова: “Папы больше нет с нами.” Подростки — отличная мишень.
Л е н а (подходит к карте СССР). Вот Уральский хребет. Вот этот тракт. Папин КамАЗ нашли вот здесь. Под брюхом кабины горел костёр. (Вглядывается в карту.) Да вон же, вон до сих пор огонёк там. А теперь глянь, дед…
П а о л о (не слушает, он подбегает к карте, он крайне взволнован). Где? Какой огонёк там? Нет. Девочка моя милая! Что у тебя по географии? Эта красная точка означает месторождение благородных металлов.
Л е н а. Ты обещал не говорить, что я тупая! Вот, смотри, дедушка мой, на карте твоей всё-всё подробненько обозначено. Глянь сюда — сто килОметров снега…
П а о л о (поправляет). Километров.
Л е н а (послушно). Километров. И сюда сто километров снега. И ни одного следочка, никого, ни человечка! Как ты думаешь, Паоло, с нами мой папа после этого или не с нами?
П а о л о. Девочка! Я когда-то в арктических снегах замерзал и меня, ты не поверишь… (Указывая на чучело белого медведя.) Спасли.
Л е н а. Нет, Паоло, это в твоих арктических снах всё сбывается. А мой папа — простой рабочий человек. Он никогда не умел мечтать. Он просто разбился. Жил-жил и разбился.
П а о л о. Он умел мечтать. Он верил в Сталина. Я отговаривал — что ты о нём знаешь?! Ты не жил тогда! А он говорил: так холодно и одиноко на КамАЗе тащиться по дорогам нашей родины. Бывает, говорил мне молодой дальнобойщик, — сутки никого не встретишь. Говорил — все дальнобойщики возят на лобовом стекле портрет товарища Сталина. Говорил, устанешь, летишь, и начинает казаться — вот-вот слетишь с пустынных немеренных этих земель. А у товарища Сталина взгляд такой твёрдый. Глянешь на него и тут же проснёшься.
Л е н а (раскинув руки, обнимает карту СССР). Вот это страна, в которой ты родился?
П а о л о. Эта.
Л е н а. Ух ты, странища — руки не достают до краёв! Твоя страна большая, моя — маленькая. Подари мне коньки! Ну что тебе, жалко?
П а о л о. Разве хорошо попрошайничать?
Л е н а. Я же не кушать прошу! Я счастье у тебя прошу, деданька. Мне девочки звонят — пойдём на Патрики на каток? А я — голова болит. А она не болит! Я хочу на Патрики! На каток с лучшей подружкой — хочу! Мороженое на холоде кусать! Хохотать, чтоб слёзы брызнули! И чтоб горло потом заболело. В кроватке с книжкой лежать. И молоко с печеньем. Теперь ты понял хоть?!
П а о л о. Скажи хотя бы, как тебя зовут?
Автоматная очередь за окном.
Лена прыгает и бьёт в ладоши. Ей весело. Хватает дневник и бежит из квартиры.
Картина шестая
Двор Дома полярников. Метель.
Бойцы обследуют двор. Лена с раскрытым дневником робко бродит между мужчинами с автоматами. Мешки тем временем тихо, но упорно тащатся за бойцами. Те их вначале не замечают. Наконец один мешок подтащился к бойцу Шкрабе и ласково боднул его под коленки. Бойцу щекотно, он присел.
Ш к р а б а. Ай! Да чтоб я сдох! Товарищ майор! Здесь что-то не то! Ой, я чую — что-то не то! Объект там стоял! А теперь здесь, он своим ходом притащился! И под жо… типа — в ноги упёрся.
М а й о р. Прекратить орать, сержант Шкраба. Доложите по уставу!
Ш к р а б а. Есть доложить по уставу! На обследуемой местности замечен передвигающийся неопознанный объект типа мешок. Да вот же, це он бредёт!
Мешок тем временем убрёл.
Лена протягивает дневник майору.
М а й о р. Чего тебе, девочка?
Л е н а. Дяденька, проверьте мой дневник.
М а й о р. Не мешай, отойди в сторону.
Подбегают остальные бойцы. Лена поочерёдно протягивает им дневник, но бойцы отмахиваются от неё.
Ш к р а б а. Товарищ майор, всё чисто.
М а й о р. Ладно. Проверьте те углы!. (Лене.) Девочка, чего же тебе надо-то, недосмотренная?
Л е н а. Проверьте дневник мой, дяденьки!
М а й о р. Почему здесь ребёнок? Какого хрена здесь ребёнок без пальто?! У неё на волосах даже снег! Ёшкин кот! Шкраба? Козёл! Ночь! Иван!
Ш к р а б а. Це я знаю? Це моё дитё? Идём, дивчина! До тех снегов идём!
Шкраба отводит Лену на край двора.
Ш к р а б а. Стой здесь. А то командир орёт. Стой, краля. Здесь безопасно.
Тем временем мешки вновь окружили весь отряд, налезают на бойцов.
Борьба отряда и мешков. Автоматные очереди. Возгласы.
Отряд отступает. Майор с автоматом — стреляет, стреляет в воздух — пятится последним.
М а й о р. Отходите! Я вас прикрою! (Стреляет.)
Л е н а. Никто не проверяет мой дневник! Никто не проверяет мой дневник! Никто не проверяет мой дневник!
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ
Картина седьмая
Однокомнатная квартира в “спальном” районе Москвы. В комнате орёт телевизор. Идёт бомбёжка сектора Газа.
Римма на кухне чадно жарит куриные ножки. Напевает.
