Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2010
Из антологии клуба “Лебядкинъ”
Неостановимый гул в их текстах, угрюмая, требовательная интонация.
Тут свои лары, своя серия ЖЗЛ. Не спутаешь. Потому что — УПШ, уральская поэтическая школа.
20 или 25 уже лет лезет, продирается из здешней земли — и не какой-нибудь тростник, а железный кустарник. Рождается девочка в какой-нибудь районной Ревде/Сысерти или мальчик в секретном каком-нибудь номерном (Берией придуманном) Челябинске-138 и сразу пишут так, что с ума сойти. Как будто мама им в колыбели кальпидиевские антологии читала, а не про не ложися на краю пела.
Происходящая снаружи социальная жизнь понятна и оскорбительна, опыт проживания/заживания личной беды неожиданно (до деталей и дат), обнадёживающе схож.
Везде их уже опубликовали, книжки выпустили, наобнимали, цветом нынешней русской литературы назвали — а я всё ещё за голову держусь, благодарю их, ошалевший: “Спасибо, Сашасерёжакатямаринамитяелена!”
Чудеса.
Андрей Санников, руководитель клуба
Сергей Ивкин
тридцатилетие
твари дрожащие скорпионы
в банке кишащие серапионы
пятой заварки планктон ЖЖ,
те кто не тратятся на верже
да неужель я один из этих
мало признать — я за них в ответе
общей порукой повязан круг
жаждой набить что я тоже крут
(жги, поколение клавиатуры!
что-то останется литературой
может и Бредбери станет вещ
каждый последнюю помнит вещь)
что расскажу я в ночи на память
на остановке где курит падаль
ангелу прячущему крыла —
сплетню с прозекторского стола?
стыдно и страшно входить в потоки
ленты друзей но привычка только
бы одержимостью ролевой
в дырку квадратную головой
***
И.
так полтора года и ходил с надорванным рукавом.
заклеил обувным, обещал себе,
что пришью погоны, вышивку сделаю, уговорю кого
пришить погоны, вышивку сделать. без
куртки уехал. год лежала в Москве
в одной квартире, в Мытищах — в другой.
потом от друга пришёл пакет.
поставил в кладовку, развернул через год.
так и надел, не пришив рукав.
вышел во двор. солнце слепит глаза.
четыре года прошло. был не прав.
был не прав, говорю. не прав, я тебе сказал.
***
выйдет рассветный мужик, закурит,
кролики, алкоголики, куры,
собственный огород над рекой,
воля (по Пушкину) и покой.
(по Достоевскому) я на съёмной
внешне живущий вдвоём, но
трезвым Ставрогиным среди псов,
душу на гвозди и на засов.
братья безумные, сёстры мило—
сердия сердятся: я без мыла
через игольное наперёд,
где мой Господь меня изблюёт.
***
Марине Чешевой
Белые зонтики трав ночных
Рыбой выныривают из ти…
Просто все звуки отключены
Стрелки забыли перевести
Вот и по руслу твоей реки
Ходит высокий лев
Горькие-горькие огоньки
На берегах дерев
Голову листьями обхватив
Старый подсолнух спит
Долго проходит локомотив
Быстро вода кипит
***
ночью с балкона удили леща
в лодке луны пировали с Ли Бо
мне безответно и где ты сейчас
слепой
парень на площади о нараспев
мокрою птицей молитву леплю
я выхожу на Центральный проспект
июль
***
мы валуны одной величины
выкладываем в дёрне облучённом,
Архангелы, непрочные Чины
(медлительна походка заключённых)…
над нами просыпается рассвет
и никого нет в мире кроме Бога
и две собаки (и ещё немного)
и три собаки спящие в листве
***
перепелиное дерево, где на спилах
лёд проступает; небо в седых дельфинах;
пепельный город в белом окне пустого
(до горизонта почвы и пепла) слова;
белка, берущая с прошлой моей ладони
ягоды, спёкшиеся в бидоне;
окоченевшие пальцы на бежевой флейте;
шесть одинаковых цифр
в счастливом билете…
всё остальное забудется. извините.
белое-белое солнце стоит в зените.
***
Александру Петрушкину
это Филонов, и ты понимаешь, о чём я.
(нет, погоди соглашаться) но ты понимаешь:
ты поминаешь Филонова, но (понимаешь)
я говорю не о чёрном, но именно чёрном.
я не сказал: за Россию (и ты, россиянин?)
все мы мордва и цыгане, поляки, евреи,
мы говорим о Филонове, Саша, налей и
мы говорим о Филонове только по пьяни.
мы говорим. так Изварина… вспомни цитату:
Бог — Он хотел — по Извариной — чтоб говорили…
но, понимаешь, Филонова — мы говорили —
как футуризм языка получили в осадок.
