Очерки
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2010
Евгений Шихалев
Евгений Иванович Шихалев — родился в Свердловске в 1930 году. Многие годы провел на комсомольской и партийной работе. Печатался в газетах “На смену!”, “Вечерний Свердловск” и других. Автор книги стихов “Размышления в дождь”.
Весна в деревне
Очерки
Узнать канюка
Не понимаю людей, которые не берегут природу. По-моему, они случайно оказались на нашей планете.
То лето не баловало солнечными днями. Либо занудный, моросящий, либо вдруг шальной дождь. И мы с женой загрустили: середина августа, а в лесу еще не бывали. Но вот природа вроде вняла нашим сетованиям, в один из дней ветер наконец-то вступил в союз с солнцем и помог ему утром прогнать свинцовые тучи. Утром ранешенько солнце обрадовалось и заиграло лучами. Распрямились промытой листвой деревья, радостно заметались птицы, повылезали из конур собаки и забегали по улицам, проснулись петухи. От земли шел пар — радостно выдыхает из себя излишки влаги.
— Пойдем в лес! — предложила жена, и я, не раздумывая, согласился.
В считанные минуты собрали корзины, пищу и ножи.
Сосновый бор от нашего деревенского дома — в семистах метрах. Чтобы не терять драгоценные минуты, мы пошли не в обход по дороге, а через кукурузное поле по стерне — занятие не из легких, но это все-таки лучше, чем идти по междурядью, где стояла вода. Грязи набрали на обувь прилично и избавились от нее в луже у края леса. И — вошли в лесную сказку.
Сосны-великаны намокли от дождя и с удовольствием подставляли свои бока солнцу. Бисером поблескивали молодые сосенки-подросты. До них пока солнце еще не добралось, и они сохраняли дождевые капли. Бор в этих местах не густой, прорежен, и есть условия для роста. Мы бываем здесь каждый год, и заметно, как подрастают молодые деревца. Я радуюсь за подрост: он тянется вверх, набирает силу и мощь. И в то же время грущу, когда вижу рухнувшие громады-сосны, которые отжили, отшумели свой век и теперь, замшелые, лежат и гниют. Жаль, что в свое время их не пустили в дело.
Дыхание осени заметно: сосны начали потихонечку сбрасывать пожелтевшую хвою. Особенно это бросается в глаза в просеке, на тропе, которая густо усеяна иголками хвои. Потемнел и пожух папоротник. В одном месте мы наткнулись на целую плантацию. Я всегда задерживаюсь возле него, и каждый раз меня преследует одна и та же мысль: “Неужели во времена неандертальского человека или того раньше папоротник достигал гигантских размеров в наших уральских краях?”
— Ты что замечтался? А грибы? — вернула меня к нынешней реальности жена.
На возвышенных местах и впрямь стали попадаться короли здешних грибов — грузди. Увы… В большинстве — переросшие и гнилые. И тем не менее они поддерживали нашу веру в успех. Вскоре мы и правда наткнулись на взвод груздей. Один вырвался вперед, нахально сбросил с себя маскировку и предстал передо мной. Я присел, чтобы срезать его, но, осмотревшись вокруг, закричал от радости: груздей выглядывало из своих укрытий уйма! На сей раз гнилья было намного меньше.
— Не забывай прикрывать мхом срез, чтобы не замерзла грибница, — напомнила жена.
Я же, помимо сбора грибов, преследовал и другую цель: мне, хорошо знающему здешние места, хотелось вывести жену к Исети и показать чудесные пейзажи.
— Ты что, как настеганный, несешься? — удивлялась она.
А я и вправду несся, поскольку требовалось пройти еще километра два и не терпелось достичь желанного места, которое несомненно вызовет восторг жены. Известно, женщины тоньше воспринимают природу, ее цвета и краски. Жена часто останавливалась: то у осины, листья которой начали розоветь, то возле толстого и грубого ковра отцветших фиалок. Всегда же завораживает ее рябина — весной мелкими зеленовато-белыми цветками, собранными в единый букетик-соцветие, осенью оранжевыми ягодами. Вот и сейчас замерла она у рябины, невысокой и непышной, нежно положила на ладонь, не срывая, гроздь ягод и разглядывает ее, пробует на вкус.
— Вперед, мой друг! — поторапливаю.
— Не погоняй, пожалуйста! — раздается в ответ.
