Повесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2010
Андрей Кузечкин
Магма
Повесть
Часть 1. Суббота
Вика смотрела в потолок, думая о чём-то далёком. Артём валялся рядом, подложив руку под голову девушки, и любовался её лицом.
— И о чём мы размышляем с таким удручённым видом? — от нечего делать поинтересовался он.
— Женька… — ответила Вика, не сводя глаз с мухи, усердно топтавшей побелку.
— А что с ним, с Женькой? Свадьба-то намечается?
Красотка сжала губы в клювик, что на языке её мимики означало лёгкую досаду, и кивнула:
— Вопрос решённый.
— Так что же тебя гложет? — спросил Артём со снисходительной улыбкой восточного мудреца. — Парень вроде бы надёжный, обеспеченный, на ногах крепко стоит, из хорошей семьи… Тебя же цитирую! Чем недовольна?
— Да ты же знаешь: он простой как валенок, — ответила Вика с презрением в голосе.
— Простой — не значит глупый.
— Я и не говорю, что он глупый. Он тупой! — последнее слово прозвучало, как удар молотка по шляпке гвоздя.
Артём подобрал с простыни белое пёрышко и стал медленно водить им по чуть розоватой коже девушки:
— И это ты говоришь о человеке, который приносит тебе в жертву собственную свободу? Ведь он же любит тебя!
— Любит… но не понимает. Может, и пытается понять, напрягается… Бесполезно. С ним и поговорить-то не о чем, он за всю жизнь прочитал полторы книги!
В ответ она получила насмешливую улыбку:
— Хочешь поболтать с умным человеком — в библиотеку сходи. Настоящие мужчины не для этого предназначены. Как сказала одна моя знакомая студентка: “Мне нужен мужик, чтобы катал меня на машине и трахал!” А понимание — это миф. Людям это явление практически несвойственно. Любая человеческая личность — это вселенная. Вселенную невозможно постичь разумом, ибо она бесконечна.
— Я понимаю, о чём ты. А он бы не понял. Постоянно спрашивает: всё нормально? я тебя ничем не обидел? тебе со мной не скучно? может, тебя в кино свозить? тебе не нравятся резинки? может, на таблетки перейдём? что мне сделать для тебя? Не могу же я сказать: “Отвалить раз и навсегда!”
— Не можешь. И не скажешь. Выйдешь замуж за Женьку, с работы этой дурацкой уйдёшь, ребёночка родишь, скучать некогда будет. Весь день за домом присматриваешь и за дитём, вечером мужа встречаешь. Он тебе конфет приносит, себе — бутылочку пивка… Каждый вечер — маленькая пирушка. Он друзей с работы в гости приводит, и все обалдевают: вот это супругу Женёк себе нашёл! Ведь тебе хочется всего этого?
— Да, — обречённо согласилась Вика.
— Конечно, есть свои недостатки, но это лучше, чем мрак, тоска и неопределённость… Так?
— Так. Вставать пора, Тёмыш.
— Сначала новости, — Артём потянулся за пультом.
— Новости? Ты смотришь новости? — Девушка не верила своим ушам.
— Смотрю. С первой до последней минуты.
— А раньше не смотрел!
— А теперь вот смотрю.
— Там же сейчас одно и то же! По всем каналам!
— Вот именно, прелесть моя. Я с самого детства этого ждал. Включал телевизор и спрашивал у него: “Ну?! Началась третья мировая?” Как только убеждался, что не началась, — сразу же вырубал телик и садился за комп.
Его подружка пожала плечами и отправилась в ванную, ступая осторожно, чтобы не поскользнуться на разбросанных по полу толстых журналах в глянцевых обложках.
Смыв с себя пот, Вика вышла в прихожую, к трельяжу, одеваться она не торопилась. Тщательно расчёсывала спутавшиеся волосы и рассматривала себя с улыбкой великолепной воительницы. С четырнадцати лет она была уверена в том, что её тело — это оружие, сокрушительно и безотказно действующее на примитивных мужчин. Но та, что привыкла побеждать, совершенно неожиданно осталась голой и беззащитной.
Её любовник сосредоточенно смотрел в телеэкран, внимая новостям. Американцы несут на Аравийском полуострове чудовищный урон в живой силе, сопоставимый с потерями во Второй мировой, израильские военные стягивают последние резервы к Иерусалиму, Северная Корея угрожает нанести ядерный удар по Японии, в европейских столицах пылают пожары терактов, а азиатские превращаются в руины под ковровыми бомбардировками… Весь этот хаос был куда более интересен Артёму, чем Вика.
“Как же я ненавижу его”, — девушка вытянула губы клювиком, она готова была заплакать от досады и собственного бессилия. Её особенно сердило то, что этот мучитель подобрал ключик к её сердцу безо всякой цели, словно мимоходом. Если завоевал девушку, заставил её страдать, так развлекайся на всю катушку!
— Тёмыш! — одевшись, Вика села на кровать. Обняв подружку, Артём положил голову ей на плечо:
— Ты красавица!
— Мне так хорошо с тобой, — грустно прошептала она. — Твой бесконечный пофигизм мне как будто передаётся через кожу. Жизнь сразу делается такой простой…
— Ты путаешь пофигизм со спокойствием, Викусик. Я не воспринимаю жизнь серьёзно, чего и тебе желаю.
— Да. Тебе даже на всю эту войну плевать.
— Ошибаешься. Мне очень интересно, чем же всё это закончится. Что меня особенно удивляет: как же это нашей стране удалось удержаться в стороне ото всей этой свистопляски?
— Мы с тобой сегодня последний день вместе?
— Думаю, да. Солидным замужним женщинам не пристало якшаться с охламонами вроде меня.
— И на свадьбу не придёшь?
— Угу. Что я там забыл?
— Да, я знаю… Ведь тебе наплевать!
— И растереть, — подтвердил он, продолжая улыбаться.
Вика молча проглотила эту фразу. Любому другому существу мужского пола за такие слова она съездила бы по уху, после чего ушла бы, хлопнув дверью. Вымаливать прощение ему пришлось бы на коленях. С Артёмом этот трюк не пройдёт. Скажи ему что-нибудь неприятное, он пожмёт плечами и сам укажет на дверь. И легко забудет о твоём существовании.
— Женись, разводись, размножайся, колись, устраивай мировую революцию… Каждый человек сам решает, как жить. Не мне посягать на его свободу.
— Ты меня не любишь? — голос Вики стал слабеньким и тихим.
Артём посмотрел на неё с усмешкой:
— Викусик! Ты же знаешь, я могу объясниться в любви кому и чему угодно, даже твоей черепашке. Хочешь — расскажу во всех подробностях, как сильно я тебя люблю, какая ты уникальная и неподражаемая. Тебе сильно от этого полегчает?
— Да… Мне нравится твоя ложь.
— Ложь? Я лгу? Я действительно люблю тебя… как и всё, что вижу. Вообще, люблю этот мир.
— За что его любить, Тёмыш?
— Я сейчас не в настроении философствовать, красавица. Ты кажется собиралась уходить?
Она вскочила:
— Ты… ты переходишь все границы!
— Во-во, — согласился Артём. Выражение его лица стало совершенно равнодушным, отчуждённым.
— Выгоняешь меня? Даже не попрощаешься как следует?
— А чего рассусоливать… — он пожал плечами. — Ещё, чего доброго, захочешь остаться. А на кой ты мне сдалась?
Не дойдя одного шага до двери, Вика обернулась и спросила чужим холодным голосом:
— Хочешь, я хотя бы уберусь в твоей берлоге? Прощальный подарок!
— Даже не думай.
— Ты взрослый человек, а живёшь в бардаке!
— И буду жить, сколько захочу.
— Дай, я хотя бы диски соберу! А то они по всей квартире разбросаны!
— А тебе их жалко? Можешь взять с собой сколько хочешь. Музыка, фильмы, игрушки, мультики. Возьми на память чего-нибудь!
— И возьму! Ты всё равно их все поломаешь. Я не так представляла наше расставание… — отвернувшись к двери, Вика всхлипнула. — Выгоняешь… как собаку…
— Давай-давай, — поощрил Артём. — Вэй-хайвэй.
Оставшись в одиночестве, он поднялся с кровати и, не утруждая себя одеванием, отправился в рабочий кабинет — маленькую каморку, где при прежних хозяевах квартиры находилась кладовка. Артём Иль, двадцатишестилетний независимый кинорежиссёр, основатель и руководитель творческого проекта “Магма”, превыше всего ценил уединение, поэтому и установил столик с компьютером в помещении без окон, по размерам чуть больше туалетной комнаты. На стенах — множество полочек со всякой всячиной, дверца каморки запирается изнутри. Настоящая panic room — “комната страха”, как не вполне точно переводят этот термин на русский язык. Маленький бункер, куда можно спрятаться от воров, или назойливых друзей, или всего мира.
“Мой компьютер” — “Соединение с Интернетом”. В ожидании выхода в Сеть Артём почти минуту бесцельно вглядывался в намозолившую глаза фотографию, украшавшую рабочий стол: “Магма” в полном составе. Коллектив, переросший рамки студенческого проекта и ставший коммерческим предприятием, приносящим не слишком большую, но верную прибыль. Один художник, он же программист, один режиссёр, один спонсор, один музыкант… и одна “тёмная лошадка”.
Крайний слева на фотографии — Мамед, выпускник Художественной академии, поклонник и последователь Сальвадора Дали. Смуглый, с аристократической бородкой, забавно контрастирующей с невысоким “ирокезом”. Модная мешковатая куртка, скрывающая щуплое тело, шарф, широкие джинсы. Следующим, прислонившись спиной к стене клуба “Лангуст” (где частенько происходят творческие вылазки “Магмы”), стоит в распахнутом плаще сам Артём — плотный, не очень высокий, круглолицый. Короткие оранжевые волосы напоминают щётку, бледные руки сцеплены в замок. (В тот весенний день — ровно год назад плюс-минус неделя — было довольно холодно.)
Георгий, он же Жорж — самый, что называется, “мажористый” из всей пятёрки. Ещё до “Магмы” и до большого бизнеса зарабатывал неплохие деньги множеством способов. Привык дорого одеваться — это заметно невооружённым глазом на любой из его фотографий. Лицо чистое, приятное, без единого изъяна, что некогда позволило Жоржу сниматься для рекламы роликовых коньков (кататься на которых он всегда был большой мастер). Стоит в центре, сунув руки в карманы длинного чёрного пальто, купленного в секонд-хэнде. В обычном секонд-хэнде города Вашингтона, куда молодой бизнесмен, будучи студентом, ездил летом на заработки.
Марат, двусмысленно подмигивающий объективу. Крашенные в чёрный цвет волосы, серёжки в обоих ушах, длинные ресницы, коротенькая джинсовка, брюки в обтяжку, подчёркивающие узкую талию — короче говоря, имидж молодого человека неясной ориентации, метросексуала, как принято говорить. Сам штатный музыкант “Магмы” на вопросы о своих интимных предпочтениях отвечал уклончивой фразой, когда-то сказанной Фреди Меркьюри: “Я такой сладкий, дорогуша…” Артём и остальные участники проекта считали, что Марат всего-навсего работает на эпатаж. В конце концов, пусть одевается и ведёт себя, как хочет — главное, что он владеет множеством инструментов, умеет не только писать музыку, но и обрабатывать её на компьютере, добиваясь индивидуального звучания, оснащать множеством оригинальных “фишек”.
Последний из пятерых — Абрахас. Чёрный силуэт на фоне белой шершавой стены. Участники “Магмы” всегда фотографировались вчетвером — пятого подрисовывали потом. Абрахас был виртуальным членом проекта. Существом неизвестного возраста и пола, а также внешности, места жительства и рода деятельности. Но лишь благодаря этому существу “Магма” окончательно перестала быть чем-то вроде клуба по интересам и стала приносить доход.
Едва раздался гудок, подтверждающий выход во всемирную паутину, Артём Иль полез в свой электронный почтовый ящик и обнаружил одно новое письмо под названием “Срочно!”, отправленное с адреса abrahas@navsionas.ru, а также полторы сотни рекламных рассылок.
— Срочно-срочно… — пробурчал лидер “Магмы”. От Абрахаса часто приходили сообщения — на e-mail Артёма он присылал, в основном, смешные картинки и ссылки на любопытные, с его точки зрения, сайты. Деловые вопросы Абрахас обсуждал с помощью ICQ, поэтому Артём, не торопясь открыть письмо, занялся удалением спама.
В дверь позвонили. Пришлось бежать за халатом.
Каждый, кто слышал мелодию дверного звонка в квартире Артёма, удивлялся: “Что за песня? Я такую не знаю”. “Это “Атланты”, — объяснял режиссёр, — мы их в школе на уроках музыки распевали. Старая песня. Высоцкий или кто-то ещё из бардовской братии. Неужели не помните? “Там без питья и хлеба, забытые в веках, атланты держат небо на каменных руках…”
“Должно быть, Вика забыла помаду”, — подумал Иль, отпирая замок, и оторопел, когда в квартиру, вежливо отодвинув хозяина в сторону, вошли без приглашения двое незнакомых мужчин. Оба были преувеличенно строго одеты: одинаковые чёрные костюмы, красные галстуки, безукоризненно белые рубашки с твёрдыми воротничками.
— Доброе утро, — один из визитёров — красавец лет тридцати пяти, с раздвоенным подбородком, в очках с простенькой тонкой оправой — сдержанно пожал Артёму руку. Второй, низкорослый и очень крепкий, отошёл к стене и замер, скрестив руки на груди.
Режиссёр вгляделся в холодное лицо человека в очках:
— Э-эм…
— Артём Иль? — учтиво, но без приветливости в голосе уточнил мужчина.
— Ну как бы да…
— Нам нужен Мамед Алимджанов.
Второй незваный гость — тот, что не принимал участия в разговоре — сурово осматривал квартиру, медленно ворочая квадратной головой на очень короткой шее и что-то жуя мощными челюстями — судя по запаху, табак.
— Здесь такие не проживают, — ответил Артём, почёсывая зад и зевая с деланной громкостью.
— Мы это знаем, — твёрдо произнёс человек в очках. — Нам хотелось бы выяснить его нынешнее местонахождение.
— А с кем я имею честь беседовать? — Артём решил спародировать высокопарный слог, каким изъяснялся этот незваный гость. — Давайте начнём с этого: кто вы таковы?
— Мы — партнёры Мамеда по бизнесу.
— Не знал, что он тоже в бизнес подался… — Иль внимательно посмотрел в лица незнакомцев. — Рискну предположить, что он должен вам деньги.
— Вы почти угадали, — кивнул мужчина.
— Я, конечно, не стану выспрашивать подробности… Мне это совершенно неинтересно…
— Очень мудро с вашей стороны, — согласился незнакомец.
— У меня один вопрос: почему вы ищете Мамеда именно здесь? У него есть своя квартира…
— Он там уже неделю не появлялся. Отключил свой мобильник, “ушёл на дно”. Даже его девушка не знает, где он.
— Хм, — Артём посмотрел на чужака с преувеличенным недоумением. — Если даже Стася не знает, где Мамед, почему я должен знать?
Гости молчали.
— То есть вы считаете, что кто-то его прячет? И предполагаете, что это я? Ну что ж, можете произвести обыск в моей квартире. Заметьте, я даже не спрашиваю, имеете ли вы на это законное право. Просто убедитесь, что Мамеда здесь нет — и отчаливайте. Я ещё планировал позавтракать и поработать.
— Думаю, в обыске нет необходимости, — спокойно сказал человек в очках. — Хотелось бы услышать ваши предположения по поводу того, где может скрываться Мамед.
“Ну, зараза, прямо сама вежливость!” — мысленно усмехнулся Иль.
— Я, так же как и вы, не видел Мамеда уже неделю. Видите ли, я работаю над новым проектом. У меня куча необработанного материала осталось в компе, я пытаюсь из этого сырья сделать хоть что-то приличное… Из дома не выхожу уже дней пятнадцать, даже в магазин не хожу. Смотрите, чем я питаюсь! — Артём пнул босой ногой пустую банку из-под зелёного горошка.
— Я допускаю такую возможность, что вы действительно не знаете, где ваш ближайший друг и соратник, — последние слова человек в очках проговорил отчётливо, будто старательный логопед, — так узнайте! У вас это получится намного быстрее, чем у нас.
— И вы искренне полагаете, что я так запросто возьму и заложу моего, как вы изволили выразиться, друга и соратника? — Артём продолжал кривляться.
— Да, потому что ваше сотрудничество с нами будет вознаграждено. Не люблю быть голословным, поэтому вот задаток. — Мужчина протянул Артёму тоненькую пачку тёмно-зелёных банкнот. Режиссёр, подставивший ладонь, в последний момент отдёрнул её, и деньги упали на голый линолеум.
— Заберите этот мусор! — потребовал Иль. — Доллару осталось жить столько же, сколько всей Америке — пару месяцев.
Человек в очках холодно улыбнулся:
— Я вам всё сказал, Артём. Даю вам время на раздумье. Знайте, что если мы с вами так и не договоримся, то у вас начнутся неприятности со здоровьем.
— Куриным гриппом заболею, да?
— Заболеете. Вплоть до посинения лица и выпадения зубов.
— Это понимать как угрозу?
— Скорее, как констатацию факта.
— Хм… Впервые в жизни вижу такого политкорректного… эм-м… бизнесмена. — Артём ещё раз посмотрел в полные высокомерия лица гостей. — Ну что же, честь имею кланяться?
— Всего хорошего.
Прощальное рукопожатие было таким жёстким, что Иль еле сдержал стон боли.
Растирая ладонь о халат, режиссёр вернулся в кабинет. Вот ещё новости! Мамед связался с криминалом! Можно подумать, своих проблем мало! Теперь ещё надо думать, как отвязаться от этих не в меру вежливых бандюг…
Артём отыскал в мобильнике номер Мамеда, позвонил и узнал, что “телефон абонента выключен”. Ну и хрен с тобой, решил он. Решай свои проблемы сам, других не втягивай.
“Привет, Артёмка! Сегодня тебе предстоит визит недоброжелателей, так что будь осторожен. Никому не открывай! Абрахас”.
Ничего себе! Артём ещё раз прочитал письмо — столь же невероятное, сколь короткое. Потом ещё раз. Потом посмотрел на дату отправки — сообщение было создано всего сорок три минуты назад.
Абрахас предупредил об опасности, которая вторглась на территорию Артёма в облике двух прилично одетых вежливых “коммерсантов”. Абрахас! Человек, о котором Иль не знал вообще ничего. “Тёмная лошадка”.
“Магма” вышла на своего пятого участника почти два года назад — а точнее, это он вышел на “Магму”, когда она называлась по-другому: “Четыре угла”. Абрахас посетил свежесозданный и мало кому интересный сайт творческой группы, где было выложено всё, что четвёрка создала к тому времени: крохотный авангардистский фильм “Трудно дышать”, компьютерную игру “Отстрельщик мутантов”, комикс “Пророки страны Дураков” и несколько музыкальных композиций, написанных Маратом. Ознакомившись с материалом, оставил в гостевой книге короткую запись: “Молодцы. Потенциал есть. Будем раскручивать”.
И понеслось. Короткометражка “Трудно дышать” (режиссёр Артём Иль, музыка Марата Парегина, финансовая поддержка — Георгий Лесной, спецэффекты — Мамед Алимджанов) получила поощрительный приз на онлайн-фестивале любительского кино “Всевидящее око”. “Отстрельщик мутантов” (программирование и дизайн тварей — М. Алимджанов, композитор — М. Парегин, финансовая поддержка — Г. Лесной, а Артёму досталась лишь озвучка предсмертных воплей главного героя) заинтересовал известную отечественную фирму, которая в итоге подписала с “Магмой” контракт на разработку нескольких компьютерных игр. Мамед, автор комикса “Пророки”, стал получать заказы на иллюстрирование сайтов. Не остался с носом и Марат, чьи опусы побили все рекорды по количеству скачиваний, а самодельные видеоклипы “Магмы” были просмотрены на сайте youtube не одну тысячу раз. Потом начались гастроли. Творческая группа побывала в самых “продвинутых” клубах разных городов с шоу-программой “Магматический разум”, включавшей в себя гипнотическую музыку и видеоряд, наполненный абсурдными образами.
Абрахас был известной персоной русскоязычного Интернета. Постоянный автор многих сайтов, тысячник ЖЖ, едкий рецензент, реагирующий на любое сколько-нибудь приметное событие онлайн- и оффлайновой культуры, завсегдатай целого моря форумов, руководитель боевого клана виртуальной игры “Война под куполом”… Тем удивительнее, что никто из сотен людей, заочно знакомых с Абрахасом, ничего не знал о его истинной сущности. Как не знали и четверо членов проекта “Магма”.
Артёму сделалось неуютно. Он повертелся в кресле, оглядываясь по сторонам. Выглянул из своей рабочей каморки, осмотрел комнату. Как получилось, что Абрахас, кем бы он ни был, знал, что сегодня в этой квартире появятся те, кто может здорово испортить жизнь её хозяину? Выходит, таинственный пятый участник “Магмы” обитает в том же городе, что и остальные четверо, при этом отлично осведомлён об их делах, наблюдает за Маратом, Артёмом, Георгием и Мамедом?
Чёрт знает что такое. Артём передёрнул плечами. Это надо осмыслить. Как говорят психиатры о своей работе, “осознание придёт позже”. Иль потянулся за диском с черновыми материалами для нового фильма, рабочее название которому уже придумано. Надо успокоиться и немножко поработать.
Диска на полочке не было, хотя режиссёр ясно помнил, что положил его именно туда. Минута лихорадочных поисков проинформировала Артёма о том, что плоская пластиковая коробочка с надписью “Рабочее” исчезла из кабинета.
— Что же это за дурдом?! — закричал Иль. Сам собой диск пропасть не мог, а взять его было некому…
Тут он вцепился обеими руками в свои оранжевые волосы. Как это “некому”?! Ещё как есть кому! Конечно же, диск прихватила Вика! Он сам сказал: возьми что хочешь. И она, зараза, поняла это буквально. Чтобы на прощание как следует досадить, взяла самое драгоценное, что было у Артёма. Месяцы поездок по стране, съёмок на кладбищах кораблей, в заброшенных деревнях и в мёртвой Припяти ушли впустую.
Ну что ему стоило сделать несколько копий с диска и спрятать в сейф, чтобы разные Вики не добрались до них? Теперь вот придётся бегать за этой дурой и выпрашивать материал обратно. Эх она и порадуется, эх и поглумится! Нечего было и думать о том, чтобы повторить съёмки: для этого пришлось бы потратить ещё месяц работы, или даже больше, поскольку многие удачные кадры и ракурсы пришлось бы повторять заново — что практически невозможно…
Первым делом Иль позвонил Вике на сотовый.
— Здорово, Тём! — закричал из телефона Ромка, младший брат бывшей подружки Артёма.
— Здорово, здорово… Сеструху позови.
— А её нет дома. Я её уже три дня не видел. Она у Женьки, наверно. Телефон мне оставила.
— Тогда ладно. Увидишь сестру, скажи ей, чтобы сразу со мной связалась. Угу?
— Угу.
Режиссёр бросил телефон на стол и побежал одеваться. Так-таки его вытащили из уютной маленькой цитадели, в которой он собирался безвылазно просидеть ещё недели две!
Натянув вельветовые брюки, носки, футболку и джинсовую куртку, покрытую десятком дыр, каждая размером с рублёвую монету, открыл забитый продуктами холодильник, выхватил оттуда банку пива. Кинул в рот таблетку “обезбола”, запил.
На холодильнике лежала дрель, которую Артём месяц назад позаимствовал у дяди Славы — сделать в стене дыры для новой полки. “Надо вернуть, если уж всё равно меня заставили выйти наружу”, — решил режиссёр. Тем более сегодня суббота, дядя Слава как пить дать дома
Через минуту Артём Иль вышел из подъезда. В миллионный раз шагал он знакомой дорогой — той самой, которой в течение пяти лет ходил в свой институт, находившийся на расстоянии одной автобусной остановки от дома.
Вроде бы всё тогда было другим. Деньки — солнечными, прохожие — редкими и неторопливыми, лицо Артёма — беззаботным. Он шагал мимо выдраенной до блеска витрины продуктового супермаркета, мимо припаркованных вдоль стены дорогих машин, мимо элитного ресторана “Айвенго”, стильного строения, похожего на миниатюрный средневековый замок. Выходил на круглую площадь, в центре которой, венчая собой фонтан, сидела мраморная лягушка. Старался пройти как можно ближе к водоёму, чтобы брызги воды попали на лицо, освежая кожу. Покупал мороженое, если была в кармане лишняя мелочь…
Многое изменилось с тех пор.
Витрина супермаркета разбита в нескольких местах: пробоины заклеены лентами скотча или прикрыты газетами. У входа короткой шеренгой стоят охранники с дубинками. Внутри длинные очереди у касс, покупатели несут домой килограммы еды — консервов, соли, сахара, макарон. Люди готовятся к войне. К возможной.
Недалеко от входа — сгоревшая машина. Какой-то неудачник-менеджер оставил на ночь свой “форд фокус”, видимо, позабыл, что с наступлением темноты на улицы выходят толпы воинствующей голытьбы, громят магазины, поджигают иномарки, уродуют рекламные щиты, истребляют всё, что ассоциируется с богатством, сытостью, западным образом жизни. Стены домов исписаны несмываемой краской: “Долой Америку!”, “Смерть черномордым!”, “Даёшь мировую революцию!”. Ресторан “Айвенго” наглухо замурован бронированной дверью и толстыми железными ставнями, стены из шершавого серого кирпича заляпаны цветными пятнами — кто-то кидал баночки с краской.
Площадь засыпана осколками бутылок. Здесь кучкуется народ с плакатами и транспарантами. Граждане протестуют против повышения цен на бензин и проезд в общественном транспорте. Всё это подорожало во много раз с тех пор, как война охватила почти весь Аравийский полуостров, нефтяную артерию планеты. Недалеко от пересохшего фонтана валяется перевёрнутая тележка мороженщика, лягушка избита и изуродована. Служителей порядка не видно.
Забавно, подумал Иль. Это и называется “история творится на наших глазах”. Чем же кончится весь этот хаос?
Интересно будет побеседовать о последних событиях со стариком.
Дядя Слава отпер дверь сразу же, стоило Артёму постучать. Не спросил “кто там?”, не выглянул, приоткрыв дверь с накинутой цепочкой (дверного глазка не было) — просто взял и распахнул. А если бы вместо любимого племянника на площадке оказалась дюжина пьяных националистов?!
— Здорово, дядь Слава.
— Приветствую, — пожилой полуинтеллигент старорежимной закалки похлопал Артёма по плечу.
— Твоя дрель. А вот… тебе, наверное, будет интересно, — Иль протянул дяде стопку свежих газет.
— Спасибо, ой спасибо! — улыбнулся тот тусклыми вставными зубами. — Ты же знаешь, Тёма, я давно не покупаю газет… Пенсии не хватает.
Кроме пенсии был у дяди Славы и ещё один источник дохода (чисто символического) — преподавание в судомодельном кружке. Артём считал, что для старика это лишь способ ухода от реальности, которая, как известно, воняет.
— Выпьешь чайку, Тёма?
— Почему бы и нет? Я и сладкого принёс.
Иль положил на кухонный стол здоровенную плитку молочного шоколада.
Какое-то время сидели молча. Дядя Слава тщательно вчитывался в газетные строки, в наше время так читают прессу только старики, а те, кто помоложе — пробегают глазами, выхватывают суть и отбрасывают прочь. Артём прихлёбывал чай, рассматривая крошечный деревянный фрегат, стоящий на холодильнике, и размышляя о своих дальнейших действиях.
Вика, скорее всего, отправилась к Женьке, своему жениху. Знать бы, где он живёт! Впрочем, выяснить это нетрудно — надо лишь как следует тряхнуть братишку Вики. Но это лишь одна проблема из двух существующих, вторая — что делать с Мамедом. Конечно, вляпался он, можно сказать, по собственному желанию, ибо заранее знал, на что шёл. Хотя… Для начала, прежде чем делать какие-то выводы, надо выяснить, в чём же всё-таки дело и за что преследуют безобиднейшего (хотя временами и довольно хитрого) парня.
Иль не считал Мамеда своим другом, как и никого другого на этой Земле. Он не был человеконенавистником, просто не любил брать на себя ответственность за кого-то. Ещё меньше Артёму нравилось, когда кто-то пытался быть в ответе за него. “Что бы я сделал на месте нашего мазилы? — думал он. — Скорее всего, поступил бы, как он. Никому ничего не сказал бы и просто исчез. Если не вернусь завтра — живите так, будто ничего не случилось, а обо мне забудьте. Всё же молодец Мамедушка. Его можно уважать хотя бы за то, что меня в это дело не впутал. Кто-то другой первым делом позвонил бы и стал плакать: я задолжал деньги мафии, срочно продавай квартиру и спасай мою задницу… С другой стороны, просить у меня помощи не имеет смысла. Из всей “Магмы” самый “крутой” и богатый — Жоржик, как раз ему-то и стоит сообщить о внезапно возникших проблемах…”
Разберусь с Викой — заеду к Жоржу, решил Артём. Может, он что-то знает о Мамеде и его неприятностях.
Оторвавшись от газет, дядя Слава глотнул чаю, вытер чапаевские усы и начал свой обычный опрос:
— Как творческая жизнь?
— Ползёт потихоньку. Не те времена сейчас для творчества.
— Это — да… — грустно согласился старик. — Вон что пишут: “террористическая организация “Знамя пророка” заявила, что вся Европа в течение года будет полностью покорена и обращена в ислам…” Странно, Тёма. Меня с детства третьей мировой пугали, но я и подумать не мог, что мировая война может начаться вообще без участия нашей страны! Смотри: Европа и Америка бьются с Азией, а про нас и думать забыли! И слава Богу, а то армия у нас не в лучшем состоянии… Тебя, кстати, в армию так и не забирают?
— Найдут — заберут. У меня отсрочка по дезертирству, забыл?
Дядю Славу реплики подобного рода весьма огорчали. Артём знал об этом, но за языком не следил, ибо старик прощал ему любую дерзость. На то были причины.
— Что же ты, Тёма, не хочешь нашей Родине послужить?
— Я не собираюсь служить ничьей родине. В том числе и вашей.
— А если война будет?
— И что?
— Ну, представь: решат американцы, что мы заодно с арабами, и введут войска через Грузию и Прибалтику!
— С большим удовольствием посмотрю на это.
— Будет новая отечественная война! Города бомбить будут, людей убивать.
— А ты представь, сколько при этом всякой мрази подохнет!
— Вот… это твоя беда, Тёма. Ты не любишь свой народ. Не любишь свою страну.
— Каждый человек — сам себе страна. Отдельная вселенная. Свободная вселенная.
— Свобода, Тёма, есть осознанная необходимость.
— Я вот осознаю необходимость наплевать на всё и всех.
— Ты циник, Артём.
— Циник — это всего лишь человек, который не боится обидеть других правдой.
— А вот представь, Тёма: наш город захвачен. Что ты будешь делать?
— Я? — Иль задумался. — В отшельники подамся. Уйду в глухую-глухую деревню и спокойно доживу остаток дней. А ты?
— А я… Дождусь первого же танка и кину в него бутыль с зажигательной смесью.
— Для современного танка это как слону рогатка.
— И пусть… — дядя Слава, вздохнув, пошевелил усами. — Зато я не предал бы свою Родину.
— Родину… Такие слова, как “Родина”, “патриотизм” и т.д., придуманы теми, кто у власти. Это такие ниточки, за которые политики простых людей, как марионеток, дёргают.
— А я и не за политиков сражаться буду! За каждое деревце, каждую травинку! За каждый комочек землицы!
— Как красиво ты умеешь говорить… — Артём апатично кивал.
— Твой брат говорил так же, как я. Я его тетрадь читал, до сих пор у меня хранится… Тебе её не дам, не заслужил!
Последнюю фразу дядя Слава произносил во время каждой встречи с племянником. Видимо, надеялся, что тот когда-нибудь попросит-таки почитать мятую общую тетрадь — ту самую, что прислали десять лет назад тогда ещё живым родителям Артёма вместе с другими вещами его брата Аркадия, погибшего на Кавказе.
— Аркаша писал, что сражается за всю Россию. И за свой дом, и за маму с папой, и за тебя, дурака.
— А если Аркаша такой умный — почему же он мёртвый?
Старик замолчал.
— Предлагаю сменить тему, — сказал Артём.
— Давай… Как твоя личная жизнь?
— Да никак…
— У тебя же была девушка… — дядя Слава шевельнул усами, выскребая из памяти имя. — Виктория! Она что, ушла от тебя?
— Ушла. У неё скоро свадьба.
— Свадьба? — старик, видимо, решил, что его подводят уши.
— Да-да. У неё есть жених.
— А ты?
— А чего — я?
— Ты же любил её!
— Вовсе нет. Мы с ней так… спали иногда.
Дядя Слава лишь отмахнулся:
— Не понимаю я современных отношений.
— Я и сам их не понимаю. Последнее время я вообще мало что понимаю. Со мной происходят странные вещи.
— Только и знаешь, что “я”, “мне”, “со мной”… Эгоист ты! — осерчал старик. — Никого не любишь! И не любил никогда! Когда Аркаша погиб, хоть слезинку проронил бы для приличия! Ведь родного брата убили, а тебе хоть бы что!