эта алхимия времени не по рецепту:
плавим свинец, ковыряя на части патроны.
мы говорим — и над нами летают вороны.
только Филонов стоит одиноко по центру.
***
Страна столов и стульев. Занавески
на театральных рамах мимо стен.
Четырнадцатилетняя невеста —
не лучший, если честно, ассистент.
Парк импрессионистов; небо Мунка;
работа, убегающая в лес;
из кабака через дорогу — “Мурка”,
все маты заглушившая окрест.
Вписавшийся в “тойоту” “запорожец”
лежит, колёса к небу вознеся.
И женщина уходит без серёжек,
горящая на фоне лета вся.
Пока ещё дворы теплы ночами,
здесь каждый алкоголик — сирота.
И я на телефон не отвечаю,
поскольку пламя рвётся изо рта.
Николай Предеин
***
нам дан божий свет но ответа
на это господь не услышал
а слух у него как у птицы
лесной что не каждый и видит
зачем мы молчим как слепые
и прячемся как от кого-то
так дети молчат под кроватью
а дом как бумажный горит
***
кроткий снегопад имени бориса и глеба
душе моей идет на потребу
имени несбывшегося тишина
благодаря мне она так сильна
это ведь я а не вы меня
и грехи мои моего имени
***
смерть пока не все не может
потому ее солдаты
в путь уходят каждой дате
есть солдат и не один
это вечный магазин
где товарами гордятся
покупают чтоб смеяться
а потом вдруг плачут над
жизнь была а стал солдат
***
смотрел в окно и вдруг сказал что нету смерти
хотя я знаю здесь она как мышь в конверте
шуршит
осенний лист умеет этот звук
из тишины извлечь как извлекает круг
железный циркуль
серафим земных наук
***
державных воробьев вовсю китайский гомон
я вижу из окна а птица гамаюн
о том могла ли знать куст вербы завербован
а Византии мы верны но как беде
***
а пехота верит в бога
не слабей архимандрита
а особенно убитой
а особенно невинно
вознесенная пехота
ты уже с борисом глебом
между небом ты и небом
мы тебе здесь свечки ставим
ты спаси нас и помилуй
в этом поле многолюдном
ты же знаешь как нам трудно
быть пехотой неубитой
Екатерина Гришаева
***
словно кто-то читает по-русски бессонное время
и отчаянье наше несёт
только сам засыпает в объятьях
и на север текут несолёные многие реки
одевая безмолвную осень как платье
и леса одевая — почтовые гнутые бусы
переспевшие листья плывут как ольховые лодки
мимо наших домов, мимо нежности русской
мимо ветхой погоды
так отсюда уходим другие и вроде бы порознь
остывает становится пористым воздух
это смерть мы носили как ладанку слившись с дыханьем
остаётся одно впопыхах говорить на прощание
остаётся одно быть испуганным сложенным телом
словно видели сон словно смерть нарисована мелом
словно мы эту жизнь как одежду на теле носили
а потом сквозь неё облака тополя проступили
***
о себе говорим, но как дважды два
ангелы А и Б сочиняют за нас слова
веселиться беде напиваться впрок
ангел Б нажимает потом курок
ангел А просыпается, снился зверь
ангел Б открывает ногою дверь
и выходит верно, лежит роса
на земле и слезятся его глаза
***
ходят ночью поезда
внутри поезда утроба
внутри поезда тюрьма
белое лицо сугроба
днём безгласые леса
опрокинуты на небо
ходят, ходят, просят хлеба
наподобие меня
в нём не нужно говорить
о просторах русской речи
можно слушать, можно быть
ждать когда тебя утешит
старорусский ровный быт
безразличен и кромешен…
***
Внутри меня развернутоё небо
Опрокинутый на землю камень
Это всё евреи, говорите, все евреи
У них казни
У них ожидание каждый день
Кровного хлеба
У них белые сутки
По двое или по трое
У них лето и у них горе
А по земле ходят вороны
У них праздник…
***
слово вера
слово смерть
где у дерева смерть
где у дерева вера
что такое вера
а смерть что такое
будет дальше
движется скорый поезд
по той стороне неба
мимо дерева мимо промокших его веток
мимо моей смерти во сне
что такое?..