Вваливается Марья Петровна.
М а р ь я П е т р о в н а. Вот оно!!!
Римма сильно пугается.
Р и м м а. Мария Петровна, давайте без нервов…
М а р ь я П е т р о в н а (указывает на тапки). Вы — вон как! А я тогда — как?!
Р и м м а. Пожалуйста. Я же не спорю. Всегда можно договориться! (Сбрасывает тапки.)
М а р ь я П е т р о в н а (надевает тапки). Я — как чувствовала! Как чувствовала! У меня же — интуиция! (Указывает на халат.) А это?
Р и м м а. Нате. Я — за взаимное уважение!
Римма снимает халат, Марья Петровна надевает.
Римма стоит в пухлых, обвислых, стираных панталонах, руками крест-накрест прикрыв длинную грудь.
Р и м м а. Марья Петровна! Как учится мой сын?
Марья Петровна трясёт дневником у неё перед носом.
М а р ь я П е т р о в н а. Вспомнили наконец? А это вот — что?!
Р и м м а. Можно посмотреть?
М а р ь я П е т р о в н а. Нужно! Нужно!!! Я вас третью неделю вызываю, а вы не являетесь! Ни одной вашей росписи, что смотрено. Ни одной! Дневник у ребёнка не проверяет никто! Чужой он вам, что ли, чужой?
Р и м м а. Марья Петровна, мы на работе устаём. С ног валимся. Мы с Зиной работаем как проклятые!
М а р ь я П е т р о в н а. Все валятся! Все — проклятые! А у вас тем временем ребёнок запущенный!
Р и м м а (тычет в дневник). А почему у Пети тройка по химии за полугодие выходит? Он что, по химии хромает?!
М а р ь я П е т р о в н а. Спохватились, мама? А потому он хромает, уважаемая Римма Ильинична, что лодырь ваш Петя, и я его за уши тащу, чтоб на второй год не оставить!
Р и м м а (листает дневник). Это мы поспорим… это мы поспорим. Ребёнок городские олимпиады выигрывал, а ему тройку за полугодие… Что-то у нас с вами ничто ни с чем не совпадает, Марья Петровна.
Марья Петровна шумно рушится на стул.
М а р ь я П е т р о в н а. Спорьте не спорьте, устала я от вас. Бестолковые, равнодушные люди. Только выгода, только нажива. От денег уже совсем с ума посходили А вот у меня точно ноги отваливаются. (Подумав.) Деньгами счастья не купишь!
Р и м м а. Ради сына, ради Пети, ради мальчика нашего. Чего только не приходится выносить. Образование дадим. Образование детей — лучшее вложение капитала. Вы думаете, мы дома в Испании себе покупаем? Особняки на Рублёвке? Рысаков орловских? “Хаммеры” — “Лексусы”?
М а р ь я П е т р о в н а. Да, я так думаю! Мне отвратительно!
Р и м м а. О, нет! Мы скромно живём. Я смородину с участка вёдрами на дорогах продаю. Я запыляюсь, а продаю. Тормозят, вонь, гарево, норовят у крестьянки ведро кислятины вырвать из рук. А ей же на эти деньги хлебушка, молока “Мила в деревне”, ей сынка прокормить, у неё мальвы и табаки обломала гроза прошлой ночью, у неё фингалы под глазами — звёзды ночью наставили… яблоки воры украли из сада…
М а р ь я П е т р о в н а. Да вы врёте! Вы не крестьянка! Вы — еврейка! Вы в скорняжной мастерской, в подвале, сидели, я ж помню: белки, опилки, коробочки с глазами. (Тоскует.) Где то СССР… золотые деньки!
Р и м м а. Ах, так! Было, да сплыло! Теперь всё по-новому. Теперь без церемониев! Я — ради сына. Дети должны жить лучше родителей.
М а р ь я П е т р о в н а. Согласна. Дети — наше будущее. Кроме…
Р и м м а (перебивает). Мой мальчик получит самое лучшее образование. А это, Марья Петровна, стоит очень больших денег. Мы с Зиной во всём себе отказываем. Посмотрите на меня, какая я стою перед вами… но мне ничего не надо. Зато мой сын станет…
М а р ь я П е т р о в н а Кем?
Р и м м а. Обещаете исправить ему оценку по химии?
М а р ь я П е т р о в н а. Обещаю. Кем?
Р и м м а Лётчиком-бомбардировщиком.
М а р ь я П е т р о в н а. Тогда ему химия вообще не понадобится! Мимо него — химия!
Р и м м а. Почему же? Пусть будет! Петя должен быть всесторонне развитым, блестяще образованным человеком! Он на пианино бегло играет! В Мерзляковском училище. Рисует тоже. Пушкина обожает. Я в принципе ненавижу военщину, хоть американскую, хоть израильскую, но эти смуглые белозубые лётчики, с оливковой кожей, с влажно-тёмными глазами! Петя будет одним из них! Когда они бомбят сектор Газа, я не могу! я — не могу! я просто с ума схожу! Марья Петровна! Марья Петровна, они ангелы гнева, они неотвратимы, как судьба!
М а р ь я П е т р о в н а. Жидкий он у вас. Бесхарактерный какой-то. В глазах паника. Я его хорошо изучила. Мальчик скрытный. Так-то он тихий, а что он там себе думает, не понять. (Глубоко горько.) Никого он не любит. А тут — такое небо, шуточное ли дело! Я понимаю, вы мать, у вас мечты гордые, вам самое лучшее надо для сыны, но дожить надо. Сколько я их на своём веку видела, таких Петь. Ну и где они? Слесаря и алкоголики. И гитары поломаны.
