Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2010
Валерий Котеленец
Валерий Котеленец — родился в 1954 году в городе Асино Томской области. Служил в армии (Дальний Восток, морская авиация). Работал слесарем на заводе, монтировщиком сцены и актером в кукольном театре, сторожем, дворником, санитаром “Скорой помощи”, уполномоченным Бюро пропаганды художественной литературы при Алтайском отделении Союза писателей, художником-оформителем. Автор книг стихотворений и прозы: “Другая жизнь” (1990), “Небесный поединок” (1994), “Тихие стихи” (1996), “Ваятель облаков” (1999), “Середина земли” (2001), “Ангел-хранитель” (2001), “Лилия долин” (2007). С 1996 года руководит литературной студией. Член Союза писателей России. Живёт в городе Барнауле.
***
Эта птица как ночь темна,
а в глазах её — лютый лед.
Прилетает ко мне она
и сердце мое клюёт.
А другая — как день светла —
без конца отгоняет её.
И серебряным взмахом крыла
исцеляет сердце моё.
И кружат они надо мной,
возвращаясь одна за одной.
А когда перестанут кружить,
то и я перестану жить.
***
Этот холод во мне,
эта вечная стужа вокруг…
Отогрей мою жизнь
теплотой нескудеющих рук.
Ну а если ничем
ледяной не оттаять души,
то хотя бы глазок
в голубую весну продыши.
***
Что принесёт нам этот новый год?
Каких ещё подарков посулит?
Он, как и предыдущие, пройдёт.
И даже не пройдёт, а пролетит.
И снова снегом скрипнет у дверей
очередной обманщик Дед Мороз.
И станет голова моя светлей
на 365 седых волос.
***
Отдавать долги приходит время.
Многим на земле обязан я.
Только чем расплачиваться с теми,
кто уже за гранью бытия?
С теми, кто бессонными ночами
надо мной, как призраки, стоят
и своими звёздными очами
молчаливо в душу мне глядят…
***
Февраль сошёл с ума
и мечется в припадке.
Февраль сошёл с ума,
а с психа взятки гладки.
Ну что ж — валяй, дружок,
бушуй, маши руками,
вали прохожих с ног,
заваливай снегами.
Неистовствуй, как бес
из дантовских кошмаров,
пока весна с небес
не вышлет санитаров.
Покуда в слякоть лбом
не ткнут голубизною
и рукава узлом
не стянут за спиною.
***
Пока сияет синий окоём,
как склянка, прополосканная ливнем,
побудь ещё в неведеньи своём —
ребяческом, невинном и наивном.
Как морс через соломинку, цеди
шипучее и сладостное время…
Покуда жизнь не встанет позади
и похотливо не задышит в темя…
***
Но если смысла нет, зачем всё это,
к чему дурацкий этот балаган
с весьма невразумительным либретто
и шрамами от настоящих ран,
без громко рукоплещущего зала,
без грима пониманья на лице,
но с ожиданьем полного провала
и смертью обязательной в конце…
***
Город-ирод, город-ворог,
не хватай меня за ворот —
дай мне дух перевести.
Не бери меня измором —
душу с миром отпусти.
За кирпичными домами,
за фабричными дымами,
за увечными лесами
есть с живой водою ключ.
Отпусти меня — не мучь.
Город-ирод, город-ворог…
Глядя в небо, словно в прорубь,
у обочины стою.
На асфальте бьётся голубь —
ищет голову свою…
Август
Ещё не время слякоти тоскливой.
Но глазом не моргнёшь — и на порог
взойдёт сентябрь, как путник торопливый,
не отерев забрызганных сапог.
И вдруг повеет холодом. И сразу
пойдёт вразнос привычной жизни ход,
как будто заведённый до отказа —
вот-вот пружину хрупкую сорвёт.
Но август не прошёл еще. И рано
загадывать, заглядывать вперед,
считать цыплят, вставлять вторые рамы
и жизни предъявлять суровый счет.
Ещё теплынь. И пахнет резедою.
И в гулком небе звёзд полным-полно…
В садовой кадке с тёмною водою
мерцают листья, падая на дно.
***
Осень грядёт. Как и следует — следом за летом.
Астры цветут. А листва пожелтела почти.
Время идёт. Но не стоит, не стоит об этом.
Так уж ему и положено свыше — идти.
Время летит. Но ведь этим оно и прекрасно,
что испокон не стоится на месте ему.
Кто нам сказал, что листва истлевает напрасно?
Кто нам солгал, что и мы не нужны никому?
***
В этой жизни злой и бестолковой,
где душою помыкает плоть,
я не сделал ничего такого,
чтобы осудил меня Господь.
Только память не даёт покоя,
норовит больнее уколоть:
“Ну а что ты совершил такое,
чтобы полюбил тебя Господь?..”
***
Однажды ужасом безмерным
я был в ночи разбужен вдруг.
Мне снилось, что я стал бессмертным,
а у меня — ни ног, ни рук.
И я лежу, как зрячий камень,
людьми и Господом забыт.
И Вечность жёлтыми зрачками
злорадно на меня глядит…
Музыка
Концерт окончен. Публика ушла.
В гримёрной разливают цинандали.
Но музыка ещё не умерла,
ещё витает в опустелом зале,
парит, уже не слышная ушам,
последним вздохом тающей печали,
как зыбкая, тревожная душа
над телом бездыханного рояля.
***
Чем думаешь больше, тем больше вопросов.
А жизнь всё равно коротка.
Стою и гляжу непредвзято и просто:
деревья, земля, облака,
пыхтит по реке голубой пароходик,
гремит по мосту товарняк…
А время проходит, проходит, проходит…
и всё не проходит никак.
***
Вновь эта боль непомерная,
эта слепящая тьма.
В ночи такие, наверное,
люди и сходят с ума.
Что ты, душа окаянная,
в угол забилась, как зверь?
Разве в твои покаяния
кто-то поверит теперь.
Горькие сны и пророчества.
Памяти чёрствый ломоть…
Может, от одиночества
нас и придумал Господь?
Ночной человек
Звёздно, холодно и пусто.
Спит в тепле честной народ.
В переулке снегом хрустнул
сумасшедший пешеход.
Весь нахохлился, как птица,
сизым инеем зарос.
Ну чего ему не спится
в этот дьявольский мороз?
Ну зачем он в одиночку
ходит-бродит по ночам,
за собой по мёрзлым кочкам
тень худую волоча?
Ну зачем в такую стужу
под луною ледяной
он тревожит мою душу
безысходностью земной?
***
Поздно молиться. И каяться поздно уже.
Всадник на бледном коне показался вдали.
Дай напоследок прижаться душою к душе
на островке из-под ног уходящей земли.
Знает лишь Отче Небесный, чьи души спасти.
Час приближается. Вечность подходит к концу.
Дай мне прижаться к тебе и покой обрести.
Это не слёзы, а звёзды текут по лицу…
***
Мгновенье, остановленное кистью.
Кусок стены. Скамейка. Мокрый сад.
И киноварью тронутые листья,
что с голых веток медленно летят.
Пройдёт сто лет. Не станет нас на свете.
Пожухнет холст. И потемнеет сад.
Но так же будут падать листья эти.
И до земли никак не долетят.