Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2010
Александр Вавилов
Ящик
Панорама такая же, как и все остальные до этого.
Что ты видишь вокруг, кроме нашего чёрного ящика?
А тому, кто с лопатой, наверное, хочется светлого…
Или тёмного пива, но главное, чтоб настоящего.
Ты подай ему знак — постучи, может, он остановится,
Потому что вдоль корпуса вроде как шрамы и трещины…
“Тише едешь”, — скажи ему (может, он любит пословицы?),
Подмигни слегка (вдруг ему нравятся женщины?).
Не мигай! Он не видит тебя из-за ящика.
Ты хоть что-нибудь помнишь из нашего славного прошлого?
Помнишь, ты месяцами гостила у Кащенко?
Помнишь, ты себя мнила брезентовой лошадью?
Я когда в Детском мире покупал тебе белые тапочки —
На витрине увидел большого пушистого слоника…
Думал, это отец! Говорю ему: “Па-а-апочка! Папочка!”
Оказалось, что это жена пожилого полковника.
Ты такая красивая! Это всё под влиянием ящика.
Ну, а я от природы был крайне красив и до этого…
Ты такая родная, такая до боли пьянящая,
Что тому, кто с лопатой, уже и не хочется светлого.
Звенья одной цепи
Ночь предстоит ужасная. Каждый час
Будет ознаменован глобальным злом.
Взглядом упершись в стену, поймешь, что глаз
Может по совместительству быть сверлом.
Если же глаза два?, то один — закрой…
Этот нюанс поможет масштабы зла
Подсократить слегка. И пойми, герой,
Искренность никого ещё не спасла.
Так что отринь сомнения — смело ври,
Если тебе придётся ответить на…
Или молчи. А лучше ползи к двери,
Глазом прилипни к скважине. Пусть она
Выдаст фундаментальность за шапито,
Раз уж глазок забился пучком ресниц.
Всё! Ты теперь никто! И поверь, никто,
Всякая доброта не имеет лиц.
Так что вживайся в образ полпреда зла.
Клин, как известно, клином, но ё-моё,
Если уж паранойя тебя нашла —
Лучше бы снова спрятаться от неё.
Солнце за неуплату отключит свет
Завтра. А послеза… — телефон и газ.
Спросят: “Хотите выпить?” А ты в ответ:
“Очень хочу, но лучше бы не сейчас”.
В общем-то, так бывает, но до поры.
После поры не бойся и смело пей.
Псы паранойи выйдут из конуры
В статусе слабых звеньев своих цепей.
Потолок свободы
Бутылку водки, глобус и щенка!
Всё это как бы даже априори.
Ты вся живёшь в бездонном типа море,
А я на мелководье весь пока
Живу вблизи бескрайне крайних мер…
Par excellence в последние, блин, годы.
Гротескный потолок моей свободы
Вполне стабильно портит интерьер.
Пусть я погряз в риторике — прости
За пафос и упадок интеллекта,
Но все герои первого проспекта
Сбиваются с последнего пути.
Пойми, я необузданно тону!
Но ты глагол “тону” поймёшь едва ли…
Чешуйчатая, мне не до морали,
Ведь натурально счастье на кону.
Уж близится финальная строка,
А мы зачем-то ходим сути мимо.
Скажи мне, рыбка, что невыполнимо?
Бутылку водки, глобус и щенка!
Гемостаз
Гекатомба идей. Ты стрелял холостыми словами.
Ты стрелял наугад. Ты стрелял, не умея стрелять.
Ты расстреливал тьму. Ты гордился рубцами и швами.
По стобалльной шкале ты стрелял, как учили, — на пять.
Так летели во тьму оправдания собственным фразам,
Так летели во тьму сочетания скомканных букв…
А потом — тишина. Тишина, оглушившая разом,
Потому что лишь в ней проявляется загнанный стук.
Это было давно. Ты, когда-то гордившийся швами,
Стал дилогию звать не основой, но близко к тому…
Ты расстреливал тьму, ты стрелял холостыми словами,
Но сейчас ты во тьме, а другие стреляют во тьму.
Это было вчера. А сейчас — дым похож на туманы.
И туманы висят в сочетании стреляных фраз.
И сбываются сны, и вино заполняет стаканы…
Потому что теперь алкоголь для тебя — гемостаз.
Конопляное поле
Октябрята жгли костры
в поле.
Им в глаза летел дымок
едкий.
Не учили октябрят
в школе,
Что нельзя играть с огнём
деткам.
Поле было коноплёй
крыто.
Надышались пацаны
гари
И домой пошли с таким
видом,
Что улыбки были в пол-
хари.
Пропесочат октябрят
в школе,
Но мальчишек не смутить
этим,
Потому что конопля
в поле,
Потому что хорошо
детям!