Р и м м а. Петю ждёт необыкновенное будущее! Он так выделяется!
М а р ь я П е т р о в н а. Так-то оно так, да всё не просто в этом мире, дорогая вы моя Римма Ильинична!
Врывается Зиновий.
З и н о в и й. Вот она!!!
Р и м м а. Зина, только без паники… Всё ещё можно исправить.
З и н о в и й. Какого хре… чё исправить, Римка, она из мешка вырвалась, как кабан! Испинала меня всего! Как не женщина, как чёрт-те кто!
Марья Петровна закрывается стулом.
М а р ь я П е т р о в н а. Это у вас ни один суд не признает!
З и н о в и й Слыхала? Чувствуешь наглую?!
Р и м м а. Марья Петровна, давайте спокойно всё обсудим!
М а р ь я П е т р о в н а. Ничего я с вами обсуждать не буду!
Р и м м а. Ну не будьте вы как ребёнок, Марья Петровна!
М а р ь я П е т р о в н а. Это моя квартира!
Р и м м а. Я думала, квартира свободна, — я была уверена, что квартира свободна!
М а р ь я П е т р о в н а. Как это свободна! Здесь всё моё! Вы хоть в ванную загляните — там бельё в тазу замочено, моё это…
Р и м м а. Давайте без криков. Без обоюдного оскорбления! Криками мы ничего не решим. Это однушка, общая тридцать пять, жилая семнадцать, кухня — шесть. Правильно?
М а р ь я П е т р о в н а. Моё это.
З и н о в и й. У нас у нотариуса всё заверено. Всё чин-чинарём! Вот, сами посмотрите, все печати, все подписи…
М а р ь я П е т р о в н а (мечется) Моё это. (Римме.) И пахнет моим! Вы вот жарите внаглую, моё на моём, на масле моём, — мои же ноги!
Р и м м а. Да я мясо вообще не ем!!!
Зиновий замахивается мешком. Марья Петровна обороняется стулом.
Р и м м а. Зина, не нужно грубостей. Марья Петровна, мы опытные риэлторы, ваша квартира теперь уже наша, и не будем вдаваться в подробности, хорошо?
М а р ь я П е т р о в н а. А мне где жить-то теперь? Вы хоть головой-то своей подумали?!
Зиновий подкрадывается к Марье Петровне с раскрытым мешком.
Марья Петровна ловко уворачивается.
Р и м м а. Прошу вас, будьте реалисткой!
М а р ь я П е т р о в н а. Какие вы по-настоящему страшные люди!
Зиновий и Римма язвительно улыбнулись и переглянулись.
В это время пережаренные окорочка возгораются, над сковородкой — пламя.
Марья Петровна в порыве отчаяния хватает горящую сковородку и бросает её в окно.
М а р ь я П е т р о в н а (шепчет). Люди, помогите!
Внизу вопль — попала.
Зиновий и Римма хватают Марью Петровну, засовывают её в мешок.
Врывается обгорелый электрик.
Э л е к т р и к. Какая падла горящую сковородку швыранула? Маслом кипящим меня ошпарила!
М а р ь я П е т р о в н а (из мешка). Помогите!
Э л е к т р и к. Какого лешего у вас мешки орут?
Р и м м а Вы вторглись в чужое личное пространство. Это недопустимо!
З и н о в и й.. Учти, сынок, я депутат. Мэр Дружков мой родной дядя!
Мешок прыгает, визжит.
Электрик прислушивается, бросается к мешку.
Э л е к т р и к. Я знаю, кто это! (Освобождает Марью Петровну.)
М а р ь я П е т р о в н а (орёт). А вы! Опять вы! Вам где находиться– сказано! В школе!
Актовый зал украшать гирляндами — завтра новогодний бал-маскарад. Я докладную напишу, в учебный совет доложу, в конце концов!
Электрик убегает. Марья Петровна гонится за ним.
Римма и Зиновий кисло-задумчиво осматриваются.
Римма руками измеряет размер стен.
Р и м м а. Бросовая квартирёнка. Не стоило и корячиться.
З и н о в и й А я говорил, я предупреждал. На ней бабла не срубишь, а нервное истощение — хоть сейчас.
Картина восьмая
Вечерний двор.
Лена и Петя бродят по двору, неуклонно сближаясь. Наконец останавливаются друг против друга.
Таджик в центре двора разговаривает сам с собой, кладёт разный хлам в железную бочку. Вокруг бочки стоят сугробы-мешки, вконец обледенелые.
П е т я. Тебе чего, Зацепина?
Л е н а. Ничего. А тебе?
Т а д ж и к. (страдая).Хайриниссо.
П е т я. (Лене).Иди отсюда.
Л е н а. Ну ладно.
Т а д ж и к. …Хайриниссо.
П е т я. Стой. Это что?
Л е н а. Мой дневник.
П е т я. Зачем с ним ходишь?
Л е н а Никто не проверяет.
Т а д ж и к. Хайриниссо.
Таджик зажигает огонь в бочке.
Дети, привлечённые светом огня, замечают таджика.
Лена, смутно улыбаясь, подходит к таджику, робко протягивает ему дневник.
Таджик не смотрит на девочку, тянет руки к огню, страдает.
П е т я. Он не проверит!
Л е н а. Он проверит!
П е т я. Он по-русски не понимает!
Л е н а. Он проверит!