В низком месте, где буйствует трава, буквально из-под ног взлетели темно-коричневые дрозды. Поблизости старательно выстукивает дробь дятел. Люблю наблюдать за его работой, поэтому остановился и попытался найти взглядом, но не нашел. Отчетливо послышалась утренняя перекличка-конкурс петухов, залаяли собаки. Я понял, что мы на подходе к реке, на противоположном пологом берегу которой широко и привольно раскинулась деревня Перебор.
Мы увидели ее сквозь кромку леса с высокого, скалистого берега. Казалось, что своей южной окраиной она уперлась в голубое небо, в котором с наслаждением купалось раскаленное солнце. Взору предстали приличные дома с хорошими постройками. Стучали топоры, и завывали пилы — отстраивались дачники. Местные жители не строят дома с высокими и покатыми крышами.
— Красота какая! — не удержалась жена.
По сыпучей тропе, петляющей между молодняком-сосняком, кустарниками малины и шиповника, мы спустились в небольшой ложок, который до самого рукава руки (здесь она разделена песчаной косой) затянут дикой растительностью. Тропа вела к небольшому утесу, который, словно подросток, вырвался вперед от родителя — высокой скалы с сосновым бором. У подошвы утеса мы обнаружили родник, обрамленный мелкими досками и немного углубленный. В трех местах из-под земли пробивалась узенькими спиралеобразными струями вода, как вроде бы через крошечные трубки подавали кислород. Вода чистая, как хрусталь, холодная до ломоты в зубах и необыкновенно вкусная. Не искушая себя, мы набрали воды в двухлитровый пластмассовый бидончик, хотя и взяли его под малину. Дома от души побаловались чайком. Заварка, на удивление, была значительно темнее и ароматнее, нежели в колодезной воде, в которой она почему-то светлела и принимала морковный цвет.
Без труда мы забрались на утес, вершина которого оказалась относительно плоской, лишь в середине торчало грудно несколько камней, вполне пригодных для сидения. Утес, если вглядеться, как бы вознамерился либо перейти на противоположный берег, либо преградить путь реке, но в последний момент вдруг передумал и замер на полпути. Река же со второго рукава, не желая ссориться, обходит утес тихо и осторожно: кто его знает, что вдруг выкинет каменное чудище? А в трехстах метрах от него она изгибается еще более, чем возле утеса, и течет уже плавно и торжественно. Именно тут взяли да и перебросили навесной канатный мостик. Деревенские люди ходят по нему в бор по грибы, на работу в детские лагеря, что поблизости.
К востоку от утеса на правом берегу в зелени и голубом небе просматривается крохотный кусочек рабочего поселка картонной фабрики “Свободный труд”. Не знаю, как сейчас, а прежде фабрика представляла собой особую ценность: областные, да и центральные газеты не обходились без ее продукции — матриц, которые изготовлялись из макулатуры.
По склону скалы, залитому солнцем, утыканному малышней-подростками сосняка и кустарником, мы направились к знакомой тропе. В одном месте я спугнул дрозда, потом какого-то зверька с темным окрасом. Он так молниеносно юркнул от меня, что я не успел его разглядеть. Показалось, что это была ласка.
В лесу как назло попадались и попадались грибы: грузди, реже обабки, иногда поздние маслята. Вот уж поистине: съесть не могу, а покинуть жаль. С трудом находили в корзинах щелки и брали только молодые, крепкие и маленькие.
Вдруг похолодало. Закачались, зашумели вершины сосен, отчего казалось, что где-то рядом вдруг ожил водопад. Умолкли птицы. Мы заспешили к дому. На выходе из леса, когда уже набежали тучи и накрыли солнце, заморосил дождь. Именно в эту минуту мы услышали резкий и в то же время жалобный крик птицы.
— Это — канюк, — как бы между прочим и вроде бы не сомневаясь, бросила на ходу жена.
И вправду, пошарив взглядом, на сосне у самой кромки леса я увидел обыкновенного канюка. Узнал его по бурой, с рыжим налетом, окраске спинки и беловато-охристым, с бурыми пятнами, брюшку. Холодными глазами хищника канюк глянул на меня сверху и на всякий случай перебрался на верхний сук. И — снова начал кричать. Вскоре появилась подруга или друг, и птицы улетели в лес.
— Как ты узнала канюка? — не без улыбки спрашиваю жену.
— Узнала — и все! — последовал ответ
Я понимал, что сказала она наугад, но — угадала и теперь вот “возносится”.