— Я уже в то время понимал, что смерть — это всего лишь переход на качественно новый уровень и вряд ли стоит делать из этого трагедию.
— Безлюбок ты!
— Меня, наверное, расстрелять надо, да? Вот придут к власти радикалы — меня первого и расстреляют. И хорошо. Отправлюсь туда, где меня уже никто не достанет! — Артём вскочил и быстрым шагом отправился к выходу из квартиры.
— Тёма, подожди! — хозяин бросился следом. — Прости старого дурака! Не сдержался, виноват!
Иль молча зашнуровывал ботинки, присев на коврике у двери. Выпрямился, взялся за ручку. Дядя Слава торопливо схватил его запястье:
— Тёма! Ну, куда ты? У меня же никого, кроме тебя…
— Чего? Чего тебе нужно от меня?
— Тёмочка… — старик опустил глаза. — Полтинник до зарплаты…
Режиссёр сунул в карман дядюшкиной рубахи заранее заготовленную сторублёвку:
— Иди, упейся. — Он вырвал руку из крепкого капкана цепких стариковских пальцев. — Всё. Как сказал генерал Грант, прощаясь с войсками: “Прощайте, войска!”
“Только русский человек может пить горькую много лет, не просыхая, при этом считать себя не конченым неудачником, а высокоодухотворённой личностью, рассуждать о нравственности, любви к Родине и прочем… — размышлял Артём. — Это очень распространённая форма лицемерия. Или самообмана. И вы хотите, чтобы я любил вашу страну?”
Ладно, не время для философствований. Нужен некий план относительно Вики.
Знакомство с этой красавицей состоялось в те времена, когда “Магма” ещё не была известной, но Артём уже осознавал себя неким “пророком страны Дураков” (его собственное выражение, заимствованное позже Мамедом для его шизокомиксов). Работая в магазине охранником, он удивлял продавщиц и начальство железобетонным спокойствием, отчуждённостью, неразговорчивостью и, как сказала однажды Вика, неземной мудростью. Она, худенькая востроносая блондинка, грустная, со впалыми щеками, работала продавщицей в кондитерском отделе неделя через неделю. Иль очень заинтересовал её тем, что, в отличие от прочих охранников, грузчиков и рабочих, не только не пытался к ней подкатить, но даже почти не смотрел в её сторону, а если и глядел в кои-то веки, то скучающим взглядом. Артёму и правда было не до неё. Он обдумывал собственные идеи, для материализации которых много чего требовалось — в частности, хорошая цифровая камера. Собственная, а не одолженная у кого-то.
Виктория чуть ли не силой вынудила Артёма общаться. Тот, в общем-то, и не сопротивлялся. Парень и девушка, когда выдавалась свободная минутка, выходили на крыльцо: она — покурить, он — постоять за компанию и послушать о проблемах Вики. А их было хоть половником черпай: неудачная любовь с мужчиной по имени Виктор, который был старше на двадцать лет и в итоге так и не бросил жену ради молоденькой любовницы, попытка самоубийства, постоянные конфликты с родителями и назойливый прыщавый ухажёр по имени Женя.
Артём выслушивал — терпеливо, но не равнодушно, хотя и было заметно, что он постоянно думает о чём-то своём. Сам Иль никогда не выкладывал перед Викой содержимого своей души, чем окончательно покорил девушку, создав репутацию таинственного и очень проницательного человека, что видит людей насквозь, но сам при этом не торопится открываться. Вика стала приглашать Артёма в гости на чашечку чая, когда её родителей не было дома, несколько раз эти чайные посиделки заканчивались постелью. Даже испытывая оргазм, Иль сохранял отрешённое, почти равнодушное выражение лица.
Прошли недели. В жизни девушки вновь появился Виктор. Артём отпустил Вику к нему без малейших признаков ревности. Голова начинающего режиссёра была занята стремительно набирающей обороты “Магмой” (о существовании которой Вика в те дни даже не догадывалась).
Любовь Виктории и Виктора состояла из множества вспышек и затуханий. Во время последних красавица возвращалась к Артёму, чтобы по ночам плакать в кровати на его груди о своей несчастной судьбе. (Она говорила: “Он играет мной, как сытый кот с мышью. За что мне это?” Он задумчиво отвечал: “Помнишь мою старую джинсовку? Я решил её прострелить, чтобы круто выглядела. Надо только найти человека с пистолетом”.) Но однажды, после очередной ссоры с Виктором, девушка не смогла найти своего молчаливого и невозмутимого друга: тот уехал в своё первое турне.
Вика принадлежала к тому типу людей, которым не дано постичь сладости одиночества. Ей физически нужно было быть рядом с кем-то, быть нужной кому-то. Так и начался её роман с Женькой, дворовым парнишкой, что каждый вечер, сидя с друзьями на лавочке у подъезда, кричал вслед Вике: “Девушка-голубушка, идём с нами пиво пить!”
С удивлением видела Вика, как её жизнь меняется на глазах, и не в худшую сторону. Родители (папа и мама Жени были их хорошими знакомыми) перестали ругать её, говорили: “Умница, наконец-то перестала тратить себя на посторонних мужиков”. Измученная душа наконец-то перестала болеть. “Он на меня хорошо влияет. Я за ним чувствую себя как за каменной стеной”, — рассказывала счастливая девушка Артёму, когда они всё же встретились во время небольшого перерыва между гастролями “Магмы”. “На самом деле ты просто тупеешь, — умал Иль, усмехаясь про себя. — С кем поведёшься, как говорится…”
Теперь они виделись очень редко. Вика рассказывала о новостях. Она быстро разочаровалась в Жене, но отступать уже было некуда: дело шло к свадьбе. Вчерашний дворовый паренёк устроился на работу в портовый склад, где стал делать “левые” деньги — и очень неплохие. “Через год квартиру куплю, — бахвалился он, — а пока у родаков поживём”. За спиной у жениха девушка по-прежнему время от времени делила постель с Артёмом — больше по традиции, чем под влиянием душевных порывов. Единственным чувством, которое Вика испытывала к Илю, было желание вызвать у него что-то, хотя бы издалека похожее на ревность. Тот прекрасно знал об этом и только посмеивался, когда невеста взахлёб начинала перечислять ему все достоинства Жени (многие выдумывала на ходу).
Вот и досмеялся. Впервые за годы знакомства Вике удалось нащупать болевую точку: найти нечто такое, что по-настоящему могло вызвать у её невозмутимого приятеля настоящую панику. И что делать?
Будем действовать через мальчишку, решил Артём и вновь позвонил Ромке.
— Здорово, Тёма! — крикнул телефон запыхавшимся мальчишечьим голосом.
— Здравствуй, Роман, ты мне нужен.
— Давай потом, а? Мы с пацанами в футбол гоняем!
— Давай. Когда освободишься?
— Через час где-то.
— Ну, и словимся в центре города через час. Дело есть.
— Чё за дело-то?
— Для меня — важное, для тебя — прибыльное.
— А, ну тогда ладно. Я звякну сразу, как освобожусь.
— Увидимся. — Артём нажал на кнопку сброса.
Так, стало быть, о диске можно на ближайшие шестьдесят минут забыть… Ничего хорошего.
Пока что можно заглянуть к Марату. Из всей “Магмы” именно он был самым близким Артёму человеком.
Артём не очень любил появляться в Кислотном доме. Когда-то здесь была детская библиотека, которая затем переехала в новое здание. Старое, предназначенное под снос, за бесценок купил Марат. Спустя день двухэтажный дом, некогда серый, стал выглядеть так, словно на него упала бомба, начинённая разноцветными неправдоподобно яркими красками. Для оформления своего нового жилища штатный музыкант “Магмы” пригласил бригаду знакомых граффитистов (работавших под руководством Мамеда, потому и полотно, украшавшее стены старой библиотеки, состояло из одних монстров, каких придумаешь разве что от несварения желудка).
Одну из комнат Марат превратил в студию: обшил стены звуконепроницаемыми деревянными панелями, загерметизировал дверь, заделал все щели, оставив лишь единственное вентиляционное отверстие. Никакого другого ремонта в здании произведено не было: в потолке остались длинные прорези трещин, водопроводные трубы продолжали истекать влагой, а крыша по-прежнему угрожающе гремела при каждом порыве ветра.
Распахнув тяжёлую дверь Кислотного дома, на которой была намалёвана оранжевая голова четырёхглазого льва с гривой, заплетённой в африканские косички, и войдя внутрь без стука, режиссёр замер: на него смотрело дуло одноствольного обреза.
В Артёма целился крепкий, хотя и поджарый, молодой человек в безрукавке и драных джинсах, валявшийся на трёпаном, явно утащенном с помойки диване. Бритая голова парня — ровесника Артёма — напоминала грецкий орех, жилистые руки были изрисованы татуировками (не блатными синими наколками, а настоящими произведениями искусства: узорчатым орнаментом, цветами и змеиными головами). Вид у бритоголового был лихой и придурковатый, выражение лица ясно давало понять, что владелец обреза запросто может снести человеку полчерепа, выпить стакан пива и через минуту забыть о содеянном.
Глядя в дуло одностволки, Артём приподнял брови: мол, и что дальше?
— А, это ты, Тёма. — Бритоголовый опустил обрез.
— Здорово, Палтус, — кивнул Иль. Его ущипнули за зад.
— Привет, толстунчик! — это была юркая Яна, бросившая одиннадцатый класс школы, сбежавшая из дома и жившая теперь в Кислотном доме вместе с остальными иждивенцами и прихлебателями, которых музыкант собирательно именовал “мои сиротки”.
— О-о! Дамы и господа, встречайте: к нам пожаловал сам Давидушка Линч! — закричал недоучившийся студент, блондинистый очкарик Паша, лежавший с книжкой в гамаке под самым потолком зала. (В прошлый раз он обозвал Артёма Федькой Феллини.) В любое время года костлявая шея Паши была обмотана длинным шарфом.
Зал, что когда-то был читальней, теперь напоминал некий заброшенный склад или огромный чердак. Пол был завален рухлядью, которую обитатели Кислотного дома тащили с прилегающих помоек. Много было поломанной бытовой техники: телевизоров, пылесосов, электрических чайников и прочего. Добродушный алкоголик Борис Борисыч — молодёжь дала ему прозвище Гаджет — разбирал эту аппаратуру, а добытые таким способом запчасти продавал на радиорынке. На стене, в окружении многочисленных постеров эстрадных “звёзд” и просроченных афиш, сообщающих о предстоящих выступлениях “Магмы”, висел спортивный арбалет из чёрного пластика. В каждом углу зала стояло по огромной колонке, которые, впрочем, безмолвствовали. Обычно они работали по ночам, когда Марат устраивал бесплатную дискотеку для подростков из близлежащих домов. “Наркоманов разводишь?” — спросил как-то Артём у Марата. “Обижаешь, — отвечал тот. — Ничего крепче “травы” я на своей территории не терплю! И не держу. Не веришь — спроси у ментов, они ко мне уже раза три заламывались с обыском. Ни фигушечки не нашли”. Тем не менее мысленно Артём всегда называл обиталище Марата и его голоштанной гвардии Кислотным домом.
— Ты к маэстро? — спросил Палтус. — К нему нельзя. Занят.
— Приступ вдохновения, — пояснил Паша. — Пишет музыку.
“Музыку к моему фильму”, — про себя завершил Артём. К фильму, который не снять, пока диск с исходным материалом не вернётся на место.
— Те уроды тоже к Марату пытались прорваться. Мы не пустили — гордо сообщила Яна.
— Дай угадаю: это были два хорошо одетых мужика?
— Угу. При галстучках, на чинуш похожи, — подтвердил очкарик.
— Я им русским языком объяснил: к маэстро нельзя, творит, — сказал Палтус. — Не поняли. Угрожать начали. Тут я не выдержал: взял бандуру, приставил одному к башке, говорю: или сам уйдёшь, или вынесут. Он, такой: ты дурак, что ли? Я: а то! У меня и справка есть, что дурак. А за Маратика я кому хошь череп снесу, он мне как отец родной. Весь мир на меня наклал, а он меня приютил. За маэстро хоть в тюрьму сяду! Мне по фигу. Дуракам везде хорошо. У них очко поджалось — и ушли.
“Мне бы такого телохранителя…” — позавидовал Артём.
— Что там за проблемы у Мамы? — спросила Яна.
— Ты имеешь в виду, у Мамеда? Я думал, Марат знает, — ответил Иль.
— Вряд ли. Мы Мамеда уже миллион лет не видели, — сказал Паша.
— Артё-о-о-о-о-ом!
С этим воплем Марат прыгнул на режиссёра, такая у него была манера здороваться с каждым, кого музыкант-универсал считал настоящим другом.
— Ну, ну… — Иль отвернулся. — Только не лижись.
— Как фильм?
— Эм-м… Дело идёт, — соврал Артём.
— Принёс что-нибудь? Какой-нибудь готовый материал?
— Дождись, пока я весь фильм закончу!
— Сколько тебе ещё осталось?
“Это будет видно, когда диск верну. Если вообще верну. Вика — такая своенравная баба, что запросто может его измельчить в кухонном комбайне, а обломки разбросать по всему городу”, — проговорил про себя Иль.
— Ну, как тебе сказать… Достаточно.
— А то у меня уже почти все темы готовы. Вот послушай, как будет звучать эпизод про заброшенную деревню. Эту штуку я назвал “Мёртвая древесина”.
Марат бросился к музыкальному центру. Спустя секунду ожили все четыре колонки.
— Это что — флейта? — спросил Артём.
— Ты не поверишь — она и есть. Самая настоящая, не компьютерная.
— Давно ль ты на флейте дудеть научился?
— Мне тут принесли на прошлой неделе.
— И ты её за неделю постиг, вундеркинд?
— А чего постигать? Там те же самые ноты, что и в любом другом инструменте. Главное — она деревянная. Что и требуется.
Марат принялся перебирать пальцами в воздухе, изображая, как играет на флейте.
Сквозь мелодию пробивались электронное “умц-умц” и негромкий сухой треск, органично вписывающийся в общее звучание.
— Это я палки ломал перед микрофоном, а особо удачные куски потом засэмплировал. Как звучит, а?!
— Звучит, — кивнул Артём. Этот деревянный хруст навевал жуткие образы: высохшее дерево, качающееся ночью на ветру… распахнутая дверь пустого дома, скрипящая сама по себе… чьи-то шаги, под которыми ломается хворост…
Ударили барабаны, порвав в клочья и развеяв мелодию флейты.
— Барабанчики тоже настоящие, — похвалился Марат. — Компьютерных не переношу.
Его ладони совершали забавные движения: музыкант будто бы играл на невидимых тамтамах.
Медленный тяжеловесный стук ударных становился всё громче и неотвратимее — будто шаги палача. Затем, когда критическая точка была достигнута, раздался грохот ломаемой древесины: что-то вырвалось наружу из некоего ящика. Или покинутого всеми наглухо заколоченного дома.
Протяжный вой, переходящий в ультразвук, заставил Артёма вздрогнуть.
— Обычный физкультурный свисток, — прокомментировал композитор. — Звук обработан.
В дело включилась грязно хрипящая электрогитара на фоне стерильно чистых, почти прозрачных клавиш. Где-то на заднем плане по-прежнему звучал сухой треск: нечто отчаянно металось туда-сюда, ломая мёртвые деревья, словно пыталось унять жуткую боль.
И ему это удалось. Разом утихли и дребезжащие струны, и клавиши, и хруст. Но ощущение чего-то жуткого, недоброго не исчезло: поверх тишины слышен был нудный и тревожный металлический звук, какой издают гудящие провода.
Где-то далеко-далеко зазвучала высокая приятная нота, которая внезапно оборвалась жалобным треском: флейта умерла.
Композиция завершилась.
Яна захлопала в ладоши.
— Маэстро, ты гений! — Палтус громко ударил себя ладонью по животу и обалдело замотал головой.
— Да здравствует наш Микола Паганини! — закричал из-под потолка Паша.
— Да, неплохо, неплохо. С душой сыграно, настроение есть, — снисходительно согласился режиссёр. Большей похвалы от него не добился бы и сам Вангелис.
— Слушай, Маратик, тут такая ерунда случилась… — Палтус рассказал о визите двух “коммерсантов”, искавших Мамеда. Кое-что от себя добавил и Артём.
— Ай-ай-ай, а я и знать ничего не знаю! Я-то думаю, куда пропал наш татарчонок?
Музыкант не на шутку взволновался.
— Тёма, ты не занят? Давай прогуляемся до Жоржика! Если кто-то что-то знает про Мамеда, так только он.
“И Абрахас”, — добавил Иль про себя. О внезапно пришедшем сообщении от таинственного пятого члена “Магмы” он решил ничего не говорить, инстинктивно чувствуя, что это касается только его.
— Почему нет? Давай пройдёмся.
Композитор обернулся к аудитории:
— Сиротки мои! Я отправляюсь на променад. Кому чего купить?
— Журналов! — крикнул Паша.
— Бутылочку портвешка, — сказал Палтус. — И огурчиков.
— Марат! Когда ты мне уже подаришь mp3-плеер? Давно обещаешь! — воскликнула Яна.
— А где Борис Борисыч и тётя Настя? — спросил музыкант. — Что-то я их не вижу.
— Гаджет на радиорынке, — сообщила девчушка. — А тётю Настю сейчас позову, она сериалы смотрит.
Толстая неповоротливая Анастасия Рудольфовна когда-то работала в читальном зале. Она потеряла работу после того, как библиотека переехала: руководство решило избавиться не только от престарелого здания, но и от престарелых сотрудников. После этого сын и невестка тёти Насти выжили оставшуюся с одной лишь скудной пенсией женщину из дома, с формулировкой: “Ты сожрёшь больше, чем заработаешь”. Ей пришлось поселиться в Кислотном доме на правах “сиротки”.
— Что вы там смотрите, Анастасия Рудольфовна? — вежливо поинтересовался музыкант.
— Классику, Марат Евгеньич. “Евгения Онегина”. — Разбитая болезнями и преждевременной старостью женщина разговаривала плачущим голосом (несколько наигранным, как казалось Артёму). — Я современного не принимаю. Насилие одно…
— Я отстал от жизни, — вздохнул композитор. — Они уже до “Онегина” добрались. Как думаешь, Тёма, что будет дальше? “Отцы и дети”? “Обыкновенная история”? “Дело Артамоновых”? “Москва 2042”?
— “Голубое сало”! — глумливо смеясь, подбросил Паша.
— Я бы сделала сериальчик по рассказам Тэффи, — произнесла Яна. — Я в детстве просто рыдала над ними.
— А я тоже когда-то что-то читал… — пробормотал Палтус, шевеля мозгами так яростно, что двигалась кожа на лбу. — Даже в школу ходил. В нормальную, — подчеркнул он. — Во: Кир Булычёв! Про Алису Селезнёву что-нибудь. Конечно, наснимали уже разных “Гостьев из будущего” и “Лиловых шаров”, но сколько ещё осталось нетронутого!
— Есть ещё один путь снимать новые сериалы. Брать хороший старый фильм и развивать его идеи, — заметил Артём. — С учётом последних мировых событий я бы сделал сериал “Кин-дза-дза”. И чтобы в конце выяснилось, что планета Плюк — это на самом деле Земля спустя много веков.
— А мне почему-то кажется, что Данелия именно это и имел в виду. Причём не иносказательно, а буквально. Просто времена были такие, что нельзя было сказать прямо: дядя Вова и Скрипач провалились во времени… Неважно. Так ты думаешь, Тёма, ядерная война всё-таки будет?
— Думаю? Это очевидно!
— Бог с вами, Артём Сергеевич! — всплеснула руками тётя Настя. — Не надо войны!
— Так ведь нас с вами никто не спросит, — ответил режиссёр.
— Не надо, — повторила женщина.
— Я вот не боюсь ядерной войны, — сказал Иль.
— Почему? — ошарашенно спросила бывшая библиотекарша.
— Да потому, что наш с вами город — стратегический центр. Когда американцы планировали нападение на СССР, всё было чётко расписано: Москве — одна бомба, Ленинграду — одна, Владивостоку — одна, Великому Новгороду — одна. А нашему городу — три! Так что, если начнётся ядерная война, мы об этом даже не узнаем. А жаль. Я бы на это полюбовался. Даже в космонавты хотел податься. Представьте: всю планету выжгло напрочь, а я летаю себе на орбите, смотрю сверху вниз, жратвы и воздуха у меня ещё на целый год… Красиво?!
— Что ж вы какие страшные вещи говорите! — отшатнулась тётя Настя. — Побойтесь Бога!
— Что вы знаете о Боге? Вы с ним пили? — ехидно спросил Артём. — Ведь вы же когда-то были комсомолкой!
— Тём, Тём, успокойся. Пойдём. — Подхватив режиссёра за талию, музыкант повёл его к выходу. На ходу обернулся и крикнул:
— Палтус! За старшего! Наружу никому не выходить, посторонних не впускать!
— Бу-сде! — отозвался бритоголовый.
— Тётя Настя! Вам купить чего-нибудь?
— Программу на будущую неделю! — печально откликнулась женщина.
— А вы уверены, что будущая неделя наступит? — съязвил Иль, получил от Парегина тычок локтем в рёбра и вышел наружу.
Они странно смотрелись вместе: переполненный эмоциями Марат и преувеличенно спокойный Артём.
Вокруг был недружелюбный, озлобленный город. Всё его население, казалось, состояло из орущих, протестующих, машущих плакатами пенсионеров и одетых в “милитари” молодых людей, которые, в отличие от стариков, молча и жестоко делали своё дело.
Иль и Парегин двигались быстрым шагом, почти бегом.
— Не боишься? — спросил Артём.
— Чего?
— Что тебя истребят как явного представителя секс-меньшинств…
— К которым я и не так чтобы отношусь, — завершил музыкант.
— Но твой внешний вид говорит об обратном. Тем более сейчас все эти уличные бунтари особо не любят тех, кто модно одевается. “Убей богатого — останови войну!” Вот их лозунг.
— Да я знаю… А что сделаешь.
— Взял бы с собой Палтуса!
— Ага, чтобы он через десять минут кого-нибудь кокнул? Очень надо!
— Где ты только откопал этого кретина?
— Тебе лучше не знать. Вообще, не о нём речь. Признайся, Артём: что случилось?
— А что?
— Ты какой-то не такой. Тебя что-то гложет.
— Меня?
Отвертеться не удастся, понял Иль и сказал:
— Я из-за Мамеда волнуюсь.
— Вот уж не думал, что тебя может кто-то волновать, кроме тебя самого! Ты, скорее, дрожишь из-за тех ребят, что к тебе утром приходили. Боишься, что они вернутся.
— И ведь вернутся!
— А ты не открывай! А будут долбить в дверь — вызывай ментов.
— У ментов и без меня работы хватает. — Артём бросил взгляд на витрину с телевизорами и замер, как парализованный.
— Что, Тём?
— Новости!
“…верная Корея высадила массированный десант на южнокорейском побережье — в обход линии укреплений, созданных за пятьдесят с лишним лет военного противостояния на полуострове. Лидер КНДР объявил о начале “великого освободительного похода” и заявил также, что в случае вмешательства в конфликт США будет нанесён ядерный удар по Токио. Таким образом, десять миллионов человек оказались в заложниках у коммунистического режима…”
— Они озверели! — воскликнул Марат. — Дерутся все со всеми!
— Лишь бы до нас не добрались, у нас же есть кусочек общей границы. А Северная Корея — это, между прочим, миллион сто тысяч солдат, пятая по размерам армия в мире.
“Возобновились военные действия в Кашмире. Обе стороны угрожают друг другу ядерным оружием…”
— Кашмир? Где это? — спросил Марат. — У меня с этим словом одна ассоциация — песенка “Лед Зеппелин”.
Событий было столько, что о каждом приходилось рассказывать в нескольких коротких фразах:
“Совершён очередной террористический акт в Соединённых Штатах Америки. Взрыв прогремел в крупнейшем казино Лас-Вегаса — всемирной столицы азартных игр…”
— Как же меня бесит эта фраза: “взрыв прогремел”! — неторопливо произнёс Артём. — Они её повторяют в каждом выпуске! Неужели нельзя сказать: “раздался взрыв” или “ударил взрыв”?
“Премьер-министр Великобритании объявил о своей солидарности с правительством США и о готовности нанести совместный ядерный удар по противнику…”
— Ты посчитал, сколько раз повторили “ядерное оружие” и “ядерный удар”?
— Бесполезно. Со счёта собьёшься.
— А сколько раз упомянули нашу страну?
— Ну…
— Вот именно, Марат. Ни разу. Такое впечатление, что мы на фиг никому не нужны.
— Так что же — к нам нет претензий?
— Не обольщайся. Когда начнётся тотальная ядерная заварушка, Россию первую разбомбят. Без всякого объявления войны, чтобы не успела рыпнуться.
— И кто это будет? США?
— Или Китай. Или Корея. Вполне могут: европейскую часть раздолбают, Сибирь — к рукам.
— Тёма, ты правда какой-то чокнутый. Не будет ядерной войны. Побушуют, вернутся к исходному и на том успокоятся.
— Оптимист…
Георгий Лесной жил на окраине — на короткой улочке, которая состояла из фешенебельных двух- и трёхэтажных особняков, окружённых живописными газонами, фарфоровыми гномиками и бассейнами. Для того чтобы купить в этом княжестве Лихтенштейн уютный домик, Жоржу пришлось продать квартиру, что досталась от родителей, присовокупить все свои наличные средства и взять ссуду в банке. Правда, последующий заработок предпринимателя окупил все затраты.
Георгий из всей “Магмы” был единственным, кто имел хватку настоящего бизнесмена, что заметно отражалось на его характере и повадках. Артём считал Жоржа человеком западного типа — сухим и насквозь фальшивым. Георгий с детства привык много трудиться, при этом деньги делал на всём. Даже будучи школьником и работая дворником в крупном торговом центре, он нанял старшего брата вывозить на мотоцикле с прицепом весь мусор, имевший хоть какую-нибудь ценность. В большом количестве выбрасывались доски, листы фанеры; ломаные, но ещё годные к употреблению поддоны — всё это шло дачникам. Им же поставлялся пенопласт — в качестве утепляющего материала. Попадался кое-какой металлолом, бракованная, но вполне подлежащая ремонту бытовая техника. Не брезговал юный Жоржик и картоном: пустых коробок было столько, что не вмещались в контейнер. Доход, получаемый таким образом, окупал затраты на транспортное средство и превышал официальную зарплату Жоржика раза в два.
Лесной даже расстроился, когда вынужден был уволиться по причине надвигающейся учёбы в вузе. Впрочем, не пропал он и в институте, развернул торговлю готовыми рефератами и курсовыми, завёл постоянный круг поставщиков и покупателей (одним из последних был Марат, впоследствии уговоривший Георгия быть спонсором “Магмы”), параллельно с этим работал промоутером, разносчиком пиццы, фотографом, фотомоделью… Теперь же Жорж владел преуспевающей фирмой.
“Коммерчески успешный” и “качественный” были на языке Лесного лучшими комплиментами любому явлению жизни или произведению искусства, каковые, впрочем, Георгий Лесной именовал продуктами творчества, чем приводил в негодование Марата. “Будешь писать первый настоящий альбом — найди вокалистку с хорошим голосом, — поучал Жорж музыканта, — иначе ты ничего не продашь”.
Прагматик и трудоголик Георгий не понимал и не принимал ничего, что, по его мнению, было бессмысленно. Слыша по радио песню какого-нибудь престарелого барда, смеялся и говорил: “Я бы в это дерьмо деньги вкладывать не стал!” “Хорошо сделано. Добротно. Потребитель оценит” — так характеризовал Жорж понравившийся фильм. Главное, за что Артём терпеть не мог соратника-коммерсанта — за своеобразное чувство юмора, вернее, за отсутствие такового. Впрочем, Георгия могла до слёз рассмешить какая-нибудь простецкая хохма, вроде рекламного слогана “Сосу почти задаром!”. (Имелся в виду новый пылесос, продававшийся с большой скидкой.) Жорж долго ещё повторял, сдерживая хохот: “Вы поняли?! Сосёт почти задаром! Глубокая глотка!” Более сложных шуток он не мог осмыслить. В особенности образцов “чёрного” юмора. Когда Артём рассказал свою любимую байку про трёх вьетнамцев — что играли в “русскую рулетку”, по очереди ударяя по противотанковой мине, но когда мина всё же взорвалась, погибли все трое — Жорж лишь плечами передёрнул: “И что смешного? Люди умерли”.
За тяжёлой калиткой, украшенной чугунными завитушками, была дорожка из жёлтого кирпича, которая, по-змеиному извиваясь, приводила к лакированной янтарного цвета двери. Стены домика состояли из бледно-розовых блоков с тёмно-красными прожилками — особняк казался выстроенным из ещё не успевшей протухнуть ветчины.
— Никого не жду! — раздался из-за двери голос Жоржа.
— Протри окуляр! — крикнул Марат, глядя прямиком в объектив видеокамеры, укреплённой над входом.
— Вам чертовски повезло, господа, что застали меня дома, — заявил Жорж, появившись на пороге в шерстяном халате. — В следующий раз звоните заранее. Я вообще-то на ваш визит не рассчитывал.
— И что, ты нас прогонишь, соратник? — ехидно спросил Артём.
— Заходите, раз пришли. — Георгий отошёл в сторону. На его языке подобная ситуация обозначалась фразой “пожертвовать собственными принципами ради общей выгоды”.
В углу прихожей, справа от саженного зеркала в резной оправе, рядом с клюшкой для гольфа стояло ружьё — “олёкма” последней модели, монструозный метатель дроби, способный одним выстрелом с близкого расстояния превратить в ошмётки целого медведя.
— Я вижу, и тебя сегодня посетили друзья Мамеда? — усмехнулся Артём, рассматривая оружие.
— Не в них дело, — ровным голосом отвечал Жорж. — Неспокойно у нас.
— В каком смысле?
— По ночам разный сброд бунтует. Ходят, в стены камни швыряют, орут: “Смерть буржуям!” — от гнева Георгий вытаращил глаза. — Я звонил в милицию, дежурный отвечает: сейчас приедем! А сам смех еле сдерживает. И голос довольный. Так никто и не приехал. Соседу моему все окна побили и сад потоптали. Пришлось немного пострелять в воздух.
Артём и Марат переглянулись.
— Чем мы виноваты? Чем я виноват? — воскликнул Жорж. — Тем, что зарабатываю деньги, пока остальные пьянствуют, бездельничают и орут: “Как мы плохо живём!” Чем мой сосед виноват? Аркадий Витальевич Турбин, прекрасный человек. Построил магистраль в Западной Сибири, потом чуть не сел по ложному обвинению, вынужден был сюда перебраться. Для кого он дорогу строил? Для таких же ванек, как эти дебоширы!
— Так он, наверно, половину средств, что ему выделили на эту магистраль, приватизировал… — начал было Артём.
Хозяин ветчинного домика сурово посмотрел ему в глаза. Так глядят взрослые в глаза ребёнку, который произносит некие очевидные, но неприятные для всех вещи (вроде: “Мама, а куда папа ушёл? Опять водку пить?”).
— Да нет, я понимаю, что это само собой разумеется, — поправился Иль, откровенно кривляясь. — Я хотел сказать: “Он же мог вообще всё разворовать, но не стал — и построил-таки магистраль для ванек”.
— Вот именно, — уронил Жорж без тени улыбки. — Прошу к столу, господа.
За столом Георгию и его гостям прислуживали две шестнадцатилетних девушки — смуглая Тамара и рыжеволосая Василиса. Обе — худенькие, гибкие. “Слежу за их фигурами. Они у меня на диете сидят и гимнастикой занимаются”, — говорил Жорж.
Зимой этого года Георгий побывал по неким своим делам в Дагестане — аккурат в дни, когда там началось то, что в прессе уклончиво назвали “обострением расовой ненависти”. Георгий еле-еле унёс оттуда ноги, и не один, а в сопровождении двух девушек, чьи родственники погибли в уличных беспорядках либо пропали без вести (что на деле было одним и тем же).
Бизнесмен поселил Тамару и Василису в своём коттедже, но — в отличие от Марата, что запускал в Кислотный дом самый разный люд исключительно из сострадания — сделал это для вполне конкретных целей. Девушки, которым больше некуда было идти, оставшиеся без документов и каких-либо средств к существованию, исполняли в особняке Лесного роль домашней прислуги с постельным уклоном. Немногие знали о маленьком гареме Жоржа, а если кто-то — например, Артём — намекал, что Георгий, превращая девушек фактически в своих рабынь, поступает не так чтобы очень хорошо, тот (в соответствии со своей моралью прагматика) искренне удивлялся: я о них же забочусь! Даю крышу над головой, обеспечиваю, взамен беру совсем немного. Они счастливы. Не верите — спросите у девчонок.
Впрочем, те не опровергали слов покровителя. “Знаешь, как он для нас старается! — захлёбывалась восторгами Василиса, когда Артём разговаривал с подопечными Жоржа с глазу на глаз. — Покупает всё, что попросим. Прямо как в сказке!” “Жорж говорит, что, когда мы достигнем совершеннолетия, он сделает нам новые документы и отпустит куда глаза глядят”, — не терпящим сомнения тоном говорила серьёзная Тамара. “Как же, как же, надейтесь…” — усмехался про себя Иль. В действительности он немного завидовал Георгию, но виду не показывал — гуру никому не завидуют, тем более что своих баб у Артёма было хоть отбавляй. Правда, ни от одной он так и не добился рабьей покорности. Что и доказала Вика.
