Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2010
Александр Кабанов – родился в 1968 г. в Херсоне. Автор книг стихотворений “Временная прописка” (1989), “Время летающих рыб” (1994), “Ласточка” (2002), “Айловьюга” (2003), “Крысолов” (2005), “Аблака под землей” (2007), “ВЕСЬ” (2008), “Бэтмен Сагайдачный (2010). Главный редактор журнала культурного сопротивления “ШО”. Живет и работает в Киеве.
Поэзия Волошинского фестиваля
Александр Кабанов
Фонтанго
Водевиль, водяное букетство, фонтан – отщепенец!
Саблезубый гранит, в глубине леденцовых коленец,
замирает, искрясь, и целует фарфоровый краник –
так танцует фонтан, так пластмассовый тонет “Титаник”!
Так, в размеренный такт, убежав с головы кашалота,
окунается женская ножка, в серебряных родинках пота:
и еще, и еще, и на счет поднялась над тобою!
Так отточен зрачок и нацелен гарпун китобоя.
Под давленьем воды, соблюдая диаметр жизни,
возникают свобода пространства и верность Отчизне,
и минутная слабость – остаться, в себя оглянуться,
“но”, почуяв поводья, вернуться, вернуться, вернуться! –
в проржавевшую сталь, в черноземную похоть судьбы
и в пропахшие хлоркой негритянские губы трубы…
* * *
Разбавленный, по-гречески, вином –
ночует дождь в бидоне жестяном,
Стравинский, свежескошенный – смеется,
горят плоты, смердит резиной – плоть,
но, как и прежде, верит в нас Господь,
и любит нас, и в руки не дается.
Писать стихи о перемене поз,
когда у счастья – триппер и склероз:
и чье оно? И для чего? Не помнит.
Все холоднее осень, все больней:
от суффиксов до кончиков корней,
и тянет винной плесенью из комнат.
Октябрь, забронируй мне листву:
я сяду в бронепоезд на Москву
и вновь усну над пивом и сонетом.
Изгнания скрипит гончарный круг,
и если ты мне, Парадоксов – друг,
прости данайца и не плачь об этом.
Питерский ливень
В чековой книжке оставишь закладку,
выйдешь за пивом, а в Летнем саду –
дождь уплетает людей всухомятку,
четверть Фурштатской отъел на ходу!
Оные сутки, от каждой “маршрутки” –
лужи бросаются в страхе с моста…
Бродишь у ливня – в луженом желудке,
словно Иона – во чреве кита.
В желтой футболке с эмблемою “натса”,
стершихся мыслей вдохнув порошок,
ты поспеши благодарно признаться:
– Господи, как хорошо. Хорошо.
* * *
Лесе
Сбереги обо мне этот шепот огня и воды,
снегириный клинок, эвкалиптовый привкус беды…
Я в начале пути, словно Экзюпери – в сентябре,
где Алькор и Мицар, где иприт в лошадиной ноздре.
Далеко обними, пусть ведет в первобытную синь,
где Алькор и Мицар, твой мизинчик династии Мин.
Над звездою – листва, над листвою – трава и земля,
под землею – братва из космического корабля.
Я за словом “кастет” – не полезу в карман кенгуру:
вот и вышел поэт, танцевать золотую муру!
Вот смеется братва и бессмертную “Мурку” поет,
и похмельное солнце над городом детства встает!
Сбереги обо мне – молоко на хозяйской плите
(здесь любой виноград – бытовая возня в темноте).
Сбереги о любви – бесконечный, пустой разговор,
где лежит у воды с перерезанным горлом, Мисхор.
И тогда ты поймешь, задремав в жигулиной арбе,
что я – зверь о тебе,
что я – муж о тебе,
что я – мысль о тебе…
* * *
Согрей свои ладони над стихами,
где облака мечтают быть китами
с мохнатыми от снега – плавниками
и липкими от меда – животами.
Пусть шелестят над сонными “Крестами”
поддельными маршрутными листами.
Пусть в глубине велюровых кают –
раскосые десантники поют
про “степь да степь” хмельными голосами.
Зайдешь на камбуз, выпьешь при свече
настойку тишины на сургуче,
перелистаешь Фолкнера – тощища…
Будильник пропускает время “Ч”,
промасленной библейской саранче –
вторую вечность снится пепелище.
Китовые блуждают облака,
устал язык, не клеится строка,
цитаты пахнут дымом и цикутой,
романа усеченная глава:
“Любовь меж ПВО и ПВА”…
…в казенной тьме себя не перепутай.
И снег прошел, и пепел голубой,
дождь отшумел без соуса, грибной…
Кивает Будда просветленным ликом,
и облака – белеют над тобой
в своем опустошении великом.
