Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2010
Владислав Пасечник
Владислав Пасечник — прозаик, печатался в журналах “Вайнах”, “День и ночь” и в сборнике “Новые писатели”. В “Урале” печатается впервые. Живет в Барнауле.
Роза
Рассказ
— Роза, Роза, я идти не могу — сказал Валера тихо. Он сел на траву, этот маленький человек пятилетнего возраста, за которого только и болело сердце Розы.
— Тогда я тебя понесу, — двенадцатилетняя Роза бросила тяжелый узел с едой и сама села тут же, рядом с братом, перевести дух.
Она смотрела на Валеру, удивляясь своим внутренним силам и своей любви к нему. Страшное пережили они с братом за эти полтора года, с того дня, как началась война и отца забрали на фронт полевым врачом.
Мать умерла у Розы на руках — от бесконечных бомбежек у нее не выдержало сердце. Накануне девочке приснился сон, будто бегут они вместе по полю, и земля под ногами матери разверзается, и проваливается она в глубокий черный колодец.
Когда все случилось, Роза, как говорили соседки, сразу превратилась в “маленькую старушку”: суетливая, деловая, бойкая, она тянула за собой болезненного Валеру.
Наконец голод и одиночество погнали их из поселка. Сегодня утром дети вышли из Перевесинки и двинулись в сторону Ртищева, где жила у них тетка. Шли в стороне от дороги, оврагами, пробирались через густой кустарник, чтобы скрыться от людских глаз. Разное могло случиться на дороге — детей могли изловить, ограбить убить, сдать в интернат.
— Есть хочу, — проговорил Валера, вытянув перед собой слабые ножки в парусиновых брючках. Брючки эти сшили ему проезжие девочки-зенитчицы из листьев зенитного камуфляжа.
Роза развязала узел с хлебом. Здесь много было, узел казался очень тяжелым — хлеб вчера дали соседи, жалость к детям пересилила в них страх перед голодом.
Валера ел, мучительно сглатывая. Он редко видел хлеб в сиротской своей жизни. Так получилось, что осенью 1942 года хлеб для него пожинали мыши. Роза, среди прочих голодных детей, ходила по полю с Валерой, разбивая влажную серую скорлупу подтаявшего снега, в поисках мышиных “кладовых”. Голодный Валера тут же клал зернышки в рот. Роза одергивала его, думая про себя: “Скоро он подхватит мышиную болезнь”.
Дома Роза рассыпала зерно на большой противень и ставила сушиться на печку, пока из него не выветрится зараза. Валера не мог ждать — едва сестра отворачивалась, он тут же вытягивался на цыпочки, склевывал его тонкой белой ручкой и отправлял в рот.
Как-то сосед дал Валере целую свеклу. Роза вошла в дом и увидела, как он грызет ее — сырую, неочищенную, и расплакалась.
Едва сошел лед, дети вышли на реку. По колено в вешней воде, голыми руками собирали они беззубок. Очищенные от темно-зеленых раковин, сваренные в кипятке, моллюски приобретали некоторое внешнее родство с пельменями. Роза видела: Валера на реке то и дело простывает, и это торопит его смерть.
— Знаешь что, — Роза погладила брата по голове, — я тебя понесу. Узелок пока здесь полежит, я тебя понесу, а ты присматривай, чтобы не стащил кто.
Валера кивнул, девочка подняла его, прижав к себе так, чтобы лицом он смотрел ей за спину, на лежащей в траве узел.
— Смотри, — повторила она.
За зиму брат стал легким, как котенок. Рубашонка едва держалась на его тонких косточках. Роза шла медленно, чувствуя, как больное дыхание шумит в груди Валеры.
Был у нее и старший брат. Но от него осталось что-то совсем уже невесомое — желтенький треугольник письма в нагрудном кармашке. Звали брата Володя.
Отец уже был однажды женат. От первого брака у него и родился Володя. Мать — интеллигентная женщина по имени Фрося, — вскоре после родов пыталась испечь Володю в печи, словно хлеб. Как говорили тогда, ей “молоко в голову ударило”. Она усадила младенца на лопату и засунула в жерло печи. Володю спасли, а Фросю отец отвез в сумасшедший дом. На приеме у врача, прежде чем отец успел открыть рот, Фрося объявила: “Я тут вам мужа привезла, вы не слушайте, что он вам будет говорить, он полоумный”.
Вскоре после того отец с ней развелся, но лет через шесть сошелся с другой женщиной и женился вновь. За свою жизнь он трижды женился, этот бедный человек, врач в блестящих круглых очках, с толстыми мясистыми губами и темными скулами, означавшими, что где-то в жилах его бродит степная татарская кровь.
Роза и Валера родились от второго брака. Розу Володя любил безумно, целовал, звал “мой Розанчик”.
От Володи, да еще от отца только и видела Роза ласку.