П е т я. Он таджик!
Л е н а. Он проверит!
Лена прыгает, машет дневником у лица таджика. Тот закрывает лицо руками.
Т а д ж и к. Хайриниссо. Тетрациклин. Смерть на Памире. Денег нет.
Л е н а (разочарованно). Не проверил.
П е т я. Давай в него пуляться!
Л е н а. Давай. А как?
Петя отламывает ледышку и запускает таджику в лицо. Тот вскрикивает — лицо в крови.
Т а д ж и к. Хайриниссо, взмоли Заратуштру вернуть нам Хульбук. О, Хайриниссо, глина и лепет, огонь и вода… о, жена, мать моих детей…
Л е н а (хохочет). Попал! Попал! Попал!
Вбегает отряд бойцов во главе с майором. Наставляют автоматы на все углы двора.
М а й о р. Отряд, рассредоточиться!
Бойцы разбегаются по двору — автоматы во все стороны.
М а й о р. Шкраба! Установите личности присутствующих!
Ш к р а б а. Есть!.. (В руке — фотография, подбегает к таджику, сверяет его лицо со снимком. Не то. Замечает Петю и Лену. Подбегает к ним, сверяет их лица с фотографией, разочарован.) Да ни, не он это. Ни, товарищ майор, неможно найти его в таком месиве! Кого тут сыщешь — всё поперемешалось-поперепуталось в мире!
М а й о р. Отставить разговорчики, боец Шкраба!
Ш к р а б а Есть отставить, товарищ майор!
М а й о р (с тоской). Да где ж его черти носят? Как нам найти его? Он так опасен! Он так опасен! Он представляет собой угрозу национальной безопасности нашей страны! Ладно, отступаем…
Майор и отряд уносятся в ночь.
П е т я. Какие! Прям как кони!
Л е н а. Это мои друзья!
П е т я. Врёшь. У тебя нет друзей. И родителей больше нет. Ты давно-давно осталась одна. Поэтому ты жрать всё время хочешь.
Л е н а. Я сожгу свой дневник! Я сожгу свой дневник! (Бежит к бочке с огнём.)
Петя прячет лицо в ладони.
Таджик в трансе над огнём.
Т а д ж и к (бормочет). Ахура Мазда. Ахура Мазда. Ахура Мазда…
Вдруг вверху открывается золотое окно — льётся заливистый, озорной свист. Лица обитателей двора вспыхивают радостью.
Л е н а, П е т я и Т а д ж и к (вместе, звонко). Мальчишка! Лётчик! Паоло!!!
Свет меркнет.
Картина девятая
Свет вспыхивает вновь — это электрик украшает потолок актового зала новогодними гирляндами.
Посередине пустого зала стоит большая нарядная ёлка.
Э л е к т р и к. Подорвёт она меня. Подорвёт, гадюка. Гюрза просто! Уволюсь от греха. Справим Новый год, и уволюсь. Домой умотаю. В Туймазы. Родина меня помнит. По крайней мере, электрики пока ещё везде нужны. А вот учительницы химии — уже остохренели всем.
В зал робко входит Лена в костюме моркови. Смотрит на потолок.
Л е н а. Здравствуйте!
Э л е к т р и к. Здрасьте.
Л е н а. Можно уже к ёлке подойти?
Э л е к т р и к. А мне-то что? Я здесь не распоряжаюсь. Я электрик!
Л е н а (смеётся). Я думала, вы ангел.
Э л е к т р и к (обижаясь). А ты морковь.
Л е н а. Я знаю. Мне выдали. Марья Петровна выдала костюм моркови. Вам нравится? Он шерстяной, я вся согрелась! Даже ушки и ножки! Я из моркови выглядываю на тебя, ангел! Ля-ля-ля! (Кружится.)
Э л е к т р и к. Да я её ненавижу!
Л е н а. Морковь?
Э л е к т р и к. Да Марью вашу Петровну эту!
Л е н а. Взрослых нельзя ругать.
Э л е к т р и к. Почему это?
Л е н а. Они огромные!
Э л е к т р и к. А мне-то что! Я сам взрослый.
Л е н а (лукаво). А почему тогда вы на потолке?
Э л е к т р и к. Я здесь работаю.
Л е н а. Почему вокруг вас всё сияет там, наверху?
Э л е к т р и к. Потому что я электрик, что тут непонятного! Я лампочки вкручиваю!
Л е н а. А почему вы не падаете?
Э л е к т р и к. У меня крючки. Присоски. Приспособления.
Л е н а. Как у мухи?
Электрик обиженно молчит.
Л е н а. Ангел, как тебя зовут?
Электрик не успевает ответить — в зал вкатывается праздник: школьницы в костюмах снежинок, школьники в костюмах зверей. Среди них Петя в костюме зайца. Бешеным хороводом они несутся вокруг ёлки.
Л е н а. Праздник! Он наступил! Он наступил!
Лена бежит вдоль хоровода, во встречном движении. Хоровод закручивается всё быстрее и быстрее. Лена пытается влиться в него, но–руки хороводников намертво сцеплены, и Лене не удаётся разорвать круг и влиться в хоровод. Её отталкивают, она падает.
Хоровод продолжает кружиться.
Э л е к т р и к. Вадик. Имя мне Вадик. За последние двадцать лет ни один не спросил, как моё имя. Ни один не поинтересовался! В детстве — по фамилии, а после детства — сразу электрик.
Ряженые школьники наконец замечают лежащую Лену.
М а л ь ч и к — з в е р ь. Звери, морковь!