Девушки принесли салаты из корейской моркови. Артём и Марат вновь переглянулись, подумав об одном и том же: “Если узкоглазые захватят Россию и поделят между собой, будем эту гадость каждый день поглощать”.
— Что там за проблемы у Мамеда? — спросил Марат, нетерпеливо постукивая вилкой по алюминиевой фигурной мисочке.
— Вам это не знать не обязательно.
— Не понял? — музыкант так и подскочил.
— Марат, не бурли. — Артём сделал ладонью успокаивающий жест. — Так ты знаешь этих “коммерсантов”?
— Знаю. Очень серьёзные люди, в буквальном смысле ворочают миллионы. Однажды имел с ними дело — чертовски рад, что остался цел. Если бы дело прогорело, меня бы уже здесь не было.
— И чем занимаются серьёзные люди? — уточнил Иль.
— Много чем, но в основном — произведениями искусства.
— Вот так так! — крякнул Марат.
— Я не знал, что Мамед с ними связался. Если бы узнал — в тот же день отыскал бы и отговорил, — продолжал Георгий. — Ко мне сегодня приходили двое. Знаю обоих, очень душевно побеседовали. Того, что в очках, зовут Спиридон Нулич. По образованию искусствовед. Второй — Сергей Музыка, с ударением на “ы”, такое вот имя-песня. — Коммерсант от души рассмеялся, хлопая ладонью по лбу. (Артём и Марат переглянулись.)
— Мальчики! Супчик! — Тамара и Василиса ставили на скатерть фарфоровые тарелки с источающим ароматный пар бордовым борщом.
— Мы ещё морковку не съели… — буркнул Иль.
— Этот Музыка — страшный человек. Никогда и нигде не появляется случайно. Если встретите его ночью в подъезде, у вас будет ровно секунда, чтобы самому себе прочесть отходную, — внятно и отчётливо говорил Лесной. — Так что Мамеда, считайте, уже нет с нами. Если даже ему удастся уйти живым, мы его больше не увидим. Будет скрываться до самой смерти.
— Да чем он провинился?
— В общем, с самого начала. Мамед, как я понял, долгое время с ними сотрудничал у нас за спиной — писал поддельные картины. А недавно решил обвести вокруг пальца самого Нулича. Ему в руки попал один шедевр, который он собирался перепродать, а наш Мамедушка подменил картину собственноручно сделанной копией и благополучно исчез!
— Дай угадаю. Это было полотно Сальвадора Дали?
— Блестяще. Я впечатлён, — кивнул Жорж. — Мамед был бы не Мамед, если бы не попытался выкрасть эту штуку. Но Нулича так легко не проведёшь, он подделку “вычислит” хоть по запаху. Так что Мамеда теперь ищут.
— И, скорее всего, напрасно. Он давно утёк из города, — сказал Марат.
— В том-то и дело, что нет. Он здесь, в городе. И здесь же в ближайшие двое суток должен появиться покупатель, на которого Мамед вышел ещё очень давно, втайне от Нулича. И цену назначил не слишком высокую — главное, чтобы деньги наликом. Получит свой чемодан с “евро” — и наутёк.
— Дурак… Во дурак! — тряс головой Марат. — Чего его на приключения потянуло?
— Он однажды мне сказал, что хочет уехать за границу.
— Почему ещё? — спросил Артём.
— Боится войны. Панически боится, просто до слёз.
— Я вот не боюсь. И никуда не поеду, — презрительно хмыкнул Иль. — Какая разница, где подыхать?
— А Мамед хочет уехать туда, где ядерный взрыв не достанет.
— А что, есть такие места? — полюбопытствовал Артём.
— Антарктида? — предположил Марат.
— Исландия, — сказал Иль. — Атлантический остров-отшельник. Я читал один рассказ про ядерную войну, там кучка людей выжила в Исландии. Хотя по мне, так всё это сказки. Вот Канадский Арктический архипелаг — ещё куда ни шло. Да и то вряд ли…
— Что вас тянет в холода? Новая Зеландия — тепло, чисто и безопасно. Я бы в Новую Зеландию махнул, — заявил Георгий. — Посмотрел бы, где там “Властелина колец” снимали. Я хоть сейчас могу это сделать — знакомства есть — даже гражданство получить не проблема. Но опять всё начинать с нуля… Здесь я хоть что-то, да значу, а там мне придётся стать плебеем, обыкновенным наёмным рабочим. Я жил за рубежом, знаю. А вы бы разве не уехали, будь у вас такая возможность?
— Мою точку зрения ты знаешь, — сказал Артём.
— Я бы тоже остался. Не могу же я бросить моих сироток! — произнёс раздражённым голосом музыкант.
— Так, хватит языком чесать попусту. Где Мамед? — режиссёр смотрел бизнесмену прямо в глаза.
— Я не знаю, — ответил тот, не отводя взгляда.
— Точно?
— Точно.
— А по-моему, ты просто отрёкся от него и забыл! — вскричал Марат.
— Да я бы смог его отмазать, если бы он что-то другое совершил! Но у меня просто нет таких денег! Повторяю: это полотно Сальвадора Дали! “Профиль сестры” — одна из его ранних, реалистических, работ!
— А если Мамед вернёт Нуличу картину в целости и сохранности — его простят? — осведомился Артём.
— Ну, может, и не совсем простят, но жизнь сохранят.
— Значит, его надо найти!
— Ищи, — пожал плечами Жорж. — Ищи-свищи.
— Найду! — рявкнул Марат. — Сам отберу у него полотно и отнесу Нуличу! А этому малевичу потом по башке настучу, чтобы знал край да не падал!
— В общем-то, ты прав, — сказал Георгий. — Надо делать хоть что-то, а то Нулич и его люди нас в покое не оставят. Приступим сегодня же.
— А начать следует с его девушки, — поддержал Марат. — Тёма?
— Что Тёма? Здесь Тёма, — спокойно ответил Иль. — Мне идти одеваться?
— Пообедай сначала! — Жорж, как всегда, не понимал шуток соратника. — Кстати, Артём, у меня есть для тебя работа. В районе вокзала открывается точка…
— Можешь не продолжать.
— Почему?
— Не хочу нигде работать. Я давно забросил это бессмысленное занятие. А зачем? Деньги у меня пока есть, а кончатся — отправимся в новое турне. Вот фильм закончу… — говоря это, Артём ругал про себя Вику.
— Ты сейчас всё равно бездельничаешь…
— Я фильм монтирую!
— Ты можешь заниматься этим и в выходные. Я знаю твои методы работы, так что на результате не скажется, если ты немного потрудишься для нашей общей пользы.
— Да зачем? У меня есть чем за квартиру платить и на что питаться — а большего мне не надо.
— Бездельник! Так и будешь ходить в своей куртке, молью избитой?
— Это не моль. Это дыры от пуль.
Во взгляде Жоржа появилось недоумение.
— Эта куртка раньше принадлежала парню, которого расстреляли в упор, — пояснил Иль с серьёзнейшим видом. — Десять пуль из ТТ.
— Артём! Ты достал меня своими шутками, которые понимаешь только ты сам!
— Да что тебе нужно?
— Чтобы ты работал у меня.
— С чего такая забота обо мне?
— Так ты не понял? Мне просто нужен надёжный человек на этой точке. Свой. Работа совсем не пыльная: сиди себе за прилавком и диски продавай.
Диски! Артёму захотелось плеваться, кричать и бить всё, что попадётся под руку. Диски! Диски, мать их!!! Но на лице Иля не отразилось ни единой эмоции.
— Я тебе лично буду доплачивать. Будешь премию ежедекадно получать.
— Твои деньги мне очень понадобятся, когда нам с тобой на головы свалится ядерная бомба, — пробурчал Иль и отвернулся.
— Да что ты заладил! — заорал композитор, швырнув ложку в пустую тарелку. — Маньяк помешанный! Бомба, бомба! Ты как будто только и мечтаешь, чтоб ядерная война началась!
На счастье Артёма, в кармане у него ожил мобильник, запев смесь “Ветра перемен” из фильма про Мери Поппинс с Wind Of Change “Скорпов”. (Сочинил эту стёб-версию и закачал Илю в телефон лично Марат.)
— Ты где, Тёма? — спрашивал Ромка. — Я освободился!
— Тогда жди.
— Я в районе парка “Бразилия”.
— А точнее?
— Под мостом.
— Знаю такое местечко. Скоро буду, где-то в районе четырёх, — Артём всадил телефон обратно в нагрудный карман: — Господа, расстанемся на пару часов.
— Как это? Мы же договорились… — Марат шлёпнул по столу ладонью: — Так дела не делаются, Тёма!
— Потом всё объясню. У меня неотложное дело.
— Ещё более неотложное, чем проблема с Мамедом?
— Куда как неотложнее! Ребята, я потом всё объясню. Честь имею… — режиссёр встал из-за стола и побежал к выходу, по дороге чуть не сбив с ног Василису, державшую поднос со вторым блюдом — свининой по-тирольски.
— Стой! — крикнул Марат.
— Давай увидимся часа через полтора! — отозвался Артём, уже распахнув входную дверь. — Я позвоню, как освобожусь!
Парк “Бразилия” был ограждён частоколом чугунных пик лишь с одной стороны — с другой он просто обрывался. Крутые, мохнатые травой склоны уходили вниз, к реке. Над мутной водой пищали прожорливые чайки, на другом берегу нехотя ворочали шеями жирафообразные портовые краны.
Отыскав лестницу с бетонными ступенями, Артём спустился. Он очень любил это место. Как-то раз, слоняясь по городу без дела, Иль свернул с улицы, спустился к воде и побрёл вдоль берега. За полчаса этого марш-броска он не встретил ни единой живой души, хотя и не покинул ни на секунду черты города. Слева парапет, за ним вода. Справа деревья и травяные заросли, окаймляющие подножия холмов, на которых лежит часть города. Под ногами утрамбованная земля, кое-где переходящая в побитый асфальт. Если смотреть прямо перед собой, можно подумать, что шагаешь по Земле, покинутой людьми. Из почвы торчит длинный рифлёный штырь, в траве лежит бетонная труба, а из кустов выползает мёртвый кабель.
Снизу мост казался гигантской инопланетной конструкцией, забытой на Земле по ошибке. Ромка, умный на вид (и не только из-за очков) шестнадцатилетний паренёк с невысоким начёсом, сидел на траве, прислонившись спиной к одной из опор, игнорируя табличку: “Находиться под мостом опасно для жизни”. Увидев мальчишку, режиссёр почувствовал, что частичка напряжения, не покидавшего его с самого утра, исчезла. “Честная, никем ещё не испачканная душа, — подумал Артём. — Одинокий из-за возрастных проблем человечек. Одинокий, как я. Ангел в драном спортивном костюме. Ангел, вместе с которым можно поплакать”.
— Здорово, Роман. Подпираешь мост, чтобы не рухнул?
— Как ты догадался? — засмеялся паренёк, протянув руку. — Привет, что ль. Давно не виделись.
Рома и Иль оставались хорошими друзьями вне зависимости от того, каковы в данный момент были отношения между Артёмом и Викой.
Паренёк отхлебнул из алюминиевой банки с лимонадом.
— Угостишь? — спросил Артём, которому вдруг захотелось смочить горло чем-нибудь прохладным.
— Прости, тут ничего не осталось. — Ромка сделал последний глоток. Глоток был торопливым и героическим: мальчишка разом заглотал полбанки. Опустевшая тара полетела прочь.
Хм… Артём задумчиво потёр подбородок: приступов жадности за Ромкой раньше не замечалось. Было похоже, будто он быстро допил лимонад не потому, что не хотел делиться, а по другой причине. Не хотел, чтобы кто-то пил после него. Чтобы не заразить этого кого-то…
— Как жизнь? — спросил Иль, надеясь, что Ромка в процессе разговора сам всё выложит.
— Хреново. Когда вы меня в “Магму” возьмёте?
— В “Магму”? — рассмеялся Артём. — В качестве кого?
— Программиста. Хакера.
— Что, до сих пор мнишь себя компьютерным гением? Спасибо, у нас уже есть один такой. Он же художник. Мамед. Тебе до него плыть да плыть.
— А я мог бы быть его учеником. Как в средние века: у каждого мастера были подмастерья.
— Прости: “Магма” не потерпит двух компьютерщиков. Как не потерпела бы двух композиторов, художников и тэ дэ.
— Слушай… А я знаю, кто вам нужен! — лицо Ромки стало счастливым от внезапного открытия. — Пиротехник! Я мог бы отвечать за фейерверки на ваших шоу!
— А кто ответит за тебя, если ты ненароком поджаришься? Да мы и не пользуемся пиротехникой. И вообще: если возьмём в коллектив шестого, то есть тебя, придётся менять название, вставлять в него первую букву твоего имени. Как ты себе это представляешь? “Магмар”? “Рамгар”? Таких и слов-то нет.
Ромка зашевелил губами, пытаясь составить из предложенных шести букв благозвучное сочетание. Потом вдруг посмотрел на Артёма с удивлением и воскликнул:
— Я только щас понял! Вы могли назваться не только “Магма”, но ещё и “Гамма”! Георгий-Артём-Мамед-Марат-Абрахас!
— Да, я именно такое название и предложил. А Марат переставил буквы: получилась “Магма”. На нём коллектив и остановился: мол-де, гамма — это всего лишь прямая последовательность нот, а магма — это нечто раскалённое до миллиона градусов, бурлящее и неистовое. Хотя я-то имел в виду гамма-лучи. Радиацию.
— Ну да, радиацию… — Ромка поник носом. — Телевизор смотришь? Как думаешь, будут ядерные бомбы взрывать?
“И ты о том же”, — подумал Иль.
— Я думаю, нет, — твёрдо сказал он. Всё-таки мальчишка ещё не в том возрасте, когда можно пугать такими вещами. Это ему, Артёму, всё равно, а Ромка — душа впечатлительная. Загрузится по самую макушку, уйдёт в себя… и не сможет радоваться жизни несколько дней, которые, возможно, станут последними для всего мира. Пусть лучше бегает, не думая ни о чём плохом, в футбол гоняет, к девчонкам пристаёт…
— Серьёзно? — в глазах паренька вспыхнули два миниатюрных атомных заряда. — Ты в натуре так считаешь?
— В натуре, — как никогда веско проронил Артём. — Понимаешь, Роман, ядерное оружие — это такая штука… Допустим, у тебя есть пистолет. Настоящий.
— Был бы у меня пистолет! Я бы всем показал! — закричал Рома. — Пусть только кто-нибудь полезет — я ему сразу дуло в нос: на, нюхай!
— Но ты бы не стал ни в кого стрелять?
— Да я думаю, нет. Зачем? Все и так будут разбегаться. А если что, можно над головой пальнуть.
— Вот. Ты очень верно всё понимаешь. То же самое и ракеты с ядерными зарядами. Это оружие устрашения. Никто не станет использовать его взаправду, чтобы вся Земля погибла. Этим миром правят не дураки…
“…А полные идиоты!” — закончил про себя Артём.
— Да я всё это знаю. Мне самому не верится, что может случиться ядерная война…
“…Обывательская точка зрения: это невозможно просто потому, что слишком невероятно, — подумал Иль. — Ромка, ты слишком много общаешься со взрослыми. И слишком им веришь. Взрослые всегда обманывают младших, чтобы не разрушить своей монументальной непогрешимости. Любой совершеннолетний, будь он трижды неудачником, наркоманом, пьяницей, дармоедом, трусом, подлецом, чувствует своё стократное превосходство над ребёнком и наслаждается этим. Слышал, что сказал дядя? Не спорь! Он старше тебя! Он жизнь прожил! А разве не может человек прожить целую жизнь и остаться при этом полным идиотом?”
— А если война всё-таки будет, что станет с нашим городом?
— Взорвут, — спокойно ответил Артём. — Как-никак, третий по численности населения в стране. Все здания станут руинами, а тех, кто спасается в убежищах, погубит мощнейшая радиация. Только этого не будет. У нашей страны хорошая противоракетная оборона. Большую часть вражеских ракет посбивают ещё над океаном.
— То есть какие-то всё равно прорвутся?
— Если и прорвутся, то те, которые нацелены на какие-нибудь второстепенные цели. Так что наш город, может, и не сильно пострадает.
— Артём… Ты ведь был в этом… в заброшенном городе?
— В Припяти? Был.
— Наш город тоже может стать таким?
— Может. Допустим, упадёт ракета в соседней области, а заражение распространится на весь регион. Так что людям придётся всё бросить и перебираться куда-нибудь в Ямало-Ненецкий автономный округ. А кто-то всё равно останется здесь.
— И погибнет?
— Однозначно. Правда, не факт, что сразу. Я встречал в Чернобыльской зоне отчуждения целые семьи, которые уже много лет живут в своих старых домах. Это во многом зависит от индивидуальных особенностей организма. В шестидесятых годах был такой эпизод, о котором не любят вспоминать. В степях Казахстана проводились военные учения с использованием настоящего ядерного оружия. То есть столкнули в учебном бою два батальона солдат, а над ними, на высоте километра, взорвали вполне реальную ядрёную бомбочку. Как говорится, тяжело в учении — легко в раю…
Ромка вытаращил глаза:
— Так им же, наверно, выдали антирадиационные костюмы?
— Их даже не предупредили. Чтоб сюрприз вышел. Представь, ты бежишь в летней гимнастёрке с автоматом, тут над головой вспышка, как будто солнце взорвалось! Ты жмуришься, прячешь глаза… А через несколько секунд чувствуешь, что воздух стал густым, обжигает лёгкие, сетчатку, кожу… Тебя словно погрузили в кипящее молоко. Поднимается пыль: такая плотная, что носки можно вешать. Будто ты в самом центре самума. Упасть бы в какую-нибудь яму, укрыться, переждать… А тебе надо бежать со своим автоматом сквозь всю эту раскалённую кашу, добраться до врага, убить его. И ещё одного. И ещё, и ещё, пока патроны не кончатся. Глаза твои слезятся, ты уже ничего не видишь. Внутри всё жжёт. У тебя начинается приступ кашля, такой сильный, что ты бросаешь автомат и падаешь на колени. Тебя просто скручивает. Ты истошно кашляешь, вместе со слюной из твоего рта вылетают сгустки крови, а потом и какие-то кусочки… И ты понимаешь, что это частички твоих лёгких… Это я для чего говорю: некоторые из участников тех учений до сих пор живы. Они превратились в ходячие язвы, но живут. Могут говорить, есть, самостоятельно передвигаться. Так что я допускаю, что и через десять лет после ядерной войны в ком-то из людей сохранятся и жизнь, и разум.
Ромка молчал, потускнев, будто затёртая монета.
— Главное: те, кого не сожгут взрывы, погибнут в хаосе, который возникнет сразу же после бомбардировки. Только представь это! Люди будут сбиваться в беспорядочные перепуганные стада и метаться в поисках клочка чистой незаражённой земли, ехать на машинах, мотоциклах… забитых до отказа автобусах, драпать пешком, терять на бегу чемоданы и детей, топтать упавших. Другие поступят умнее: начнут сколачивать вооружённые группировки, мародёрствовать, даже захватывать небольшие города и объявлять их свободными республиками. Разумеется, всю эту анархию попытаются сдержать военные, которые станут разъезжать в защитных комбинезонах и респираторах на танках, усмирять безумствующие толпы, расстреливать мародёров и паникёров. В итоге это приведёт к ещё большим беспорядкам. Армия станет карательной силой, олицетворением того зла, что привело мир к войне. Начнётся гражданская война: правительство и войска будут биться с остатками народа, и это будет длиться до тех пор, пока сражаться будет некому и не с кем. Короче, все передохнут. И лично мне, если я всё это увижу воочию, будет их нисколько не жалко. Возьми!
Ромка подставил ладонь, на которую упала подушечка жевательной резинки, и машинально отправил жвачку в рот, глядя на тёмную водяную поверхность, казавшуюся застывшей, твёрдой, шершавой.
“Всё-таки не надо было пророчествовать при парнишке. Увлёкся!” — Артём мысленно выругал себя. Теперь надо как-то его отвлечь.
— Я об этом фильм снимаю. Хочешь, могу дать тебе небольшую рольку. Если повезёт и картина попадёт на какие-нибудь фестивали независимого кино, тебя увидит весь мир. Или почти весь.
— Мне этого не надо. Тёма, а ты мог бы подобрать мне девушку?
Артём рассмеялся:
— Девушку? И как ты себе это представляешь? Я прихожу в магазин подарков, где на полках девушки лежат, завёрнутые в фольгу и перевязанные ленточками, а я тебе подбираю подходящую? Или ты имеешь в виду, с земли подобрать?
— Ты понял, что я имею в виду. У тебя же куча знакомых девчонок, есть и совсем мелкие соски. Познакомь меня с кем-нибудь! Скажи: это неофициальный участник “Магмы”…
— Ладно, посмотрю, что в моих силах… — произнёс Артём. — Немного попозже.
— Нужно сейчас! Срочно!
— Потом. У меня есть дело. И мне нужна твоя помощь в нём.
— Какое дело? — тихо спросил мальчишка, глядя сквозь очки серьёзными глазами.
— Мы тут с твоей сестрой последний раз были вместе — она же замуж выходит. Попрощались мы с ней очень нелюбезно. И всё бы ничего, только она по ошибке прихватила одну вещь, которая очень мне нужна.
— Что за вещь?
Пришлось открыть ещё одну карту:
— Диск с материалом к тому самому фильму, в котором я тебя собираюсь снять.
— А ты обещаешь, что я попаду в твой фильм? Правда?
— Правда. И девчонку тебе подберу где-нибудь. Мне это совершенно не трудно. Только помоги мне, иначе всё пропало.
— Ты хочешь, чтобы я нашёл этот диск и тебе вернул?
— Да. Но я боюсь, что тут не всё так просто. Вернее всего, твоя сеструха носит его при себе. Где она сейчас?
— У Женьки, наверное.
— А ты знаешь, где живёт Женька?
— Знать-то знаю… Меня Вика часто использует как гонца — там, подарок отнести в честь 23 февраля или там ещё что… Вот только… — паренёк замялся.
— Вознаграждение гарантируется!
— Да я не о том… Ты хочешь туда идти? Сам? Лично?
— Придётся. В этом деле я могу рассчитывать только сам на себя.
— И как ты Женьке объяснишь, кто ты?
— Не волнуйся, я найду, как себя подать.
— Он тебе морду набьёт!
— Во-первых, пусть попробует. Если я только захочу, за меня встанет весь “Лангуст”. И кое-кто из “Бродячего кота”. Во-вторых, я всё сделаю так, что он ничего не поймёт. Или ты во мне сомневаешься?
— Слушай, Артём. У меня ещё кое-что.
— Выкладывай, — Иль был покладистым, как никогда.
— Короче, — паренёк колебался. — У меня есть тайна.
— У всех есть тайна. Даже у меня найдётся парочка.
— Страшная тайна.
— Как интересно!
— Я никогда и никому её бы не открыл.
— Даже мне?
— Тебе открыл бы…
Паренёк колебался.
— Я что хочу сказать, Тёма. Если всё-таки случится ядерная война… Можно я тебе расскажу, если успею, конечно?
— Обязательно расскажи.
— Ты выслушаешь?
— Выслушаю, — серьёзно пообещал Иль.
— А смеяться не будешь?
— Не буду. Грешно смеяться во время ядерной войны.
Ромка пожал Артёму руку:
— Ты классный.
Вооружившись адресом, Артём отправился на автобусную остановку.
Одна из любимых шуточек последнего времени: “Ты что, миллионер — на маршрутке ездить?!” Нет, люди продолжали пользоваться коммерческими маршрутами, даже после астрономического повышения цен на проезд — точнее, им приходилось. В дешёвые трамваи и троллейбусы, всегда переполненные до отказа, трудно было вбиться. Граждане стали больше ходить пешком и рассекать на велосипедах, но кому-то всё равно приходилось пользоваться маршрутками.
Артём сел на свободное место в полупустом ПАЗе. Взгляд первым делом упёрся в надпись на стенке: “стоимость проезда … руб”. Цифру столько раз замазывали и переписывали, что разобрать её уже было нельзя. Будь у Иля больше времени, он, конечно, прогулялся бы на своих двоих. “Если человечество переживёт эту войну, то в учебниках истории её назовут Нефтяной”, — подумал режиссёр.
Ехал минут двадцать. Типовые пятиэтажки за окнами маршрутки сменялись деревянными домишками, те — двухэтажными каменными зданиями девятнадцатого века, украшенными лепниной. Словно взяли несколько городов разного размера, а также деревень и как следует перемешали.
На одном из рекламных щитов, где был изображён сейф, Артём прочёл слоган: “Не прошибёшь и бомбой!” Актуально, ничего не скажешь.
ПАЗик привёз режиссёра в спальный район — один из многих, что прилегали к гигантскому машиностроительному заводу, дававшему работу большинству жителей города. Эта местность считалась неблагополучной: иногородним советовали сюда вообще не соваться или хотя бы не выходить после восьми вечера на улицы, что кишели отдыхающими пэтеушниками, “рабочей молодёжью”, школьниками и просто шпаной… На всякий случай Артём надел предусмотрительно захваченную из дома кепку, чтобы не привлекать внимания к экстравагантному окрасу своих волос.
Возле универмага, похожего на огромную стеклянную банку, Артём увидел скопление народа, состоявшее, по преимуществу, из тех самых рабочих парней со своими подругами, раскрашенными, будто бабочки. “Ночные бабочки”. Публика грызла семечки, посыпая брусчатку мерзкой шелухой, и потягивала пиво, взгляды всех были нацелены на крыльцо универмага, ставшее небольшой сценой. Музыкантов было трое: гитарист, клавишник с синтезатором и басист. Они были одеты в парадную военную форму, на бритых головах — голубые береты. Пели мужественными голосами в три микрофона нечто героическое о Родине и батальоне, что гибнет под огнём противника.
Взгляд Иля задержался на голубом берете клавишника. Такой же берет был и у брата Артёма.
…Мать беззвучно рыдала. Сидела неподвижно на стуле, зажав лицо ладонями, из-за которых время от времени прорывался звук — еле слышный, тоненький, протяжный. Отец ушёл в ванную, так он делала всегда, когда не хотел, чтобы видели, как он плачет. Тёма, ершистый шестнадцатилетний толстячок, нахохлившись по-воробьиному, ел макароны. Это был первый в его жизни обед, который он сварил сам — просто потому, что в тот день сделать это было некому. Не до того было.
Дядя Слава, привалившись к стене, сокрушённо и укоризненно смотрел на Тёму. Тот, не выдержав этого взгляда, закричал на всю квартиру:
— Да чего вы воете? Может, ему там хорошо?!
Мать зарыдала в голос. Дядя Слава ударил парнишку по уху, а тот вилкой пропорол ему тяжкую ладонь.
Да. Таким он и был — толстым и жестоким. Прошли годы. Артём изменился: жир сполз с него, будто старая кожа со змеи, тело, по-прежнему весьма объёмистое, стало твёрдым, как боксёрский мешок, набитый камнями. Глубокие впадины, в которых лежали глаза Иля, потемнели. “У тебя взгляд гипнотизёра”, — говорили девушки. Волосы Артём выкрасил в оранжевый три года назад, родители этого уже не видели: они погибли в автобусе, свалившемся с моста во время зимнего гололёда. Оставшись в одиночестве, Иль первым делом переехал на новую квартиру, стал недосягаемым для военкомата. Зарабатывал на жизнь почти исключительно творчеством, лишь изредка устраиваясь на какую-нибудь работу (не дольше, чем на два-три месяца), большую часть недели бездельничал, тусовался либо сидел где-нибудь на природе, погрузившись в мысли…
Артём усмехнулся, глядя на музыкантов-десантников. В честь чего устроили этот милитаристский перфоманс, если Двадцать Третье февраля давно прошло, а до дня Победы, 22 июня, дня ВДВ и других военных дат ещё далеко? Суббота как суббота, никакого праздника. Поднимают населению боевой дух, не иначе. Чтобы эти рабочие парни, если война коснётся их страны, тут же ушли добровольцами на фронт.
На сцене-крыльце появилась ведущая — обворожительнейшая девушка в полувоенной форме (особенно хороша была мини-юбка защитного цвета) — и, словно угадав мысли режиссёра, сказала в микрофон с улыбкой:
— А теперь конкурс! На сцену приглашаются три молодых человека, отслуживших в армии!
Тьфу ты! Артём внимательно посмотрел на тех, кто вылез на сцену после призыва ведущей. Статные ребята, но вряд ли они чем-то будут полезны на фронтах Третьей мировой. Вот если бы скрестить каждого из них с противогазом, чтобы он, так сказать, врос в голову настолько, что не снимешь! (Вообще-то, сейчас Артём цитировал собственный короткометражный фильм “Трудно дышать”, где по городу ходила весьма фигуристая девушка в противогазе, а когда на неё напали скинхеды и попытались силой снять с девушки противогаз, чтобы увидеть её лицо, оказалось, что противогаз и есть её лицо.) И чтобы от самого противогазного дыхательного рыла длинный узкий шланг спускался в глубь тела и врастал в лёгкие. Тогда не страшны ни радиоактивная раскалённая пыль, ни ядовитые испарения. А как же остальное тело? Видимо, придётся скрещивать солдат и с антирадиационными костюмами.
Скрестили. Теперь надо подумать, как они будут питаться, справлять естественные нужды и размножаться. Видимо, никак. Половые органы можно ампутировать за ненадобностью, тем более что в условиях радиации они функционировать не будут, да и всю пищеварительную систему тоже выкинуть на фиг. Пусть питаются, как марсиане у Герберта Уэллса — путём инъекций. Организм, таким образом, станет усваивать полезные вещества, а отходов вырабатывать не будет. Красота!
Если уж мы проделали с телами добровольцев все эти процедуры, нужен последний штрих: удалить правую руку по локоть и вживить на её место стреляющее устройство. Допустим, короткий автомат. Вторая рука нужна будет лишь для того, чтобы менять обоймы, ибо от остальных забот — таких, как брать еду и подтирать зад — мы её избавили. Славные получились мутанты! Дали бы мне тысяч пять таких, подумал Артём, я бы Третью мировую выиграл.
Иль не стал задерживаться возле универмага и через минуту уже стучал в дверь на площадке четвёртого этажа того дома, где, если верить Ромке, жил жених Вики.
Открыл кудрявый парень в тельняшке. “У Женьки отец служил на Северном флоте… — вспомнил Артём слова Вики. — У него такие милые кудряшки…” Да, Викусик, очень милые — чисто пудель, которого на помойку выгнали. Поджарый, живот впалый. Как ты там говорила? “Женя очень стройный, подтянутый, не то что ты…” Лицо в россыпях прыщей — про это ты забыла сказать. И это мой соперник? Шутить изволите!
— Здорово, Евгений. Мне бы Вику.
Тот протянул руку, слегка обалдев:
— А ты кто? Откуда знаешь, что она здесь?
— Я с Викой вместе в магазине работаю. Надо спросить у неё кое-что. Срочно.
— Что спросить-то? — взгляд Жени стал подозрительным.
— Много чего. Где она посеяла ключи от сейфа, куда дела большой калькулятор… И ведомости по зарплате куда-то пропали. Не невеста у тебя, Женёк, а Маша-растеряша! Как ты с ней жить будешь?
Парень в тельняшке молчал секунда две — видимо, размышлял, удивиться ему или рассвирепеть.
— А ты сам-то кто? — спросил он недоверчиво.
— Охранник.
— А откуда знаешь?..
— Вика много чего рассказывает про тебя. Такая радостная всё время: свадьба, все дела… Очень завидую. Повезло тебе с невестой, Евгений!
— Ну… — неприкрытый подхалимаж был принят Женей за чистую монету. Жених смущённо улыбнулся.
— Позови на минутку. Я с ней поговорю и исчезну.
Из-за спины Евгения вышла Вика.
— Привет, Виктория, — поздоровался Иль с самым непринуждённым видом.
— Ты… ты как здесь оказался? — на лице девушки было хмурое удивление. — Ты зачем пришёл?
— Ну, как зачем? По нашему с тобой общему делу. У меня небольшой разговор, буквально на одну минуту.
Вика обернулась к Жене:
— Малыш, мне нужно поговорить. Это касается моей работы.
— Хорошо, — тот пожал плечами и затворил за собой дверь.
Оставшись наедине с Артёмом, девушка сухо спросила:
— Ну?
— Ты взяла мою вещь, — просто и очень спокойно сказал Иль. — Предлагаю вернуть, иначе расскажу Жене, в каких местах у тебя родинки. Ему будет очень интересно. Только ваш брак после этого вряд ли состоится.
— Да, у тебя, пожалуй, хватит подлости, — согласилась Вика, глядя испепеляющим взглядом. — Но свой диск ты тогда не получишь.
Артём улыбнулся, не скрывая торжества:
— Значит, это и правда ты взяла! Неплохой ход! Только бессмысленный. Предлагаю равноценный обмен: с тебя — мой диск, с меня — полная тайна про наши с тобой отношения.
— Губищи не раскатывай! — злым голосом ответила красавица. — Если понадобится, я его уничтожу, только чтобы тебя прохватило!
— А что я должен сделать, чтобы ты не поступала так глупо?
— Сейчас узнаешь, — взгляд Вики не предвещал ничего хорошего. — Мало не покажется.
— Слушаю внимательно!
— Виктор.
— Твой хахаль?