***
соски видны у полутемных комнат
как у голодной дышащей волчицы
похожей на безлиственные тени
переходи отчаяние как реку
в себе носи её ослепший воздух
Гомер похож на стонущую рыбу
как будто мы проснувшись не умеем
ни умирать, ни различать разлуку
дома и камни просят нас наружу
выйти мы не смеем
в рот набираем каменную воду …
***
у меня внутри темнота болит
темное множество разных рыб
у меня внутри ребро болит
белая пустота Адама
коснословен язык
дерево внутри языка
глина внутри языка
а ты собираешься произносить слова
как будто не видишь свою смерть
***
Из новгорода много соли
Приносит ветер или кораблями
Попутными приходит к нам разлука
Не ведая ни берега ни страха
Бессонные мы засыпаем порознь
Когда по небу движутся ладьями
Слепые дни рассыпанное просо
В них незаметно ночью прорастает
Невидимы ни стены ни рассказы
Нам города, укутанного пеплом
Песком и временем, теплы его погосты
Между травой речной и скороспелой
Между его скупыми именами
Похожими на мелкие скорлупки
Мы обещали не себе не сниться
А теми, кто проходит мимо
Произносить слова их словно песни
Пока мы незаметно умираем…
Марина Чешева
***
седьмая станция иврит
выходим боком
монокль в воздухе висит
незримым Блоком
ты говорящий за себя
считай умерших
внутри приподнятого дня
два сумасшедших
сидят и смотрят поезда
из пластилина
монокль выпал из тебя
считай — из глины
а Блок выходит между тем
он безутешен
седьмая станция — не всем
читай — умершим
***
снег падает по вогнутой груди
не города но сломанного шара
зернистый ветер дует в позвонки
огромного соленого вокзала
где поезда ведут проводники
лежат на верхних полках двойники
шершавыми бормоча языками
и пассажиры мокрыми руками
детей своих несут за плавники
туда где рыбий голос именами
их обратит в течение реки
***
невидимые волны сентября
где круглые деревья на тебя
глядят как бы влюбленно и легко
становится от неба в молоко
люби меня люби меня со слов
чернеющего моря островов
ладоней покрывающих песок
когда мы говорили сквозь висок
седеющего бога в облаках
с невидимой печалью на руках
***
неслышный мой город созрела его скорлупа
из плоти и пыли и если страница легка
то ты ее вспомнишь и будешь читать из горсти
прозрачного летнего утра где после шести
я так и стояла в ладонях стеклянной травы
и лопасти неба кружились внутри головы.
***
деревянные мышцы окна
говорят мне куда мне куда
если люди лица несут
в серебристый речной сосуд
и ложась на пластину реки
в ребрах воздуха или гляди
ангел светит тому тому
кто откроет в каком году
на какой из лодок плывет
то ли Бог а то ли урод
***
ломая этот лед в себе и кожу
под ней такая кровь что отойди
там мальчик умирающий он тоже
в мигающих руках считает дни
и страх еще как в сетке апельсины
как секта недоношенных стихов
пока на деревянной койке или
сквозь воздух улыбающийся Бог
не переходит в окна подземелья
но смотрит как медлительна вода
твоих пустых почти стихотворений
вот в этой книге в этой вот да да
***
съедая воздух волосы офелий
вода идет по выпуклым коленям
к своим еще не выросшим рукам
трава насквозь в аквариумном парке
не видит женщин мертвые с изнанки
они шагают строго по камням
не понимая: свет не разбинтован
так и сутулясь падает и снова
зевая наблюдает из реки
как в теплых окнах города протяжно
я выдыхаю: Господи не важно
не уходи
сырая речь вода идет комками
подвешенная к небу вверх ногами
по коже но как будто по ножу
деревья ходят рядом невозможно
в морщинах ветра слышится тревожно
не ухожу
вот так и стой переставляя звуки
вода вернется в медленные руки
такое тут
что ангелы смертельные с изнанки
блуждая в перевернутом но парке
меня поймут
***
диафрагма реки хромосомы воды над рекой
в этих каменных волнах дышать наблюдать за собой
как незримо она неподъемно скользит в глубине
подбирая следы рыболовного ангела мне
мне не страшно я вижу как длительно ходит рассвет
над речными ладонями словно ладоней и нет…
Евгения Вотина
***
От патоки
на лацкане капельки
янтарные цацки,
цапелька цапелька
за седьмым облаком твоя сабелька
стальным языком клацает
требует голову царицыну
окруженную пестиками и рыльцами
с закарамеленными ресницами
***
Катенька из села на гипертрофированном коне вскачь
откуда такая русская вода
откуда такой русский плач
по зиме
змейкой за бугорок
горбик подземной горы
***
маленькая голова, большая шапка
поди, пройдись по кварталу с цигаркой,
как шлюха или цыганка,
с хамским бедром и взглядом усталым,
углем и рисом посыпая
***
1.
не подходить просто:
пить из горла
кровь из носа
пыль на полке
ловить в ладошку
дети едят суп, перевернутые в ложках
по темному коридору на сахарных ножках
в Соликамс на поезде:
сестры выросли
на молоке и кости черноволосой матери,
на картавом радио
2.