Д е в о ч к а — с н е г. Снег, заметём!
Хоровод размыкается и цепочкой течёт к Лене, окружает её и вновь кружится в беге.
Лена внутри круга, она поднимается, бросается то к одному, то к другому ребёнку, ей хочется влиться в праздник. Но ряженые отталкивают её и бросают от одной стороны круга к другой.
Л е н а. С тобой весело, Волк! (Толкают — летит.) С тобой весело, Медведь! (Толкают — летит.) Кабан, ты красавец! (Толкают — летит.) Снежинки-снежинки, подружки-сестрички!
Э л е к т р и к. Вадик — это моё имя.
Л е н а. Волки-лисицы-медведи-кабаны — вы звери лесные, а вы, снежинки, раз-два-три, здесь целая вьюга. Мне весело!
Э л е к т р и к. В Туймазы поеду я, утром пойду по улице, кто-нибудь окликнет: “Вадик! Ты?!”
Лена тем временем замечает Петю в костюме зайца.
Л е н а. Заяц, ты Пётр Лазуткин!
Мгновенно всё замирает. Слышно только шебуршание электрика под потолком.
Хоровод распадается на группы школьников, те снимают маски — разгорячённые лица милых детей. Разбредаются по залу, тихо и прилично переговариваясь.
В масках только Лена и Петя. Они в центре зала одни.
П е т я. (шипит). Отстань, дура несчастная! Что ты ко мне прицепилась, ну что?
Л е н а. Да я сейчас не Лена никакая, я морковь. А ты заяц. У нас же праздник. Ты должен меня съесть!
П е т я. (шипит). Тупая. Зацепина, ты тупая.
Э л е к т р и к. А я скажу ему — здорово. Вот, из Москвы вернулся. Домой. Осесть решил. Дома, в Туймазах..
Л е н а. Давай потанцуем?
П е т я. Сволочь. Ты сволочь, Зацепина. Из-за тебя со мной никто не общается. Потому что ты идиотка.
Л е н а. Новый год наступает для всех!
П е т я. О, я просто не могу! Меня сейчас вырвет от тебя! Я умираю от смеха!
Начинают бить часы. Огни под потолком мигают. Входит Марья Петровна в костюме Деда Мороза — за спиной мешок.
М а р ь я П е т р о в н а (праздничным голосом). Здравствуйте, дети! Вот и наступил Новый год! Пришла пора раздачи подарков!
Школьники шумно окружают её. Марья Петровна раздаёт подарки.
П е т я. Это Дедушка Мороз. Он подарки нам принёс!
Л е н а. Не ходи. Что-то случится. Я чувствую.
П е т я. Ты не умеешь чувствовать, ты тупая! Тебе завидно, что Дед Мороз раздаёт детям подарки. (Кричит.) Дед Мороз, я здесь! (Бросается к Марье Петровне.)
Э л е к т р и к (Лене). Нормальное имя. Не хуже других. Приятное на слух — Вадик.
Л е н а (электрику). Этот мальчик, этот Петя, он же как маленький, он всё ещё верит в Деда Мороза… А я-то знаю, из Деда Мороза может выпрыгнуть такое… такое!
Э л е к т р и к. Вадик — это я.
Все школьники тем временем убежали.
Марья Петровна раскрывает мешок, шарит в нём.
М а р ь я П е т р о в н а. А какой же ты хочешь подарок, заяц мой серый?
П е т я (робко). Я не знаю.
М а р ь я П е т р о в н а. Опять это “не знаю”? “Не знаю” — самый простой ответ! Все дети хотят подарки. Это — суть детей — ждут подарков, пока не вырастут. Ну, заяц? Смелее!
Петя пятится.
П е т я. Мои родители вносили деньги на подарки. Или не надо. Нет, не надо подарков!
М а р ь я П е т р о в н а. Отступать уже некуда, заяц Лазуткин! Знаешь ведь, моё к тебе отношение — особенное, Петя.
П е т я. Дед Мороз, кто ты?
М а р ь я П е т р о в н а. Я твой подарок, Петя. Вот кто я!
Марья Петровна распахивает красную шубу Деда Мороза, и Петя видит — под шубой голая, страшная, вздутая, старая Марья Петровна.
П е т я. Я больше не хочу. Я этого не могу больше. Я не буду!
М а р ь я П е т р о в н а. Погибель моя. Счастье моё сладкое! Кровинка!
Марья Петровна втягивает Петю в свою шубу и запахивает полы.
М а р ь я П е т р о в н а. Сбылось. Прилипни навсегда!
П е т я (бьётся под шубой). Помогите!
Л е н а. Дед Мороз какой-то не такой! Дед Мороз какой-то не такой! И куда делся заяц Лазуткин? Ангел Вадик, ты не видел?
Э л е к т р и к. А фамилия моя Сёмкин. Вадик Сёмкин я. Сами мы — туймазинские. С Башкорстана мы.
Лена подбегает к Марье Петровне и сдирает с неё ватную бороду.
Л е н а. Дед Мороз, я тебя знаю!
М а р ь я П е т р о в н а. Тебе не полагается подарков, на тебя не рассчитано, паршивка Зацепина! Тебя в списках нет, гадина!
Но Лена раздирает красную шубу и вытягивает из неё рыдающего Петра.
Пётр грубо толкает Лену.
П е т я. Отстаньте все! Проклятые! (Рыдая, бежит из зала.)
Л е н а. О, Петя, о, не убегай! Праздник ещё не закончился! (Бежит за ним.)