Гореть за секунду до дна
Развалились колонны громоздкого лунного света,
Время суток зарылось в холодный январский песок,
И о щит в небесах, разбиваясь, грохочет монета
Или мяч баскетбольный, но вышел неточным бросок.
Эти игры в ночи допингуют похлеще морфина,
И коэф у букмекеров плавно стремится к нулю.
Волейбольная сетка в глазах — это тьмы паутина…
В ней Большая Медведица свет направляет в петлю.
Кто тайм-ауты брал на последней секунде финала,
Тот поймёт, что такое “гореть за секунду до дна”,
Или даже парить, но не чувствовать ценность металла,
Раз медаль с позолотой победе над миром равна.
Не такую медаль лунный свет заворачивал в тени!
От медалей таких на груди вырастает дыра —
Больше пользы теперь от излишне раздутых сомнений,
Чем от веры железной и мыслей о том, что пора.
Снова лента медальная стала удавом на шее…
Это камень, влекущий ко дну с параллельного дна.
Это те, кто, “гореть за секунду до дна” не умея,
Практикуют распад. В ряд. Теория вряд ли нужна.
Татами
И шли пилоты косолапо
По рёбрам трапа. Рёбер хватит.
И ржавый ветер в три этапа
Сдул с чьей-то треуголки катет.
И мы тогда ушли от борта
При “От винта!”. А что в итоге?
Ты помнишь, да? Какого чёрта…
Воспоминания о Боге.
Мы прошлой ночью на татами
Лежали, как шприцы в подъезде,
И плыли судьи между нами
В рубашках из верблюжьей шерсти.
Спал на трибунах редкий зритель,
Чтоб мы под кимоно надели…
Я Чёрный Плащ! Ты — белый китель
Поверх фланелевой шинели.
А что теперь? По ржавым нотам
Читать коррозию металла
И ровно за вторым пилотом
Лететь внизу куда попало.
Кубизмом полнится округа,
Но мы найдём себя местами…
И снова друг напротив друга
Уснём на гробовом татами.
На перепутье
Колёсный бой застрял на перепутье,
Посаженный на рельсовую нить,
И свечи в запылённом перламутре
Коптили, как не принято коптить.
Заплесневела белая “просвира”
Внутри купе, где мимо кадыка
Мелькали тени русского ампира —
Клинок и рукоятка от клинка.
Похоже, станционная парковка
Отложена, но это не в упрёк
Тогда, когда впивается верёвка
Узлом в залитый светом потолок.
Колёсный бой застрял на перепутье,
И оборвалась рельсовая нить,
Чтоб свечи в запылённом перламутре
Коптили, как положено коптить.
Сухой остаток
Этот сухой остаток — вода во рту.
В лёгких вода, и не хочется видеть рыб.
Взлёт в глубину, а хотели взять высоту…
Веришь, не в этом дело, что ты погиб.
Веришь, не в этом дело, что мы на дне.
Веришь, не в этом дело, что здесь вода.
Ты пузырями из лёгких ответишь мне,
Спросишь: “Зачем мы приплыли с тобой сюда?”
Спросишь: “Зачем мы приплыли с тобой на дно?”
Спросишь: “Зачем мы играли в воде с огнём?”
Думаю, нам остаётся теперь одно —
В ил зарываться и верить, что выход в нём.
Выход на дне. Я уверен, что мы найдём
Все косяки. С косяком да в дверной проём.
Спросишь: “Найдём, ну и что? Ну и что потом?”
Может, ещё один грёбаный водоём…
Замкнутый круг! Понимаешь? Кругом вода!
Здесь хорошо, потому что вода — не яд.
Здесь паранойя и полный набор вреда?…
Волны за нами плывут (иногда следят).
Слушай, а как ты думаешь: я поги?б?
В мутной воде? Как обидно! Нырнул не в ту.
В лёгких вода, и не хочется видеть рыб
(Это сухой остаток). Вода во рту.
Причинно-следственные связи
Он заглянул в клиническую тьму
И сам себе сказал: “Пора! А то…
Забытый Богом край. Тут никому
Не выйти за пределы шапито —
Скорее уж сопьёшься от тоски,
Чем от чего-то кроме. Дело в том,
Что все нарзаны и ессентуки
Не склонны к диалогу с животом.
Вес наберёшь быстрее, чем висты,
Как будто бы поэзией оброс,
Но кажется, что ты уже не ты,
И печень прогнозирует цирроз.
И недовольно щурятся врачи,
Фиксируя ржавеющим пером:
Симптомы, комплектацию мочи,
Слова “болит”, “болид” и “автопром” “.
На кураже за каждой запятой
Порядок слов берёт на абордаж
Порядок мыслей. Не спеши, постой,
Помедленнее, доктор, сбрось кураж!
И в паспорте, что напрягает, нет
Ни имени, ни города, ни дат…
Лишь бабушка расскажет тет-а-тет:
“Кровь — голубая, паспорт — самиздат”.