(из цикла “Мифы древних специй”)
* * *
“Слушай гудение мраморного шмеля,
это под вашей грязью зреет моя земля,
всходят драконьи зубы, но вечер – долог…”:
так говорил Ясон, потомственный стоматолог.
Бережно, терпеливо взращиваешь врага,
от нехватки подвигов – нравственная цинга,
люберецкие огнедышащие быки
и прочие мудаки.
Вздрагивает, услышав колхидский гром,
дикий Гога-Магога, кепка-аэродром.
Что на базаре взвешено – Пелием предрешено:
будут тебе, Ясон, мидии и вино,
наградной “калаш” и шашлык-поединок,
если молчание – золото, будет тебе руно –
но, из лобковой шерсти блондинок.
Возвращайся в родной Иолк,
насыпай слова в кофемолк,
зажигай новогодний ёлк.
* * *
Я сам из тех, кто выбирает Сети…
a_tarkovsky
Оставьте Ваш е-мейл. Кabanovsho собака…
нет, не собака – оборотень, волк.
Я Вас любил, я съел бы Вас, однако –
сигнал тревоги, возвращаюсь в полк.
Сменил иконки, глючила гордыня,
молился, исповедовался всем.
О, юзер Моисей, твой файл “Pustinya” –
теперь не открывается совсем.
Чтя декабристов, я сходил по ссылке:
http:// и что-то там фарес.
…Рылеев – бригадир на лесопилке,
а Муравьев-Апостол – хлеборез.
Ох, няня, няня, дай еще полкружки –
мне в чате до пришествия висеть,
нет, не любовь, не секс, а побрякушки
и одиночество дарует Сеть.
По ком иссохлись верные чернила?
По ком бумага искренно бела?
Я Вам пишу: “Мой друг, собак – на мыло…” –
рука, от непривычки, затекла.
Спит Пушкин – ненасытный тамагочи,
в бутылке дремлет список кораблей,
спит мягкий знак, и слово “жизн” – короче,
но, как и прежде, слово “смерт” – длинней.
***
Я сам себя забыл о жизни расспросить,
так забывают свет в прихожей погасить
и двери перед сном закрыть на шпингалет.
Я принял эту жизнь. Надежней яда – нет.
Зима – все на мази, все схвачено, браток:
на каждое мгновенье придуман свой шесток,
бензин подорожал, провинция в грязи.
Шофер моей души, прошу, притормози!
Застынь, застопорись и выпей натощак
двойной одеколон студенческих общаг.
Отчизны не видать – сплошные закрома.
Шофер моей души, не дай сойти с ума,
услышав костный хруст промерзших деревень.
И в лучшие стихи – мои слова одень.
Как в ярые меха с боярского плеча,
одень стихи мои в рычанье тягача:
пусть лязгает полями и согревает вас
печальное чудовище моих бессонных глаз.
Все схвачено, браток. Врагов понамело.
Чу! Кто-то постучался в лобастое стекло:
вот так, вечерним летом, стучится мотылек,
как будто женский пальчик в простреленный висок!
Остановись, мгновенье, в краю родных осин!
Шофер моей души, финита ля бензин!
Какой сегодня век? – Четверг, браток, четверг.
А обещали – жизнь. А говорили: “Снег”…
Лена Элтанг – окончила факультет филологии и журналистики Иркутского государственного университета. Автор двух сборников стихотворений – “Стихи” (Калининград, 2003) и “О чём пировать” (СПб., 2007, “Пушкинский фонд”). Стихи публиковались в журналах: “Вильнюс”, “Знамя”, “Новый Берег”, “Октябрь”, “Сетевая поэзия”, антологии “Освобождённый Улисс” (Москва, “НЛО”, 2005) и других изданиях. В 2006-м вышел роман “Побег куманики” (“краткий список” премии Андрея Белого, шорт-лист премии “Национальный бестселлер”), в 2008-м – роман “Каменные клёны” (шорт-лист литературной премии “Новая словесность-2009”). Живёт в Вильнюсе (Литва).
Лена Элтанг
***
что теренций ноет сердце пусто в прежних погребах
так божественно вертеться и остаться на бобах
завывает третаюга мир уменьшился на треть
навестить в афинах друга или дома умереть?