Э л е к т р и к. Ну всё! Вхожу в пике!
Электрик срывается с потолка на гирлянде из огоньков, пролетает по залу и сшибает Марью Петровну с ног. Но тут же с ужасом отпрыгивает в сторону.
М а р ь я П е т р о в н а. Да сколько же это продолжаться-то может, а? Теперь он на меня с потолка прыгает! И ещё дурачка из себя строит! Глазами тут моргает, кретин! Мне на педсовете доложить на вас? В министерство написать, наконец? Заявить куда следует?
Э л е к т р и к. Да вы совсем, что ли? Вы же рожаете!!!
Марья Петровна издаёт долгий, протяжный рёв. От этого рёва разноцветные лампочки на потолке цепочками — взрываются. Свет медленно меркнет. Вместе с этим голос Марьи Петровны становится всё выше, моложе и нежнее, становится девичьим и уже в полном мраке переходит в крик новорожденного младенца.
Картина десятая
Ночной двор.
В центре двора догорает огонь в бочке. В его бликах видно, что мешки оттаяли и слабо пошевеливаются.
Петляя, вбегает Марья Петровна. Озирается. К груди она прижимает свёрток.
М а р ь я П е т р о в н а. Вы — так, а я — так. Вы думали — вы самые умные? А есть и поумнее вас. Есть и поумнее! Разбомбили всё моё — постельку мою, окорочка. Я никому не мешала, я жила в своё удовольствие, я по средствам жила. Я на балконе помидоры выращивала! Накидки для настольных ламп вязала! Внучку вам родила. Сама! Но вы никогда не узнаете про внучку! Никогда! Я сама удивилась. Но она — вот она. Она не сон, она — реальный плод любви моей и Петиной. Но — не вам! Не вам! Жестокосердные! Алчные! Корыстные! Вы — всё моё разбомбили! (Кладёт свёрток к подножию памятника Гоголю.) На, Гоголь. Возьми себе. Это тебе. От меня. Тебе всё время что-нибудь приносят. Ты это любишь. Тебе всегда мало. Это — моё. Было моё, стало твоё. Укрой её своим пальто. Ну, ты там сам знаешь, как и что там у вас в этих ваших высших сферах. Я на экскурсии из школы ни разу к тебе не приходила с букетами. Но ты-то в центре живёшь, а я — в Медведково, мне после работы на метро полтора часа, и в конце ноги отваливаются. Теперь на — вместо букета возьми эту девочку-младенца. Я всю жизнь про тебя думала, Гоголь. Незаметно для себя. По бокам головы моей роились огненные мушки. Я обратилась к окулисту. Окулист мне сказал, это у вас не огненные мушки, это Гоголь. (Свёртку.) Прощай, мелкое, кровное чадо Лазуткиных. Прощай, неожиданная дочка, ты из меня выпала внезапно, живи поэтому в ногах у Гоголя. Прощай и ты, Москва-гармонь! Я еду в Туймазы! И это решено. Меня позвал один человек. Его зовут на букву “В”. У нас с ним чисто дружеские, высокодуховные отношения. (Памятнику) И это не твоё дело! У них там, на Туймазинской электростанции, им требуется ласковая техничка. Не останавливайте меня! Не останавливайте меня! Не ворочайте вы меня назад!!! (Убегает.)
И тут же входит Лена. В руках у неё дневник.
Л е н а (в пространство). Кто-нибудь хочет проверить мой дневник? (Видит свёрток у подножия памятника, бросается к нему.) Еда! (Разворачивает свёрток — видит младенца.)
Младенец плачет. Лена смеётся.
Л е н а. Ты — настоящая! Ты — мне? Для меня? Я знаю, как кормят детей! Я умею! (Раскрывает грудь и прижимает к ней младенца. Убаюкивает его.)
Во двор вбегают Зиновий и Римма.
Р и м м а. Петя!
З и н о в и й. Пётр!
Р и м м а. Петя!
З и н о в и й. Пётр!
Видят Лену, бросаются к ней.
Л е н а. На вас пальто Марьи Петровны!
Р и м м а (прячется за Зиновия). Моё это…
З и н о в и й. Морду ей набить, и все дела!
Л е н а. Да мне же нравится! Вам идёт зелёное. К лицу идёт.
Р и м м а. Правда? (Застенчиво кружится, показывая пальто.) Ноское!
З и н о в и й. Это наше пальто. Я его сам покупал. Жене на день рождения.
Л е н а. Нет. Пальто Марьи Петровны!
Римма опять прячется за Зиновия.
З и н о в и й. Докажи!
Л е н а. Та вон дыра на животе, она оттого, что Марья Петровна пролила на себя серную кислоту. Это было в тот вторник.
З и н о в и й. Прибить её, Рим?
Р и м м а. Ну зачем сразу грубости, Зина? (Лене.) Пальто я взяла поносить.
Л е н а. Вам идёт, очень-очень идёт!
Р и м м а. Девочка, ты нашего мальчика не видела? Мы потеряли сына.
Л е н а. А я — вот! Смотрите, моя дочка!
З и н о в и й. Где ты взяла-то её, шалава малолетняя!
Р и м м а. Что творится, что творится, скоро на улицу нельзя будет выйти! (Осторожно.) Кто тебя…От кого у тебя ребёночек, девочка?
Лена показывает на памятник.
Л е н а. От него. Вам нравится моя дочка?
З и н о в и й. Римка, что я ненавижу, так это разврат. Я б таких давил. Вместе с приплодом. Хоть бы ты людей постыдилась, малолетка растленная!