младенцы…
отвечают звуки трудные для печати
пуговицы…
куколки в четвертой по счету от окна кровати
мамины близнецы наряжаются в одно платье
стригут мамины ножницы
все же на 90% Матье собака
сепия: из окон несуществующего барака
с запахом табака
завтра у мамы вторая свадьба
она прячется в нутро сундука
***
когда не хватает на все живое
выходи по трое
или строем
и не важно как ты устроен
наружно
расстроен, растроган, расстегнут
расскажи теперь уже можно
орально, ректально и подкожно
клоунада в ложном ситце
карнавал на твоей реснице
крашеным плюшевым губам
плавал, не выныривал, набирал воздух прямо там…
большой говорит: я сам, я сам
за водкой в универсам
за соски и к лодке
за целковый домой на такси
долой и не проси,
когда так много света и суперсил
***
как то и это ничего не обозначает
черпнет воду на нечет
разверстый меловой череп,
который ничто не лечит
подними вверх пятерню, выгляни
из-за забора, из-за яблоневых кустов
убедившись, что я сплю
лишь головой на восток,
как дюймовочка и ее листок,
как ежевика и ее пятно
ежечасно и давно
как жители невидимого села
сжигают ряженые чучела…
да и не знал бы никто…
***
застегнуть на верхние пуговицы
в другой страшной стране
жаться друг к другу
как три крахмальные птицы
и думать, что это нормально
что по-другому и не можно
и нольпятое стекло и запах железнодорожный
и запотевшее окно
***
под дивными камнями
под старыми, как мама мамы мамы яблонями
под секретными пнями
меж твоими и моими ступнями
я знаю, мне говорили, что я не знаю, но я знаю
я подсматривала через щелку
и посадила занозу
я подслушивала их и
верила каждому их слову
что сухая ветка превращается в глориозу
салфетка в паукообразное
люди в разное
***
И во тьме шуршит
и встает в тени
ты пригнись, втяни
он уже бежит
то ли в чай кладут
то ли зуб дают
к горлу поднесут
и не сложно лгать
галечка во рту
да мне не видать
***
Продала
И замыла как за мертвой
На улице людно, словно в колядки
Снежно
Он тебя потрошит
Такой по-отечески нежный
Шипром пахнет
Ахнет, какая ты внутри красавица
И что-то нравится
Да и не может не нравиться
С такого-то на такое-то
Снится сон
Вещий
У Мариши выпал зуб
Жалко никто не видел
Но мы отметили
Как полагается русским
Какая разница
Когда что-то рушится
Когда не зацветает черешня
На проклятой улице
Собираются алкаши
За долгой станцией метро
Кровавая пашня
И кто-то вчерашний
Да и более того не наш
Тычется в бок
Как слепой котейко
Посреди королевского празднества
Царского уродства
Какая разница
***
Воробьиный
Тканый
Понедельник длинный
(и тебя не видно)
Не привяжешь к камню
Не отправишь в винный
Дебельным и вольным
Дембелем вчерашним
Остается больно
Остается страшно
Руслан Комадей
***
Я забыл, куда я шел,
И куда идти.
Раньше было хорошо
И легко почти.
Погляди, в моей реке,
Там течет вода.
Оглянуться вдалеке
и уйти туда.
Там за ором разговор,
Выпуклая речь.
Опустить глаза во двор,
У окошка лечь.
И послушаться того,
Кто стучался в дверь.
Раньше было ничего,
Хорошо теперь.
***
Если мне будет плохо, то ты не кричи,
А бери меня, видишь, врачи прилетели.
А в руках их обломки и света лучи,
И листа календарь позапрошлой недели.
Отыщи мне дыханье, и ветреный пульс
Заставляет качаться столы и стаканы.
Забери меня, я до него доберусь,
Темноту кинескопа сажая к экрану.
Поднеси ко мне в уши свой шепот и слух,
Забери меня дальше, чем может казаться.
Если нам предстоит оказаться у двух
Городов, почему бы там не оказаться?
Забери меня ниже, чем строят метро,
Где закончился ветер и снова стемнело.
Мы пытались проснуться, а стало светло.
Опусти мою руку, она онемела.
Попрощайся со мной, как прощалась со мной,
Разыщи на прощанье рассеянный голос.
Где и дом мой окажется только страной,
Угловатой и круглой, как Северный полюс.
Покажи мне дорогу в четыре конца,
Где на каждом другая трава и извозчик.
Нарисуй меня в профиль с чертами лица,
И забудь их, поскольку от этого проще
Будет нам, и подумай, куда колесить,
Чтобы воздух вдогонку стучался и в спину.
И закончился вечер, и хочется жить.