Дождь усиливался. На кукурузном поле мощные “Кировцы” с прицепными комбайнами, меся грязь, убирали кукурузу. Мы тоже увязали в грязи, но в обход и на этот раз не пошли — короче путь, да и дождь подгонял. Уставшие, измотанные ходьбой, побросали в сенях грязную обувь, вошли в теплый и уютный дом и повалились на пол. А за окнами вовсю, как и накануне, поливал дождь.
Память о себе
Несколько летних сезонов подряд мы с женой снимали в селе Кашино дом-малуху.
Село небольшое, но и не маленькое, со всех сторон окружено лесом, в основном сосновым. С восточной стороны его огибает мелководная Сысерть, которая на южной окраине перекрыта плотиной, отчего и образовался Ильинский пред. До октябрьской революции здесь, на плотине, стояла мельница. С запада село надвое разделяет Каменка. В центре и она перекрыта и тоже образует прудок. Редко увидишь, чтобы в Каменке купались, — вода холодная и образуется, видимо, из родников и ключей. В двухстах метрах от моста через Каменку обе реки соединяются. Правда, от этого Сысерть полноводнее не становится. Ее правый берег — высокий, с сосновым бором, а левый — чаще всего в ольховнике и ивняке. Последнее характерно и для Каменки — она протекает в более низкой местности и подальше от леса.
Воздух здесь чистый, сдобрен хвоей, обилием трав, речной прохладой и в яркие солнечные дни звенящий. Не случайно в селе обилие птиц. Утрами стоит такое песнопение, что дух захватывает.
Дома в Кашино в большинстве крепкие, добротные. Все основные улицы и почти все проулки заасфальтированы. После дождя пройдешь в доброй обуви и не запачкаешь ее. Не припомню что-либо подобное в других селах нашей области.
Ежедневно я прогуливался по селу. И как-то обратил внимание на то, что многие дома, даже те, что потемнели изрядно от времени, выглядят нарядно. А причиной тому — красивые ажурные оконные наличники, окрашенные, как правило, в два цвета: кружева — в белый, основание — в голубой или синий. Если внимательно вглядеться, то в некоторых наличниках, как и в любом произведении искусства, можно определить почерк одного мастера. Они без излишеств и нагромождений, выполнены с большим вкусом и выдумкой, легкие и красивые. Каркас подогнан строго по размеру окон, имеет вверху небольшой карнизик, оформленный аккуратным кружевом. По бокам каркаса строго симметрично расположены различные детали.
За три сезона я перезнакомился с многими местными жителями и, конечно, поделился с ними своими впечатлениями.
— Это работа Егора Дмитриевича Черноскутова, — сразу сказала Анна Степановна Нищих, у которой мы жили в первый сезон. — Его уже нет в живых.
В другой сезон мы снимали домик-малуху у супругов Мальцевых. На их основном доме тоже оказались приметные наличники. И появилась у меня мысль: написать об этом человеке. Но Мальцевы — люди приезжие и мало что могли рассказать о мастере. Они навели меня на мысль сходить к его вдове. Не сразу я решился на такой шаг, беспокоило, что вдруг разбережу рану пожилого человека. Меня, однако, убедили, что вдова — женщина не из плаксивых, твердая духом и еще довольно крепкая.
Такой Елена Антоновна и предстала передо мной. Несмотря на 76 лет, сохранила красивые черты лица. Встретила меня, незнакомого человека, исключительно тепло и приветливо, а когда узнала о цели моего прихода, то чуток все-таки разволновалась, светлые с голубинкой глаза повлажнели, но тотчас взяла себя в руки. Глянул я на ее хороший рост и крепкую фигуру, и невольно вспомнились некрасовские слова о русской женщине.
В доме бросилась в глаза белизна заправленной постели, скатерти на столе, салфеток с кружевами на полочках, тумбочке и комоде. На стене — два фотопортрета. На одном без труда узнал хозяйку дома.
— А это — Георгий Дмитриевич, — указала она на второй с нескрываемой любовью и уважением.
Столярным делом Георгий Дмитриевич увлекся с детства. Наверное, этим и объясняется поступление на работу в начале 30-х годов на работу в сысертскую артель “Красный фуганок”, где и овладел в совершенстве специальностью столяра-краснодеревщика. И по сей день в доме стоят выполненные талантливо и со смекалкой, со вкусом и добротно горка-буфет, комод, шифоньер, стол, фигурный диванчик, стулья и табуреты. Честное слово, не раздумывая, я согласился бы часть своей нынешней мебели, сделанной из древесностружечной плиты, поменять на увиденную!