Война забрала Володю, едва он закончил школу. В ту пору всякий, кто кончал десятилетку, мог стать офицером. Володя поступил в артиллерийское училище и в конце 1942-го уже закончил его в звании лейтенанта. После смерти матери Розы Володя приехал в село. Он вошел в дом, обнял Розу и Валеру, сказал: “Сиротки вы мои” — и заплакал. Плакали втроем до утра. Потом Володя обошел всех соседей, всю родню, и упросил не оставлять детей в беде, кормить иногда хлебом. Соседи согласились укрывать детей у себя, чтобы их не забрали в детский дом.
Через два дня Володя уехал. В первом же бою за ним приходила смерть. Раненный в ногу, он спасался от нее ползком, а смерть, полная механического гула, гналась за ним. Володя выжил — дополз до своих.
Писать Володя ленился. С каждым письмом он таял, удалялся, выветривался из жизни Розы.
Наступило лето, Роза знала, что Володя уже поправился и вернулся на фронт. Скоро его отправили на Курскую дугу. В середине июля пришло это последнее письмо. Заканчивалось оно так: “Знаю, что не увижу тебя больше, Розанчик… наступил перелом. Или мы их, или они нас”. Чуть ниже Володя нарисовал розочку с улыбающейся девичьей мордашкой посередине.
— Роза… узелка уже не видать, — подал голос Валера.
Роза оглянулась. Узелок, действительно скрылся в траве.
— Посиди, посиди пока здесь, — сказала она горячо, и побежала назад. Она схватила узелок за тряпичные уши и поняла, что поднять его уже не сможет. Тогда она потащила его за собой по траве.
Валера ждал ее, обхватив ручонками колени. Холод источил его кости, выдавил из груди какое-то важное жизненное дыхание. Роза не понимала, как этот пугливый и грустный мальчик дожил до весны.
В начале второй зимы топить было нечем. Прежде были проезжие солдаты, которые запрягали в сани волов, ездили в лес, а местные дети шли перед ними и показывали дорогу. На вторую зиму солдаты появлялись в этих местах все больше раненные, и сани никто не снаряжал. Дети ходили по железнодорожной насыпи, выискивая куски несгоревшего угля среди выброшенного из паровозных топок шлака.
Окончание холодов было отмечено зловещим знамением — откуда-то в поселке появились крупные серые собаки. Их часто можно было видеть возле дорог, где они трусливо рыскали, разгребая лапами мерзлую землю. Однажды во дворе школы они затеяли веселую и визгливую возню в сенегу — тогда их собралось множество, и дети не решались подойти к школе, пока они не убрались.
Только потом Розе объяснили, что это были волки.
— Я тебя еще немного понесу, а дальше ты сам, хорошо? — Роза снова приподняла Валеру, отметив про себя, что его-то как раз тащить очень легко, потому что он узелку из птичьих косточек сродни, что его, невесомое это существо, она на руках бы несла целый день и ни за что не устала бы.
И тут Валера тихонько запел песню, которую пел, бывало, зимними вечерами, устроившись возле печки: “Вот помру я, помру… похоронят меня…”
— Что ты такое поешь? — рассердилась Роза. — А ну перестань. Как такое можно петь?
И тогда Валера заплакал. Он вывернулся у Розы из рук и пошел сам, широко размахивая тощими ручками. Он шел и плакал, вымученно и зло, и Роза шла рядом, позабыв про узел и все на свете. Она не могла придумать, что сказать сейчас этому маленькому человеку. Их двое осталось в этот холодный сиротский век.
Так прошли они еще несколько верст. День кончился тяжелым багряным закатом, дети спустились в один из оврагов и решили заночевать в нем.
Они прижались друг к другу, отвернув лица от холодного звездного неба, и лежали так, согревая друг друга своим теплом. Роза слушала беспокойное дыхание Валеры — она не знала симптомов дифтерии, но каким-то чутьем понимала, что мальчик болен, уже, наверное, непоправимо.
— Я тебе письмо от отца показывала? — сказала Роза вдруг. — Демобилизуют его, после контузии. В медицинскую палатку снаряд угодил. Отца нашли в нескольких шагах, он в пруд упал, ногами в воду, а головой на какие-то кусты. А так бы захлебнулся. Пишет, что, мол, говорит теперь плохо, и плохо ходит… но приедет скоро. Обещает приехать.
Валера не отвечал, забывшись сном. Роза вздохнула и легонько коснулась губами его горячего круглого лба.
И вдруг какая-то древняя могучая сила расцвела в ней. Роза поняла, что сила эта всегда была с ней, что росла и зрела она в ней уже очень давно, вопреки голодному веку, пробивая холодную наледь, пересиливая голод и страх. Сила эта была больше войны, больше смерти, кажется, она могла опрокинуть танковую лавину, и в то же время в ней было что-то от терпения и смирения, потому как только терпением и смирением возможно победить зло.
И с этим новым, странным чувством Роза закрыла глаза.