— Ты должен будешь кое-что сделать для меня. Это касается Виктора. Сделаешь — верну диск. И — катись ко всем чертям, чтоб я тебя больше не видела! Забудь меня навсегда!
Когда Артём вышел из подъезда, он первым делом позвонил Марату:
— Всё, я твой.
— Отлично. Подъезжай к “Бродячему коту”.
Конец связи.
Иль вновь двинулся на остановку.
Ничего хорошего, но, по крайней мере, с диском всё определилось. Молодец девка, ничего не скажешь… Решила разом отомстить всем.
Задание Вики следовало выполнить завтра, иначе диск будет потерян навсегда (девушка хотела, чтобы режиссёр приступил к делу немедленно — тому еле-еле удалось выторговать лишний день). Беда в том, что если облажаться при исполнении этого квеста, запросто можно и в кутузку сесть. (Возможно, на то и рассчитано.) Но как бы то ни было, пока есть шанс вернуть бесценный материал, надо действовать.
“Не пытайся вернуть диск силой. Или хитростью. Он спрятан в надёжном месте, тебе его не найти…” Ладно-ладно. Посмотрим-посмотрим.
— Я только что от Стаси, — доложил Марат, когда они с Артёмом повстречались у гранитного старорежимного здания с вывеской “Дом связи”. — Утверждает, что ничего не знает. Говорила, что к ней приходили, угрожали. Плакала.
Артём поморщился: он не любил сожительницу Мамеда, коротко стриженную брюнетку Анастасию, которую мысленно окрестил девочкой-спичкой.
“Вечно Мама у компа тупит!” — смеялась Стася, когда художник задерживался возле монитора на лишнюю минуту. Гости переглядывались, Мамед смущённо вставал из-за стола. “Мамочка, принеси пирожные”, — распоряжалась девушка. Тот покорно плёлся на кухню. “Он никуда не пойдёт, — жёстким голосом говорила Стася в телефонную трубку, когда Мамеда приглашали пойти в какой-нибудь клуб отдохнуть с компанией, и после паузы добавляла, спохватившись: — Он занят. Работает”.
— И ты ей поверил? — усмехнулся Иль.
— Нет, конечно! Мамедушка же намертво у неё под каблуком. Он без её разрешения даже в туалет не сходит.
— То-то и оно.
— Я пытался выведать всё, что возможно, — продолжал Марат. — Намекал, что если она что-то скрывает, то пусть лучше скажет. Для всеобщего блага. Она истерику подняла. Еле удрал от неё.
— Она, как и многие девки, очень хитра. — Артём вновь помянул недобрым словом Вику. — У меня чувство, что именно Стася толкнула Мамеда на авантюру с картиной. Леди Макбет фигова! Конечно, она ни в чём нам не признается! Очень ей нужно, чтобы мы всё испортили!
— А может, боится, что квартира прослушивается. Нулич запросто может это организовать.
— Ладно, пошли, потолкуем со Смеющимся Толстяком.
Они обогнули здание.
Обратная сторона “Дома связи” была, что называется, “разграфичена” — исписана и изрисована масляными красками, маркерами и мелом. Артём обратил внимание на свежие рисунки. Тут был и огромный человеческий череп с распахнутой щербатой пастью, из которой, словно язык, вылезала баллистическая ракета. И охваченные огнём города. И армии мертвецов-автоматчиков в камуфляже, истребляющие беззащитных людей. И противоречащие друг другу надписи: “Фашня не пройдёт!”, “Долби америкосов!”, “Крепись, Корея! Держись, товарищ Ким!”, “Мочи арабешников!” (этот лозунг сопровождался “давидовой звездой”), “Смерть всем!”, “Нет войне!”, “Миру нужен Сталин”…
“БРОДЯЧИЙ КОТ рок-клуб” — орали выкованные из чугуна здоровенные буквы, укреплённые над чёрной железной дверью, что вела в подвал здания. Дверь была оклеена клочками бумаги, сообщавшими: “начинающей рок-группе требуется клавишник со своим инструментом”, “продам бас-гитару УРАЛ”, “сдаю репетиционную точку”, “помогу организовать концерт”. Но и эту доску невинных музыкальных объявлений не миновало горячее время. Артём со смехом прочёл вслух: “Продам по сходной цене трёхместное бомбоубежище в посёлке Гребешково. Глубина — 6 м. Толщина потолка — 1,5 м. Сухо, чисто, мебель, водный резервуар, туалет. Склад, рассчитанный на годовой запас пищи”.
— И он надеется, что купят? — заливался Артём.
— Может, и купят, — задумчиво сказал Марат, даже не думая улыбаться. — Только не там он объяву наклеил. Её бы куда-нибудь поближе к местам скопления богатых людей…
— …которые в состоянии сами построить себе убежище, — закончил Иль. — Пошли.
Под ногами металлические ступеньки, на стенах маскировочные сети, в воздухе курево и сырость. Снизу доносился глухой гул.
— Ишь ты, концерт! Кто сегодня рубит? — спросил Артём.
— Сегодня сейшн. Несколько разных команд.
Лестница спустилась к следующей двери, за которой находилось заполненное горьким табачным дымом фойе. Гардероб, касса, четверо охранников в чёрном, за их спинами — вход в концертный зал.
— Билеты там, — с непроницаемым видом уронил один из четверых, ткнув пальцем на крошечное окошечко.
— Отличная шутка, Антоха. Я почти поверил, — небрежно бросил в ответ Артём, вежливо отодвигая с дороги двух охранников. Похохатывая, те послушно шагнули в стороны.
— А что, ребята, Смеющийся у себя? — уточнил Марат.
— Где ж ему быть.
Войдя в зал, режиссёр и музыкант увидели сквозь сизый туман сотни затылков и сырых спин. Воздух был душным и горячим, освещение — тусклым, потусторонним. Над головами рок-фанатов поднималась сцена, где четвёрка музыкантов завершала номер: тянула последнюю ноту труба, еле-еле пробиваясь сквозь тяжёлый гитарный рифф, барабаны отстукивали дробь, постепенно замедляясь. Мощный удар в тарелки — и музыка стихла, сменившись тысячеглоточным рёвом.
“Первый раз вижу в “Коте” такую прорву народа…” — подумал режиссёр.
— Как настроение, дезертиры? — проорал вокалист.
“Дезертиры” (видимо, гордившиеся этим статусом) ответили восторженным улюлюканьем и гиканьем.
— Ну, тогда последняя на сегодня!
Музыканты принялись работать заключительный номер. Сквозь грохот барабанов, рёв гитар и ор толпы трудно было разобрать и слова песни. Рождаемая группой какофония годилась для сумасшедших плясок, но никак не для вдумчивого прослушивания.
— Пойдём! — проорал Марат в ухо Артёму. — Я скоро оглохну!
Хозяина клуба они нашли в прокуренной гримёрке.
Создатель “Бродячего кота” очень напоминал нэцкэ. Был он лысым, круглым и весёлым. По каждому поводу смеялся — вернее, разражался довольным мурлыкающим урчанием. Ни на кого никогда не злился, любую обиду быстро прощал. О человеке, носившем громоздкое прозвище Смеющийся Толстяк, ходила легенда: когда-то давно у него случились разногласия с некоей бандой, и Толстяк явился на “стрелку” один-одинёшенек, без какого-либо сопровождения. Банда же прибыла в полном составе… и нигде более не появлялась. Пропала без вести вся до единого человека. Говорили, что Смеющийся владеет каким-то древним мастерством, позволяющим одиночке сметать с лица земли целые армии. Артёму трудно было поверить в эту историю, глядя на неповоротливое грузное тело хозяина рок-клуба, но режиссёр знал наверняка: у Смеющегося нет врагов. По крайней мере, живых.
Толстяк сидел за столиком, вокруг — музыканты. Артём зашагал было к ним, но на полпути его остановили:
— Тёма! Приветствую! — добродушно прорычал густой голос. Режиссёра крепко обняли, оцарапав шею жёсткой бородой.
— Ого! Здравствуй, Панкрат! — Иль обалдело рассмеялся. — Я-то думал, откуда в “Коте” столько народа, больше, чем за весь год?
Панкрат Зимин, создатель группы с как никогда актуальным названием “Эвакуация”, был без преувеличения легендарной личностью. Его история началась в 1984 году, когда он приехал в Москву и поступил в вуз. Параллельно с учёбой Зимин организовал подпольную (других в те годы не было) панк-рок-группу, и вообще, отличался чрезвычайно буйным характером, за что был отчислен, не отучившись и семестра, а затем помещён на долгосрочное обследование в психиатрическую лечебницу.
К счастью, вскоре наступили новые времена. Держать талантливых людей в психушке стало вроде как неудобно, музыканта выпустили. Он целиком отдался искусству. Конец восьмидесятых был пиком творческой активности Зимина и группы “Эвакуация”: не имея доступа к мало-мальски профессиональной студии звукозаписи, они фиксировали свои песни с помощью обычного кассетного магнитофона, сами тиражировали записи, сами упаковывали и распространяли. Давали небольшие концерты в школах, Домах культуры или просто на улицах. Всё это время Зимин жил у друзей, питался чем придётся, не брезговал алкоголем и наркотой — словом, вёл богемную жизнь.
Потом наступили девяностые, эпоха дикого капитализма. Панкрат тотчас же оставил творчество и занялся общественной деятельностью. Чернобородого мрачного мужчину видели и на баррикадах девяносто первого, и у Белого дома в девяносто третьем, и на митингах протеста против Первой Чеченской войны. Он произносил речи с невнятными антимилитаристскими анархическими лозунгами и призывами к откровенному безумству, ввязывался в потасовки с радикальными молодёжными группировками, в столкновения с милицией. Тем удивительнее, что Зимин ни разу не был задержан.
Вся эта деятельность своей судорожностью и бессмысленностью напоминала прыжки рыбы, выброшенной на берег — зато сделала имя Панкрата Зимина известным всей стране. В начале нового века давно распавшаяся “Эвакуация” объявила о воссоединении и впервые в своей истории записала альбом на профессиональной студии. Песни группы начали крутить на радио, коллектив отправился в турне по России. Спустя почти двадцать лет после основания “Эвакуация” стала одной из самых востребованных рок-групп страны, продолжая тем не менее играть неформатный грязный панк-рок.
— Ну что, Тёма, как там насчёт клипа? — спросил андерграундный музыкант у андерграундного режиссёра.
— Условия прежние, — спокойно ответил тот. — Пять “штук”. Деньги вперёд.
— Пять “штук” чего? Мёртвых американских президентов?
— Нет, конечно. Евро! Доллару недолго жить осталось.
Панкрат положил на плечо Артёма жёсткую ладонь:
— Много просишь.
— Мне нужен бюджет! Деньги пойдут на тебя же.
— За пять тысяч евро я смогу найти…
— …Гламурного режиссёра? — со смехом оборвал Иль. — Который снимет тебе гламурный клип? Который даже маломальскую концепцию не сможет разработать? Ха!
— Ну, допустим… — пожал могучими плечами Панкрат. — Давай так: вернусь с “Рокополиса” — всё ещё раз обсудим. И можешь приступать.
— Откуда вернёшься?
— Так новый рок-фест называется. Сугубо для андерграундных неформатных команд, создан в противовес разным “Недошествиям” и “Подкрылкам”. Будет проходить в Сибири, место пока засекречено.
— Тоже мне! — хмыкнул Иль. — Секрет полишинели! И кто поедет на этот фест, в Тьмутаракань?
— Только настоящие фанаты настоящего рока! — прорычал Зимин, свирепо сверкнув глазами. — Те, кто ради этого концерта рванёт автостопом хоть на край земли!
— Ну-ну… — пожал плечами Артём и двинулся к столику.
Смеющийся Толстяк сидел в центре, справа — Нина, страшноватая, похожая на пожилую японку жена Панкрата Зимина (а по совместительству баситка группы “Эвакуация”), слева — скуластый соло-гитарист Джан и длинноносый барабанщик Исаак.
— Да здравствует дружба народов! — шутливо воскликнул Иль, усаживаясь напротив хозяина рок-клуба.
Толстяк засмеялся — льстиво, как показалось бы любому, кто не знаком с этим хитрым и мудрым человеком.
— Салют, юноша, — промурлыкал лысый пузан.
Марат встал позади Артёма, положив руку на плечо товарища.
— Тебе повезло, что застал меня. Завтра я закрываю клуб на неопределённый срок, а потом уезжаю.
— Вот это да! — Иль чуть не подпрыгнул вместе со стулом. — Я опять всё проспал! Ты уезжаешь?
— Да. “Бродячий кот” будет ликвидирован. Пойдёт с молотка.
— С чего это? Что ты задумал на этот раз, Смеющийся? — спросил Марат.
— Видите ли, друзья мои, у меня есть чутьё. И оно меня никогда не подводит, — толстяк говорил, блаженно прикрыв глаза, с такой приторной улыбкой, словно под языком у него был самый сладкий в мире леденец.
— Чутьё? Твоё чутьё среагировало на Нулича и его ребят? — уточнил Артём. — Они уже были у тебя? Между вами возникли контры?
Тот рассмеялся:
— Что мне до Нулича? Он уважает меня. Я уважаю его. Никаких контр!
Иль решился пойти на таран:
— Смеющийся, ты знаешь, где Мамед?
— Возможно. Но помни, Артём: нейтралитет — мой принцип!
— Я помню, — Иль с трудом держал себя в руках. Ну конечно: жиртрест знает всё до последнего пункта, но словечком не обмолвится! И ничего тут не поделаешь.
— Винца? — угодливо спросил Смеющийся. — Рыбки? Икорки?
— Не сейчас… — Иль откинулся на спинку стула. — Понимаешь, мы по делу. Если ты не можешь нам помочь, мы лучше пойдём.
Толстяк отправил в рот кусок булки, намазанный маслом и сверху присыпанный икрой, благодушно заурчал, сложив руки на животе:
— М-м-м-м-м… Прелесть. Ваша беда, молодёжь, в том, что вы много внимания уделяете мелочам. Ну что тебе за дело до этого авантюриста Мамеда? Решил парень сыграть в охотника за шедеврами — пусть играет. Это его свобода. Сво-бо-да, молодой человек. Священное слово для меня и для тебя.
— Свобода — это хорошо, — согласился Марат. — Но мы заботимся о жизни нашего друга!
— А он заботился о ваших жизнях, когда делал то, что сделал? — смеялся Толстяк, сложив пухлые руки на животе. — Он подставил прежде всего вас. И свою девушку.
— Кстати, да. Как она до сих пор жива — не пойму.
— Очень просто. Нулич не так глуп, чтобы брать Стасю в заложницы. Он просто установил за девочкой круглосуточное наблюдение. Рано или поздно Мамед проявится и выйдет с ней на связь. Меня это, впрочем, нимало не занимает. Я уезжаю. Подальше от всей этой свистопляски. Я больше здесь не могу, — он горестно покрутил круглой головой. — Что творится! Телевизор включить страшно! — Толстяк указал тройным подбородком на маленький телевизор, стоявший на тумбочке в углу гримёрки. Там шла реклама.
Надпись на фоне улицы, заполненной праздно шатающимися людьми:
КТО МЫ? КАКИЕ МЫ?
Камера выхватывает кусок толпы: прохожие, все, как один, в солнцезащитных очках.
СЛЕПЫЕ.
Следующий кадр. Несколько парней и девчонок, уши каждого заткнуты наушниками плеера или мобильного телефона.
ГЛУХИЕ.
Новый фрагмент. Люди с набитыми ртами, люди, на ходу жующие огромные бургеры, шаурму, картошку-фри.
НЕМЫЕ.
Последний кадр. Та же улица, только совершенно безлюдная. Ветер волочит по асфальту рваную газету.
КАКИМИ БУДЕМ МЫ, КОГДА НАС НЕ БУДЕТ?
“Надо же, — удивился Иль, — не думал, что эту байду до сих пор крутят”. Снятый им ролик про бесчувственных прохожих победил на конкурсе социальной рекламы и благодаря одному из влиятельных всероссийских общественных движений попал в ТВ-ротацию три месяца назад. Режиссёр даже получил некоторый гонорар.
— Смеющийся, давай ты хотя бы подскажешь, в каком направлении нам работать, — сказал Артём.
— Не к тому человеку ты обратился, — деланно вздохнул Толстяк. — На вашем месте я бы побеседовал с парнями из мамедовского кружка граффитистов.
— Да если б мы ещё знали кого-нибудь из этих граффитистов.
— Есть один молодой человек, который работает в вашем любимом “Лангусте”… — промурлыкал хозяин рок-клуба. — Некто, называющий себя Стрепет. Может, он вам чего-нибудь и рассказал бы…
Артём пожал руки музыкантам, поклонился Смеющемуся и отправился к выходу.
— Постой, постой! — рассмеялся Толстяк. — Попроси кого-нибудь из охранников, чтобы вывел тебя через запасной выход.
— Зачем ещё?
Пузан нацелил пульт на телевизор. На экране появился двор перед главным входом в “Бродячий кот”.
— Оп-па! — воскликнул Марат. — Наци! Целая толпа!
— Скоты! — взревел Панкрат Зимин. — Убийцы!
Толстяк виновато и чуть-чуть горестно рассмеялся:
— Вот так всегда… А что будет после концерта! Нет, я здесь не останусь. Люди так жестоки!
— Мы с тобой везучие, Тёма! — композитор рассмеялся, прищёлкнув пальцами. — Пришли бы попозже — нас бы эти бритоголовые сцапали…
— Чего ты ржёшь, как фанат ЦСКА? — сердито спросил Артём. — Погребли в “Лангуст”.
А тем временем на другом конце города Вика (она уже вернулась от жениха домой, приняла душ и поужинала с родителями) в своей комнате таскала за ухо, в которое воткнула длинные острые ногти, брата Ромку.
— Ты зачем в моей сумке лазил, гадёныш?
— Я… я… — чуть не плача, Ромка пробовал отпихиваться, но переполненная злостью Вика не отпускала:
— Потолкайся у меня! Ухо оторву!
— Не надо… Больно…
— Больно? Зачем в моих вещах шарил?
— Не знаю…
— Знаешь! Тебя Артём научил, да?
— Не твоё дело, ведьма…
Вика нагнулась к многострадальному уху брата и прошипела:
— Если ещё раз, ещё раз будешь копаться в моих вещах… Я всем твоим друзьям расскажу про тебя и твоего дружка на даче. Чего вы с ним делали в кустах…
Ромка вытаращил глаза:
— Откуда ты…
— Знаю. Всё знаю, — отчеканила Вика. — Не твоё свинячье дело, откуда. Учти, ты крепко попал. Только посмей ещё мне перечить: я сделаю так, что среди друзей ты будешь чмошником. А если отец узнает…
— Нет! Только не папа!
Возле входа в ночной клуб стояла, припав спиной к стене, полуодетая девка. Марата и Артёма она томно поманила к себе пальцем, медленно проведя по губам языком. Композитор улыбнулся ей и прошёл мимо, а режиссёр высунул язык и спародировал гримасу томной девицы.
За стеклянной круглой дверью находилось крохотное помещение с кассой, металлоискателями и четырьмя дюжими охранниками. Повторилась та же история: предложение купить билет — ответное предложение пойти куда подальше — смех и взаимное дружеское похлопывание по плечам, животам и лопаткам.
В “Лангусте” было много меньше народа, чем в “Бродячем коте”. Хотя бы потому, что само помещение было узким, словно кишечник. Оно представляло собой длинный танцпол шириной в три пляшущих и не мешающих при этом друг другу человека, стиснутый рядами столиков и упирающийся в невысокую эстраду. Стены были украшены стеклянными коробочками, напоминавшими о кабинете биологии: в коробочках находились сушёные раки, крабы и другие членистоногие, обитающие в воде. Были и аквариумы, где шевелились живые ракообразные.
Еженощное веселье ещё не началось. Сцена была пуста, как и танцпол. Золотая молодёжь, составлявшая основной контингент посетителей, разогревалась спиртным за стойкой и столиками. Метровые колонки, стоявшие по обеим сторонам сцены, играли популярные песенки, которые с большой условностью можно было отнести к клубной музыке. Настоящий клубняк врубали после одиннадцати, зажигали огни сумасшедшей цветомузыки, выпускали дымовую завесу…
К Марату и Артёму подходили парни и девушки (подчас отличить тех от других было сложно: одеты они все были в обтягивающие джинсы и разноцветные футболки, пахли одинаково, да и волосы у всех были примерно одной и той же длины — не выше плеч), жали им руки, целовали в щёки, спрашивали:
— Как дела, “Магма”?
— Давненько не выступаете. Почему? Непозитивно! Ваше шоу — улёт!
— Где остальные? Мамед как поживает?
Марат пытался что-то объяснять. Артём молча отвечал на рукопожатия и быстрым шагом двигался дальше.
Пожалуй, “Лангуст” был идеальным местом, чтобы встретить вселенскую катастрофу. Да и “Бродячий кот”, что ни говори, тоже. Когда ты в толпе пьяных панков, пляшущих под забойный рок, или среди юных мажоров, обкушавшихся стимуляторов и двигающихся в трансе под музыку “транс”, то вряд ли заметишь такую мелочь, как падающая ракета с ядерной боеголовкой. Артём подумал, что если бы ему дали неограниченную сумму денег на постройку собственного клуба, то он сделал бы такое, какого нет нигде в мире. Стены, пол и потолок клуба были бы сделаны из настоящей, выращенной в специальных чанах, живой, дышащей плоти. Чтобы вместо обоев — кожа, которую если поцарапать, то сразу пойдёт кровь. А бармена будет заменять растущий из стены десяток живых человеческих рук, который будет подавать посетителям выпивку. На каждой руке, прямо на ладони, будет человеческий глаз, чтобы видеть посетителей и их деньги. И стойка бара тоже будет живой. А вместо входа будет огромный рот, который будет открываться и закрываться в зависимости от того, нравится клубу посетитель или нет. Весь клуб будет единым мыслящим организмом. Вот бы такую штуку взаправду увидеть. Надо будет Мамеду сказать, пусть нарисует!
Владлена нашли в бильярдной комнате. Плотный мужчина в просторной рубашке примеривался для удара, опираясь на край стола и капая потом на тёмно-зелёное сукно. Из кармана рубашки торчала квадратная чекушка виски.
В отличие от Смеющегося Толстяка Владлен был обычным, ничем не примечательным дельцом, таким же, как два предыдущих владельца “Лангуста”. Первый, проигравшись на бирже, был вынужден продать клуб за долги, второй погиб при невыясненных обстоятельствах.
Артём подождал щелчка кия о шар и произнёс:
— Здравствуй, Влад.
Хозяин обернулся, продемонстрировав неопрятные рыжие усы на влажном лице.
— А, “Магма”… — проговорил он без особой приветливости. — Новое шоу приготовили, что ли?
— В процессе, — уклончиво сказал режиссёр. — Мы ненадолго, по делам. У тебя работает парень по прозвищу Стрепет?
— Да. Декоратор, — сказал Владлен, насупившись. У него было плохое настроение. — А также художник-оформитель. На кой он тебе? Если по этому делу с Мамедом — забудь. Стрепет ничего не знает. Я тебе точно говорю.
Ну конечно, понял Артём. Нулич был и в “Лангусте”.
— Можно я сам с ним поговорю?
Хозяин посмотрел весьма недружелюбно:
— Ты рискуешь нашей дружбой, Тёма!
— Ты тоже, — в тон ему ответил Иль. — Ещё неизвестно, кто больше потеряет. За наше шоу любой клуб выложит кучу бабла…
— Зина! — хмуро рявкнул Владлен. — Зови Стрепета!
Коротковолосая девушка-администратор в безупречно отглаженном деловом костюме — чёрной юбке, чёрном дамском пиджаке, очках с тонкой чёрной оправой и чёрном галстучке — появилась в бильярдной, кивнула и убежала, стуча каблучками.
Девушка была очень красивой, но Артём не удостоил её второго взгляда. Девушек в деловых костюмах он считал недоразумением. Впрочем, как и почти всех людей, живущих на планете Земля.
— Одна минута разговора, — сказал Владлен, целясь кием по очередному шару. — Что бы он ни сказал, вам лучше это сразу забыть.
В комнату вошёл оформитель, низенький молодой бородач в смешных джинсах с лямками, какие обычно носят беременные студентки, и полосатой майке. Артём тотчас же отвёл мужичка в угол, наклонился к его уху и сказал:
— Где Мамед? Учитывая ситуацию, точных координат не требую. Хотя бы намекни.
Густая борода, за которой не было видно рта, зашевелилась:
— Я не знаю… Но могу предположить. Он запросто может оказаться в Черном Яру.
— В Чёрном Яру! — изумлённо воскликнул Артём.
— Я конкретнее? Чёрный Яр большой! — встрял Марат.
— Ребята, я пойду, — художник заторопился. — Работа не ждёт.
— Иди-иди, мазила, — поощрил Иль.
— Артём! — возмутился композитор. — Мы же так ничего и не узнали!
— И ладно. Пока, Владлен!
Выходя из бильярдной, Артём столкнулся с Зиной и спросил, не удержавшись:
— Вы какой ориентации придерживаетесь, девушка?
— Нормальной… — удивлённо ответила она.
— Почему же носите мужские аксессуары?
— Какие?
— А это что? — он легонько ткнул её пальцем чуть-чуть повыше груди.
— Галстук…
— Скажи мне, дорогая моя: почему галстук имеет такую странную форму? Сперва долго расширяется, а потом быстро сужается?
— Не знаю. — Девушка смутилась. — А какое это имеет значение?
— А такое, что галстук изначально был знаком мужского достоинства. Фаллическим символом. Поэтому ношение галстука женщинами по меньшей мере нелепо.
Не найдя что сказать, Зина сделала то, что обычно делают в таких случаях женщины — негромко хмыкнула и как ни в чём не бывало удалилась, гордо закинув голову.
— Я не понимаю, Артём, — сказал Марат на улице. — Мы же хотели выяснить…
— И выяснили. Он бы всё равно ничего больше не сказать. А поссориться с Владом мы всегда успеем.
— Так что мы выяснили? Шишки еловой не выяснили! Ведь я понятия не имею, где прячется наш малевич. Насколько я знаю, в Чёрном Яру у него ни родственников, ни кого ещё…
— А у меня есть гипотеза, Маратик. Дальше я всё делаю сам. Завтра с утра еду в Яр. У меня там одно дело — заодно и с ним разберусь. Всё, пока. Я домой. Завтра отчитаюсь.
Оставив опешившего композитора в одиночестве, Артём на всех парах помчался в свою квартиру.
Вот так всё и совпало: Мамед прячется в пригородном Чёрном Яру — том самом, где живёт Виктор. Бывший любовник Вики, которому надо отомстить. И Артём понимал… верил… догадывался… нет — знал наверняка, что всё это как-то завязано в единый узел: пропавший Мамед, бандит-искусствовед Нулич, диск с отснятым для фильма материалом, оскорблённая Вика, ни о чём не подозревающий Виктор, всевидящий загадочный Абрахас. Осталось лишь развязать этот морской узел собственными зубами.
Сколько же всего произошло за один день! Артём плеснул себе пива, плотно задёрнул шторы, хотя ещё не стемнело, включил телевизор. Разыскал чёрную коробочку с DVD-диском, отправил диск в проигрыватель.
Режиссёр кинул в рот таблетку “обезбола”, запил пивом. Нужно расслабиться. Дать отдых измученному мозгу. Послать в маленькое эротическое путешествие всех Нуличей вместе с Виками. Защититься от внешнего мира.
Отставив полупустой стакан с пивом, Иль смотрел на экран и видел там своё чудовищное божество. Любовался тем, как вздымает оно оранжево-чёрную голову, поднимаясь на недосягаемую высоту, горделиво-прекрасное, абсурдное, не постигаемое человечьим умишком. Не менее разумное, чем смерч или шаровая молния, не менее величественное, чем цунами, не менее жаркое, чем извержение гигантского вулкана. Но куда более, более, более мощное. Как алчно пожирает оно здания, бронетехнику, автомобили, вырывает из земли деревья!
Иль смотрит на него через перископ, сидя в танке. В новейшем, неуязвимом, абсолютно герметичном танке с толстенной бронёй, которой не страшны ни радиация, ни невероятно высокая температура. Стена стремительно расширяющегося огненного шара, горячего, как магма, приближается к машине. Артём отдаёт приказ своим танкистам.
Танк набирает максимальную скорость, но чудовищной силы взрывная волна вскоре настигает его. Многотонная бронированная машина подскакивает, её зад отрывается от почвы и вздымается кверху. Танк просто-таки становится “на попа”. Все, кто находятся внутри, летят кувырком, ударяясь о стены. Но даже энергия ядерного взрыва не способна перевернуть могучего бронемонстра. Танк возвращается в прежнее положение.
Растирая ушибы, Артём припадает к перископу. В густом облаке пыли не видно ничего. Иль приказывает экипажу вывести машину из тумана.
Вот и случилось то, о чём столько писали и снимали фильмы. И встанет гриб лиловый, и кончится земля, как поётся в песне “Атланты”. Счернеет земной шар в пепле огненных ливней, как писал Илья Сельвинский. Можно и Маяковского вспомнить: ни человека, ни зверя, ни моли, жизнь была и вышла вся…
Но жив Артём, живы его танкисты.
— Продолжаем движение, — приказывает он. — К столице движется бронетанковый корпус противника, нужно успеть соединиться с нашими.
Он не отрывает глаз от перископа.
Машина наконец выезжает в полосу нормальной видимости. Здесь находится то, что когда-то называлось загородом. Для описания нынешнего состояния этой территории можно использовать строки из памфлета советского сатирика Леонида Ленча: “До самого горизонта вся местность подёрнута каким-то неприятно курящимся дымком. Знакомая с детства апельсиновая рощица превратилась в скопище деревьев-скелетов, кое-где на них уцелели листья, только они почему-то чёрные”.
Артём лихорадочно вертит перископом туда-сюда. Так странно и страшно… там, снаружи, гибель всему живому. Есть такой рассказ у фантаста Юрия Петухова: человек ездит по погибшему от радиации городу в автомобиле, надеясь, что стенки машины спасут его от тысяч рентген. Артёму проще, он в чреве танка, специально выстроенного для подобных ситуаций. До сих пор цел, и ничего не болит, и глаза не слезятся, даже в висках не стучит. Будем жить. Поверхность Земли загажена, но остались военные бункеры, глубокие и надёжные. Ничего-ничего, ещё порадуемся и красавице, и кубку, и счастливому клинку.
А вот и город. Множество домов, и все целые, даже оконные стёкла на местах. Танк выезжает на широкую пустынную мостовую, давя и сминая брошенные автомобили, разбросанные по улице. Едет мимо большого универмага. Артём разворачивает перископ в сторону магазина, включает максимальное увеличение, заглядывая внутрь здания. Здесь можно процитировать Булгакова.
“Внутренняя лестница. Гигантские стёкла внизу выбиты, и в магазине стоит трамвай, вошедший в магазин. Мёртвая вагоновожатая. На лесенке у полки — мёртвый продавец с сорочкой в руках. Мёртвая женщина, склонившаяся на прилавок, мёртвый у входа (умер стоя). Но более мёртвых нет. Вероятно, публика из магазина бросилась бежать, и люди умирали на улице. Весь пол усеян раздавленными покупками”.
Люди умерли, не успев ничего сообразить. Хреново работает гражданская оборона! Где сигнал об оповещении, где заранее подготовленные бомбоубежища?
Кто-то в этом городе непременно должен был выжить. В метро, если здесь есть метро, в подвалах, в канализации. Нужно найти живых, хоть кого-нибудь — и сюда, под толстую броню, в нутро танка. Места хватит ещё человек на трёх.
Впереди какое-то движение. Не может быть?! Ещё один танк! Свои!
И тут же радость сменяется гневом:
— Ребята, вы видите? Не наш танк, модификация незнакомая! Это враг! Долби его!
Экипаж Иля поспешно уводит машину в сторону, уходя с возможной линии вражеского огня, одновременно разворачивает башню в сторону противника…
Артём, по-прежнему одетый, сидя спал на диване. Экран телевизора был ярко-голубым, пустой стакан валялся на полу вместе с чёрной коробочкой, на которой было написано:
“ЯДЕРНЫЕ ИСПЫТАНИЯ, документальные съёмки”.
Часть 2. Воскресенье
Проснулся он от звуков песни “Атланты” и, полусонный, поплёлся отпирать.
На сей раз их было четверо.
— Нуте-с, уважаемый! — сказал красавец-очкарик Нулич, пожимая руку хозяину. — Есть ли новости?
— Никаких.
— Никаких? — вежливо переспросил искусствовед.
— Абсолютно, — подтвердил Иль.
— В таком случае вы должны понести заслуженное наказание.
Бандиты разбрелись по квартире, деловито осматриваясь. Один с интересом посмотрел на стеклянные дверцы шкафа и в следующее мгновение разбил их вдребезги. Сбросил с полок шкафа все диски, которые захрустели под его ботинками. Другой — это был Музыка — опрокинул на пол телевизор вместе с плеером, ударил ногой в экран, не переставая жевать свой табак. Раз, другой, третий… Плоское стекло не поддавалось.
— Противоударное, — спокойно сказал Артём и посоветовал: — Возьмите в кладовке ломик.
Третий, мордой похожий на бульдога, расправлялся с компьютером. Точнее, к вящей радости Иля, с монитором и клавиатурой. Спрятанный под столом системник с пятью жёсткими дисками остался нетронутым. Информация, хранящаяся в памяти компьютера, была единственным имуществом, представлявшим для хозяина какую-нибудь ценность.