Р и м м а. Зина, без грубостей! Не люблю я грубости! Девочка, ты ведь знаешь Петю Лазуткина? Мы его родители. Мы его ищем. Сразу после Нового года наш мальчик, наш сын пропал! А скоро ведь крещенские морозы!
Л е н а. Я за ним бежала, бежала, до самого до нашего Дома полярников. Но внезапно начался сильный буран, и Петю замело. И больше я его не видела. Никогда. Мне жаль.
З и н о в и й. Найду, ремнём отхожу по жопе, чтоб родители больше не убивались бы!
Л е н а (указывает куда-то за их спины). Начинается. Синоптики предупреждали. Сейчас закружит, завертит, и видимость станет нулевая. Пора расходиться по домам.
З и н о в и й. У тебя больше нет дома. Иди куда хочешь.
Р и м м а. Зина, без грубостей. Она всё-таки мать. На тебе, девочка, булочку.
Но Лена испуганно пятится от Лазуткиных. Прячется под сенью памятника. Она видит — за спинами Лазуткиных мешки полопались и из них выпорхнули старухи в балетных пачках. Старухи бормочут: “Отдай квартиру, обманщик-риэлтор!” Старухи кружатся метельно-вьюжно. Бросаются на Римму и Зиновия и уволакивают их в подворотню.
Л е н а. Синоптики предупреждали.
Входит Петя, он еле волочит ноги. Замечает Лену и, поражённый, замирает. Лена надменно проходит мимо.
П е т я. Зацепина.
Лена не отвечает.
П е т я. Лена.
Л е н а. Ну что тебе?
П е т я. Ты что? Ты красивая?
Л е н а. Не знаю. А ты?
П е т я. Я себе отрезал это. Это место.
Л е н а (смотрит на живот Пети). У тебя там штаны мокрые. Это кровь?
П е т я. Зато она меня больше не тронет. Не станет всовывать меня в себя, как сумасшедшая! В дыры свои бездонные. Соскользнёт с меня. Зацепиться-то не за что! Не ухватить меня! Я теперь гладкий и ровный, как баклажан!
Л е н а (тепло). Баклажанчик. Мне нравится.
П е т я. Сам в себе, а наружу — ничего!
Л е н а. Наруже — много взрослых! Взрослые — огромные.
П е т я. Взрослые — бездонные. Меня воняет ею. От меня она прёт. Отмыться — никак. От неё — столько запахов плохих. Столько жидкостей, и столько разных звуков. Она разрослась вокруг меня, как электрическое облако. Я — шагу без неё! Я боялся всё время. Марья Петровна, под предлогом химических опытов, оставляла меня после уроков, и, заперев в лаборантской, отбирала мои трусы и вертела меня как хотела.
Л е н а (рассеянно-холодно). Бедный. Как ты мучился, как ты мучился. (Порывается уйти.)
П е т я. Взрывала, хохотала. Никто не мог её остановить. Какой из меня лётчик после этого? А мама и папа надеются!
Л е н а (важно). Вот я — мама. Видишь, у меня есть дочка.
П е т я. Дай подержать?
Л е н а. Нет. Это моя дочка.
Лена хочет уйти, но Петя тащится за ней.
П е т я. Лена, не уходи, пожалуйста.
Л е н а. Почему?
П е т я. Не знаю.
Л е н а. Ну хорошо. Постою с тобой. Только не шуми, моя дочка заснула. (Напевает колыбельную.)
П е т я. Лена, ты правда красивая?
Л е н а (равнодушно). Не знаю.
Вбегает сержант Шкраба с фотографией. Рыскает по двору.
П е т я. Твою квартиру мои родители забрали. Они риэлторы. Они копят деньги мне на образование.
Л е н а. Ну и пусть.
П е т я. А где же ты будешь жить с дочкой?
Л е н а. Не знаю.
П е т я. Можно я буду твоим мужем?
Л е н а. Зачем?
П е т я. Мы будем вместе. Всю жизнь. Ты, я и дочка.
Л е н а. Отец, мать и дочка.
П е т я. Дай посмотреть. (Смотрит.) А как мы её назовём?
Л е н а (любуясь “дочкой”). А назовём мы её Марья Петровна…
П е т я. Зачем?!!
Л е н а. Она самая умная, самая сильная, самая добрая в мире. Я так мечтала, чтоб она стала моей мамой! А стала — моей дочкой.
П е т я. Тогда и моей. Нашей.
Л е н а. Нашей. Раз мы муж и жена.
П е т я. Раз мы муж и жена.
Сержант Шкраба сверяет фото с бронзовым профилем Паоло на мемориальной доске.
Ш к р а б а. Це ж вот же он! Як я не заметил раньше? Он это! Вот ты где сховался, гнида! (Кричит.) Товарищ майор, нашёл! Я его нашёл!
Эпилог
Квартира Паоло.
Паоло расхаживает по комнате. Таджик спит, уронив голову на стол.
Паоло трогает чайник.
П а о л о. Чайник остыл. Но – ставить новый времени нет. Итак, они стали жить вместе – девственница, младенец и кастрат. Мне жаль, таджик, что не дослушал ты до конца историю моих соседей. Но – пора! (Осторожно теребит Таджика за плечо.)
Таджик вскакивает, ошалело вертит головой, спросонья не понимая, где он находится.
Т а д ж и к. Снег чистить! ЖЭК заругается!
П а о л о. Тс-сс… Скоро сюда придут. Нужно успеть. Помоги.