Отойду от стены, и часы передвину.
***
Мы ногами дойдем до Венёва
В отражении наших теней.
По/на в улицу графа Толстого,
Никогда не бывавшего ей.
На границе вчера и четверга
Окликаются рыбы на лед.
И стоит возведенная церковь
Деревянным крестом наперед.
Эхо слож(е)но, голос нарушен
В четырех из одной стороны.
Не пугайся меня и не слушай
Про веневские длинные сны.
Ветер греет камнями Николу,
А глаза достают до дверей.
До свиданья, тагильская школа.
Забывай обо мне поскорей.
***
В носках из той верблюжьей шерсти,
Где застревала та же нить.
Четыре довода — до смерти.
Ни одного, чтобы дошить.
Перемотаю твои руки,
Но поначалу до конца
Как ветер впитываю звуки
С отдельного взятого лица.
Я задевал твои колени,
Одев по контурам окно.
Глядели мертвые на время,
Когда закончилось оно (давно)?.
Я рассказал иную притчу,
Когда вставал из-за стола.
О чем ты плачешь, Беатриче,
Ты раньше Данте умерла.
***
Не могу глядеть, не смотря в погоду.
В голове — трава, на районе — блажь.
Только пью и ем ледяную воду;
Жду, пока течет, а она все та ж.
Постою кругом, на ограде сырость.
Пахнет белый снег, а во рту — травой.
Ты в какого такой непутевый вырос?
Не пугайся, сын, а еще постой.
Слева ты права, рукава направо.
Стоит завернуть, остается след.
Столько лет назад умер деда Слава,
Папа или мать, ну, а ты все — нет.
Марина Лихоманова
***
То ничего не жаль — то ужасно жалко
Каждой бросовой вещи, линялой тряпки:
Мне эту ткань когда-то дарила бабка
И помогала платье кроить и шить.
Бабку мою хоронили — не отпевали,
“Всех отпустила!” — сказали, не зарыдали;
Плошки, одёжку, прочее — пораздали…
Только совсем не это напоминали
Старый фасон, застиранный крепдешин.
Что есть уход? — когда остаётся рядом
Лишь оболочка над непонятным адом —
С лепетом злым, с непримиримым взглядом…
“Только уход” — доктор неумолим.
Можно сейчас, не переврав ни слова,
Навспоминать всякого и любого —
И лишь крепдешин в руках неопровержим.
Питер. Проездом (12.09.09)
Впитывать воздух — так, что не упрекнёшь,
Будто бы духом здешним не пропитался;
В Питере сухо нынче — а лучше б дождь
Стуком, шуршаньем, привкусом оставался
В памяти о куске составного дня —
Из ожиданий, спешки и перелётов —
Чтобы потом, растерянную, меня
Ты по зонту узнал на случайном фото…
***
Окна к утру утратили бдительность и размякли.
Воздух, вбирая свет, полился потоком.
Стёкла стекали и собирались в капли.
Снулые сны выплыли кверху боком.
Так уж случилось: малость недосмотрели,
Недоглушили кофием растворимым.
Вот и подвисли — радужные форели,
Бьют плавниками нас, попадая мимо.
Тучной толпой покажутся с непривычки.
Зонтики бесполезны, зато понятны.
Жадные жабры машут почти по-птичьи.
А на форелях радуги — дуги, пятна.
***
Текст говорил на прочных языках,
На прошлых неистраченных наречьях,
Проистекающих из Междуречья,
Из междустрочья; словно на руках
Несомый том, ребёнок или свиток,
Он воспарял над странностями быта
И странствовал — и забродил в умах.
Процесс его распада на цитаты
Опасней окончательной утраты.
***
Лемминги, бегущие краем моря,
Играют в бисер со свиньями — и с ними же спорят
О судьбах себя и цивилизации,
Не выходя из надёжной прострации.
Лемминги, бегущие краем моря,
Спрашивают не — “Куда?”, а — “Доколе?”…
***
1.
Не за, не до, не против тишины,
А через семь возможных разговоров —
Внутри немолчных споров и повторов,
Которые немного не слышны —
Переходи, как через восемь нот —
Прыжками по бемолям и диезам,
По радужным окружливым надрезам
Неровной поступью на небосвод.
2.
Звучание не хочет говорить,
А хочет петь и танцевать на блюде —
О том, что было, снова есть и будет
Благоухать, надеяться и стыть.
Звучанье разуверилось в словах,
Но выверяет голоса и струны,
И танцем обозначенные руны
Не тают на закатных облаках.
Азбука Морзе
Стук и шуршанье в опавшем в осадок дворе.
Тычет ненастье в окошко неясною вестью.
Через сплошные штрихи — дождевые тире —
Жесты листвы желтолицей покажутся жестью.