Нулич ушёл на кухню, где тотчас же зазвенела разбиваемая вдрызг посуда.
Артём уселся на диван, саркастически глядя на погромщиков, в поте лица исполнявших свою работу. “А Вика была права, — подумал режиссёр. — Грязнее здесь уже не будет”.
И правда, после погрома квартира не сильно изменилась. Единственной разницей было то, что вещи, валявшиеся повсюду в беспорядке, теперь валялись не целиком, а в виде обломков и осколков.
— Вам всё понятно? — спросил Нулич, аккуратно сложенным платочком убирая со лба струйку пота.
— Ну да… — пожал плечами Иль. — Спасибо, что избавили меня от лишнего хлама. А окна разве бить не будете?
— Зачем… — улыбнулся предводитель незваных гостей. — Что подумают люди на улице? Надеюсь, это послужит вам уроком, уважаемый. По-прежнему надеемся на сотрудничество.
— Обязательно.
Дверь закрылась.
Артём направился в каморку к изувеченному компьютеру. Экран плоского монитора, валявшегося на полу, был покрыт сеткой трещин, но, кажется, ещё цел. Можно попробовать вернуть на место и запустить машину — проверить электронную почту. Вот с клавиатурой не повезло: сломана пополам. Но ничего, попробуем и одной “мышью” обойтись.
“Ты думаешь, твои неприятности на сегодня закончились? Приготовься к худшему!”
Прочитав коротенькое письмо от Абрахаса, Артём вызвал виртуальную клавиатуру и набрал ответ, тыкая курсором “мыши” в нужные буквы:
“Скажи, Абрахас, я на верном пути? Если нет — подскажи!”
Отправив сообщение, Иль наморщил лицо и поплёлся на разгромленную кухню. С большим трудом отыскав целый стакан, налил из крана воды, чтобы запить таблетку “обезбола”. Вернулся к дивану, уселся, задумался. И задремал.
Разбудил Артёма звонок мобильника. Песенка Мэри Поппинс, смиксованная с группой “Скорпионс”.
— О, нет… — пробормотал Иль, взглянув на номер. Прав был Абрахас. Ой как прав…
— Чего тебе, Инга? — спросил он.
— Чего-чего… — ответил капризный девчоночий голос. — А где “здравствуйте”?
— Здравствуйте. Быстро говори, что надо, и — до свидания.
— Мне негде жить, Тёмочка. Приюти меня.
— Почему я?!
— У меня, кроме тебя, никого нет в этом городе. Спасай!
— Спасай себя сама. И не звони мне больше на этот номер! — Артём перешёл на рык. — Сколько раз позвонишь, столько раз сброшу звонок.
Этого ещё не хватало! Инга в городе!
Пора ехать в Чёрный Яр. Нужно выполнить условие Вики, получить диск и, если получится, отыскать блудного художника. А Инга? Наплевать на неё. Приедет — будет долбиться в запертую дверь. Всё равно её никто не пустит. Пускай хоть палатку на лестничной площадке разобьёт!
Лестница. Улица. Остановка. Социальный автобус, забитый старухами.
Пригород под названием Чёрный Яр находился на высоченном холме, с которого огромный город, где жил Иль, был виден почти весь как на ладони. Яр — значит обрыв. Почему чёрный? Предание гласило, что таким он стал после того, как стоявшую здесь деревеньку сожгли татаро-монголы — огонь перекинулся на крутой склон холма и спалил на нём всю траву до последней былинки. Артём был человеком прогрессивным, сторонником новейших исторических теорий, существование татаро-монгольского ига отвергал, а потому и легенде не верил.
Автобус долго вскарабкивался на возвышенность. Казалось, что его тянут на тросе. Стоит ему лопнуть, как многотонная (из-за обилия престарелых пассажиров) машина понесётся вниз, набирая скорость. Краш! Бум! Бэнг!
Часть Чёрного Яра, числившегося посёлком городского типа, неофициально же считавшегося городом, состояла из руин двух- и трёхэтажных кирпичных зданий. Ни одного целого: либо нет оконных рам, дверей и крыши, либо от всего здания остались одни стены, либо уцелела одна стена. Высокая трава, деревца, проросшие сквозь дыры бывших окон, ржавые автомобили, утопающие в зелени… Да, это был мёртвый город. Но другая половина Чёрного Яра была деревянной и живой. Всего пять километров от третьей столицы России, и такая деревня! На жердях заборов, словно черепа убитых противников, сохнут трёхлитровые банки. Раздаются удары топора и треск дерева: кто-то колет дровишки. Куры вытаскивают из почвы извивающихся червей. Лежащие у заборов козы щиплют травку, тряся бородами, козлята бегают вокруг, осматриваются, вытягивая трогательные мордочки.
Вот как надо тренировать волю настоящему гуру, подумал Артём, рассматривая понравившегося чёрненького козлёнка. Взять такого милого малыша и медленно убивать его. А он будет весь в крови вырываться, этак жалобно плакать и глазки вытаращивать: “М-м-ме! За что?!” А зрителю пускать слезу нельзя. Зарыдает — значит, испытание не пройдено. А чего жалеть, если жизнь такова. Даже церковники утверждают, что животные даны человеку Богом, чтобы человек не голодал.
Перед тем как постучаться в двери аккуратного особняка из бежевого кирпича (далеко было этой безвкусной дешёвой конуре до “ветчинного домика”!), Артём решил: будем считать, что Мамед там внутри, либо картина, либо Викин бывший хахаль что-то знает о нём. Ведь это не случайное совпадение! Две разных тропинки, два разных пути, две не связанных между собой истории привели сюда, в малюсенький пригородный посёлок. Наша задача — вскрыть Виктора на информацию.
Иль позвонил в дверь. Динг-донг!
Виктор оказался высоким мужчиной лет сорока. Хотя вполне возможно, что на самом деле бывший любовник Вики был и ещё старше, просто сохранился хорошо. Улыбчивый, незлобивый, представительный. Не удивительно, что Вика на него клюнула. Ей бы такого мужа вместо этого урода Женьки!
— Доброе утро, молодой человек. — Голос Виктора был приветливым, негромким, но густым и гулким. “Должно быть, он всегда говорит вполголоса, — решил Иль. — Потому что если заорёт, то все оглохнут”.
— Наше вам. — Артём пожал мужчине руку. — Я по делу.
— По делу? Как интересно!
Илю показалось, что хозяин подтрунивает.
— Серьёзный разговор, — раздражённо уточнил режиссёр. — С вами. Это касается Вики.
— Вики? — улыбнулся хозяин. — Ну что ж, заходите. — Он добродушно усмехнулся. — Жених? Пришли со мной отношения выяснять?
— Как раз таки не жених. Меня зовут Артём Иль.
— Как же, как же. Знаю такого! Заходите, Артём Иль.
— Вашей семье я не помешаю?
— У меня нет семьи, — вежливо улыбаясь, ответил Виктор.
Ничего себе! А жена, а взрослый сын? Ладно, сейчас всё выясним.
Артём и Виктор сели за столик в комнате для гостей. Скользнув взглядом по телевизору, безвкусным цветистым обоям и книжному шкафу, Иль задержал взгляд на стоящем в углу высоком — почти метр высотой — кувшине с длинным узким горлышком, пузатым брюшком и двумя выгнутыми ручками. Горлышко было запечатано пробкой и залито сургучом. Видимо, хозяин тяготел к искусству. На стене висело сюрреалистическое полотно: обнажённая женщина с белоснежным лебедем на фоне каких-то абстрактных фигур.
— Отличная репродукция! Пикассо?
— Обижаете: Сальвадор Дали. Видите: “Атомная Леда”.
Артём мысленно кивнул: благодаря Мамеду он прекрасно разбирался в Сальвадоре Дали, ему просто захотелось, чтобы Виктор первым произнёс имя великого художника.
— У вас есть ещё картины?
— Все здесь.
— Я слышал от Вики, будто у вас есть другие репродукции Дали. “Предчувствие гражданской войны”, “Великий мастурбатор”, “Профиль сестры”, “Геополитический человек”…
В глазах Виктора появилось удивление.
— Или она это не про вас говорила…
— Подождите секунду. — Хозяин сходил на кухню и принёс кофе в чашках.
— Разве я заказывал кофе? — поинтересовался Артём.
— Просто мне кажется, что разговор у нас с вами намечается кофейный.
— Как это?
Виктор глядел с иронией:
— Вы пришли явно не для того, чтобы комплименты мне говорить. А попросту для того, чтобы поругаться. А кофе, он усугубляет эмоции. Были бы вы моим хорошим другом, разговор вышел бы коньячный. Были бы старым приятелем — пивной. Случайным знакомым — водочный. Ребёнком, бабушкой или язвенником — чайный.
Артём сделал крошечный глоток:
— Горький…
— Вот именно. Если уж решили сказать мне всё — говорите, ничего не скрывайте.
— Мне скрывать нечего. Вон та ваза! — Артём указал пальцем.
— А что с ней?
— Её подарила вам Вика. Год назад.
— Ну да…
— Буду откровенен, хотя мне не следовало бы. Вика взяла очень ценную для меня вещь и согласилась вернуть её при условии, что я украду у вас эту вазочку. Именно украду. Вскрою дверь, пролезу внутрь, вынесу вазу и принесу ей. Как я понял, дело не в вазе, а в женской мести. Как вы, должно быть, слышали, у нас с Викой тоже было нечто вроде… хе-хе… романа. Хотя мне на неё так же чихать, как и вам. Вот она и решила нам обоим отплатить. Чтобы я пролез к вам в дом, нарвался бы на хозяина — то есть на вас — вступил с вами в драку… В итоге один погибает, второй отправляется в места не столь отдалённые. К счастью, я не настолько глуп, чтобы ввязываться в такие сомнительные предприятия…
— Нет, молодой человек. Дело именно в вазе. И вам следовало бы её украсть, потому что я не отдам вам её.
— Это я понял сразу. Отдавать и не надо. Продайте! — Артём достал пачку денег, полученную за день до этого от бандитов-искусствоведов.
— И продавать не собираюсь. Видите ли, полгода назад умерла моя родная тётка. В этом сосуде заключён её прах.
— Ага… — Иль потёр подбородок. — Вот оно как… А нельзя ли этот прах куда-нибудь пересыпать? Я бы вам новую амфору купил.
— Да нет же, юноша! Вика не получит от меня ни вазу, ни вообще ничего. — Виктор улыбался как ни в чём не бывало. — Эта дрянь разрушила мою семью. Моя жена узнала о нас с ней и уехала в тот же день.
Вот так новости, удивился Артём. Вика ничего не говорила об этом.
— А сын?
— А что сын? Сын в Москве, учится и работает. Он даже не знает пока ни о чём.
— Слушайте, Виктор, — Артём отставил чашку. — Я всё понимаю: прошла любовь, завяли помидоры, а вместе с помидорами завяли огурцы… Пожалуйста, сделайте это — не ради Вики, а ради меня. Я режиссёр. У Вики диск с моим недоснятым фильмом…
— Снимете новый, — благодушно произнёс Виктор, чем окончательно вывел гостя из себя.
— Глубокоуважаемый!.. — взревел он, но тут же взял себя в руки. Не пристало гуру демонстрировать чувства. — Как видно, понять меня вы не желаете. Вижу два выхода: либо мне навсегда распрощаться с идеей снять фильм про ядерную войну, либо вступить в ядерную войну с вами и отобрать вазу силой. Ни того, ни другого я делать не намерен, ибо оба этих решения пришлись бы по душе нашей злой гениэссе, гениэлле… как будет женский род от слова “гений”?
— У этого слова нет женского рода. И, видимо, неслучайно, — глубокомысленно изрёк бывший любовник Вики. — Посмотрите на это дело с другой стороны, Артём. Ситуация патовая. Вазу вы не получите, это исключено…
— Да почему?! Вам так дорог прах вашей тётушки?
— Мне дорога справедливость. Но без вазы вы не получите фильма, это я понимаю и очень вам сочувствую. Мой совет: наберите побольше воздуха в грудь и скажите: “Я отказываюсь от фильма. Глупая Вика думала, что сможет меня контролировать, но она ошиблась. Я ухожу непобеждённым…”
— Нет, здесь определённо какой-то заговор, — воскликнул Иль. — Вы это нарочно, да? У меня что, завелись конкуренты, которые решили меня извести? Вы за свою жизнь создали хоть что-нибудь? Вы знаете, что такое творчество? Что такое рожать в муках произведение искусства? Вы отец — отказались бы вы от собственного сына?
Виктор пододвинул гостю телефон:
— Позвоните ей прямо сейчас. Скажите, что её задания вы не выполнили и выполнять не собираетесь.
Артём оттолкнул телефон:
— Да ну вас всех. Виктор, у вас есть в доме еда? Я не завтракал, потому что было не из чего. Ко мне сегодня пришли добрые люди и разнесли всю квартиру вдрабадан.
— А если я скажу, что нет? Убьёте меня? — Мужчина улыбался.
— Знаете что, любезный Виктор. Если бы я хотел вас убить, я бы давно это сделал. Поверьте мне. Но я не бандит, не политик и не солдат. Я не убийца.
Виктор кивнул:
— Спагетти будете?
— Да хоть лапшу быстрого приготовления.
На приготовление обеда ушло минут пятнадцать. Пока хозяин орудовал у плиты, Иль включил телевизор.
Утренний повтор российского сериала про тайных агентов, ликвидирующих за рубежом главарей кавказской мафии, через три минуты прервался экстренным выпуском новостей. Взволнованная дикторша выпалила:
— Здравствуйте, мы прерываем показ фильма для чрезвычайного сообщения. Несколько минут назад Израиль сбросил ядерную бомбу на Дамаск.
Артём так и подскочил на диване.
— Эти кадры сейчас транслируются по всему миру…
Съёмка велась из вертолёта, который парил над барханами. Репортёр, чьи волосы трепал ветер, кричал в микрофон по-английски (перевод бегущей строкой шёл внизу экрана):
— Я вижу только огромное облако пыли и дыма! Сейчас попробуем подобраться поближе, хотя это очень опасно…
“Однако! — подумал Артём. — Только-только сбросили бомбу, а америкосы уже съёмочную группу на вертолёте подогнали. Отлично подготовились, нечего сказать! Третья мировая в прямой трансляции с места событий!”
— Виктор! — заорал он. — Сюда! Началось!
— Что началось, Артём?
— Третья мировая! Сирию разбомбили!
Перестав улыбаться, Виктор уселся на диван и тревожно стал всматриваться в экран.
— Ха-ха-ха! Дожил! — Артём потирал ладони. — Туда вам всем и дорога!
— Да… — оторопело промолвил Виктор. — Хиросима, Нагасаки… и Дамаск. Так и будут говорить.
Режиссёр вглядывался в огромное пылевое скопление, снятое издалека с висящего над пустыней вертолёта. Где-то там, внутри этого облака, обожжённые, сошедшие с ума существа подбирали собственную кожу, слезшую с обгоревших рук, и надевали её обратно, как перчатки, не чувствуя боли…
— Хиросима, Нагасаки… — передразнил Артём. — Некому будет говорить. Всё. Труба. Кстати, труба!
Он достал мобильник и позвонил Вике.
— Ну, — спросила она недовольным голосом. — Ты всё сделал?
— Я ничего не сделал и не собираюсь. Диск можешь выкинуть. Ты подлая сучара, я в гробу тебя видел! — Иль злорадно заржал. — Что, нечего ответить?
— Артём! — судя по голосу, Вика была ошарашена.
— Я никогда тебя не любил! — продолжал Иль. — Ты действовала мне на нервы своим бесконечным нытьём и нотациями. Хотела напоследок мне пакость устроить? Облом!
— Артём… — девушка плакала. — За что?
— За всё хорошее. Скоро ты сгоришь заживо. До встречи… где-нибудь там! Я не верю ни в ад, ни в рай. Возродимся в виде тараканов, они живучие. Пока!
Он сунул телефон в карман и, откинувшись на диване, захохотал. Теперь ему было наплевать и на Вику, и на Мамеда, и на картину, и на всё в мире.
— Зря вы так, Артём, — заметил Виктор.
— Какого рожна? Всё равно скоро все поджаримся.
— Вы не правы.
— Как это? Вы что, ничего не поняли?
— Всё понял. Вот увидите, этот взрыв будет первым и последним.
— И не мечтайте! Это начало цепной реакции. Знаете, что будет дальше? Иран сбросит бомбу на Израиль, Америка — на Иран, Китай — на Америку, Корея — на Японию, Европа — на Азию. Бомбить будут все всех.
— Вы ненормальный, — спокойно сказал Виктор. — Бомба, бомба, война… Вот увидите: этот взрыв будет пощёчиной, от которой мигом отрезвеет весь мир.
— Как бы не так! Израиль уже сделал дело — и должен понести за это наказание. Арабы не простят гибели Дамаска и сделают следующий ход.
Артём схватил тарелку со спагетти, опустошил её секунд за тридцать. Прожевав макароны, поинтересовался — больше из вежливости:
— Вы знакомы с человеком по имени Мамед Алимджанов?
— Впервые слышу про такого.
— Я так и думал. Ладно, Виктор, я погрёб. Думаю, мы с вами уже не встретимся. Миру осталось жить сутки, от силы двое. Мой совет: не прячьтесь по разным там убежищам. Полюбуйтесь на это волшебное огненное шоу!
Наплевав на всё, Артём поехал домой, где его ждал новый сюрприз.
— Привет! — сказал капризный дамский голос, когда режиссёр отпер дверь квартиры. — Ну и хлам тут у тебя!
— Ты как сюда попала? — опешил Артём.
Маленькая привередливая ведьмочка Инга встала с дивана:
— Я сделала дубликат ключа, когда от тебя уезжала. На всякий случай. Что-то не нравится? — Девчонка задрала голову и посмотрела на режиссёра снизу вверх нахальным взглядом, говорившим: “Не рад меня видеть? Твои проблемы!” Её наружность, как всегда была вызывающей: короткие волосы, выкрашенные в зелёный цвет, были слеплены в десяток жёстких острых игл, сквозь губу и левую ноздрю пропущены колечки, плоская грудь спрятана за узеньким кожаным топиком, на коротеньких шортах маркером нарисован символ женского начала — “зеркальце Венеры”.
— С чего тебя угораздило приехать именно сейчас? Ты же вроде нашла себе кого-то в Москве?
— Он меня из дома выгнал… — Инга тёрла глаза кулачком.
— И он тоже? Ну, как всегда. Ты как переходящее знамя! — Артём засмеялся. — Один любовник тебя выселит, ты — к другому, другой выгонит — ты к следующему… потом к следующему… пока до самого первого очередь не дойдёт — и всё сначала.
Девчушка закрыла глаза ладошками и заныла. Артём молча взял её за щёки и громко поцеловал в губы. От неожиданности девчонка отпрыгнула:
— Ты что, с ума спятил?
— Да!!! — Иль подхватил её на руки и закружил в воздухе. — Дурочка моя, как же я тебя обожаю!
Ничего подобного Инга не слышала от любовника даже в лучшие времена их отношений. Когда-то они прожили вместе два с половиной месяца, которые показались Артёму веками. Инга была самым капризным, шумным и бестолковым созданием, когда-либо встречавшимся ему на жизненном пути. Устраивала истерики по малейшему поводу, падала на пол, рыдала, сучила ногами — Артём пожимал плечами и надевал наушники с музыкой. Инга сдирала с него наушники, вопила: подам на тебя в суд за растление несовершеннолетней меня, извращенец проклятый! Тот спокойно отвечал: подавай. Кто тебя кормить будет, шмотки покупать, ютить у себя? Кому ты нужна, малолетняя шалава, от которой даже родители отказались? Тогда она прекращала истерить и начинала ластиться.
Пожалуй, любовные утехи были единственным, что у неё получалось хорошо — потому Иль и держал её в своей квартире столько времени. Иногда Инга вызывалась готовить обед — через некоторое время Артём обнаруживал её мрачной возле почерневшей плиты, среди разлитого супа и рассыпанной крупы. Иногда пыталась убираться, после чего Артёму приходилось долго собирать по всей квартире осколки посуды. На все фокусы квартирантки Иль посматривал сквозь пальцы: лишь бы не трогала компьютер, остальное — сколько угодно.
— Да что с тобой?
— Что-что! Слышала новость? В Сирии взорвали ядерную бомбу!
— И что? — недоумевала недотёпа.
— Всё! Скоро все помрём!
— Сирия? Это где-то далеко. До нас не достанет.
— Оттуда — нет. Но будут новые взрывы…
— Больной ты, — отмахнулась она.
— Поговори ещё у меня! — Артём поволок добычу на ложе.
Она отбивалась:
— Дурак, что ты делаешь? Я тебя не хочу!
— Щас захочешь, — Иль уже ласкал знакомые наизусть эрогенные зоны на шее Инги.
— Насильник! Я буду кричать.
— Я тоже. Можешь начинать, всё равно я громче!
Инга сопротивлялась недолго, больше для приличия. Артём знал, как добиться расположения этой капризной, но слабенькой на передок девчонки. И добился. И расположил. В удобной для обоих позе.
Прошёл час. Режиссёр и его теперь уже не бывшая любовница лежали на разложенном диване. Обнимая девочку одной рукой, Иль переключал каналы. Везде одно и то же: Дамаск, Дамаск, Дамаск. Город сожжён дотла в ядерном огне. Миллион погибших. “Мы следим за развитием событий!” Никаких других новостей, никаких новых экстренных сообщений, никаких политических заявлений. Мир будто замер от ужаса.
А на улице кипела обычная жизнь. Сигналили машины, где-то играла музыка… Люди будто бы не знали — а вернее, знали, но не хотели верить. Или не догадывались, что процесс пошёл…
Или не пошёл? Артём вспомнил, что однажды он точно так же ликовал, звонил друзьям и врагам, поздравлял с началом Третьей Мировой, предлагал встретиться в загробном мире. Это было в тот день, когда Торговый центр в Нью-Йорке превратился в руины после воздушной террористической атаки. По логике вещей Америка должна была испепелить за такую проделку полмира — этого не произошло. Но теперь-то всё наверняка! Ядерное оружие — это не угнанные авиалайнеры.
Дверной звонок принялся выпиливать свою мелодию.
— Не открывай… — протянула Инга сквозь полудрёму.
— Покомандуй ещё, — фыркнул Артём, накинул халат и отправился открывать. Девчонка прикрылась одеялом.
Вошла Вика.
— Ну и? — спросил Артём.
Она, строгая и трагичная, будто отвергнутая всем миром поэтесса, смотрела в пол:
— Почему ты не стал выполнять мою просьбу? — голос был тихим.
— А ты новостей не смотрела?
— Смотрела… — она порылась в сумочке. — Вот твой диск.
— Кинь куда-нибудь.
Вика положила пластиковую коробочку с надписью “Рабочее” и изумлённо осмотрелась:
— Что здесь было?
— Ядерная война, — пошутил Артём.
— Тёмочка, кто это? — накрывшись одеялом по самый подбородок, Инга смотрела на Вику. — Она мне не нравится! Пусть она уйдёт!
— Захлопни пасть, — бросил Иль.
— Тёма, ты правда считаешь, что мир погибнет? — спросила Вика.
— Ты же знаешь мой ответ заранее! Я говорил об этом миллион раз.
— Я не верю! Не верю, что всё уже бессмысленно.
— Честно сказать, я и сам не до конца верю. Всё-таки наша планета — огромный организм, который сам себя бережёт и сам очищает. Очень возможно, что наша Земля не допустит войны — возьмёт и сама себя очистит от скверных людишек…
— Узнаю тебя, Тёмыш, — улыбнулась Вика.
— Тебе лучше вернуться к жениху и встретить закат мира с ним.
— Он мне больше не жених. После разговора с тобой я плакала. Женя спросил, что случилось, я сказала: ничего. Он стал докапываться, я послала его по матушке, сказала, что он мне противен и что я лучше повешусь, чем выйду за него. Вот и вся недолга.
— Великолепно. Я рыдаю от счастья, — кивнул Артём. — Видишь ли, Вика, я тут с девушкой. Не могла бы ты…
— Могла, — с непроницаемым видом сказала Вика и вышла прочь, споткнувшись о порог.
— Ну вот, — захихикала Инга. — Баба без жениха осталась.
— Хрен там, — хмыкнул Иль. — У неё с Женькой такая сцена не в первый раз и не во второй, а где-то в десятый. Впрочем, кажется, в последний, учитывая события в мире.
Прошла четверть часа. Позвонил Марат:
— Артёмка! Я жду отчёта!
— Никакого отчёта не будет.
— Всё равно, приезжай в Кислотный дом!
— Не-а… Ты новостей не смотришь?
— Смотрю. Шокирован. Но какое это имеет отношение к нашей проблеме?
— Такое, что скоро все проблемы разрешатся сами собой.
— Так вот, Тёмочка, пока этого не случилось, будем жить и действовать. Приезжай ко мне! Немедленно!
— Ладно-ладно, если это доставит тебе удовольствие…
— И ещё. У тебя оружие есть?
— Откуда, Маратик?
— Всё равно приезжай…
— Ты куда? — недовольно спросила Инга.
— К другу. Он настаивает.
— Я с тобой не поеду! — отрезала самым категоричным образом девчонка. — И так с дороги устала, да ещё ты меня заездил.
— А тебя никто и не приглашает.
Мигом одевшись, Инга догнала Артёма у выхода и вцепилась в локоть:
— Не бросай меня! Мне страшно! Я боюсь ядерных бомб!
— Перестань паясничать, — Иль вырвал локоть. — Хочешь идти со мной — иди.
На улице им повстречался проповедник — мужчина с бабьим лицом, одетый в белый балахон.
— Грядёт Божья кара! — взвизгивал сектант, выстреливая бессмысленными, абсолютно не связанными друг с другом фразами. — Снята первая печать! И будут летать по воздуху железные птицы! Кайтесь, грешники! Кровавые дожди! Чума! Чума!
— Ты думаешь о том же, что и я? — спросил Артём.
— Да, — Инга нетерпеливо кусала губы.
— Так сделай это. Я прикрою в случае чего.
Девчонка подобрала на ближайшем газоне камень, от души размахнулась и швырнула в проповедника. Тот охнул, схватился за подбитый глаз и потрусил прочь. Артём и Инга долго хохотали, хлопая друг дружку по плечам.
— Инга! Ты знаешь кого-нибудь в этом городе, кроме меня?
— Ну, у меня много знакомых. Не таких, правда, близких, как ты…
— Ты не знаешь никого по прозвищу Абрахас?
Инга пожала плечами. Что за чёрт, подумал Иль. Откуда же Абрахас узнал о том, что эта девчонка приедет к Артёму. Или он не это имел в виду, написав, что худшее ещё впереди? В принципе, по сравнению со случившимся в Дамаске и визитом Нулича приезд Инги не так уж и страшен. В любой другой день Артём рвал бы на себе волосы и всеми силами пытался бы выжить Ингу из своей квартиры. А теперь можно и потерпеть, даже получить удовольствие. Благо, всё это ненадолго. Интересно, мог ли Абрахас предвидеть бомбардировку Дамаска? Вряд ли. Значит, под “худшим” имелось в виду нечто другое, что вскоре и произойдёт. Вам удалось меня заинтересовать, господа, усмехнулся Артём.
На площади с фонтаном и изуродованной лягушкой кипела массовая драка: скинхеды бились с панками, сотня на сотню. Мелькали кулаки с кастетами и металлические прутья. В воздухе стоял крик, мат и грохот.
— Мочи фашню! Мочи! — завизжала Инга.
Артём взял её за плечи:
— Дорогуша! Нам пора.
Девчонку пришлось уволакивать с площади силой.
Они свернули в проулок и столкнулись с пятью милиционерами, которые, видимо, не решались вмешаться в побоище или просто появиться на поле боя — и ждали конца сражения.
На представителей закона Инга среагировала моментально: бросилась к высокому деревянному забору и нырнула в дыру, которая была шириной в одну доску. Кроме щупленькой девочки туда смогла бы пролезть разве что собака или кошка. Артём замешкался, и его скрутили. Руки заломили за спину, защёлкнули наручники, двинули для верности кулаком в живот.
— Тёмыш! — жалобно крикнула Инга, глядя сквозь дыру.
Двое ментов кинулись к забору. Девчонка тут же испарилась.
— Жди меня! — крикнул Артём. — Я ненадолго!
— Раскатил губки! — издав короткий смешок, милиционер наградил режиссёра ещё одним ударом кулака. По губам.
С окровавленным лицом Иля привели в участок. Минут двадцать просидел он в обезьяннике вместе с двумя школьниками-панками, избитыми намного сильнее, чем он, пока наконец его не вызвали в кабинет на допрос.
Сидевший за столом здоровенный забулдыга в милицейской форме напоминал морского льва.
— Ну и чё? — спросил он, презрительно и устало глядя в лицо Артёма. — Ты-то чего бунтуешь? Взрослый парень, а волосню размалевал зачем-то.
Иль молча растирал запястья с красными следами от наручников, обдумывая ситуацию. Допрашивать будут долго, это как пить дать. Попытаются прицепить как можно больше преступлений, а может, повесят одно только хулиганство… Как бы то ни было, на волю выпустят нескоро. Если самому не принять меры.
— Чё молчишь? — мент усмехнулся. — Рассказывай давай. Про все свои подвиги рассказывай. И про дружков своих, фашистов. На моём участке буянить собрался? Я те побуяню, гнида!
— Всё расскажу, — покорно произнёс Артём. — Чистосердечное признание напишу. Можно бумагу с ручкой?
— На, — морской лев в синей рубашке пододвинул к режиссёру требуемые канцпринадлежности.
— И ещё… — Артём сделал вид, что переживает сильное душевное волнение. — Можно мы останемся наедине? Буквально на пять минут.
Мент засмеялся, затем выложил на стол оба огромных кулака, показывая, что любая попытка бегства будет пресечена на корню, и сказал:
— Нечипорук, выйди на минутку. Ну, товарищ фашист, выкладывай?
— Сейчас-сейчас, — Артём еле осязаемо дотронулся пальцами до левого волосатого кулака своего собеседника. — Только не бейте больше.
— Ты что? — рассмеялся милиционер. — Тебя бил хоть кто-нибудь? Сам упал, пока сюда шёл. Вон, всё табло раскровянил.
— Да, вот и я о том же, — Иль смотрел прямо в глаза мучителю. Делая вид, что нервничает, он постукивал шариковой ручкой о крышку стола. — Видите ли, уже два года я состою членом подпольной организации “Чёрное знамя победы”.
— Эка вы назвались! — загоготал мент, но в глазах его появился интерес: слова Артёма явственно пахли разоблачением некоей антиправительственной группировки, а значит, и повышением по службе.
— Да, я туда записался два года назад, когда закончил университет. Нас было трое, фамилии я вам напишу. — Иль продолжал постукивать ручкой, ритм ударов стал медленным, но более чётким. Голос его стал монотонным. — Мы увлекались политической литературой: Ницше, Энгельсом, Каутским, Мао Цзедуном, Пол Потом. Это была моя идея. Мы изначально планировали государственный переворот, с последующим вторжением в страны Прибалтики, аннексией Кашмира и Восточного Тибета. Структуру организации планировалось сделать по типу улья: вождь, бойцы, осуществляющие террористическую деятельность, и простые исполнители — распространители листовок и подрывной литературы. У нас была своя типография, адрес напишу. Мы выпускали брошюры в четверть листа крупным тиражом, разносили по школам, институтам, заводам, раздавали людям на улице. Вы понимаете?
Хотя Иль нёс откровенный бред, сочиняемый на ходу, мент согласно кивнул. Взгляд его по-прежнему упирался в Артёма, но улыбка пропала. Голова милиционера тяжелела, опускаясь книзу. Белки его глаз краснели похмельными прожилками, зрачки были неподвижны.
Режиссёр продолжал говорить ещё около минуты. Закончив, он перестал отстукивать ручкой неторопливый ритм и спросил:
— Вам всё понятно?
— Угу, — кивнул мент.
— Если тебе всё понятно, подними правую руку.
Рука была поднята.
— Как тебя зовут, мордастый?
— Игнат.
— Выведи меня отсюда, Игнат. Лучше всего через запасной ход.
Вика, вернувшись домой, толкнула братишку, неотрывно пялившегося в телеэкран, где вздымалось плотное облако песка и радиоактивной пыли:
— Хватит пялить телик. Вечно то к компу прирос, то к “ящику”.
Ромка обернулся:
— Ну, чего ещё?
— Помнишь наш разговор? Про тебя, про дачу?..
— Да, да! — торопливо зашипел мальчишка, выпучив глаза до отказа. — Тише ты!
— Так вот, я могу об этом забыть раз и навсегда. При условии, что выполнишь моё задание. А не выполнишь, сегодня же папе расскажу.
— Что за задание?
— Очень простое. Правда, один придурок с ним так и не справился, но это его проблемы. С ним я буду действовать по-другому.
Покинув отделение милиции, Артём отыскал снаружи Ингу, сиротливо сутулившуюся на скамейке.
— Тёмыш! — вскрикнула она.
— Да, это я.
— Ты так быстро… Я поверить не могу. Менты так быстро не отпускают.
— Я и сам не могу поверить. Гипноз — штука капризная. У меня лично получается через раз.
— Ты умеешь гипнотизировать?