друг и сам живет обманом пишет нынче все не то
ищет мелочь по карманам прошлогоднего пальто
ноет рабство в подреберьи вши заводятся во швах
тело бывшего бербера ослабело тело швах
закрывай теренций двери воры бродят как вино
зрелый ум щеколде верит молодому все равно
четверть медного таланта кто-то выкопал в саду
напиши им аттелану чтобы тешить слободу
погляди в глаза стыду
***
о проклятая дура-дорога! надо ж так чтоб весь день не везло
будто загнутый шлепанец бога в лобовое уперся стекло
чуть не сбили в брагансе собаку
под коимброй свихнулись с пути
возле лейрии впутались в драку еле ноги смогли унести
поскорей бы скатиться в низину за покатые спины волов
там в озерной зеленой корзине бьется сизый небесный улов
а пока мы тут вязнем в закате в золотой лузитанской золе
кто-то катит в долину и катит – правит вниз на лиловом воле
в камышах безмятежно ночует
продвигается бережно днем
он не пишет он просто кочует – не завидуй не думай о нем
отвернувшись от здешних сиятельств погляди в подлежащую тьму
на закате своих обстоятельств не причастен уже ничему
***
плотва стоит под ветлами в невидимой воде
жара такая плотная что чешется везде
и я стою по ниточке в сиреневом трико –
дитя своих кибиточных вдова своих клико
слабо перед учителем на шаре устоять
пока июль мучительный вращает рукоять
шарманщиком ли иродом каликой ли рябым –
все розовым периодом а может голубым
закончится и сразу же возьмется вдругорядь
музыкою заразною дурить и охмурять
учитель! умираю я с нерусским языком
но шар перебираю я недаром босиком
стою – но дело делаю и все стоят со мной:
сурок и лошадь белая и пустошь за спиной
***
грибы сошли и мы вот-вот сойдем за ними вслед
сухой рябиной станет рот а через сотню лет
вернутся пальцы обратясь в ольху и бересклет
мышиной шкуркой станет бровь мелькнет в сыром стогу
и может быть свернется кровь брусникой на снегу
не нам с тобой бояться брат голландских папирос
четвертых проз девятых врат простых метаморфоз
гляди и молви будто князь – ты всех их перерос
слова слабы кругом рабы меси лесную грязь
туда куда сошли грибы спускаются смеясь
***
давно ли тебя подменили: не пишешь, не пашешь, не спишь,
вертинским на старом виниле пугаешь литовскую тишь,
трясешься и куришь босая – всю ночь на веранду лило,
в размокшее кресло свисает лоскут полотняный, крыло
подстреленной влёт филомелы – она тебе снится? да ну,
все правда: питье из омелы и тяжесть, что тянет ко дну
столешницу, черную башню и чашки, забытые всклень,
и можно бы вылить, да страшно, и можно бы выплыть, да лень,
какой еще выпить отравы, покуда не снится аид,
и озеро, выйдя из рамы, за шторами тихо стоит,
и слепнет небесная сила, как если бы донная мгла,
поднявшись, зрачок погасила и радужку заволокла
***
забыла что слова имеют свойства лестниц
заводят высоко и сырости полны
а там на чердаке полно твоих прелестниц
и хмурится в окне латунный лоб луны
вот гостья драит стол и выметает стружку
вот гостья голышом хозяин к ней приник
вот я стою в дверях терновая подружка
слова стоят за мной и дышат в воротник
в каком-то феврале я здесь царила тоже
гоняла пыльных мух и войлочных мышей
хозяин смоляной калика перехожий
все так же здесь живет и гонит нас взашей
он ставит паруса а гостьи ставят чайник
одна несет траву другая мастихин
слова уже ушли в дверях стоит молчанье
густое как смола пустое как стихи
***
веки скорбные скорлупки
опустились и невмочь
языку пошевелиться
ходит ходит пестик в ступке
надо всю перетолочь
похоронную землицу
был кураж да видно вышел
бьется ядрышко все тише
спи орешек не стыдись
засыпай на красной ветке
рассыпаются таблетки:
по стволу крадется мысь
хочет горечи миндальной
кто-то целится смеясь
кто-то в жимолости плачет
ближе ближе берег дальний
мама мама рвется связь
с вашей линией горячей
вы не слышите алло?
в будке треснуло стекло
заметает
замело
***
дождь в мюнхене стоял стеной и в зальцбурге стеной
когда ты плакал надо мной и плакал подо мной
тебе хотелось выйти вон – туда где без меня
ты тихо чистил свой загон ты пас своих ягнят
в каком-то прежнем феврале сидел себе один
в чужом нетопленом шале среди тирольских льдин
как местный скотник груб и дик сшибая лебеду
бродил меж бледных эвридик в заброшенном аду
пока ты жил навеселе остывший как зола
спала бавария во мгле и австрия спала
и ты все кутался в пиджак а я – в свое пальто
и было звать тебя никак и я была никто