Это не мы это мыслим, но падает — под
Словно бы поезд — растерянный взгляд или росчерк,
И, от длиннот избавляясь, становится код
Всё холодней, всё круглее… Короче — короче.
***
Идёшь напополам, а думаешь — навзрыд,
А думаешь — на день ещё осталось смысла,
И даже свет в окне проникся и приник —
А ветка за окном прогнулась и обвисла.
Прозрачная сова простуженно глядит
На тлеющий сугроб придуманного снега.
Печаль твоя темна, а дом едва прикрыт —
За час до мартобря.
За полночь.
До ночлега.
***
В воздухе возникает
Запах иного дня,
Он обо мне не знает —
Знает, — но не меня;
Недолговечной песней
Крутится каждый год.
Хоть отзовись, хоть тресни —
Заново пропадёт.
Мыслящая дорога —
Каждому по уму.
Завтрашнего порога
Не разыскать в дому.
***
Когда в горсти вся горная гряда,
Когда густеет гулкая округа
И небосвод становится округлым
И ставится невидимо куда,
И ты глядишь незнаемо кому
В глаза, полузакрытые ветвями,
Не голосом, не вздохом, не словами
Поёшь — ему и говоришь — ему,
Покуда ночь вынюхивает сон
И сон не распадается на тени —
Сквозное непомерное паренье
Врастёт в тебя со всех своих сторон.
***
Не понимая, что небо не будет другим —
Не на просвет или цвет, а на вкус или ощупь,
Смотришь вперёд или вверх — оставаясь под ним.
Не разбирая оттенки на “гуще” и “проще”,
Небо проходит, смещая свои облака.
Небо умеет сиять оглушающе много.
Небо не знает, что кто-то считает века —
Небо сдвигает закат и предчувствует Бога.
Небо не более неба…
***
Не постигая смутных голосов,
Прислушаться к шуршанию растений:
Дождь, размывая запахи и тени,
Переплетает волосы лесов —
Ещё зелёных, но почти осенних.
Остановиться на краю тропы,
Вдохнуть густой настой коры прогретой —
Почти впиваясь, внюхиваться в лето;
Непрочность переменчивой поры
Приманивает абрисом ответа —
Хотя вопрос и не произнесён,
А если и подуман — не словами;
И паутина рваными коврами
Проступит разом изо всех сторон,
Сверкая нитяными проводами.
Всё — значимо, всё воплощает знак.
Почуять шкурой это обращенье —
И откровенье, и почти прощенье:
Всё — от щедрот, “не по мощам”, за так…
Выслушивать оттенки тишины
(Почти неразличимы, но слышны),
Во всём подряд угадывая речь, —
Не в силах ни понять, ни пренебречь…
***
Здесь безымянным имя — легион,
Всем бессловесным снится дно колодца,
И зуб неймёт, хотя ему неймётся,
И все кусты пугаются ворон.
Вид из окна нацеливает вниз.
Ты изнутри завариваешь двери.
Читая по ночам Макиавелли,
Перекрестись. А лучше — оглянись.
***
(Прибалтика, 80-е, отпуск)
Взгляд подбирает всё, к чему подобрался.
(Думать об этом станем, когда вернёмся.
Вспомнится старый фильм с ароматом вальса:
Влажные листья, птицы, цветы и солнце.)
Розы на улицах быстро стают привычны.
Кофе с пирожными быстро стаёт обедом.
Тихий курорт с названием поэтичным
Стаями чаек не застилает небо,
А заполняет ими бачки помоек:
Клочьями перьев, склочною перебранкой…
Этот осадок в памяти слишком стоек —
Прозой трезвящей, общей для всех изнанкой.
***
Отворяется дверь
И противно скрипит,
В дом запустив снеговую взвесь.
И является зверь,
И число его — “пи”,
И говорит: “Я останусь здесь”.
Димитрий Машарыгин
***
останься останься четыре дня
я шёл во тьме
и не оступился: не смог понять
где жизнь где смерть
мы так и не поняли что умрём
а вот умрём
пойдём по тьме или не пойдём
пойдём пойдём
***
чужие дети во дворах
идут под дерево играть
под деревом песочница
почти что одиночество
как будто кто-то во дворе
не знаю кто почти горел
писал на воздухе огнём
смотрел кругом
а там в глазах его цветы
почти что перед головой
держались ангелы слепых
детей его
***
холмы с которыми обыкновенно
ты говорил когда ещё дитя
я в поздний день писал стихотворенье
произносил по имени тебя
а ты поставил мне пределом голос
всё время говорящий за меня
я в поздний день писал о небе солнце
о небе солнце плача хороня
***
ты бог молчи я не тебе я
никто не дышит говорю
мы дети
мы переполнены в раю
не слышно
не слышно как лицо на грудь
не слышно
А| А| А| А| А|а|а|а|
Маргарита Ерёменко
***
…И стану марки покупать в киоске,
пластмассовые — синие — монеты.