Артём растянул распухшие губы в улыбку:
— Я же гуру!
“И весьма добрый, — добавил он мысленно. — Я мог бы приказать Игнату: возьми свой пистолет и застрелись! Но не стал. На тот свет — с чистой совестью, благо ждать осталось недолго”.
Добравшись до Кислотного дома, Иль постучал в дверь. Сильная рука, высунувшаяся из здания, одним рывком втащила его внутрь.
Это был Палтус, вооружённый своим обрезом. Рядом стоял Марат с арбалетом и безоружная Яна. Пашка по-прежнему висел в своём гамаке, поглощённый чтением.
— Что у тебя с губами? — первым делом спросил Марат. — Это Нулич постарался?
— Да не, это я с ментами поспорил о прекрасном, о роли муз. А у вас что? Воюете? — спросил Артём.
— Воюем. Снова приехали эти, — сказал Палтус. — Я им крикнул, чтобы убирались вон, и пальнул в воздух, чтоб поняли. Они стали орать, что я дурак и что сам себе смертный приговор подписываю. Я им сказал, что патронов у меня на всех хватит, пусть хоть целую роту приведут, и ещё раз пальнул, они и укатили.
— Я думаю, они теперь и взаправду боевой отряд пришлют, — с тревогой сказал композитор. — Моих сироток порешат.
— Расслабься, Маратик. Скоро весь мир сам себя порешит. Когда два дракона дерутся, черепахам, лягушкам и крабам быть битыми — так говорят в Китае. В нашем случае драконов не двое, а больше.
— Ты про Дамаск? Всё ещё может наладиться…
— Оптимист! Что наладится, когда черту уже переступили? Теперь всё.
— Артём! — перебил Марат. — Только что звонил Жоржик. Кажется, ему есть, что сообщить по нашему общему делу. Поехали!
— Забудь об этом. Лично я больше не собираюсь бегать и суетиться. Лягу на диван и буду ждать конца несуразного света.
— Что за дело-то? — с большим любопытством спросила Инга, раздражённая тем, что никто не обращает на неё внимания.
Композитор вопросительно глянул на режиссёра. Тот махнул рукой:
— Лучше расскажи, а то не отстанет.
Марат рассказал вкратце. Подружка схватила режиссёра за руку:
— Поехали! Я хочу в этом участвовать!
— Поехали… — апатично согласился Иль. — Мне всё равно.
Композитор запаковал арбалет в сумку, которую закинул за спину. Отдал распоряжение:
— Палтус! Дверь запереть и никому не открывать. В случае атаки женщины и дети пусть спускаются в подвал, а мужчины держат оборону.
— Сделаем, — кивнул лысый.
— Как интересно! — взвизгнула Яна. — Нас штурмовать будут!
— Да здравствует наша крепость Гибралтар! — завопил Пашка.
Артём посмотрел на Марата с мольбой:
— Скорее валим из этого дурдома!
До “ветчинного домика” добирались обходными путями.
Ядерная бомба в Дамаске стала катализатором, вызвавшим бурную реакцию в душах всех вольнодумцев, еретиков и революционеров. Короткая фешенебельная улочка, где жил Жоржик, напоминала бурлящий котёл. Проезжая часть улицы была занята толпой мужчин — судя по виду, рабочих какого-то предприятия, — которые швыряли в окна коттеджей кирпичи, размахивали палками и кричали: “Смерть буржуям!” Внутри особняков прятались вооружённые хозяева — некоторые вместе с телохранителями — и ждали атаки, которая пока не начиналась.
В жилище Жоржа Марат и Артём проникли через заднюю дверь.
Георгий Лесной расхаживал по дому с дробовиком.
— Ну что, капиталист, пришёл семнадцатый год? — весело спросил Артём.
— Не понимаю твоего сарказма, — передёрнул плечами Жорж, а потом передёрнул цевье.
Где-то в доме жалобно зазвенело стекло.
— Восьмое, — сокрушённо промолвил Лесной. — Что за маргиналы! Ни малейшего уважения к собственности!
Иль подошёл к парадной двери, осторожно выглянул в окно. Маргиналов было человек двадцать, они кучковались у запертой калитки, не решаясь её взломать — или не собираясь. Ни знамён, ни транспарантов в их руках не было: кирпичи, палки, топоры и ещё какие-то сельскохозяйственные орудия.
— Тёмочка, я боюсь… — жеманно протянула Инга. В её голосе не было ничего похожего на страх.
— Что за девка? — насторожённо спросил Жорж.
— За девку щас по шарам получишь! — заявила подружка Артёма.
— Она может, — заметил Иль, ласково прижимая девчонку к себе. — Лучше не зли её.
— Я не девка, а девушка. — Инга царственно выгнула стан.
— Справочку от гинеколога принеси, что ты девушка, — сказал Лесной со своим обычным, преувеличенно серьёзным, лицом.
— Да ты!.. — девчонка осеклась. Возразить тут и впрямь было нечего.
Марат расхохотался:
— Ай да Жорж!
— Понравилось? Я это в юмористическом шоу слышал, самому понравилось. Хватит лялякать, — бросил Георгий. — Пойдёмте.
В одной из комнат особняка сидела за столиком и курила длинную сигарету худая как спичка девушка в агрессивно-красной накидке с капюшоном, в какой западные иллюстраторы обычно изображают Красную Шапочку, и тёмных очках. Прочая одежда была чёрной, кожаной, напоминающей о садомазохизме.
— Стася? — удивился Марат.
— Да, — сказал Жорж. — Она должна сделать заявление.
— Какое?
— Она знает, где Мамед.
— Хорошенькое дело! И молчала! — вскричал композитор.
— За мной следили, если ты забыл! — гневно воскликнула сожительница Мамеда.
— И сейчас следят? — уточнил Марат.
— Не знаю. Не должны. Я по городу долго кружила, пока сюда приехала. Там такой хаос творится, что вряд ли меня выследили.
— И что ты имеешь нам сказать? — спросил Марат. — Где Мамедушка?
— Я не могу сказать, где он, но знаю, где он спрятал эту несчастную картину.
— И что?
— Вернём картину Нуличу, и он оставит Маму в покое, — Холодно сказала Стася. — Не хочу, чтобы этого дурачка убили. Он мне живой сгодится.
— И где картина?
— На другом конце города, в небольшом музее искусств. В запаснике. Я покажу, где это. Там работает один человек, бывший препод из художки. Учитель Мамеда.
Марат огляделся:
— Господа, мы ещё здесь? Едем!
— Я не поеду, — отрезал Жорж. — Не могу оставить дом и моих девочек.
— А я тем более, — усмехнулся Артём. — Через день-другой эта картина никому уже не будет нужна.
— Тёмочка! — Инга вцепилась ногтями в руку Иля. — Я хочу, чтобы ты поехал туда и меня взял. Я о такой детективной истории в стиле Донцовой всю жизнь мечтала!
— Ладно, ладно… Мне всё равно, где помереть. Здесь или в музее — лишь бы с красивой девчонкой в обнимку.
— Могу ради такого дела дать мою машину. Так быстрее, — сказал Георгий Лесной. — Напомните мне: у кого из вас права есть?
— У меня, — сказал композитор. — Жорж! Это всё, конечно, неплохо, но ехать придётся сквозь толпу архаровцев. Мы не прорвёмся.
Все замолчали, прислушавшись к творившемуся снаружи: вместо “смерть буржуям” рабочие дружно скандировали: “Советский Союз!”
— Советского Союза им захотелось… — пробормотал Жорж. — Чтобы опять не работать, а только на работу ходить. Чтобы опять пролетариат — самый уважаемый класс, которому можно бухать и не думать ни о чём…
— Я бы вот при Совке жить бы не смог. — Произнёс Артём.
— Почему? — спросила Инга.
— Да хотя бы потому, что… Ну вот представь: сейчас тот же год, только в альтернативной реальности. Советский Союз до сих пор цел, и мало того: до сих пор продолжается застой. Допустим, Горбачёв в юности попал в своём Ставрополье под трактор, Перестройки не было, у власти какой-нибудь кремлёвский старец.
— И что? Ты не смог бы снимать фильмы при Советской власти?
— Смог бы, но только такие, какие бы мне разрешали. А главное, у простых граждан не было бы современных компьютеров, только у высших партийных чинов.
— Почему? — не отставала неугомонная Инга.
— Да потому, что один компьютер с принтером может заменить целую типографию. Диссиденты смогли бы печатать запрещённые книги.
— Чтобы музыку качественно записывать, комп необходим, — заметил Артём. — Просто находка для подпольных рок-групп.
— А если есть выход в Интернет, то это и вовсе бунт. Прямая связь со странами Запада! — сказал Георгий.
— Да и вообще. Пользовались бы старыми машинами, старой техникой. Не представляю, как бы я жил в такой стране, — завершил Артём. — Должно быть, стал бы странствующим пророком. Овладел бы гипнозом, боевыми искусствами. Бродил бы из города в город, сражался с агентами КГБ, рассказывал бы людям правду…
Иль, посмеиваясь над недалёкой Ингой, пересказывал созданный “Магмой” комикс “Пророки страны Дураков”. Именно так там всё и обстояло: альтернативная реальность, наши дни, СССР цел, по стране путешествуют пророки, возвещающие приход мессии. Разумеется, пророки срисованы с участников “Магмы”, а мессия — с самого Артёма.
— А Марат в тюряге бы сидел за нетрадиционную ориентацию, — добавил Иль.
— Им бы пришлось это доказать, — заметил композитор.
— А чего доказывать, всё и так видно.
Толпа снаружи замолчала секунд на десять, потом гаркнула что-то неразборчивое.
— Значит, так: новые времена требуют новых решений. — Жорж был бледен. — Вы идёте в гараж, я разгоняю толпу выстрелами в воздух, вы прорываетесь.
— Ничего, если “тачку” поцарапаем? — спросил Марат.
— Убью на месте, — Жорж ударил прикладом о стену. — Ну, по коням! — Он бросил композитору связку ключей.
Гараж был пристроен к особняку и выходил металлической дверью прямиком на улицу, минуя палисад. Марат распахнул дверь машины, прыгнул на место водителя:
— Тьфу ты, “хонда”! С правым рулём!
На соседнее сиденье упал Артём. Инга и Стася уселись сзади.
Вскоре раздались выстрелы.
— Артёмка, давай!
Иль высунулся из окна машины и дотянулся до кнопки автоматического открывания гаража. Металлическая дверь поползла вверх.
Когда она поднялась на достаточную высоту, внутрь гаража вбежал какой-то мужик в рабочей спецовке.
— Дави его! — завизжала жестокая Инга.
Марат дал газу. Рабочий попытался отпрыгнуть, но получил хороший (хотя и недостаточно мощный, чтобы убить) удар в левый бок, упал и тут же откатился к стене, чтобы не переехали.
Ярко-красная “хонда” вырвалась на улицу. Дробовик громыхал, будто отбойный молоток. “Революционеры” суматошно бегали туда-сюда — они не знали, что Георгий стреляет “в молоко”.
Машина закружилась на месте, разворачиваясь. К ней тут же подбежал бородатый дядька в майке и метнул кирпич. Боковое стекло “хонды” погибло. Стася и Инга заверещали в одной и той же тональности, но даже их визг был заглушён воплем Георгия, который слышен был всей улице:
— Сука, моя машина!!
Метатель уже занёс для броска новый кирпич, как вдруг рука его брызнула кровью, выронила снаряд и упала бессильной плетью, перебитая зарядом дроби.
Ещё два кирпича отскочили от лобового стекла, оставив длинные трещины. Машина набирала скорость — мечущиеся люди только успевали отскакивать в стороны, чтобы не попасть под колёса. Одному из них это не удалось: подброшенный в воздух, он упал на капот, да так и поехал, вцепившись крепкими руками в “дворники”. Его квадратное лицо расплющивалось о лобовое стекло. Рабочий гримасничал, возя по стеклу губами.
Выстрелы Георгия запустили цепную реакцию: голытьба в массовом порядке пошла на штурм коттеджей. Рабочие забрасывали окна камнями, били в двери самодельными таранами; подсаживая друг друга, взбирались на подоконники. Обитатели домов отбивались скупыми выстрелами.
Выехав с опасной улицы, Марат быстро затормозил. В соответствии с законами физики рабочий слетел с капота и скатился в канаву.
— Посмотри, он там живой? — попросил композитор.
— Филантроп фигов… — Артём выскочил и бросился к канаве: — Дядя, ты как?
Здоровенный жлоб поднялся довольно быстро. Лицо его было залито кровью, но пролетарий не обращал на это внимания. С рычанием он бросился на Артёма.
— Марат, газуй! — завопил Иль, прыгнув обратно в “хонду”.
— Тёма струсил, струсил, струсил! — хихикала Инга, хлопая в ладоши.
— Не заткнёшься — выкину из машины, — оборвал Артём и почувствовал, как Стася жжёт ему взглядом, словно паяльником, затылок. Вероятно, властная подружка Мамеда представила себя на месте Инги и мысленно высказала режиссёру всё, что сказала бы вслух, обращайся он к ней.
Музей действительно был небольшим. Двухэтажный старинный домик стоял на тихой улочке, затянутой ярко-зелёным туманом кустов и небольших деревьев. Ничто здесь не напоминало о войне, о беспорядках в городе. Даже прохожих не видно.
Стася выскочила из машины первой. Подскочила ко входу в музей, схватилась за тяжёлое дверное кольцо, несколько раз ударила — видимо, каким-то заранее условленным образом.
Толстая дверь приоткрылась. Девушка-спичка обернулась:
— Давайте скорее! — она притопнула высоким каблуком. — Быстрее! Времени не теряем!
Артём, Марат и Инга вбежали внутрь. Иль успел кинуть взгляд в небо — прозрачно-голубое, умиротворённое. С минуты на минуту его рассекут белыми струями выхлопов боевые самолёты или баллистические ракеты… Артём ждал этого зрелища с самого утра и нервничал, как студент, пришедший на экзамен и получивший известие, что экзамен перенесён на час. А через час ему сообщают, что ещё на час. А потом и ещё на один час… Артём мысленно выругался: так ведь и не доживу, умру не от ядерных осадков, а от собственных нервов!
Смотритель музея запер дверь.
— Семён Лукич, — представила Стася.
Старик поклонился, был он небольшим, суховатым и необычайно деятельным на вид. Даже стоя на месте, он нетерпеливо постукивал ногой по полу, а когда двигался, создавалось впечатление, будто седенький Семён Лукич надеется своей мельтешнёй вызвать у окружающих головокружение. Он не ходил, а бегал — проворно, совсем не по-старчески.
— Здравствуйте, здравствуйте, молодые люди… — Семён Лукич потирал руки, будто мыл их под невидимым краном с водой. — Я знаю, зачем вы пришли. Всё будет в лучшем виде…
Участники “Магмы” и Инга представились.
— Идёмте… — Семён Лукич повёл их в глубь музея. — Обратите внимание на нашу выставочку.
Выставка занимала собой главный зал и называлась “Предчувствие”. Первым экспонатом был “Ослепший (цемент, краска для пола)” — обнажённый корявый человек, запрокинувший голову в небо и сжавший лицо ладонями. Он загораживал вход в зал.
— Нельзя этого урода с дороги убрать? — недовольно спросила Инга, огибая “Ослепшего”.
— Нельзя, — твёрдо сказал Степан Лукич. — Таков замысел организаторов.
— Правильный замысел, — одобрил Артём. — Человек не заметит проблему до тех пор, пока она не загородит ему дорогу.
Смотритель достал платок, зажмурился и высморкался, издав долгий трубный звук.
Прочие экспонаты были разбросаны по залу в заранее обдуманном порядке, образуя лабиринт. Чтобы добраться до противоположного конца помещения, приходилось двигаться по замысловатым траекториям, упираться в тупики, возвращаться назад, снова и снова проходить мимо одних и тех же произведений искусства. Артём был единственным, кто получал удовольствия от созерцания всех этих экспонатов. Он надолго задержался возле панорамы “Хиросима, 1945 (картон, дерево, мука)”, с интересом рассмотрел группу под названием “Победители” — несколько скелетов, одетых в настоящую военную офицерскую форму, с медалями и орденами, и противогазы. Хорош был макет подземного антирадиационного бункера времён Холодной войны. Всё это было актуально, как никогда.
— Какая гадость! — визжала Инга при виде “Обожжённого”. — Скорее бы выход найти!
— А вот это даже мне нравится… — пробормотал Марат, изучая “Шахматы войны (дерево, стекло)”.
Стеклянные фигурки, стоявшие на деревянной доске, были раскрашены вручную, с душой. Пешки белых были шахидами, обвешанными взрывчаткой, ладьи — минаретами, кони — боевыми верблюдами, слоны — муллами, ну а ферзь с королём имели вид двух известнейших арабских террористов. Чёрные фигуры были не менее узнаваемы: цепочка морпехов, два танка, два мотоциклиста, два снайпера, президент и госсекретарь.
— Убого, — бросил Артём. — Не люблю прямолинейность в искусстве.
За главным залом начались коридоры. Степан Лукич повёл гостей по крутой лестнице, ведущей вниз, в полуподвальные помещения. Он ловко прыгал со ступеньки на ступеньку, рискуя споткнуться и поломать шею.
— Любезнейший, так что там насчёт картины?
— Терпение, терпение… Вы мои гости, позвольте угостить вас.
— Что, очередная чайная пауза? — Артём усмехнулся: смешной старичок! Как такому откажешь?
— Отличный бункер! — заметил Иль, глянув под сводчатый потолок помещения.
Степан Лукич грел воду в белом электрическом чайнике. Артём отыскал чёрно-белый телевизорчик, включил его и принялся шарить по каналам.
Опять то же самое. Облако пыли над пустыней. Предварительные данные о количестве погибших. Никаких официальных заявлений. Никаких сообщений о развитии событий. Молчал испуганный мир, молчали политики, протирая мокрые лбы носовыми платками… молчали военные.
— Какого чёрта? — возмущался режиссёр. — Иран давно должен был оставить от Израиля пепелище!
Инга, Стася, Марат и Степан Лукич переглядывались с самым безнадёжным видом. Старик снова полез за платком. Сморкался он долго и самозабвенно.
— Мамед был одним из моих лучших учеников… — задумчиво проговорил он, наливая чай в блюдечко.
— Да, рисовать картинки — единственное, что он более-менее умеет, — презрительно усмехнулась Стася.
“Попробовала бы какая-нибудь из моих девчонок сказать про меня что-нибудь в этом духе. Получила бы такого пинка, что летела бы до самого Ирана со скоростью ракеты”, — усмехаясь, подумал режиссёр.
— Когда меня уволили из художественной школы, Мамед мне очень помогал, — смотритель подул на блюдце. — Специально для меня выполнял творческую подёнщину. Я принял музей в плачевном виде, многие картины нуждались в срочной реставрации…
— Это, дядя Стёпа… С картиной-то что? — нетерпеливо перебил Марат. — С профилем-то сестрёнки?
Степан Лукич хитро прищурился:
— Имеется. В надёжном месте.
— Нам бы забрать её…
— Мамед очень на меня надеялся… — Степан Лукич осушил блюдце одним глотком. — Но я должен это сделать. Ради него.
— А мне вот кажется, что всё, что мы делаем, это судорожные движения выброшенной на берег рыбёшки… — начал Иль.
— Злобный ты толстяк! — перебил Марат. — Знаем, знаем… всё бессмысленно, всё уже обречено… Артём! Вспомни, как сказали в одной хорошей книге: будут бить — будете плакать. Почему ты не можешь поверить, что всё будет хорошо?
— А я верю. — Артём допил чай, взял чашку двумя пальцами за ручку и поднял над полом. — Я всегда, до самого последнего момента верю в то, что всё будет хорошо. Что никакого Армагеддона не будет. Что мы вернём картину Нуличу и Мамеда оставят в покое. Что я закончу фильм, мы всей “Магмой” организуем новый проект и отправимся в турне.
— По тебе не скажешь, что ты во всё это веришь… — пробурчал Марат.
— Потому что я смотрю на вещи реально. И признаю, что каждая личность имеет право на счастье, но скопище идиотов, именуемое человечеством, его этого права, если понадобится, с удовольствием лишит. Я вовсе не мизантроп, как думают другие. Просто реалист.
Артём разжал толстые жёсткие пальцы. Чашка полетела вниз. Вся компания ахнула — а затем ахнула во второй раз, когда Иль ловко поймал чашку другой рукой и поставил на стол.
— Может, оно и обойдётся. Ладно, Степан Лукич. Идём в запасник.
— Следующая дверь, — угодливо подсказал смотритель.
Дверь была цельнометаллической, клёпанной, с маленьким тюремным окошечком.
Артём вошёл первым, включил свет. Единственная лампочка была тускла, будто глаз умирающего циклопа. В её нечётком свете видны были многочисленные полки, заполненные свёрнутыми в рулон полотнами. В промежутках между шкафами свалены были никому и даром не нужные сюрреалистические скульптуры, слепленные из бытового мусора, свинченные из мясорубок, утюгов, розеток и телескопов, свитые из проволоки. Напротив дверей у стены стояли гипсовые Пионер С Горном, Володя Ульянов и легендарная Девушка С Веслом.
— Темно здесь… — Степан Лукич закатил подслеповатые глаза. — Не найдёшь ничего.
— Мы всё найдём, — Артём двинулся сквозь полутёмное помещение. Его догнал Марат:
— Дуралей! Чего ты ищешь?
— Картину. “Профиль сестры”. Стоп…
— Вот именно! — рассмеялся Марат. — А ты знаешь, как она выглядит?
— А как? — спросила Инга. — Я вообще ни одной картины, кроме “Трёх богатырей”, не знаю.
— Давай спросим…
Они обернулись одновременно и вздрогнули, когда дверь закрылась. Лязгнул засов.
Марат бросился к двери, забарабанил:
— Это что за шутки?
В окошечке появилась ядовито улыбающаяся мордочка Стаси.
— Это ловушка! — крикнул Артём.
Подружка Мамеда согласно кивнула, весело смеясь.
— Гадюка! — пискнула Инга.
Смех Стаси стал дьявольским. Она повернулась к пленникам затылком и отправилась прочь.
Артём приник к окошечку:
— Стася! Постой! Последний вопрос!
Девушка замерла на месте, не оборачиваясь.
— Это правда, что ты однажды Мамеду в ботинки надула?
Стася быстро удалилась, громко стуча высокими каблуками.
— Очень умно, Тёма, — съязвил Марат.
— А что? Всё равно уже не выпустят.
— Почему? Что вообще происходит? — крикнула Инга.
— А ты не поняла? Нас устранили!
— ???
— Стася и этот старый гриб заодно с Мамедом. Мы мешали им, поэтому нас решили бескровно убрать. Запереть в этом подвале и держать тут, пока Мамед не загонит картину и не смоется с деньгами. Я это понял в ту самую секунду, когда эта тварь Стася заперла дверь.
— А пораньше не мог сообразить? — воскликнула Инга. — Сиди теперь тут, с крысами…
— Знаете что, ребята… — Марат посмотрел на Иля и его подружку. — Если они решили нас нейтрализовать, это значит одно: мы были на верном пути. И почти подобрались к картине.
— Почти подобрались? — Артём задумался лишь на мгновение. — Марат, ты когда последний раз был дома у Мамеда?
— Ну, недели три назад…
— Ты видел его эскизы?
— Ещё б не видел… Ими все стены завешены.
— Среди эскизов были перерисовки Сальвадора Дали?
— Разумеется, куда ж без них. Мамед говорил мне, что таким образом тренируется в мастерстве.
— Среди этих перерисовок была голая уродливая баба с гусем?
— “Атомная Леда”? Была.
— Так вот, теперь я точно знаю, где найти нашу картинку. — Проговорил Артём. — Раньше только догадывался, теперь знаю на все сто. Осталось только выбраться отсюда.
А тем временем брат Вики Ромка сошёл с автобуса в городке Чёрный Яр и направился, пиная все попадавшиеся под ноги банки, коробки и бутылки, к дому Виктора.
— Мобильник не фурычит, — Марат убрал сотовый телефон в карман. — Проклятый подвал.
Артём подошёл к окошечку в двери, с трудом просунул в него руку.
— Что ты делаешь?
— Пытаюсь до засова дотянуться.
— А старик где? Вдруг он снаружи? Щас кочергой тебе по руке тяпнет…
— Эй, крыса музейная! — крикнул Артём. — У меня деловое предложение! Плачу за наше освобождение пять штук баксов! Ползи сюда!
Ответом была тишина.
— Его там нет, — заключил Иль и высунул руку, насколько позволяли ширина окошечка и толщина руки. — Нет… Не могу дотянуться.
— Давай я попробую! — предложила Инга.
Но и ей не удалось дотянуться до засова.
Артём задумчиво осматривал комнату:
— Друзья мои! Вот наше спасение — он смотрел на отправленные в запасник абстрактные скульптуры. — Давайте найдём хоть что-нибудь, что поможет нам отсюда выбраться.
Ромка на цыпочках подошёл к двери коттеджа, где жил Виктор. Повернул дверную ручку — не заперто. Значит, можно беспрепятственно проникнуть внутрь. А ещё это значит, что хозяин находится дома.
Мысленно сосчитав до десяти, паренёк осторожно открыл дверь, при этом отчаянно молился, чтобы она не заскрипела. В гостиной никого не было. Ромка сразу же увидел цель.
Вбегаю, хватаю и драпаю, решил он.
Ромка успел осуществить лишь первую из трёх частей этого плана, как вдруг, будто ядерный взрыв, прогремел голос Виктора:
— А ну стоять! Стоять, я сказал!
— Я нашёл, — довольным голосом произнёс Артём. — Хорошее название: “Смерть Самоделкина”!
— И что? — спросила Инга.
— Дохлого Самоделкина свинтили из настоящих инструментов. Смотри, очень приличная ножовка по металлу! — Иль вынул из-за спины пилу с пластиковой рукоятью. Скинул дырявую куртку.
Засов пилили минут пятнадцать. Артём потел, как переевшая хозяйских запасов мышь, но водить ножовкой не переставал ни на секунду. Инга стояла рядом, хищным взглядом поедая крепкие мышцы на правой руке режиссёра.
Открыв дверь, выбрались в комнату с чайником, поднялись по лестнице, вышли в кабинет, заполненный выставкой детских поделок — тряпичных кукол, глиняных игрушек, берестяных коробочек, вышивки и прочей дребедени.
Артём осторожно открыл дверь в коридор.
Как же он мог забыть! Скрипучие петли тут же взревели, будто старуха в трамвае, которой ногу отдавили. Иль замер.
— Ну, чего встал? — прошипела Инга.
— Он мог слышать! — шепнул Артём.
— Может, его здесь и нет, — возразил Марат. — Ушёл домой.
Они осторожно вышли в плохо освещённый коридор.
Раздался выстрел. Пуля разбила стекло в окне позади Артёма и остальных. Трое освобождённых пленников бросились обратно в комнату с детскими поделками.
Иль осторожно выглянул и увидел, как из-за угла в двадцати метрах от него появилась сухонькая рука с пистолетом, а затем и её обладатель — низенький, суматошный, одетый в допотопный сюртук Степан Лукич.
— Предупредительный выстрел! — крикнул смотритель музея.
Артём быстро спрятался, закрыл дверь и сообщил:
— У нашего гриба артиллерия. Взаправдашний парабеллум, он же люгер. Как же мы пройдём сквозь старикашку?
Марат проворно расстегнул сумку, вынул арбалет, быстро зарядил, потом вдруг замешкался.
— Ты чего? Стрелять разучился?
— Какое там, я в арбалетном кружке всегда десятки вышибал. Тут другое. Не умею я по людям стрелять.
— Дай мне, — Артём отобрал арбалет. — Так и быть, возьму грех на душу.
Если ситуация требует, чтобы кто-то из компании совершил преступление, дабы спасти прочих, гуру смело взваливает этот груз на себя. По крайней мере, Артём считал именно так.
В коридоре слышались сбивчивые шаги старика.
— Молодёжь! — ехидно сказал Степан Лукич, находясь с наружной стороны закрытой двери. — Ку-ку!
— Старый пень, попробуй, возьми нас! — Иль взял на прицел дверь.
Степан Лукич явно не торопился:
— Хочешь повоевать, Артём? Не торопись. Ни к чему тебе зря погибать. Анастасия просила, чтобы вы все остались живы. Возвращайтесь по-хорошему в подвал.
Хреново, что стрела не пробьёт дверь насквозь, подумал Артём. Давно бы убрали старика с дороги.
— Зря угрожаешь, старый гриб. Мы тебя не боимся. Ты и стрелять-то не умеешь. Верни экспонат на место и дай нам пройти. Все будут довольны.
Степан Лукич рассмеялся:
— Ты думаешь, если я рисовальщик и музейная крыса, то ничего, кроме кисти, в руках не удержу? У меня в руках моё верное оружие. Восьмым будешь, Артём.
— Восьмым? И когда ты угробил остальных семерых?
— В сороковых. В лесах Брянщины.
— Во время войны? Ты разве был солдатом, старичок?
— Не был. Годков не хватило. Своего первого я убил, когда мне было одиннадцать. Из этого самого пистолета, который нашёл. Я тогда жил с друзьями в лесу, в землянках.
— Партизанили?
— Просто жили. (Старик громко высморкался.) Спасали свои шкуры, если тебе так больше нравится. Убивали, только чтобы добыть еды или патронов. Знаешь, как легко убить? Жалобно так смотришь: дяденька, дай хлебушка. Он нагибается по голове погладить, а ты ему в сердце из люгера хлоп!
— А если фриц жалеть не станет, а сразу пинка даст?
— Я убивал только красноармейцев.
— Ни хрена себе! — крякнул Марат.
— Моего отца расстреляли перед войной. Я отомстил за него семь раз. Один раз даже целого майора прихлопнул, — Голос старика стал каркающим.
Артём смотрел на дверь почти в ужасе: ему казалось, что там, за тонким слоем дерева, забавный низенький старик претерпевает страшные метаморфозы, оборачиваясь нелюдью. Лицо Степана Лукича темнеет, глаза сужаются и загораются жёлтым огнём, на пальцах отрастают когти. И вот уже не человек, а бескрылая летучая мышь, нетопырь стоит с той стороны двери, готовясь ворваться в комнату и высосать кровь из Артёма и остальных.
— Подонок! — крикнул Марат.
С той стороны двери раздался выстрел. Пробив дерево, пуля влетела в комнату и, не задев никого из троих, разбила витрину с вышивкой. Артём, Инга и Марат бросились в разные стороны от двери.
Старик с трубным звуком опустошил нос и как ни в чём не бывало продолжал:
— А как выгнали фрицев, я прибился к нашим: возьмите, мол, меня. Документов, мол, нету, семью немцы истребили. Один лейтенантик меня пригрел. Отправил в тыл, после войны меня в детдоме каждую неделю навещал. В художественную школу пристроил. Рисовать я всегда любил…
— Слышь ты, художник! Греби сюда! — заорал Марат. — Мой дед на войне погиб — может, из-за такой же гниды, как ты!
— Уймись, — бросил Артём. Его руки плавились, превращаясь в потоки липкого отвратительного пота.
Дверь распахнулась. Иль спустил тетиву.
Стрела влетела в дверной проём и вонзилась в висевшую на стене картину, изображавшую огромный ярко-красный мухомор, возвышавшийся над городком гномиков.
Артём громко чертыхнулся, проклиная собственные рефлексы.
В дверях появился Степан Лукич и выстрелил, отбив голову глиняному расписному коту. Артём, Марат и Инга уже покинули комнату с поделками и прыгали вниз по ступенькам, спускаясь обратно в подвал.
— Есть ещё стрелы? — гаркнул Иль.
— Да! Две!
— Перезаряжай, я не умею! — Артём бросил товарищу оружие.
Степан Лукич бежал по ступенькам. Иль вслушивался в стук его ботинок, стоя справа от дверного проёма с занесённым сжатым кулаком. Рядом с ним Марат пляшущими руками взводил тетиву арбалета. Инга от греха подальше спряталась в запаснике.
Степан Лукич остановился — как показалось Артёму, ступенях в десяти от входа в подвал.
— Повоевать решили? — прокаркал старик. — Смешно! Лук и стрелы — ребячья забава!
— Сейчас эта ребячья забава сделает вторую дырку в твоей сморщенной старческой заднице! — крикнул Артём. Марат тут же подал ему заряженный арбалет. — Второй раз я не промахнусь.
И правда смешно, подумал режиссёр. Где-то в пустынях Аравийского полуострова разворачивается самая настоящая Третья Мировая, сотни танков перепахивают гусеницами песок, втрамбовывая в могилы ещё теплые тела, десятки вертолётов утюжат города огненными россыпями ракет, над барханами вздымаются ядерные грибы, а мы тут воюем, вооружившись спортивным арбалетом и антикварным пистолетиком.
— Слышь, старик! Я что-то не пойму, за что мы сражаемся. Какой тебе интерес убивать нас?
— Никакого. Я и не собираюсь никого убивать. Вернитесь в свой загон, и никто не умрёт.
— Мамед и Стася обещали тебе процент от прибыли? Гнусный, алчный старикашка. За прибавку к пенсии удавиться готов и остальных удавить.
— Кошками никогда не питался? — голос Степана Лукича задрожал. — Девяносто первый год, Артём. Страна развалилась, зарплату стали выдавать филькиными бумажками, по которым в многочасовых очередях надо было получать дрянную, просроченную еду. А потом и этого не стало. Так я у друга-охотника капкан занял. Говорят, бродячие кошки грязные, мочой пахнут… Ерунда. Знаешь какие битки получаются?..