Т а д ж и к. Пусти меня, старик. Меня уволят! Я деньги отправляю на Памир…
П а о л о. Молчи! (Запускает руку в брюхо чучела белого медведя и достаёт рулон прозрачной кальки.) Помоги. (Вместе с таджиком разворачивают рулон – на нём проступают какие-то контуры.) Теперь – сюда. (Прикладывают кальку к карте СССР , та сливается с калькой и – ярко, прекрасно засияла небывалая страна.
Т а д ж и к (молитвенно). Хульбук!
П а о л о. О нет, друг, ещё дальше! Хульбук – мальчишка по сравнению с этой страной! Да, я нашёл её! Я нашёл её в 41 году, когда весь мир рушил и бомбил себя – я увидел из своего самолёта – в арктических льдах её – Гиперборею! Праматерь всех цивилизаций! Туда, откуда вышли наши с тобой пра-предки – древние арии, брат-таджик!
Т а д ж и к. Ты знаешь путь, Паоло?
П а о л о. Я знаю путь, Таджик! Я начертил эту карту и стал ждать. Только слившись с картой недавно умершего государства, она могла указать путь в Гиперборею. И вот это государство умерло. Путь был открыт. Но один я не мог, я боялся сойти с ума в бескрайних полярных льдах, Мне нужен был товарищ, тот, что благоразумно прячет кусочки сахара на груди, зная, как пригодятся они в ледяных скитаниях. И ты пришёл, огнепоклонник. Во льдах твой огонь нас спасёт. Твой огонь и сахар. Ты готов, брат?
Т а д ж и к. Я готов, брат.
Таджик снимает с себя оранжевую куртку дворника и остаётся в белоснежных одеждах зороастрийца.
Паоло прислушивается.
П а о л о. Они идут. Им не нужна Гиперборея. Истина, которую она хранит не нужна! Им нужно тайное оружие гиперборейцев. Власть над миром нужна им. Как будто этот мир можно удержать в руках. Они думают, что я нашёл такое оружие.
В дверь звонят. Потом стучат.
П а о л о. Они боятся, что я сотру этот мир. Но мне не нужен их мир. И мне не нужна власть. Мне нужен только один этот город.
В дверь ломятся.
Паоло берёт Таджика за руку и подводит к чучелу белого медведя.
П а о л о. Гиперборея, как шкура моей матери – белой медведицы, она вберёт в себя этот город и спрячет его навсегда, навсегда. Никто никогда его не найдёт! Лишь случайный лётчик будет видеть его иногда дрейфующим среди арктических льдов, мерцающим своими алыми звёздами, звенящим призрачными колоколами. Но никто не поверит лётчику. Полярное сумасшествие, мереченье, вот удел этого лётчика. Постепенно этот город забудут. Он сотрётся из памяти народов, как прекрасная и страшная сказка. Вперёд, Таджик! Домой, таджик!
Дверь выламывают. И в тот же миг Паоло, а следом Таджик входят в чучело белого медведя, исчезают в нём.
Врывается Отряд.
Ш к р а б а. Товарищ майор. Чайник тёплый! Они где-то здесь!
Боец. Товарищ майор, вот… (Протягивает Майору куртку таджика.)
М а й о р (читает). РЭУ-5. Да. Какое пугающее одиночество.
Бойцы обыскивают комнату, заглядывают под кровать. Осматривают чучело.
М а й о р (равнодушно осматривает карту СССР). Он грезил прошлым. Отживший старик.
Ш к р а б а. Да товарищ майор, да брехня всё это! Ну не может такого быть, что какой-то полярный лётчик, нашёл тайное оружие Гипербореев. Тем более, он уже хрен старый. Уже не соображает ничего. (О чучеле.) Зверя такого дома держит! Он того – башкой подвинутый! Да если б он нашёл, он бы разве так жил? У него ж ничего нету, все вещи старые, Зверь и тот молью поеденный. Да нет, товарищ майор, вы даже не расстраивайтесь. Ничего он не нашёл. Нашёл бы, давно бы уже все узнали про это! Сказалось бы!
М а й о р. Тайное оружие гипербореев способно уничтожить не только нашу державу, не только планету, но и всю вселенную! Если этот Паоло озлобленный, обиженный, эгоистичный человек, ведь ему приходятся жить на крошечную пенсию, всеми забытым и заброшенным, вот, единственный друг – дворник… Одинокие люди часто дружат с дворниками. А ведь он, этот полярный лётчик, верой и правдой служил своей Родине, Герой Советского Союза, Кавалер ордена Сталина, Кавалер ордена Ленина, Кавалер… да что их перечислять– ни почестей, ни славы, лишь никому не нужная табличка на стене дома… По-человечески мне его жаль, но, товарищи, мы стоим на страже государственной безопасности нашей страны. Мы не можем поддаваться эмоциям. Если в руках такого безумца оружие гиперборейцев, мне страшно подумать, как он распорядится этим оружием.
Бойцы заканчивают осмотр комнаты.
Ш к р а б а. Может он в окно улетел совсем? (Идёт к окну, но Майор властно останавливает его.)
М а й о р. Отставить, боец Шкраба! Отойдите от окна. Я сам.
Шкраба неохотно отходит.
Майор решительно подходит к окну, и, секунду помедлив, отдёргивает штору. Смотрит в ночь. Затем оборачивается к своим товарищам, все страшно бледны.
М а й о р. Он сделал это! Проклятый лётчик! Сделал! Он забрал с собой Москву!
Занавес