Уже сентябрь срезает листья. Плоско
спят под дождём задумчивые дети.
Растет трава, перебирая годы,
Идут дожди, пронизывая веки.
Ты носишь мне кефир и бутерброды.
Навеки.
***
Километры ржавой крошки
испаряются и тают.
Говоришь — промокли ножки,
смотришь — ангелы летают.
Бессловесные, незлые,
на моих котят похожи.
А глаза-то — голубые,
а мороз-то — все по коже.
***
1.
и не спросить зачем
жалости и обид
рушится старый дом
жаворонок летит
2.
плачешь сидишь и всё
горечь обиды для
плачешь твердишь свое
не оставляй меня.
***
Как ложкой скребут по тарелке,
Так кошки скребут на душе.
Халаты, как белые белки,
На первом живут этаже.
Стеклянно идут в коридоре,
И манную кашу несут,
И хочется сплюнуть от горя
В оранжевый слабенький суп.
Тепла не дают батареи,
И лампочка тускло горит,
И ночью, и днем на аллее
Трехцветная кошка сидит.
***
вдоль поведет дорожка
хмеля и череды
вот тебе чайная ложка
да на стакан воды
вот тебе сладкая доля
к сердцу не подпускать
вольному трижды воля
коли сумеешь взять.
кто там идет каймою
изморозью в траве
если ты был со мною —
так я не помню где
Не отвесть
1.
ни женой ни твоей ни его
стать бояться когда-нибудь
замерзает больней всего
прежде теплая круглая ртуть
стать и слушать когда-нибудь
развороченная стена
заколоченная вовнутрь
и не выжившая одна
2.
вот и зашили реки
прожитые во сне
рыбы и человеки
звери и птицы снег
вы по обеим рек
в стан обойми и снег
выбоин января
выли во мне меня.
***
Только привыкнешь жить
возле больших печей —
взять бы да накопить
денег да калачей.
Тянется тонкая нить, —
Господи, без стыда! —
это Тебе любить,
это Твоя вода.
Там, где стоишь — кричишь.
Купол и алтаря
вечность — да, и простишь.
И сохранишь меня.
Александр Петрушкин
***
там светофор в себе плывёт
скорбит и плачет белый птичий
холодный голос на постой
просись и может быть услышишь
там чутко ждёт меня свердловск
увитый Раями и Адой
там наливают пиво врозь
под впавшим в детство снегопадом
там чутко это чутко спит
с берёзами и медведЯми
с дитём твоим как смерть сопит
до фонаря под фонарями
так чутко это чутко спит
плывёт среди своей печали
и если ты сюда отчалил
то кто-то про тебя забыл
там чутко ждёт меня вагон
среди вокзала километра
и чуть свинцовый бьёт поклон
торфяник в нефтяные недра
там светофор своих детей
наутро отпускает в небыль
и плачет только оттого
что рядом с ними он бессмертен
***
дурак заговорил за дурака
вот мой свердловск возьми пои меня
в сугробе в крови лену улови
вот мой дурак он из моей любви
он из моей крови он из меня
заговорил горел а я смотрел
в окно буфета то есть из огня
дурак не говори что я смотрел
что я молчал что я терпел себя
и холоднее не было чем я
дурак заговорил вот мой свердловск
вот смерть моя — вот слово мне — вот кость
из горлышка — насквозь моя — дрожит
и после без меня одна летит
летит по следу
полуволчьих стай
её ты встретишь и
не узнавай
***
прости Господи мне надо
перереживать прости
а молчанье рафинадно и
расти
птица на руке у Бога
головная боль моя
тает
языка немного
у меня
Елена Оболикшта
***
сколько ни говори но она у рта
пристальная заплечная немота
и безголосы улицы напросвет
вытянуты в ладони разжатых бед
там голоса легки самый белый твой
только последний поезд идет домой
вдох или выдох слева но оглянись
как виновато смотрит сквозь пальцы жизнь
***
безголовый ангел падает из окна
тополиным телом в город ослепших птиц
а земля выдыхает воду вода видна
и всё ближе солёный холод её глазниц
у войны два горла белые будто жмых
а в утробе утра белые облака
забывай мой ангел весть обо всех живых
твое имя лодка ветру она легка
позови меня будто шёпот одним дождём
когда время растает воском и тишиной
под незрячим небом серым коротким днем
оглянись мой ангел заговори со мной
***
отец в горящем доме ожидает
каких-то голубей не говори
об этом невозможна даже память
с утра их пожалеет но они
утробные деревья с перехлёстом
еловые пожарные снега
не оставляй меня как будто поздно
как будто бы никто и никогда
из тела как ребёнок озираюсь
пустое небо ложка серебра
скажи домой но я не просыпаюсь
как будто умерла позавчера
***
называемых гул вещей
русский воздух утешен звук
о стране ни своей ни чьей
в двух словах и касанием рук
остается босым как нож
в изголовье детей не смерть
не язык и не Бог похож
а в избе продолжают петь
не бумага не рай земля
половина одной меня
через реку тебя реку
останавливаясь скорбя
на руках невесомый след
все дороги туда близки
я реку я реку реки
но какого-то слова нет
не вернешь из воды ни дна
что ни память одно теперь
глянешь в боль а она одна
зачеркни а потом поверь
Анна Петкевич
***
По запаху бога себе я выбрала…
Он топчет ногами светила быстрые
В такт сердцу. По запаху находит их,
Лапами придавит и ждет.