Сделал он как-то для себя и наличники. А они возьми да и поглянись сельчанам. С той поры и пошло! Работал Георгий Дмитриевич вместе с Иваном Петровичем Суриным. От него я узнал, что вначале мастер набрасывал эскиз, рассчитывал размеры и только потом тщательно переводил на плотный картон орнамент и вырезал трафареты. Предлагал он всегда несколько вариантов — на вкус заказчика.
От напарника узнал я и о том, что Георгий Дмитриевич воевал. На фронт ушел он на второй день войны и пробыл, как говорится, от звонка до звонка. Домой вернулся в 1946 году — весь в осколках. О его ратных подвигах свидетельствуют боевые награды: ордена Красной Звезды и Отечественной войны, медаль “За отвагу”.
После войны работал он заведующим клубом, завхозом школы, начальником пожарного депо и столяром леспромхоза. На какое-то время уговорили его помочь наладить в совхозе кое-какой инвентарь. А в 1965 году его, беспартийного, избрали председателем Кашинского сельсовета.
Когда писал эти строки, на память пришли слова Владимира Александровича Сологуба — из его знаменитого “Тарантаса”. Описывая Печорский монастырь, он подчеркивал, что “изучая здания сии не в целом, а в подробностях, мы находим почти целую историю нашей родины: наличники, карнизы, перила, крыши, окна — все отдельно принадлежит к известной эпохе, к особому случаю”.
Стоит, наверное, эти слова отнести и ко всему, что вышло из-под рук нашего земляка.
Весна в деревне
Окно комнаты, где я спал, выходило на восток, и я наблюдал, как медленно, постепенно светлел, загорался горизонт. Вот выплыл кусочек, а вскоре и весь оранжевый солнечный диск. За домом с северной стороны слышался какой-то гул. Чтобы не потревожить хозяев, осторожно я вышел во двор, а они, оказывается, вовсю уже хлопотали по хозяйству. Как горожанин, совсем забыл, что деревенские рано поднимаются: дел хватает, в особенности когда есть какая-то живность.
— Молочка бы попил! — предложила хозяйка.
Я пообещал, что чуть позже, и поспешил на улицу. Воздух был немного прохладный, и пахло талой водой. Под ногами еще похрустывал ледок, из-под которого тотчас же выступала вода. Солнце пригревало, оживали, запевали звонче и чаще ручьи.
По логу, где местами лежал снег, я направился к речке Камышинке и от увиденного замер: небольшая в ширину и тихая летом, сейчас она вышла из берегов, разлилась по логу, несется грозно и с ревом. Вот тебе и тихоня! Помнится, в давние годы, когда я работал здесь, вот в такие же апрельские дни утрами люди высыпали на высокие кое-где берега, чтобы посмотреть ледоход и восхититься нравом Камышинки. Так вот какой гул мне слышался, когда я проснулся.
Я вернулся на улицу и прошел до моста через Камышинку. На противоположном берегу у кромки березового леса шумели грачи. Направился туда. К дороге, на которой валялись веточки деревьев, спикировали друг за другом два грача. Я замер. На их вороненом оперении поигрывало солнце в виде медно-зеленоватых отблесков. С важным и независимым видом грачи долго, старательно перебирали веточки, ненужные, видимо, отбрасывая в сторону. Наконец один из них выбрал наиболее ветвистую, но небольшую и взлетел. За ним последовал другой с кусочком тонкого и гибкого провода — при устройстве гнезда, наверное, все сгодится.
Я прошел вдоль пашни и приблизился к лесу. Шум там стоял невообразимый. Одни грачи, как мне показалось, отстраивали прошлогодние гнезда, отгоняя и поклевывая друг друга, другие усердно устраивали новые. Сама собой пришла на память пословица: “Грач на горе — весна на дворе”.
На обратном пути к дому меня привлекли сидевшие на электропроводах пять черных, с блестящим сине-фиолетовым отливом, скворцов. Они поочередно выдавали такие мелодии, что дух захватывало, словно соревновались в умении петь. Пожалуй, за всю жизнь я не видел и не слышал ничего подобного.
— Ишь, как надрываются! — заметил проходивший мимо старичок, одетый в тяжелое зимнее пальто. — Самочек, небось, подзывают. Мы, мол, здесь и домик подобрали! Это славно, что птиц любите. Душа еще, стало быть, не очерствела.
Я поблагодарил его за комплимент и направился к дому. У самых ворот, чуть не задев меня, с криком разодрались воробьи — что-то не поделили. Остальные, что живут за наличниками, поминутно залетали в гнезда и вылетали из них. Одно слово — весна!