Артём глянул на Марата, кусавшего губу, и сказал со смехом:
— Избавь меня от подробностей, старый пень. Ты меня не разжалобишь. Этот номер — “дяденька, дай хлебушка” — уже не прока…
В этот самый момент Степан Лукич громко высморкался, но громкий звук его носа тут же оборвался глухим ударом втыкающейся в человеческое тело стрелы. Смотритель музея скатился вниз по ступенькам. Стрела по самое оперение вошла ему в живот.
Артём, Марат и Инга молча смотрели на тело.
— Готов? — спросила девчонка таким голосом, будто хотела, чтобы её скорее разубедили.
— Готов, — подтвердил Иль, положив разряженный арбалет на плечо. — Глупый старикашка.
— Вот это реакция у тебя, Тёма. Что чувствуешь? — спросил Марат.
— Ни хрена хорошего. Будто что-то оборвалось, какая-то ниточка в душе. — Долгая пауза, он собирался с мыслями. — Чувствую себя ребёнком, дорогую вещь сломавшим… Придут родители, и мне не жить…
— Если мы прямо щас смотаемся, нас не найдут, — подсказала Инга.
— Марат! Надо вытащить стрелу, — распорядился Артём, вернув себе твёрдость.
— Именно я должен это сделать?
— Ну, давай я! — спокойно сказал Иль. — Ты иди, вытащи ту стрелу в картине.
Он сорвал с чайного стола клеёночную скатерть. Обернул ею руку по локоть, чтобы не измараться в крови. Ухватился за стрелу и, приложив немалое усилие и упершись в тело ногой, вытянул её. Затем накрыл тело скатертью, вытер окровавленную стрелу носовым платком.
Инга рассматривала пистолет:
— Тёмыш! Ты умеешь из такого стрелять?
— Нет, но я читал о таком. Его изобрели в то время, когда люди уже поняли, что самое подходящее место для патронов — в рукояти пистолета, но ещё не сообразили, что вставлять обойму нужно снизу. Поэтому люгер заряжается сверху, вот здесь. — Артём вынул обойму и печально вздохнул: — Эге…
— Чего — эге?
— Пистолет пуст.
— Как это?
— В нём, видимо, всего три патрона было, и дядя Стёпа их все выпустил.
— Чего же не сдался, если патроны кончились?
— Может, сам не знал. А может, пытался на понт взять.
— Так что, ты безоружного убил?
— Выходит, так. Марату не говори.
Композитор ждал их наверху с выковырянной из картины стрелой. Артём протянул ему вторую:
— Спрячь. Нам ещё понадобятся.
Марат крепко обнял режиссёра:
— Брат! Ты только совершил подвиг!
— Тоже мне подвиг! Старика пришиб…
— Ты сделал это вместо меня. Ради меня. Теперь я твой раб до конца дней. Честно. Без шуток. Деньги, пойло, девчонки — всё, что у меня есть, теперь твоё. Чего хочешь — всё отдам тебе по первой твоей просьбе. Я уж думал, ты шкура — а ты самый настоящий друг. Спас жизнь всем. И мне в том числе.
“Пусть думает так”, — решил мрачный Артём и приказал:
— Дуем в Чёрный Яр.
Когда сели в машину, режиссёр изменил мнение:
— Я подумал… Может, хрен с ним, с Мамедом?..
— Уже нет, — оборвал Марат. — После того, как мы Степана Лукича ухайдакали, мы просто обязаны дело до конца довести.
— А может, ну его на фиг?
— Артём, ты уже два дня говоришь одно и то же. “Ну его на фиг, ну его на фиг…” Мамед — наш брат.
— На похоронах собственного брата я не плакал, — спокойно сказал Иль. — Могу привести двадцать пять свидетелей.
— Тебе было его не жаль?
— Нет. Он был одним из этих. Из военных.
— Но ведь он на Кавказе погиб…
— Знаешь, Тёмочка. Общался я с одним бывшим десантником, он по пьяни мне много всего выложил. Говорил, что за каждого убитого вэдэвэшника они вырезали два кишлака. Описывал технологию этого процесса. Мол-де, берёшь ребёнка за волосы, десантным ножом проводишь по шее, как по маслу, и голова в руках. У тебя есть знакомые, воевавшие в горячих точках? Попробуй кого-нибудь из них напоить и послушай его откровения. И поймёшь, что военные — не люди, а нелюди.
— Тебя бы отправили воевать, ты бы стал таким же, — заметила Инга.
— Фиг! Я бы сказал: “Да пошли вы все с вашей войной!” — и выпустил бы себе пулю в голову.
— Эх, Тёмка… Есть ли на свете кто-нибудь, кого ты ненавидишь сильнее, чем вояк?
— Есть. Это садисты в белых халатах, именуемые врачами. Не был на приёме у врача уже два года. И чувствую себя прекрасно. Марат, у тебя в мобильнике Интернет есть?
— Ну.
— Дай-ка мне, я почту проверю.
Так и есть, письмо от Абрахаса. Коротенькое и запоздалое: “Не верь костлявым”. Впрочем, чего сетовать на запоздалость, когда сам виноват: не проверил вовремя ящик.
— Ребята, срочно заедем ко мне домой, — сказал Артём.
— Прямо срочно? — уточнил Марат.
— Прямо совсем срочно. Я забыл одну важную вещь.
— Какую?
— Мои таблеточки, — после короткой паузы ответил Иль.
На выезде из города машину остановили сотрудники ДПС, намереваясь придраться к чему-то. Артём вынул пачку денег, полученных от Нулича, отсчитал несколько купюр, и инцидент был исчерпан.
— Кого вам? — гулко крикнул Виктор, когда Артём позвонил в дверь коттеджа. — Я собираюсь спать лечь! У меня отпуск, я отдыхаю! Оставьте меня в покое!
— Это я, Артём Иль!
— Мне хоть президент!
— Виктор! Открывай, поганец!
— Что ты себе позволяешь! — разъярённый Виктор распахнул дверь. В нос ему тотчас же упёрся пустой парабеллум.
— В таких случаях положено поднимать руки, — подсказал Артём.
Хозяин кивнул и поднял обе ладони.
— Проходи в дом, — приказал Иль.
Виктор поплёлся внутрь.
— Сядь на диван.
— Артём!
Услышав знакомый голос, режиссёр обернулся.
Мальчишка сидел на стуле, привязанный к спинке шпагатом.
— Ромка! — вскрикнул Иль. — Он тебя бил?
— Ну, есть чуть-чуть… — пробормотал Ромка.
Артём с ненавистью посмотрел на хозяина:
— Слушай, ты! Отвяжи парнишку и сядь на его место. И молись, чтоб я тебе кой-чего не отстрелил.
— С тебя станется… — промолвил Виктор. — Пистолет Степана Лукича, верно? И вряд ли он тебе его подарил. Значит, ты его…
— Ничего не значит, — отрезал Артём.
Мальчишка был освобождён, его место занял Виктор. Убедившись, что мужчина крепко зафиксирован, Ромка, не скрывая торжествующего вида, пнул его ногой в пах:
— Вот тебе, скотина!
Виктор вскрикнул и замолчал, угрюмо глядя на незваных гостей.
— Артём, кажется, ты единственный из всех нас понимаешь, что здесь происходит, — сказал Марат.
— Всё очень просто. Мамед и Стася похитили у Нулича произведение искусства и хотят загнать его подороже. В этом замысле им помогают Степан Лукич и ещё один человек — вот он сидит, связанный.
Артём подошёл к “Атомной Леде”, висевшей на стене, перевернул: на обратной стороне полотна имелась надпись фломастером: монограмма Мамеда Алимджанова, дата и слова “Виктору от “Мамы”.
— Этот человек, Виктор, будучи другом Мамеда — причём другом, о существовании которого не знали даже остальные члены “Магмы” — принял на хранение похищенный шедевр. Но была у Виктора любовница, которая по совместительству побывала в этом амплуа и у меня. Она каким-то образом прознала про картину и решила её выкрасть — сперва через меня, потом подослала своего братишку. — Иль дружески притиснул к себе Ромку.
А ещё за всем этим наблюдает издалека наш старый друг Абрахас, мысленно добавил Артём. Чёрт его знает, кто он такой, но он в курсе всех событий.
— И где картина? — спросил Марат.
Артём положил пистолет на столик, подошёл к стоявшей в углу вазе, поднял её в воздух и швырнул об пол.
Черепки разлетелись по всему полу. Виктор, ждавший этого момента, разразился злорадным гулким хохотом, от которого у всех чуть уши не заложило.
— Эм-м… — произнёс Иль. — Облом.
Он подобрал с пола горлышко с печатью.
— Свежий сургуч… — заметил Артём. — Перепрятал картину? Сразу после моего визита? Почуял, что подбираются? Ну да, всё сходится. Ты сообщил Стасе, а она нас отправила к Степану Лукичу, а он, в свою очередь, попытался нас нейтрализовать. Осталось выяснить, где картина сейчас.
— Выясняй! — Виктор вновь засмеялся своим оглушительным смехом. — Уж не пытать ли меня собрался, Артём Иль?
— Вот ещё… Хватит крови на сегодня, — Иль подошёл к полочке с антикварными вещицами. — Отличные часы!
Двумя пальцами он поднял за цепочку старинную позолоченную “луковицу”. Подошёл к обездвиженному Виктору.
— Нравятся часы? — спросил тот. — Бери, не жалко.
Артём мерно раскачивал в руках часы, будто маятник.
— Признайся, тебе в самом деле нравится Вика? Тебе наплевать на неё, это я знаю наверняка, — мерным голосом заговорил Иль. — Где ты с ней познакомился? Кажется, в Петербурге? Вика тогда выиграла туристическую путёвку через викторину в газете. Изменил с ней жене? Изменил и забыл. А Вика не забыла. Так и началась тягомотина. Кончилось тем, что жена от тебя ушла. Думаю, она всё знала с самого начала. Ты полагал, что она не осмелится тебя бросить, остаться одинокой после двадцати лет брака. Может, даже говорил ей: кому ты нужна, кроме меня, старая кляча? А она взяла, собрала вещички и умотала…
Режиссёр бормотал долго — говорил само собой разумеющиеся вещи, лил из пустого в порожнее, нёс откровенный бред. Когда Виктор впал в гипнотический транс, Артём стал задавать вопросы. Мужчина отвечал негромким, но гулким голосом, глядя закатившимися глазами перед собой. Зрелище было жуткое.
— Картина перепрятана?
— Да.
— Где она теперь?
— Я не знаю. Стася забрала её.
— Когда совершится покупка?
— Завтра утром. На рассвете.
— Тьфу ты, времени совсем мало… Кто заказчик?
— Не знаю. Он вышел на Мамеда по сети. Подписывается “Текила”. Возможно, испанец.
— Где произойдёт сделка?
— В Чёрном Яру.
— Где конкретно?
— Не знаю. Место знают Мамед и Стася.
— Где Мамед?
— Не знаю. Мамеда я не видел уже давно. Только Стасю.
— Мамед твой друг?
— Да. Дружим на почве искусства. Случайно познакомились по Интернету.
— Откуда Вика узнала про картину?
— Она была посвящена в план и обещала помочь. Тем более что она бывшая одноклассница Стаси.
Отличная новость… Вот это цепочка: у Виктора была любовница Вика, у неё — бывшая одноклассница Стася, у Стаси — бойфренд Мамед, у Мамеда — коллега Артём Иль, у Артёма — любовница Вика… Как крепко всё завязано! И главное, сам Артём узнал об этой цепочке только сейчас… Да и как он мог узнать раньше, если никогда не интересовался ничем, кроме собственных дел?
— Давай подробнее! Рассказывай всё, что знаешь.
— Всё началось три недели назад. Ко мне приехали Стася с Мамедом, как раз тогда, когда Вика в последний раз ночевала у меня. Приехали якобы в гости. Вечером они завели со мной серьёзный разговор. Мамед сказал, что в руки Нулича, его босса, каким-то чудом попал “Профиль сестры”, неизвестное полотно Дали. Учитывая необычайную ценность произведения, Нулич желает придержать его у себя до тех пор, пока не будет найден максимально платёжеспособный покупатель. Мамед же решил выполнить копию этого шедевра, подменить, самостоятельно продать “Профиль сестры” и бежать с деньгами.
— Где он нашёл покупателя? Этого Текилу?
— Покупатель сам вышел на него. Ещё полгода назад. Всё это время Текила переписывался с Мамедом на почве искусства. Как мы поняли, он какой-то влиятельный, состоятельный и неплохо разбирающийся в искусстве человек, хотя ещё молодой. Мамед спросил у Текилы, сможет ли он приобрести “Профиль”, и цену назначил такую, чтобы устроило обоих. Текила согласился. Встреча назначена на завтра.
— То есть, — ехидно спросила Инга, — вы собираетесь продавать картину неизвестно кому, назвавшемуся Текилой? А если это просто какой-нибудь юморист, которому делать нечего?
— Он перевёл на счёт Мамеда задаток. Весьма солидный. Остальное Мамед получит при личной встрече.
— А что там насчёт Вики?
— Её роль была маленькой. Она обещала следить за тобой и за остальной “Магмой”. В случае чего Вика должна была пустить тебя по ложному следу. Когда ты пришёл сюда в первый раз, я понял, что она нарушила слово и решила сама заполучить “Профиль сестры”, используя тебя в качестве исполнителя. Тебе в тот раз нужно было не выпрашивать у меня вазу, а выкрасть её. Тогда Вика получила бы то, что ей нужно.
— Последний вопрос: как часто ты бываешь в сети Интернет?
— Очень редко, только почту проверить. А так мне незачем.
“Теперь я всё понял, кроме одного”, — Артём не стал задавать последний вопрос: “Кто такой Абрахас?” Вряд ли Виктор знает.
Ясно одно: если невидимый друг “Магмы” знает и о ситуации с картиной, и о возможных действиях Нулича, и о возможных действиях Стаси, то он где-то рядом. Это кто-то из близких знакомых Артёма, кто-то, кого он встретил за последние два дня. Неужели Смеющийся Толстяк?
— Виктор! — Артём обратился к загипнотизированному. — Сейчас я сосчитаю до трёх и щёлкну пальцами. После щелчка ты погрузишься в крепкий здоровый сон. Ты всё понял?
— Да.
Артём щёлкнул, и связанный уронил голову.
Касаемо Абрахаса… Артём продолжал размышлять.
Абрахас посылал сообщения, но не сказал ничего конкретного. Так, какие-то намёки. Такое впечатление, что ему нужно было только заявить о себе. И посмеяться: мол, ты, Артёмка, ничего не знаешь, а я всё знаю!
Что известно об Абрахасе? Только то, что он популярная личность в Сети. То есть им может быть любой, у кого есть компьютер.
— Ребята, мне интересно: в каком направлении нам теперь двигаться? — произнёсла Инга. — Времени-то в обрез!
— Всё очень просто, — ответил композитор. — Искать Мамеда и Стасю.
— Стасю мы уже не найдём, — возразил Иль. — Вряд ли она вернётся в свою квартиру, если сделка уже завтра утром… Знаю одно: картина где-то здесь, в Чёрном Яру. Вряд ли её далеко увезли, чтобы перепрятать. Тем более что сделка произойдёт здесь же. А где картина, там и Мамед. Вот что: надо Вику тряхнуть. Возможно, она знает что-то такое, чего не знает Виктор. Ромка!
— Да, Артём!
— Позвони своей сестре и сообщи, чтобы она приехала. Пусть папаша её на машине докинет. Сделай что-нибудь, чтобы она всё бросила и прикатила, соври…
— Ничего не получится. Она мне не дала с собой телефона. А если с чужого позвоню, она сразу поймёт, что дело нечисто.
— Понятно… — Артём сложил руки на животе. — Ну что же, есть время пообедать. Думаю, гостеприимный хозяин будет не против, если мы наведём шухер у него на кухне…
— Я могу приготовить обед! — вызвалась Инга.
— Нет, не можешь, — оборвал Артём. — Лучше я сам.
Он отправился на кухню. Марат тем временем достал мобильник и принялся куда-то звонить.
Виктор предпочитал питаться тем, что не требует долгой готовки. Иль приготовил пельмени под майонезом, а также отыскал в холодильнике несколько бутылок пива.
— Представляешь! — воскликнул Марат. — Я звоню моим сироткам, а там никто трубку не берёт! Звоню Жоржу — не отвечает! Что за сумасшедший дом!
— Не шуми, — поморщился Артём. — Садись есть.
— Ну что такое, что такое… — бормотал Марат.
— Не нервничай. Поедим — вернёмся в город и всё выясним на месте.
Уселись за кухонным столом. Иль включил маленький телевизор, стоявший на холодильнике. “У этого Виктора кругом одни телевизоры”, — подумал он.
Один за другим на экране появлялись лидеры: президенты, премьер-министры, диктаторы, гладко выбритые, в строгих пиджаках и галстуках, либо бородатые, в длинных белых одеждах. Каждый заявлял примерно следующее: мы готовы поступиться принципами и сесть за стол переговоров, чтобы остановить насилие.
Уставившись в экран, Артём потирал пальцами ребристый бок пивной кружки. Он думал о том, что вся эта ситуация похожа на массовую драку, когда один из дерущихся вдруг вынул пистолет и застрелил другого насмерть, а остальные, вместо того, чтобы сделать то же самое и превратить мордобой в перестрелку, разбегаются, не желая дальнейшего кровопролития.
— Апокалипсиса не будет, — Марат нервно рассмеялся. — Эх, Тёма, умеешь же ты напугать! Я аж сам чуть не поверил, что мир на краю гибели.
Пока он говорил это, с его вилки соскользнул пельмень.
— Будем надеяться, что это не затишье перед бурей. — Иль, к своему удивлению, чувствовал немалое облегчение. — Пока что можно расслабиться. Ромка!
— А?
— Что там у тебя за тайна? Расскажешь, наконец?
— Сейчас?
— Давай прямо сейчас, пока есть время на передышку. Здесь все свои.
Ромка оглядел собравшихся:
— Ну ладно, попробую. Всё равно всплывёт. Короче, я девственник.
Все рассмеялись.
— В твоём возрасте это неудивительно, — заметил Марат.
— Да не, это присказка, чтоб вы меня поняли. А сказка щас будет. Я об этом никому не говорил. Родители бы меня потащили к врачу, а в школе я стал бы изгоем.
Ромка отхлебнул пива — для храбрости.
— Месяц назад меня родители в деревню отправили. У меня там есть друг Стас. Я постараюсь покороче рассказать, на мелочах не зацикливаться, так вот: недалеко от деревни есть озеро, мы со Стасом ходили туда купаться, и один раз увидели на соседнем берегу голых баб. У них там было своё место, где они любили плескаться. Конечно, нам обоим захотелось понятно чего. И я предложил… как бы это поделикатнее… удовлетворить друг друга руками. То есть я ублажаю его, а он меня. А Стас сам уже кипел, он не смог отказаться. Так мы всё и сделали. И ещё раз пять мы это делали. Говорю сразу: мы не хотели друг друга. Мы — не геи. Мы даже не целовались, тем более не было никакого анального секса. Мы думали о бабах, когда занимались… тем, чем занимались. — Ромка затаил дыхание и выдал самый страшный секрет: — И ещё… Последний раз мы удовлетворили друг друга ртом. Хотелось новых удовольствий. Так что по уличным понятиям я теперь афлёр.
Марат, Артём и Инга молчали.
— Я никому об этом не говорил. Думал, никто не узнает. Но Вика откуда-то узнала. И обещала всем рассказать, если я не выкраду у Виктора вазу. Я согласился, в дом к нему залез… А он меня застукал.
— Зачем же ты согласился? Ведь опасно? — спросила Инга.
— Лучше уж Виктор меня бы убил, чем Вика рассказала бы всем. Меня бы в школе пацаны убили. Представь: ты пил с парнем из одной бутылки, а этот парень — афлёр!
— По вашим детским понятиям это вроде как не есть хорошо? — Артём засмеялся, взял стакан Ромки, отхлебнул пива. — Ну вот, я выпил. От этого что-то изменилось? Я стал хуже? Может, облысел? Или у меня сексуальная ориентация нарушилась? Будь взрослее, Роман. И помни о своём праве на свободу.
Иль отправил в рот пельмень и схватился за щеку.
— Ай…
— Что?
— Зуб! Горячее мясо в зуб попало. Ай-й-й… — Артём держался за щёку и гримасничал от боли. Другой рукой он шарил по карманам.
— Обезбол! — закричал он. — Где мой обезбол?
— Какой ещё обезбол?
— Таблетки от зубной боли. — Потревоженный зуб болел так, словно в нерв вонзили раскалённую иглу.
— А я знаю про такие. И как часто ты их пьёшь? — спросила Инга с тревогой в голосе.
— Раз в день, реже два… — пробормотал Артём сквозь стиснутые зубы, шаря по карманам.
— Зачем так часто?
— Какая тебе разница?
— Такая, что таблетки эти печень разрушают. Очень сильное средство. Если пить долго, можно…
— Да мне плевать! — заорал Артём. — Я скорее сдохну, чем отдам себя на растерзание убийцам в белых халатах. А, вот и он.
Таблетка полетела в рот режиссёра.
Тем временем ведущий новостей перешёл на местные события:
“Сегодня в нашем городе в связи с массовыми беспорядками вводится комендантский час. Не рекомендуется выходить на улицы с двадцати трёх часов ночи по шесть утра…”
— Слушай, Тёма, — сказал Марат. — Я оставлю тебя на пару часиков и махну в город.
— Ты что, с дуба рухнул? Там же… — боль не утихала, но Артёму стало лучше на психологическом уровне — от мысли, что скоро воющий зуб успокоится.
— Мне плевать на все комендантские часы. Что-то случилось с моими сиротками и с Жоржем. Я оставлю тебя тут. Утром вернусь, обещаю.
— Окей, вали куда хочешь. Ромка!
— Да, босс! — отозвался мальчишка.
— Если уж я взялся за это дело, то доведу его до конца. Сам. Что мы знаем? Что картина где-то в Чёрном Яру, но не у Виктора в доме. То есть у Стаси и Мамеда в этом городке есть ещё одна резервная точка, о которой Виктор не знает. Так?
— Да, босс.
Хлопнула входная дверь. Затем раздался шум отъезжающей машины.
— Дамы и господа, Элвис покинул здание, — прокомментировал это событие Артём.
— Не отвлекайся, — сказала Инга. — Ты говорил про резервную точку.
— Ну?
— Ну и дальше что?
— Ничего пока что. Я ещё не знаю, где она находится…
— А что ты вообще знаешь? — спросила Вика, входя в кухню.
— Опять она! — вскричала Инга. — Чего тебе опять надо?
— Сеструха! — воскликнул Ромка.
— И откуда ты выкопалась? — очень спокойно поинтересовался Артём.
— Вошла через заднюю дверь. Я в этом доме любой замок хоть пальцем могу откупорить, — с холодным видом похвасталась Вика.
“Почему же тогда сама свою вазу не вернула? — подумал Артём. — Так-таки надеялась стравить меня с Виктором…”
— Зачем ты здесь?
— Виктор мне эсэмэску отправил. Сообщил: “Твой гадёныш пытался украсть мою вещь, теперь он у меня. Если он тебе нужен — приезжай, обсудим”.
— Он меня избил! — крикнул Ромка.
— Я в дом незаметно проникла. Пока вы Виктора допрашивали, я в соседней комнате была. Не знала, Тёмыш, что ты умеешь гипнотизировать.
В голосе Вики звучало уважение.
— А что ты вообще обо мне знаешь? — язвительно поинтересовался режиссёр. — Сколько я тебя помню, ты только и делала, что выла о своих проблемах, жаловалась на Виктора и хвасталась уродом Женькой. Дура!
— Не хами, — устало сказала Вика, вытянув губы досадливым клювиком. — А то… — в её руках появился компакт-диск в слюдяном пакетике. Пальчики красавицы напряглись, готовые переломить диск пополам.
— Эй, это же… — промолвил Артём.
— Да! В той коробочке, которую я тебе вернула, лежат “Рождественские встречи Аллы Пугачёвой”. Я не настолько глупа, чтобы возвращать тебе такой весомый козырь. Я приберегла его до того времени, когда ты наиграешься в Третью Мировую и поймёшь, что надо жить дальше. Смотрел последние новости? Атомной войны не будет.
— Ну и шут с ней… Викусик! Объясни вот что: на кой тебе эта картина, “Профиль сестры”? Что ты с ней будешь делать? Где будешь хранить? Кому продашь?
— Мне плевать на эту картину, — безразлично ответила Вика.
— На фига ж ты пыталась её украсть?
— Хотела отплатить тварям. Всем тварям сразу.
— Каким? Мне и Виктору?
— По сравнению с самой главной тварью, вы двое — мелкая сошка.
— Это с какой же? Со Стасей?
— С ней. Ненавижу её.
— Позволь узнать, за что?
— За всё, — спокойно отчеканила Вика, всем видом давая понять, что ничего больше не скажет.
Что ж, подумал Артём, обычная история: за женской дружбой скрывается ненависть. Две девчонки любезничают друг с дружкой, а сами только и ждут удачного момента, чтобы вцепиться в горло. И какая разница, чем Стася насолила Вике. Может быть, даже имеет место зависть: мол, дурнушка, а нашла себе преданного и безропотного парня, я же такая красотулька, но с молодыми людьми не везёт…
— Ты знаешь, где картина и Мамед?
— Кажется, знаю… Точнее, знаю место, где они могут быть.
— Если тебе не нужна картина, то ты нам поможешь. Мы собираемся вернуть “Профиль сестры” этим бандитам, чтобы они оставили Мамеда в покое.
— Такой вариант меня устроит. Я просто не хочу, чтобы эта сука Стася получила деньги и умотала с ними.
— Почему ты всё время говоришь: “Стася, Стася”, а Мамеда в расчёт не берёшь, как будто его нет вовсе?
— Да потому что он совершенно безвольное создание. Я это знаю, хотя и видела его всего раза три, да и то мельком — Стася не любит показывать своих парней другим девушкам, боится, чтобы не увели. Это Стася подговорила Мамеда на авантюру с похищением. Он у неё в полном подчинении, как зомби.
— В принципе, и это я знаю… — Артём зажмурился, наслаждаясь утиханием боли в дырявом зубе. — Пора выдвигаться, друзья.
Они вышли из кухни. Проходя мимо книжного шкафа, Иль схватил толстенный том с оттиснутым золотом заглавием: “Salvador Dali”. Распахнул книгу, перелистал:
— Ого! Это полный каталог произведений Дали! Со всеми репродукциями! На испанском языке! Здесь есть даже его рекламные плакаты, которые он малевал ради больших гонораров! Давайте-ка присядем.
Иль упал на диван:
— Вот это название: “Дезоксирибонуклекислые арабы”! Если я, конечно, с переводом не напутал — испанский я знаю на уровне “морена де ми горасон”. — Артём сделал вид, что переводит на ходу, хотя название этой картины он знал и раньше. — Вика, давай-ка сюда. Ты видела “Профиль сестры”?
— Не видела, но как выглядит — знаю, мне рассказывали.
— Найди мне её здесь. Хочу наконец узнать, что же она представляет из себя.
— Листай назад. Это картина того периода, когда Дали был ползучим реалистом. То есть в ранней юности, — Вика сухо улыбнулась. — Ищи в начале. Приблизительно девятьсот шестнадцатый год.
— Как будет по-испански “Профиль сестры”? — спросил Артём. Не получив ответа, махнул рукой. — Ладно, профиль на всех языках так и будет — “профиль”.
— А сестра… сестра вроде бы “ньета”, — сказал Ромка. — В Сети есть такой прикол, что “чёрное платье для моей сестры” по-испански будет так: “трахе негро пара ми ньета”.
Все засмеялись.
Артём долго листал каталог.
— Никакого “Профиля сестры” тут нет, — сказал он.
— Неудивительно, — сказала Вика. — Это редчайшее полотно, ранее неизвестное.
— Настолько редкое и неизвестное, что даже испанские искусствоведы о нём ничего не знают?
— Значит, да. Сам Нулич сказал, что это абсолютный уникум, ранний шедевр Дали, который много лет пролежал в частной коллекции. Ему-то можно верить, у него нюх на подобные вещи!
— Хорошо… — Артём отложил книгу. — Объясни только, как этот уникум, цена которому миллионы, угодил в нашу местность?
— Какая разница? — воскликнула Инга. — Скоро сами всё узнаем! И картину увидим!
— Несуществующую… — мрачно произнёс Иль и добавил бодрым голосом: — Ладно, шагаем.
Артём бросил последний взгляд на Виктора. Хозяин домика по-прежнему сидел, бессильно свесив голову, привязанный к стулу, и тихо спал. Всё-таки хорошо быть гуру, подумал Артём и услышал голоса, идущие с кухни.
— Телевизор! — воскликнул он. — Телевизор надо вырубить.
— Я выключу! — Ромка бросился на кухню.
“…ное сообщение! Северная Корея, нарушив обещание прекратить военные действия, внезапно подвергла американскую военную базу в Сеуле ядерной бомбар…”
— Включи обратно! — заорал Иль.
Инга и Вика схватили его за локти:
— Быстрее, Артём!
Вслед за этим раздалась мелодия “Ветра перемен”.
Режиссёр поднёс мобильник к уху:
— Да, Марат?
— Помнишь, нас пытались задержать на выезде из города?
— Ну?
— Я сейчас проезжаю мимо этого поста ДПС. Там никого нет.
— Как нет?
— Кажется, менты бросили пост и разошлись по домам. Ну да. Я слышал мельком в новостях, что случаи, когда милиционеры самовольно покидают посты, участились. Слишком опасно сейчас ментом быть. А может, тоже протестуют.
— Против чего?
— А хрен его знает. Артём, я сейчас по улицам еду. Такая пустота, как будто метлой повымело. Вижу легковушку пылающую, а самих поджигателей не видать. Вижу бронетранспортёр! Вокруг него — люди в камуфляже!
— Прячься!
Почти минуту из телефона вырывались какие-то странные звуки. Потом Марат сообщил:
— Я заехал во двор, спрятался. Транспортёр мимо проехал. На нём репродуктор установлен. Едет, орёт: комендантский час, комендантский час.
— Будь осторожен, Маратик.
— Конец связи.
— Выключатель справа, — подсказала Вика.
Артём вошёл в убежище первым, зажёг свет:
— Здравствуй, гений!
Мамед мгновенно проснулся, вскочил с дивана, осоловело глядя на Артёма. Даже позабыл схватить монтировку, лежавшую рядом на маленьком столике — явно для возможной самообороны.
Ещё в комнате с бетонными стенами имелась лампочка, спускавшаяся с потолка на голом проводе; несколько книг, валявшихся прямо на полу и зеркало на стене. Для комнатки, прятавшейся в глубине покинутого трёхэтажного здания, пожалуй, даже чересчур большая роскошь.
Мамед не сильно изменился, разве что бородой оброс. И вроде даже поправился чуть-чуть, если это не обман зрения. И едким потом от него разило ещё крепче, чем обычно. С тех пор, как штатный художник “Магмы” стал встречаться со Стасей, он почти совсем перестал мыться. Дескать, Настюшке нравится запах моего тела. Вернее же всего злобная дурнушка, боявшаяся потерять этого безотказного ручного парня, просто надеялась таким способом отпугнуть потенциальных соперниц.
— Артём?.. — спросил Мамед, заикнувшись.
— Я тоже рад тебя видеть. Мы на эту тему ещё побеседуем. Сядь. — Иль толчком вернул Мамеда на диван, пнул ногой пустую банку из-под дорогого алкогольного коктейля.
Пол был усеян обрывками от обёрток шоколадных батончиков и коробками из-под пирожных.
— Ни фига себе ты тут питаешься. Сладостями обжираешься… Что это за место?
— Здесь раньше жил брат Стаси, который от армии спасался. Об этом укрытии никто не знает, — сказала Вика.
— Как-то нелогично, — промолвил Ромка. — Мамеда спрятали здесь, картину — у Виктора.
— По мне, так всё логично, — произнёс Артём. — Раскидали по разным местам, чтобы в случае чего уцелело хотя бы что-нибудь.
К ошалевшему сонному Мамеду вернулся дар речи:
— Стася ко мне вчера приходила. Принесла картину, сказала: обстоятельства изменились… Подержишь у себя до завтра…
Тут к нему вернулся ещё один дар — соображать.
— Артём! Вика! Как вы здесь?.. Зачем?..
— Не знаю, как остальные, а я пришёл тебя спасать. Из болота за уши вытягивать, — произнёс режиссёр. — Скажи на милость, Мамед, ведь ты же всегда был самым благоразумным из всей “Магмы”… Как ты позволил втравить себя в такую историю? Как ты вообще связался с Нуличем?
— Настюшка… — нехотя признался Мамед. — Её идея. Она Нулича дальняя родственница. Троюродная племянница или как-то так.
— Ты сам хоть понимаешь, во что ты влез?
— Понимаю… — буркнул художник.
— Ещё не поздно всё вернуть на место.
— На место? Зачем? — сказал Мамед. — На рассвете покупатель подъедет. И мы с Настюшкой свободны!
— И бросишь нас? “Магму”? Меня, Марата, Жоржа?
— Поехали вместе!
— Куда?