Он не спит — устает только.
И тогда случается
Апокалипсис.
***
Ангелология. Города голодных дверей.
Гонимые ветром пророки
Спускаются в метро,
Где дети подземки плавают.
Будь на семнадцать процентов смелей,
Скороход-осьминог, — в дорогу!
Тебе поручили донести до ног
Его властолюбия
Не сотню слов
И даже не пару,
А только — а что там —
Сплюнуть в песок
И умереть героем без славы.
***
1.
Не меркнут аммиачные микены.
Петрополитика у петропивной
Реки пылит, кипит, пускает по карманам,
Ускоряет по венам
Слухи ползти,
Лизать руки,
Просить права второй руки.
Смейся надо мной,
Младший Петрополь,
Петропустырь двадцать третьего лета,
Петрополитен двадцать четвертого года
Совершеннолетнего восемнадцатого века.
Караул стоит, курит, река
Пенноструйная строит
Призраки заводских замков из песка.
2.
Я живу в доме,
Не замешанном на таджикской крови.
Пока город переваривает
Стрелки стрелков с окраин,
Я не усну.
Кран не устанет,
Он строит,
На стреле устраиваются
На ночь вороны,
Раненные ранней Венерой.
Все мы спим под курносой луной.
Фантомим и Понтомима
Мальчик за столом,
Девочка под стулом
У окна вдвоем
Дышат и рисуют:
Получился дом,
Крыша голубая,
Вьется дым столбом
За забором рая.
***
Не выкуривай.
Эта последняя.
Время дня — ночь.
Все носки выстираны.
Сними с веревки
Пару соседей
И уходи прочь
За сигаретами.
Киоск. Очередь.
Пиво в пивных мужиках
Теплое. Винстон.
Нет легкого.
Тогда Мальборо.
И три бутылки Лёвен Брау.
Не надо сдачи. Оставьте себе
Неразменный пятак.
Артём Быков
***
Был и ходил во вред
Мне преподобных нет
Берега нет, но берёг
Воду от мокрых ног
Многих почти паук
В иконостасе рук
Море лица овал
Целился целовал
***
Вот эта финность в русских лицах, я не терпец её.
Ханаан
На небе кажется петля
Иов Осаннович гуля—
ет мимо всех вершин
Откуда сам необозрим
Ему клокочет нищета
И колокольчик. Не счита—
ет он свои шаги
А их сто три
А их сто два
Их сто один
Их ровно сто
Иов нырнул он жаккусто
Но небо кажется стена
Теперь — хана.
***
Да вижу то что не тени
Давид побирает камни
Кофейное воскресенье
Не потеряет память
Прошлое явно удобно
Просто нательная мебель
Свет открывает окна
Так появляются дети
Пантомима
Потому и устал
Раньше (не/верное детство)
Оставался песком разговорных коррид
С этого дня — никуда не деться
То есть больше так нельзя говорить
Икромётно, внематочно, стрёмно
Таковой лексикон сердцевину въедает как дым
Еле-еле приходит и режет ежовое горло
Получается щастье — быть не речевым
И глаголы не ставить в обрывы строки
Шамкать тексты на лестницах, материться
Упражняться в бухле, претворяя как будто стихи
И совсем и со всеми отсель удалиться
Закупить малохольный замок на язык
Запрокинуть бельишко в сутулые торбы
Ананасы продать, пояснить на заборах — “козлы”
Достучаться до неба, шампанское выпить в утробе
Ежедневных маэстро, художников и плясунов
Наедающих нужды убогих для перевода
Если нужно хранить умолчание, это равно
Горемычию слова. И Бога.
***
Всё гениальное — просто.
Простота хуже воровства.
Вор должен сидеть в тюрьме.