— Куда-нибудь подальше. В Скандинавию, например. Там хорошая природа. И бомба не достанет…
— Заблуждаешься, — хмыкнул Артём.
— Поехали? — растерянным голосом повторил Мамед.
— А Настюшка тебе разрешит с нами общаться? — усмехнулся Иль.
Художник замолчал. Режиссёр понял, что настало время для удара.
— Можешь забыть о сделке. Она не состоится. Ромка, скажи ему… — попросил Артём.
— А откуда ты знаешь?.. — изумился тот.
— Гуру всё знает. Думаешь, я забыл, что Текила — один из твоих сетевых псевдонимов?
— А-а-а? — протянул Мамед с интонацией дорезываемого козлёнка.
— Да, — обречённо сказал мальчишка. — Текила — это я. Я с тобой переписывался, деньги тоже я тебе перевёл.
— А где взял?.. — еле-еле выговорил художник.
— Снял со счёта одного шведа по фамилии Альберг. При этом подставил одного американского юзера по фамилии Зильберман, а сам чистым остался. Я ж в хакерстве наторел…
Вика вцепилась было Ромке в ухо, но тут же получила по руке от Артёма:
— Не цапай его. Этот парень вам всем, алчным придуркам, урок преподал. В следующий раз не будете за наживой гоняться.
Ромка растирал ухо:
— Дура костлявая! Только и умеешь, что когтями махать.
— Зачем? — Мамед плакал. — Зачем? Ведь я даже не знаю, как тебя зовут… Что я тебе сделал?
— Да не, ничего личного… — Ромка хмуро отворачивался. — Я же так, из интересу…
— Из интересу!!
— Интересно было попробовать, что получится.
— Попробовал? — взвыл Мамед. — Доволен?
Паренёк отвернулся.
— И это всё, в чём ты хочешь признаться, Абрахас? — строго спросил Иль.
Ромка обречённо кивнул:
— Да, ты прав, как всегда. Абрахас — это тоже я. Давно ты это понял?
— Только что. Как ты назвал сестру?
Мамед, окончательно утратив способность к адекватному восприятию реальности, растерянно смотрел на окружающих.
— Дура костлявая, — сказал Ромка.
— Вот. Не верь костлявым — не ты ли меня предупреждал? Я-то понял, что одна из костлявых — это Стася, кто же вторая? Думал было, что ты Ингу имел в виду…
— Я её вообще не знаю.
— А кстати, где она? Только что здесь была. Инга!
— Ну, чего? — спросила девчонка с зелёными волосами, пряча в карман мобильный телефон. — Здесь я. У вас разборки были, так я и вышла, чтоб вам не мешать.
— Если разобраться, круг подозреваемых у меня был невелик, — сказал Артём. — Ты сам, Роман, либо твоя сестра, либо Виктор. Вика не может быть Абрахасом просто потому, что за комп чаще, чем раз в неделю, не садится. Виктора я проверил под гипнозом, наводящие вопросы подкидывал — не он. А вот ты вполне можешь: в Сети бываешь частенько, да и умище развит не по годам. И всё равно не верил.
— Недооценивал? — усмехнулся Ромка. — А я ведь тебя первого предупредил.
— Первого? А кто был вторым?
— Видимо, я, — сказал Марат.
— Ты тоже получал е-мэйлы от Абрахаса? — спросил Артём, подумав, что теперь и ему пора удивиться.
— Да. Первое было вчера… то есть уже позавчера утром. Было такое послание: готовься к началу свистопляски.
— Да, Марат был следующим, — подтвердил Ромка. — Я ему написал сразу после тебя.
Композитор продолжал:
— Я ничего не понял и пошёл музыку писать. Потом, когда вернулся в тот день из “Лангуста”, получил вот что: всё куда хуже, чем ты думаешь. А на следующий день, ближе к вечеру — не отбивайся от Тёмы, он не справится один.
— Но ты ничего не сказал про письма Абрахаса. Почему? — спросил Иль.
— Я думал, это касается только меня.
— Мне почему-то кажется, — проговорил Артём, — что и наш любезный Жоржик тоже получал от тебя письма, Ромка. Так?!
— Так.
— То есть кашу ты заварил что надо, сделку заключил, Мамеда и всех нас в это дело втравил, но предупредить не забыл. Всё очень чётко привязано одно к другому. Вижу здесь какой-то замысел.
— Замысел есть, — признался Ромка.
— Говори!
— Тёма, а ты сам не понял?
— Возможно, но хотелось бы сперва услышать твою версию.
— Я же с тобой все эти годы регулярно общался, Артём! — серьёзно сказал мальчишка. — И через тебя видел всё, что происходит в “Магме”, хотя, кроме тебя, лично никого не знал. Довольствовался общением через Сеть и твоими, Тёма, рассказами. И знаешь, что я недавно увидел? Что “Магма” трещит по швам. Что тебе, Тёма, твоё кино важнее, чем твои товарищи…
— Я разве это скрывал когда-нибудь? — усмехнулся Иль.
— Раньше скрывал. А теперь и Марат захотел пуститься в сольное творчество, и Жоржу коммерция стала интереснее, чем коммерческое искусство. А Мамед и вовсе захотел в эмиграцию рвануть. Вам стало просто наплевать друг на друга. А мне не хотелось, чтобы “Магма” распалась.
— И ты решил устроить так, чтобы мы все попали в одну беду и встали друг за друга? Такое могло прийти в голову только сумасшедшему. Или тинэйджеру, — сказал Артём. — Вообще-то, отличный замысел.
— Отличный-то отличный… — плачущим голосом вскричал Мамед. — Мне-то что делать? Могилу копать?
— Спокойно, Мамочка, — отсёк Иль. — Давай сюда своё полотно. Я сам отнесу его Нуличу.
— И что скажешь ему?
— Найду, что сказать. Может, смогу уговорить его не убивать тебя.
— А сейчас мне что делать?
Артём с досадой посмотрел на испуганного, сбитого с толку, растерянного художника:
— Топай за мной. Ты ведь тут изголодался, поди. У Виктора в доме вроде осталась какая-то жратва.
— Хорошо бы, — причмокнул Мамед, — а то у меня все запасы кончились. Мясного бы чего-нибудь. Как надоели эти пончики, мать их!
Они зашагали по нижнему этажу заброшенного дома, заваленному хламом.
— Ты абсолютно прав, Ромка, — сказал Артём, бережно прижимая рулон старого драгоценного холста к груди. — Давненько мы уже не собирались полным составом “Магмы”. Надо будет впятером сесть за стол и обсудить текущие дела. Но сперва вот с этим делом надо разобраться.
— Разбирайся… — буркнул художник. — Разбирайся! — крикнул он. — Мне моя шкурка дорога.
— Тоже мне горностай! — с улыбкой произнёс один из двух прилично одетых мужчин, откуда ни возьмись возникших на пути Артёма и остальных. — Ай-ай-ай, Мамедушка!
В лица Артёма и остальных ударили лучи карманных фонариков — те застыли, будто снежные фигуры.
Брюнет со складчатым бульдожьим лицом шагнул к Мамеду, оттолкнув плечом Артёма. Схватил художника за свитер, намотав шерстяную ткань на кулак, рванул на себя, потащил. Смуглый не сопротивлялся — бежал за бандитом, смешно перебирая ногами, спотыкаясь на ходу. Второй мужчина — толстогубый, сальноволосый, толстомордый — игриво подмигнул Вике, махнул девушке на прощание фонариком, развернулся к ней мощным тылом и быстрым шагом устремился за товарищем. Это были те самые мужчины, что вместе с Нуличем и Музыкой разносили квартиру режиссёра.
И тут Артём будто пришёл в себя: сорвался с места, бросился следом за бандитами. Тот, что волок Мамеда, оглянулся с усмешкой на лице: мол, порыпаться решил, лошок?!
— Что-то не нравится? — поинтересовался Нулич, медленно выйдя из-за ближайшего угла.
— Спиридон, не знаю, как вас по батюшке… — сказал Артём.
— Да-да? — с улыбкой спросил тот.
— Отпустите Мамеда. Вот ваша картина. Оставьте его в живых! Пусть он выполнит любое ваше наказание! Пусть отработает вину. Пусть хоть сто подделок бесплатно нарисует. Ведь вы получили назад полотно.
— Полотно? — бандит-искусствовед принял свёрнутый холст. Вставил в рот сигарету, поджёг её зажигалкой, затем подпалил полотно и бросил его на землю.
Двое бандитов, уводивших художника, стояли на месте и хохотали, глядя на изумлённые лица Артёма, Ромки и Вики. Мамед громко стонал, глядя на гибнущую картину.
— Зачем так реагировать? — смеялся Нулич.
— Это фальшивка? — осторожно спросил Иль.
— Зачем же фальшивка? Моё собственное творение. Так, баловался на досуге. Ни малейшей художественной ценности, — голос явно гордого собой Нулича был деланно небрежным. — Каляка-маляка. А Мамедушка такой доверчивый. Я сказал ему, что это ранний Дали, достался мне с огромным трудом, он и поверил. Я нарочно на старом холсте рисовал…
Артём пожал плечами: ему так и не удалось увидеть картину, и оценить её художественные достоинства он не мог. Видимо, Нулич и впрямь был отличным знатоком своего дела, если смог стилизовать свою картину под раннего Дали, да так, что даже Мамед поверил.
— Зачем?! — взвыл Мамед.
— Тебя хотел проверить. Друг ты мне или гнида, извини за выражение. Я тебя хотел до серьёзных дел допустить, Мамедушка, богатым человеком сделать, как к сыну родному к тебе относился, а ты… такую подлость совершил. Собственного отца обворовал. Что и требовалось доказать. Твоей зазнобе мы сегодня шею свернули, чтоб родных людей не обманывала.
— Как?! — всхлипнул Мамед. — Настюшка…
— Твоя очередь! Хватит реветь. Умри как мужчина!
Художник обливался слезами по своей Стасе. Как известно, самые верные псы — те, кого сильнее бьют. Хотя весьма вероятно, что Мамед оплакивал не столько госпожу, сколько сам себя.
— Как ты узнал про всё, Спиридон? — спросил Артём твёрдым голосом. Бояться уже было нечего. Как сказано в одной детской книжке, моряки говорят: “Кончен бал!” — и бодро идут ко дну.
— Благодаря тебе. Спасибо огромное за содействие и за то, что избавил мир от Лукича. Я с ним когда-то сталкивался, ещё до распада СССР. Отвратительное существо!
— Благодаря мне…
— Рядом с тобой был мой человек.
Инге, слушавшей этот разговор с каменным лицом, надоело стоять в сторонке. Она подошла к Нуличу с видом кошки, желающей, чтобы её приласкали. Искусствовед потрепал девчушку за ушко:
— Девочка моя… Спасибо.
— Обращайся… — мурлыкнула Инга.
— Ты! — заорал Иль. — Тебя подослали шпионить?
— У меня везде свои люди, Артём, — наставительно произнёс Спиридон. — Я контролирую всё и всех. Запомни это и больше мне не попадайся. В другой раз не пощажу.
Он двинулся прочь, двое других — за ним, волоча Мамеда. Инга отправила Артёму воздушный поцелуй и побежала следом.
Ромка издал стон досады сквозь плотно стиснутые губы.
Артём вновь сорвался с места, подскочил к бандитам.
— Тёмыш, оставь, ты уже ничего не сделаешь! — тоненьким голосом вскрикнула Вика, попытавшись схватить режиссёра за живот.
Она взвизгнула ещё громче, когда грянул выстрел, врезав девушке по барабанным перепонкам. Ещё выстрел, ещё и ещё — Вика отскочила, она закрывала ушки ладонями и плакала, вжималась в кирпичную стену спиной.
Мамед ошалело вытер с лица капли крови. Посмотрел сперва на человекобульдога, чья складчатая физиономия была разворочена пулей, потом — на губастого, в груди которого зияли две чёрные дыры. Нулич был убит выстрелом в затылок. Мёртвые тела было видно в свете фонарика, что упал на землю, но не разбился, а продолжал светить.
Артём стоял рядом, сжимая в вытянутых руках тяжёлый чёрный пистолет.
— Ну, как вам мои таблеточки?! — воскликнул он.
Инга, трясясь, будто чёртик на пружинке, огромными глазами посмотрела на убитых, потом на Артёма:
— Откуда… у тебя… — проговорила она.
— Оттуда! — торжествующе рявкнул Иль. — Да, сучка! Я берёг его на крайний случай! Не ждала, шалава малолетняя? Я с самого начала тебе не верил, костлявая!
Он сделал вид, будто целится в девчонку из пистолета. Та отпрыгнула и с душераздирающим криком убежала прочь.
— Вот так! — заорал Артём. — Кто ещё? Ползите все сюда!
Художник посмотрел на режиссёра испуганно-вопросительно. Тот шагнул к Мамеду и хлестнул левой ладонью по щеке:
— Очнись, черномордый! — обернулся к Вике и заорал: — Хватит скулить! Вы оба меня уже затрахали!
— Тёмыш, зачем это…
— Затем! Затем, что мне всё осточертело! Пропади пропадом всё и все!
Появились ещё двое — оттуда, куда убежала Инга. Иль выстрелил. Оба спрятались.
— Бежим, чего стоишь! — вскрикнула Вика.
Вчетвером они кинулись бежать. Даже на бегу Мамед громко плакал.
По ним стреляли. Ромка громко ойкнул.
Они пронеслись через пустырь, окружённый разрушенными строениями, вбежали внутрь одного здания и оказались в тупике.
За дверным проёмом обнаружилось тесное помещение, засыпанное строительным мусором и битым бутылочным стеклом. Единственный проход внутрь был замурован наглухо. Пнув преграду ногой, Иль бросился обратно, к единственному окну, выстрелил и опять ни в кого не попал. Оба бандита, различимые при свете звёзд силуэтами, мгновенно скрылись в развалинах и принялись расстреливать обоймы пистолетов в сторону Артёма. Режиссёр тут же бросился на пол, позади него закричал Мамед.
— Мамедушка? Живой?! — рявкнул Иль.
— О-о-у-у… — простонал художник снизу, с пола.
— Вика, куда его? — спросил Артём и отправил в недругов ещё одну пулю.
— Кажется, в бедро. Я ничего не вижу…
— Перевяжи.
— Чем?
— Да чем хочешь, дура чёртова!
— Ты… ты что себе позволяешь?
— Побурчи ещё! — завопил Иль, окончательно позабыв о степенности настоящего гуру. — Получишь пистолетом по чайнику!
Вика достала зажигалку, чтобы посветить.
Дело очень, очень плохо, подумал Иль. С раненым Мамедом хрен вырвешься отсюда. Ведь бандитов и всего-то двое, можно было бы прорваться… а теперь вот сиди в этой кирпичной дыре.
— Ребята… — проговорил Ромка голосом человека, собирающегося сообщить о наступившем конце света, но не до конца ещё уверовавшего в эту новость. — А меня ранили…
— Куда? Как? Сильно ранили?
— Да не… — Ромка собирался с силами. — Мне… Мне на левой руке два пальца сшибло.
— Как?! — вскричала Вика.
Он поднял руку, при свете зажигалки было видно, что струи крови бегут по тыльной стороне ладони. Осторожно пошевелил обрубками пальцев:
— Так интересно…
— Очень интересно, я прямо щас лопну… — процедил сквозь зубы Артём. — Возьми мой носовой платок.
— Больно, братик? — встревожено спросила Вика, негромко похлюпывая от жалости.
— Не… Как будто скальпелем срезало. — Ромка обернул искалеченную руку платком. — Чик — и всё. Будто зуб выпал. Даже почти не больно.
Вика обняла Ромку и тихо заплакала.
Бандиты перезарядили оружие и разразились новым обстрелом. Артём отвечал скупо. Расстреляв все патроны, сменил обойму. Всё, решил он, боезапас экономим. Если уж контратака отменяется, надо поберечь патроны для обороны. Пусть поближе подберутся — тогда и стреляй!
Вдвоём они в атаку не полезут. Вероятно, будут ждать подкрепления. Вот тогда и держись, Артёмка.
Стрельба прекратилась. Двое бандитов поняли, что противника деваться некуда. Что их задача — не убить его, а продержать в тупике до подхода своих.
Артём торопливо выхватил мобильник:
— Маратик!
— Тёма! На моих сироток напали люди Нулича! Палтуса застрелили, остальных избили, загнали в студию, студию разнесли в хлам и заперли. Я приехал, а сиротки еле живые валяются, чуть дышат, мои бедные…
— Маратик, послушай меня…
— А Жоржик живой! К нему в дом ворвались эти быдланы, он еле успел в кладовке схорониться со своими девчонками… Так ему весь дом вычистили подчистую! Компьютеры, телефоны, всю технику — всё вынесли, а что не вынесли, то сломали…
— Маратик, твою мать! Дуй в Чёрный Яр! Мне нужна твоя помощь! Я Нулича убил!
— Как?..
— Потом объясню. Нас с Мамедом бандюки обложили, в развалинах, Мамеда ранили. Приезжай, всё сам увидишь. Конец связи.
Марат убрал мобильник и дал Георгию тычка:
— Вот что, Жоржик, нам пора действовать. У тебя дуло осталось?
— Дробовик? Нет… — Георгий горько покачал головой. — Отобрали эти маргиналы.
— Ну и наплевать. Обойдёмся моим арбалетом.
— Едем в Чёрный Яр, да? — спросил Жорж, который во время разговора Марата с Артёмом стоял рядом с композитором и слышал каждое слово обоих.
— А ты думал? Мы с тобой “Магма” или кто?
— “Магма”, — твёрдо сказал Георгий Лесной. — Прощайте, девчонки. Так и быть, пожертвую собственными интересами. Ради общей выгоды, — эти казённые слова были произнесены им твёрдо и искренне. — Пока, девчонки.
На побитой “хонде” неслись они по пустым улицам города.
— Знаешь, Жоржик. Тёма всегда для меня загадкой был, — говорил Марат, цепко держа руль в руках. — Он же всё время от нас особняком держался… Вёл себя как король некоронованный. Я только в эти два дня его по-настоящему и узнал. Такой парень!
Впереди у скопления ларьков стоял бронетранспортёр, окружённый автоматчиками. Один из них сделал жест, повелевающий остановиться.
— Тебе лучше затормозить… — посоветовал Жорж.
— А хрена! — весело крикнул Марат и прибавил газу. “Хонда” на полной скорости пронеслась мимо военного патруля. Позади автомобиля раздалась автоматная очередь, направленная в воздух.
— Жоржик, посмотри, они за нами гонятся? — спросил композитор.
— Нет. Зачем? У них же по всему городу патрули!
Действительно, впереди виднелась группа солдат в бронежилетах, разматывавших поперёк дороги ленту с шипами.
— А мы вот так! — заорал Марат, резко свернул в сторону, где стояли деревянные домишки частного сектора, и погнал через огороды, сшибая ветхие заборы, давя недозрелые овощи на грядках, руша теплицы и ломая кусты.
Ромка спал, по-кошачьи свернувшись калачиком. Постанывал Мамед. Артём всматривался в темноту, осторожно выглядывая в окно.
— Не спи, Тёмыш… — произнесла Вика. — Нельзя спать.
— Нельзя, нельзя… Кончится тем, что я плюну на всё и сам застрелюсь.
— А как же я? Только не говори по своему обыкновению: “Туда тебе и дорога”.
— Не буду. Именно ты меня и удерживаешь. И Ромка, хоть он и балбес. И Мамед, хоть он и настоящий придурок.
— Значит, я тебе небезразлична?
— Я говорил тебе много раз: мне небезразлично всё, что существует в мире. Я всех люблю одинаково.
— Значит, не любишь никого!
— Можешь думать так.
— Ты бы стал по мне плакать?
— Я не плакал даже на похоронах родителей и похоронах брата. Я об этом много раз говорил.
— Ах, да… Ты же не считаешь смерть трагедией!
— Не совсем так. Я верю, что смерть — это переход на новый уровень, но считаю также, что, прежде чем перейти на этот самый новый уровень, надо как следует натешиться старым. — Он помолчал. — Забавно. Мой брат погиб именно так — в ущелье, окружённый толпой врагов. Забился в пещеру и отбивался, пока патроны не кончились. Последний — в себя. Кажется, это у нас семейное.
— А всё-таки, Тёмыш, где ты пистолет взял?
— Купил. Думаешь, трудно раздобыть настоящую “пушку”?
— Думаю, не трудно, только дорого.
— “Пушка” тем дешевле, чем больше на ней “крестов”. То есть убийств. На моей “пушке” висит целых пять трупов. Взял за бесценок, но ежели где всплывёт — мне кранты.
— Уже всплыла. Зачем же ты её купил?
— За одной-единственной целью: хотел прострелить мою куртку. И прострелил. Очень модно получилось.
— Пуль у тебя много?
— Осталось две обоймы. Та, что в пистолете, и ещё одна.
— Маловато… Значит, мы погибнем?
— Я — наверняка. Ты — не думаю. Вряд ли они будут убивать девушку. Такие красавицы им пригодны для другой цели. Так что можешь сдаться им прямо сейчас. Кстати, верни мне мой диск. На фиг он тебе нужен?
Девушка достала из сумочки пакет с диском:
— Хочешь сказать, что надеешься вернуться к съёмкам?
— Я много на что надеюсь. Скажи лучше, пока мы ещё живы: что там у тебя за ненависть к Анастасии, она же Настюшка, она же Стася?
— Эта сучка мне всегда завидовала.
Артём с большим удовольствием мысленно поставил себе очередные пять баллов за догадливость: причиной всему была зависть.
— Вы враждовали?
— Нет. Она всегда была моей подругой, хотя и ненавидела меня. Я просто не могла её уличить. За все наши годы в одном классе она проявила себя только один раз. Да и то доказать это я не смогла. В девятом классе я к себе на день рождения весь класс пригласила. А на следующий день умерли обе мои крыски. У меня были ручные крыски в клетке, их звали Корнелий и Зира. Обоих вспучило, будто они по теннисному мячу проглотили. Ветеринар сказал: отравили. Я поговорила в классе: кое-кто видел, что вроде бы Стася их чем-то кормила. Все пьяные были, никто особого внимания не обратил… Она сама, конечно, всё отрицала… Но я-то знала, что, будь у неё возможность остаться безнаказанной, она и меня бы с радостью отравила. Тварь. После школы я с ней почти не общалась.
— Зачем же ты ввязалась в это дело вместе с ней?
— Во-первых, не я ввязалась, а Виктор — он ведь приятель Мамеда. А я — я просто поблизости оказалась. Меня решили в план посвятить только потому, что я с тобой близко общаюсь. Чтобы я смогла, в случае чего, тебя направить не туда…
— Остальное я знаю, — сказал Иль. — Другой вопрос… Ведь от Виктора жена так-таки ушла. Почему же ты решила остаться не с ним, а с Женей?
— Честно говоря, я их обоих не терплю.
— А кого терпишь?
Вика молчала.
— Это, типа, меня, что ли? — понял Артём. — Хотела, чтобы я был твоим мужем?
— Да какой из тебя муж…
— Хорошо, что ты это понимаешь. Я не планирую ни на ком жениться. Никогда. Камера — моя жена. А фильмы — дети. Ты надеялась расшевелить во мне любовь? Заранее обречённое предприятие. Ты мне всегда нравилась, это правда. Но мы, во-первых, слишком разные люди… А во-вторых, не желаю тебе такого катаклизма, как я в качестве мужа. И никому не желаю. Как я был рад, когда ты мне сказала о своей намечающейся свадьбе! Подумал, что наконец-то ты будешь счастлива в браке. А мне такого счастья не надо.
— Что ты об этом знаешь?
Артём задумался, Вика тоже. Наступила тягостная тишина.
— Викусь, не молчи! А не то точно засну! Мне бы хоть до четырёх часов дожить.
— А что в четыре часа?
— В четыре будет почти светло. И они полезут нас выковыривать. И кончится наш апокалипсический уик-энд.
— А чего говорить, Тёмыш? Я не знаю…
— Тогда я буду говорить. Как насчёт конкурса?
— Какого ещё?
— Когда-то НАСА объявило конкурс на лучшую фразу для первого астронавта на Луне. Победило “Эй, есть тут кто-нибудь?” Но Нейл Армстронг в итоге сказал про большой и маленький шаг. А у нас с тобой будет конкурс на лучшую фразу про ядерный гриб. Допустим, ты увидела ядерный гриб и у тебя есть время только на то, чтобы произнести одно-единственное короткое предложение. Я бы, например, сказал: “Ну и хрен с ним!”
— Глупо и неостроумно, — покачала головой Вика. — Надо красивее, поэтичнее. “Прощай, любимая планета!” Вот так хотя бы.
— А я… — сонно пробормотал Ромка. — Я бы сказал: “Ой! Мухоморчик!”
— Мамед!
— А-а-а? — болезненно протянул раненый.
— Ты слышал, о чём мы говорили?
— Не-а…
— Вот ты увидел ядерный гриб. Что ты скажешь?
— Да идите в задницу, блин…
— Принимается, — кивнул Артём. — Но на первое место всё равно не тянет. Даже близко не лежало.
— А можно так, — сказал Ромка, — “Так и знал, что зонтик надо захватить!”
Все, кроме Мамеда, засмеялись, как смеются приговорённые к смерти.
— Отвлеките его, — приказал суровый и спокойный Музыка, бросив в рот порцию жевательного табака. — Я подберусь и возьму тёпленьким. Имя Спиридона лично у говнюка на спине вырежу!
По Артёму били из шести пистолетов, не предназначенных для действия на подобной дистанции, поэтому тот был ещё цел и экономно отстреливался через окно и дверной проём, стараясь особо не высовываться.
А тем временем возле одного из полуразрушенных зданий, окружавших пустырь крепостной стеной, остановилась “хонда” Георгия Лесного, в её ярко-красных боках зияли дыры от пуль.
К машине подошёл прилично одетый мужчина. Произнёс не терпящим возражений голосом:
— Проезжайте мимо.
— Что там за стрельба? — поинтересовался Марат, сделав недоумённое лицо.
— Не твоё дело. Проезжай себе спокойно. — В качестве веского аргумента бандит откинул полу пиджака, продемонстрировав пистолет в пристёгнутой под мышкой кобуре.
Марат тотчас же упёр мужчине в живот арбалет.
Бандит посмотрел вниз, потом вновь заглянул в глаза композитору взглядом, в котором было всё, что угодно, кроме страха:
— Это ты зря… — укоризненно произнёс он.
Марат и сам понял, что отступать некуда. Зажмурившись, он спустил тетиву.
— Жорж, жди здесь! Я пойду, гляну, чего там творится.
Музыкант взбежал вверх по ступенькам наружной лестницы разрушенного здания, на ходу перезаряжая арбалет. Пробежал сквозь второй этаж, выглянул. Увидел пустырь, шестерых человек, стрелявших по окну нижнего этажа одного из домов, и седьмого, медленно подбирающегося к этому окну, вжавшись в стену.
— Ну что, Артёмка! Молодец, что дождался подкрепления… — Марат аккуратно уложил арбалет на подоконник, поймал в прицел того, кто приближался к укрытию Иля, затаил дыхание и выпустил стрелу.
Внезапная смерть Музыки сперва ошеломила, а затем взбесила бандитов. Половина из них бросилась в сторону Марата, остальные продолжили обстрел.
— Ребята, там что-то происходит! — вскрикнул Артём и отправил во врагов остаток обоймы. Быстро перезарядил: — Вот и последняя…
С рёвом вылетела на пустырь красная “хонда” с треснувшим лобовым стеклом и дырами от пуль в боках, понеслась на троих бегущих мужчин. Кувыркнувшись от мощного удара, один свалился на землю, двое других бросились в разные стороны.
— От меня не убежишь… — пробормотал Георгий и крутанул руль. Автомобиль одним рывком развернулся, будто хищник, почуявший добычу. Бросок — и тело другого бандита хрустнуло под колёсами.
Третий бежал к машине, стреляя в водителя. “Хонда” резко остановилась, врезавшись в бетонный куб, валявшийся на земле.
— Жорж! — крикнул Марат, выпуская оставшуюся стрелу.
Стрела воткнулась в череп бандита, точно в лоб. Выбежав на пустырь, композитор увидел в машине окровавленную голову Георгия, уткнувшегося лицом в руль.
Громко взвыв, Марат отшвырнул бесполезный арбалет, подобрал оружие убитого бандита и двинулся в полный рост, держа пистолет в вытянутой руке.
— Смотрите, там Маратик! — закричал Иль. — Дурак, что он делает!
С перекошенным от злости лицом композитор стрелял, продолжая шагать. Ему даже удалось попасть в одного из троих оставшихся противников, после чего Марат свалился, уткнувшись лицом в пыль.
Артём сам не осознал того, каким образом ноги вытолкнули его из укрытия и на бешеной скорости понесли через открытое пространство. Только что он прятался в заброшенном доме, как вдруг затылок одного из противников, оказавшись в метре от пистолета Артёма, стал отличной мишенью. Выстрел — затылок стал кашей. Второй бандит обернулся и погиб от трёх выстрелов в грудь. Последний, раненный Маратом, катался по земле, сжимая руками живот — Артём не пожалел и его. А потом снова и снова стрелял в неподвижные тела, громко ругаясь — ему казалось, что бандиты шевелятся, хотя все давным-давно были мертвы.
Выбросил пистолет. Добрался, шатаясь, до громко дышавшего композитора.
— Маратик, ты как?
Музыкант приподнял голову, обратив к Артёму бледное лицо. Пробормотал посиневшими от боли губами:
— Погано…
— Больно?
— Отпускает потихоньку… Главное — не шевелиться…
— Мы победили, Маратик!
— Победили? Ха-ха… — смех раненого был громким и сухим, словно кашель. — Жоржа убили.
Артём опустился на землю, уселся, обхватив ноги руками и упёршись подбородком в колени.
— Хреново, — констатировал он, изумляясь своему спокойствию. — Но ты-то жив!
— А на фига мне это?..
Вика и Ромка подбежали к ним.
— Не понял?! — воскликнул режиссёр. Обречённая интонация Марата оцарапала Артёма, будто жёсткий мел новенькую школьную доску.
— Что случилось? Он жив? — встревожено спросила Вика, склонившись над музыкантом.
— Кажется… — дрожащим голосом проговорил Марат. — Кажется, мне отстрелили моего малыша…
— Как всё-таки хорошо быть девчонкой… — пробормотала Вика.
— А зачем он тебе? — спросил Артём. — У вас, у геев, другой рабочий орган…
— Идиот ты, Артём. У меня девушка есть…
— Оп-па! А почему я не знаю?
— Ты не спрашивал.
— Ага… Ну, не дрейфь, Маратик. Доберёмся до больницы, там тебя зашьют. Современная медицина всё может… Встать сможешь?
— А что остаётся…
— Идём, где-то здесь должны быть “тачки” этих бандюг. Есть на чём смыться.
С пустыря вышли впятером. Уцелевшие участники “Магмы” и Вика двигались со скоростью улитки. Мамед еле-еле плёл ногами, он просто висел на Вике и Артёме, обнимая их за шеи. Марат шагал сам, опираясь на свободное плечо друга-режиссёра и на плечо Ромки, при каждом шаге громко вскрикивая сквозь стиснутые зубы.
— Марат, крепись, ты же мужчина! — воскликнула Вика.
— Уже нет… — ответил он со злым смехом.
— Возьмём машину, и всё будет ништяк, — пообещал Артём. — А мне ещё надо за Жоржиком вернуться. Не оставлять же ментам на поругание.
— А как же улики?.. Пистолеты с отпечатками пальцев, арбалет?.. Наша кровь? — с трудом выжимая из себя фразы, поинтересовался Марат.
— Да наплевать, — фыркнул режиссёр. — Пока не кончится хаос, искать нас некому.
— А мне — тем более плевать, — прошептал Мамед. — Я здесь не останусь. На Камчатку, на Ямал, в Калининград… Хоть куда-нибудь…
— Смотрите, как красиво! — заметила девушка.
Отсюда, с Черноярских холмов, отлично была видна значительная часть полуторамиллионного города, чуть розовевшего в лучах оторвавшегося от горизонта ярко-красного рассветного солнца. Шеренги многоэтажек, уходившие к горизонту. Заводские трубы, дымившие, будто сигары спрятавшихся под землёй великанов. Редкие островки зелени, похожие на пучки травы, пробившиеся сквозь бетонную плиту. Где-то в этом гигантском жилом массиве находились и дядя Слава, и Тамара с Василисой, и сиротки Марата, и родители Ромки-Абрахаса, и Викин несостоявшийся муж.
Вспышка слепящего света ударила в глаза Артёму и его друзьям. Члены “Магмы” и девушка закрыли глаза ладонями.
Вика нервно засмеялась:
— Нет, Мамед, никуда ты не поедешь!
— Ну вот… — вздохнул художник. — Так и знал…
— Чего я там про зонтик говорил?.. — сказал Ромка.
— Всю жизнь мечтал это увидеть! — улыбнулся Артём, вытирая невесть откуда взявшиеся слёзы — искренние, настоящие слёзы. — Где мой танк?
— Вот и ладно, — удовлетворённо произнёс Марат. — Оно и к лучшему. Какое же сегодня весёлое утречко!
Точнее, не произнёс, а подумал. Как и остальные. Ведь на самом деле никто из них не смог ничего сказать. Оторвав руки от лиц, слезящимися полуослепшими глазами они молча любовались медленно поднимающимся над уничтоженными в одну секунду кварталами оранжево-чёрным облаком ядерного гриба.